Таёжный роман

В 20 лет, я была свободной и не лишённой жажды авантюрности, плохой девчонкой. Не буду строить из себя скромницу - волосы, ноги, попа, грудь, зубы и весёлый неконфликтный характер - были моим достоянием, и особой рассудительностью и серьёзностью я не была обременена. 
Случилось мне попасть в одну компанию, где собрались местные криминальные авторитеты.  Центральный ресторан города в позднее вечернее время был наполнен нарядной и подвыпившей нескромной публикой и эта феерия, в полночное время уже достаточно нарябила в глазах, и хотелось остановить, утомлённый весельем,  взгляд на каком-то малоподвижном предмете, чтобы немного унять вертушки в глазах. Я вышла на крыльцо на свежий воздух и, увидев в сквере лавочку,  присела одна.
Моё одиночество не было долгим. Трое молодых людей устроились на соседнюю лавочку и, после нескольких шутливых фраз, переместились к моей гавани. Это была интересная троица. Двое, одетые в "фирму" от фарцовщиков,  вполне лощённые и остроумно интересные парни, флиртующие без  хамства и не слишком опасно для одинокой девушки.
А вот их товарищ - это было нечто. По тем временам - таких называли "дерёвня". Такой неказистый в грубом свитере, руки-лопаты, среднего роста, с вихрастой рыжеватой шевелюрой, рядом со своими товарищами выглядел. как динозавр. Оказалось - они вместе служили и вот отмечали встречу. Я тогда уже жила в, отдельной от мамы, квартире,  и как-то так получилось, что не побоялась пригласить троих парней к себе домой.

Немного прикупившись  для гостевого визита в ресторане, парни поймали зеленоглазое такси и остаток ночи мы провели...не в постели, а за интересным разговором, смешанными воспоминаниями об их службе, смешными историями, и, уже под утро,  уснули - я в одной комнате, они - в другой.
Неказистого парня звали Юра - он должен был в наступающий день к вечеру, отправиться к месту работы в другом городе. Его друзья, оставив номера своих домашних телефонов (тогда других не было), попросили, чтобы Юрка остался у меня до поезда.
Я уходила на работу и до вечера оставила его у себя, отдав ему ключ от дома. После работы, придя домой, была шокирована  - он убрал все следы вечернего веселья и приготовил нехитрый мужской ужин. Поели,  и он уехал, взяв у меня адрес и телефон, на случай, если ещё приедет в наш город. После него,  в холодильнике я обнаружила банки с крабами, ещё какие-то,  редкие в те времена,  продукты из валютного магазина "Берёзка"

Прошло шесть-семь месяцев и время близилось  к новому году.
Поздно вечером звонок:
- Я Юра Шабалнин - Помнишь?
- Нет! Что хотел?
Долгое объяснение с напоминанием кто он...
- Я с вокзала. Можно приехать?
- Нннууу, приезжай,  - я немного была недовольна, но отказать постеснялась.

Он приехал.  За ужином завязался разговор и он, встав из-за стола,  принёс большую сумку. Вывалил на стол три больших шкурки соболя и какие-то там ягоды сушённые, лимонник и орехи кедровые и всего-всего. 

-Это тебе. 
-Откуда это? Где ты взял?
- Сам стрелял, выделывал, собирал, сушил.  Я работаю радистом на метеостанции Хара, 200 км в тайгу от Архары.  Хочешь,  поедем  туда  новый год встречать?
Глаза у меня загорелись.  В 20 лет любое событие, которое тебе открывает что-то новое - это захватывающий привкус приключения и ожидание чуда. Тем более ,  если предложенное - это, никогда ранее немечтанное и даже не предполагаемое в проекте, путешествие в самый романтический праздник - новый год.
- В тайгу? На лесовозе? На две недели? Сейчас маму предупрежу.
Спокойный, невзрачный, неловкий лесовик Юрка, приехавший ко мне в тулупе и валенках,  не вызывал у меня никакого опасения.
В следующее утро  мы уже сидели у окна в поезде, следующем в Архару.

Тёмно-синим вечером мы высадились  на маленьком вокзальчике и,  переночевав в гостинице, утром сели в лесовоз и поехали....
Приходилось ли вам когда-нибудь ездить в кабине КамАза? Мы сидели с Юркой рядом с водителем,  и в лобовом стекле машины открывался с высоты, щемящий сердце, вид бескрайнего царства природы. Уже проехали все попутные деревеньки, заваленные снегом по крыши. Столбики дыма из печных труб поднимались в безветренном воздухе, как свечи. Немного приоткрыв окошко,  я вдыхала этот сладкий запах горящих поленьев. Собаки из подворотен безмолвно хватали зубами воздух.  Их лая не было слышно за мощным урчанием мотора.  Из транзистора, висящего за моей спиной,  звучало:
 
Ветер за кабиною носится с пылью
Слева поворот - осторожней шофер
Как-нибудь дотянет последние мили
Твой надежный друг и товарищ мотор.
Не страшны тебе ни дождь ни слякоть
Резкий поворот и косогор
Чтобы не пришлось любимой плакать
Крепче за баранку держись шофер.

Через три часа езды, Юрка, наклонившись к самому моему уху и щекотно дыша, сказал:
 – Я тебе одно место подарю – и, повернувшись к водителю, объяснил ему,  куда ехать и где остановить.  Ехали мы ещё часа полтора-два и, наконец , остановились.  Юрка  помог мне выйти, и мы пошли вглубь тайги, по невидимой, ему одному известной тропинке. 
Снег лежал свежим искрящимся покрывалом. Чистый воздух был пронизан солнцем и обжигал трескучим морозом лёгкие. Я своими ушами слышала, называемую звенящей, тишину. Мы, молча,  шли и впитывали энергию, не тронутой человеком, природы. 
Неожиданно посреди леса я увидела  поляну , и не поверила своим глазам. Там,  над уютной плавной поверхностью сугробов, прямо из снега,  росли , большие с пол ладони,  белые в бордовую мелкую крапинку,  колокольчики.  На покатых боках куполов искрился иней и тонкий слой свежего снега.
Я тронула пальцем один, который был с краю. Он был твёрдый и напоминал хрупкое стекло.  Жаль,  у меня не было с собой фотоаппарата.  Мы постояли, любуясь этим, необъяснимым для меня, зимним чудом и, так же молча, пошли обратно.  Не хотелось нарушать  волшебность,  неуместным  для чарующей ситуации, разговором.
Потом позже я выпытала у Юрки  секрет волшебного места. Оказывается,  там под снегом есть горячий ключик, не замерзающий круглый год.  И вначале зимы на этом месте второй раз в году расцветают эти, обычные для тайги, цветы. И цветут прямо из снега. А потом резко ударяет сорокаградусный мороз и они за одну ночь замерзают. И некоторое время сохраняют свою, невероятную в этой обстановке, красоту. А Он, таёжный житель, случайно  набрёл на неё, каждый год наблюдал, и подарил мне минуты прекрасного и романтического состояния.

 
Дальше мы двинулись по, совсем, уж, бездорожью. Важно переваливаясь по укатанной поверхности дороги, идущей по просеке, КамАЗ по склону сопки спустился к реке.

Надо сказать, что летом на Юркину метеостанцию можно было добраться только вертолётом. А зимой – по зимнику (так называется сезонная дорога по поверхности, замёрзшей речки).

  Не помню названия той, по которой пришлось добираться нам. Это была, круто
петляющая по склону сопки неширокая речушка, совсем не отличающаяся от корявой дороги, если бы не выступающие кое-где каменные порожки и несколько
завалившихся в вымерзшие пустоты подо льдом КамАЗов, гружённых лесом. 

  Это шокирущее зрелище – большие, похожие на глазастые
морды унылых чудовищ, кабины машин, замерших   в разных позах. Одна как –
будто, вылезающий из-под земли причудливый дракон, подняла «голову», глазами к небу и передняя пара «конечностей» беспомощно без опоры, зависла надо льдом. «Туловище», покрытое панцирем всё ещё закреплённых брёвен, провалилось
«хвостом» в западню.  Другая, за следующим поворотом, устало улеглась набок, скинув бревенчатую защиту и обнажив скелет, беззащитно изломленный в суставах. 
И ещё одна, в самом конце пути, нырнувшая мордой в большущий лопнувший ледяной пузырь , оставленный, убежавшей вниз, речкой.

     Это потом уже, через пару лет, Юрка рассказал мне, что всю дорогу переживал, что мы можем присоединиться к зимнему кладбищу монстров, и пришлось бы ждать проезжающего попутного лесовоза. Два - три в сутки – это  довольно оживленное движение зимой по этой трассе.  Мне он ничего не говорил, чтобы не пугать, а я была увлечена рассматриванием, заросших кедром, сосной и ёлками, сопок, с яркими гроздьями рябины на фоне зелёных кулис, и беспечно улыбалась.

      Когда наступили ранние сумерки, мы выехали с зимника снова
на просеку, и уже в ночи, в тоннеле света фар, из-под колёс вылетали,
выскакивали какие-то округлённые зимним оперением, птицы, несколько зайцев, и
одна тонконогая, ломко-грациозная козочка. Все попавшие в свет фар зверушки, не сворачивая, неслись прямо перед машиной. Я не догадывалась, что они просто не видят, что коридор, иллюзорный. И водитель, притормаживал всякий раз и выключал фары на минутку.
Как в пропущенных мелькающих кадрах  киноплёнки, в белом заснеженном пространстве, появлялось животное, неслось в луче.  После внезапной темени, свет появлялся снова, и только зрительная память оставляла картинку в
голове.

       Внезапно, машина вывалилась на просторную поляну, и свет фар упёрся в
темный бревенчатый сруб приземистого, как с новогодних картинок, домика. Окошки жёлто светились в темноте, и снег на завалинке искрился, что ещё больше придавало сказочности и праздничности моему настроению. Когда мотор, наконец,затих, некоторое время мы втроём сидели в темноте,  и уши отказывались принимать такую вселенскую тишину за реальность. Казалось - я оглохла.

      Мужчины зашевелились и стали выгружаться.  А я очарованно стояла лицом к небу, смотрела на огромный фонарь луны,  и мне казалось, что моего городского мира просто никогда не существовало. До пульсации в теле я ощутила всю грандиозность и полноту мироздания, где нет места человеку-хозяину, и я там робкий, беспомощный гость…

       Метеостанция оказалась довольно большим бревенчатым домом. Вокруг
большой печи было расположено 4 комнаты. Две спальни, кухня, и радиостанция.
Два раза в сутки Юрка и его напарник  после снятия показаний с приборов на
метеоплощадке за домом, выходили на связь с Большой землёй и передавали данные, телеграфным ключом, выстукивая чечётку Морзе.

       Меня поселили в одной из комнат рядом с радиорубкой.

       Надо отдельно сказать, что станция была построена давно и всё, что там было из мебели и посуды, напоминало декорации фильма начала ХХ века.
Всё было размашисто : кровати, столы, табуреты, огромный полуведерный
чайник, мясорубка с большущим раструбом, всякие кочерги, вёдра, котелки, тазы, алюминиевые полулитровые кружки – ничего не напоминало о современности. Крестьянский быт дореволюционного жителя. 

       После позднего ужина, я улеглась в, на удивление, свежую, пахнущую морозом, постель.  Недолго устраивалась на метровой душистой подушке, пахнущей набитым в неё сеном. Усталость дороги взяла своё – я моментально уснула.

       Утро разбудило меня солнечно-снежно сияющей из окна тишиной в доме, печным уютным теплом и ритмичным приглушенным стуком со двора.  Я влезла босыми ногами в валенки и, в трусиках, накинув на футболку длинный и большой, как всё в доме, тулуп, вышла на крыльцо-веранду. Действительность меня ослепила:  с высокого крыльца открывался нереально просторный вид снежной долины с трёх сторон закрытой хвойной  тёмно-зелёной стеной. С той стороны, к которой была обращена веранда, склон, покрытый девственно-сверкающей снежно-волнистой простынёй, спускался к речке.  Дощатый мосток определял направление  к проруби, из которой черпали воду.
      
       Никакого движения цивилизации, ни шума машин, ни проводов, исчерчивающих всё небесное пространство городского жителя, никакого урбанистического шевеления вокруг.

       Мое нутро наполнилось предвкушением оргазма. Такая  истомная пульсация крови, дрожью ласкала тело, голова пошла кругом, кровь прилила к лицу. На, слабеющих от переполнения чувств, ногах, я с выдохом осела на крыльцо.



- Это кислород! – вывел меня из оргастического оцепенения понимающий голос Юрки.


      Я медленно повернула голову и увидела его: Он стоял голый по пояс, с колуном в крепких, с прорисованным рельефом мышц, руках. Ослепительно белозубо улыбался, чуть щурясь от солнца. От, раскрасневшегося от колки дров, обалденно сложенного и гармоничного тела, шел пар, обрисовывая Юрку светящимся нимбом. И вдруг я увидела, что у него невероятно голубые глаза.



- А где все? – слегка осипшим от восхищения голосом, спросила я

- Уехали!, -Размахнувшись и рассёкши тишину ударом колуна по полену, выдохнул Юрка, - Через неделю вернутся. К новому году все тут будут…

      Я вскочила и побежала в деревянный туалет.  Просто уписалась от известия. Мы остались вдвоём в целом мире с самым возбуждающим человеком на
планете - Юркой Шабаниным…


      В этом таёжном мире Юрка был дома. С окружающим великолепием он был на «ты». Движения, приспособленного к физическому труду, тела, утеряли неловкость слона в посудной лавке городского суетного столпотворения и обрели грацию и уверенность дикого зверя.  Юрка ходил в доме и во дворе у дома мягко и неслышно, переобувшись в, ичиги -- сапоги, сшитые наружу кожей и внутрь мехом. За два последующих дня, и мне сам скроил и сшил такие же из меха.  В станционном арсенале был выбор меховых жилеток и мы ходили во двор в этих жилетках поверх свитеров.

      Всё оставшееся утро мы созвучно молчали, только перебрасываясь парой слов по необходимости. С минуты открытия совсем другого для меня человека, я ходила за ним по пятам, вдыхала запах его тела (он пах для меня горьковато-пряной лиственничной серой, которую в моём детстве мы жевали вместо жевачки) , скользила глазами по каждой его мышце – шея, плечи, руки, живот, грудная клетка, спина, ямочки на пояснице,  и не высыхала между ног.

      После того, как он наколол дров, мы вошли в дом. Обычная для этих мест пища – картошка в мундирах, солёный хариус, вяленое дикое мясо, жареный папоротник, квашеная капуста, были для меня самыми лакомыми блюдами, в сочетании с моими внутренними вибрациями  в сторону Юрки. 

       Он поставил на печь, сдвинув самые маленькие чугунные кружкИ с отверстий, две большие крУжки, и когда вода закипела, заварил травяной чай с веточками лимонника (тонизирующей дальневосточной лианы). 

      Немного стянув рукава, уже надетой, водолазки, чтобы не обжечься, я сидела за большим столом и маленькими глотками отхлёбывала чуть сладоковатый душистый чай и смотрела на, сидящего напротив, Юрку.  Он что-то негромко говорил отрывистыми фразами, но я его не слышала. Я думала о том, что хочу видеть какие у него ягодицы, бёдра и о том какой он в сексе…

       Наступила звенящая пауза, как-будто запел камертон, чтобы мы с Юркой поймали одну волну.

      В этой тишине мы в унисон поставили кружки на стол и молча, не отрывая глаз друг от друга, сняли жилетки,  Юрка встал из-за стола и сильными руками поднял меня с табуретки. Глаза наши поравнялись (он оказался почти одного со мной роста) и его горячие сухие напряжённые губы покрыли моё лицо, шею,
высвобожденные от водолазки, груди точечными поцелуями. Каждое его прикосновение губами, как будто, ранило меня, кожа стала чувствительной, и
отголосок от губ оставлял эхо пульсирующей волны. Одежда слетела.

      Я скользила руками по его, за несколько часов, ставшим, самым желанным, телу. Кожа его была сухая и гладкая, тонко облегающая всю напряжённую упругость под ней. Он повернул меня спиной к себе и, наклонив вперёд, прижимая грудью к столу, твёрдо вошёл сзади, крепко взявшись руками за мои бёдра.  Я застонала. И отвечала телом на каждое его встречное движение.   
   
       В эти несколько минут я испытала большее наслаждение, чем за всю предыдущую жизнь. Я так долго была на взводе, что почти сразу кончила,обильно увлажнив тесную дорогу его члену. Испарина покрыла наши тела. Через минуту волна удовольствия настигла и Юрку. Я распрямилась, мои ноги дрожали.

       Юрка уверенно развернул меня к себе лицом, глубоко взасос поцеловал и,
улыбаясь, уже любимой моей улыбкой, сказал коротко, назвав меня уменьшительным именем:"Я хотел тебя с первого дня!" Я  сомлела.

       А день был в самом разгаре.
      
       Потом мы грели на печке воду в ведре и поливали из ковшика друг другу, стоя в большущем  круглом цинковом ушате, прямо посреди кухни. Юрка щекотался и шутил, и мы смеялись во всё горло, возбуждённые и радостные оттого, что на километры вокруг никто не мог нарушить этой нашей влюблённой идиллии.

      
       Сейчас вспоминаю каким он был, тот, мой Юрка?

       Он был немногословен, мало-эмоционален снаружи и конкретно чувственный изнутри. Эта скрытая чувственность проявлялась уверенной и молчаливой заботой. Ему не надо было говорить, что хочется есть, пить, помыться, согреться – он знал, что надо делать. Вовремя ходил на метеоплощадку, в 12 дня и в 00 садился стучать на ключ. Потом делал всё, что от него зависело: кормил собак – охотничьих лаек, решал что будет готовить и делал, брался выделывать шкурки... и всякое прочее.

       Он занимал меня разными своими делами – вот мы вместе готовили патроны для его охотничьего оружия. Он научил меня мерочкой насыпать в гильзу порох, дробь, закатывать на специальной машинке готовый патрон.  Рассказывал, что знал – про пыжи, капсули, ружья, карабины. Учил стрелять и попадать в газетный листок, прикрепленный на стенку туалета.

      Кто учился подобному, знает как трепетны и до сведения скул, как при нарезании лимона, остры, мгновения, когда любимый сзади приобнимает тебя и, дыша тебе в ухо, шепчет: «Смотри в выемку на мушке и соединяй цель и мушку, глаз не закрывай, только прищурь…».

      В это время я думала о чём угодно, только не о мушке и не попадала даже в сам туалет, а не то, что в квадрат газеты.   

       Юрка объяснял и показывал, как тупым ножом снимают жир с вывернутой,
вымоченной, и натянутой на каркас, шкурки ондатры, соболя. Там я впервые увидела пятнистую элитную рыбу ленка, которую ловят на самодельную мушку. Юрка слышал лай своих собак, загнавших косулю в середину незамерзающей
быстрой речки, на расстоянии многих километров. Научил меня варить охотничий суп – шулюм из дичи. 

      Он был простой и открытый, мужественный и уверенный в себе. Я затаив дыхание слушала его рассказы-байки про охоту на медведя, лося, кабана.  Он делился со мной всем, что имел и умел.

      При всей этой серьёзности, он был абсолютно раскрепощён в сексе. У него был большой запас здоровья и мужской силы.

      Когда он заправлял бензином генератор электричества во дворе и заводил, чтобы зарядить аккумуляторы электростанции, что стояла в радиорубке под окном, несколько часов стоял такой ужасающий треск, что разговаривать было бессмысленно, и мы с ним эти несколько часов бессловесно и упоённо испытывали все доступные позы по Кама Сутре, перерисованной коряво от руки в тетрадь в клеточку, найденную мной  под подушкой его напарника-травокура, бывшего радиста-морехода, ходившего в загранку несколько лет.   

      Летом радист выращивал в тайге коноплю и хранил у себя в тумбочке план и смолу для курения, а я, узнав это, уговорила Юрку накурить меня.  Неумело он забивал мне папиросу и я накуривалась до состояния мерцающего полёта. Он смешил меня до икоты и заставлял пить аралиевый чай, чтобы меня чуть-чуть отпустило.   

      Юрка натапливал жарко печь и просил меня, чтобы я не одевалась. Он садился для передачи данных в радиорубку, а я устраивалась обнажённой на край большого, древнего, покрытого коричневым дерматином, письменного стола и  ласкала его руками, языком, грудью касаясь всех участков тела, кроме занятых ключом, рук и ушей в наушниках.  Я заходила ему за спину и сосками касалась его спины и видела, как  светлые волосы на его руках щетинились, и мурашками удовольствия покрывалось тело. Я старалась поставить засосы везде, где могла достать губами.  Но гладкая здоровая кожа только краснела в местах жарких поцелуев. Я называла его разными ласковыми и смешными именами «Юстас» ответьте "Алексу", «агент 007», « таёжный Маугли» и «продавец погоды», «Йети»...

       Потом он заканчивал передачу данных и делал, пугающий меня до визга, резкий поворот от стола и увлекал на кровать. Мы часами предавались ласкам, исследовали свои возможности и старались уловить ощущения друг друга. Он клал мои ноги себе на плечи и входил в меня уверенно и с полуулыбкой на лице. В сенной подушке под моей головой что шуршало и попискивало, я отвлекалась и он, прижимая меня к постели телом, шептал щекотно мне в ухо: "Не бойся! Это мышь свила там гнездо и родила мышат. Не шевелись, ты их передавишь". 
Я поскуливала и таращила глаза. Юрка поцелуями успокаивал меня, и я с тех пор
не боюсь мышей.

       У нас в запасе оставалось совсем немного времени для сексуального отшельничества, и мы, не договариваясь, торопились взять от него по-максимуму. Я испытывала на Юрке почти всё, что видела когда-то на порно-картах, и просто слышала во всяких откровенных разговорах в дурных компаниях. Во время мытья в шаечном цинковом бассейне намыливая до пены мочалку, я просила его чтобы он  мыльной рукой ласкал между моих ног, доводя меня до экстаза и потом, я, вставая на колени, ласкала его так, что он ходил после этого, как обкуренный, и, масляно глядя мне в глаза, увлекал меня снова и снова, и я в эйфории осмеливалась предложить ему ласкать меня языком. Он не сразу согласился. Но когда я уговорила его сделать пару затяжек от моей папироски, Юрка тоже доставил мне  кайф, обследуя языком мою пещерку.

      Назначенный для возвращения напарника день икс приближался неумолимо. За неделю торжества плоти, весь дом превратился в один большой траходром. 

      В последний день перед приездом, мы с Юркой стирали в древней «Амгуни» бельё, развешивали его на морозном дворе. Мыли полы и посуду и уничтожали следы беззаботного ныряния в секс "по самое не хочу".

      Вдруг подумалось, что именно это заметание следов и даёт мне оттенок
несправедливой пошлости в моих воспоминания сейчас.  А тогда – у нас впереди ещё была неделя, которая неожиданно принесла тоже своеобразный вкус в наши с Юркой влюбляния.

      После целого дня уборки, в наступающих сумерках я вышла на крыльцо, стояла в тишине лицом к небу и увидела там высоко-высоко крошечный самолётик, оставляющий на безоблачном полотне, ещё  светлого неба тоненькую белую черточку, как напоминание о том, что цивилизация не исчезла, и придётся возвращаться домой. С такой огромной высоты звук не достигал земли, и это безмолвное скольжение больно отозвалось в моей груди. Первый раз за это время я, даже не подумала, а почувствовала мысль: " Как я смогу жить без Юрки?!"

      Слеза горячим пальчиком чиркнула дорожку на щеке. Я закрыла глаза и замерла, сдерживая дыхание.

      В прострации я почувствовала непонятно зыбкое прикосновение к коленке -
ко мне подошла и прикоснулась носом Юркина лайка, трёхногая калека, которую уже давно не берут на охоту, после того, как она вступила в борьбу за хозяина с испускающим дух, подстреленным медведем. В тот момент я поняла, что она
испытывает - воспитанная и натасканная на выслеживание и взятие зверя, и не
способная уже делать то, для чего была рождена.

      Сумерки сгустились и Юрка вышел за мной из домика, обнял сзади и, уткнувшись тепло в шею около ключицы, низким бархатным шёпотом дохнул горячо:
" Завтра схожу на охоту, третий день собаки лают, загнали и держат кого-то", - и добавил спокойно, - "Едут! Слышишь?"

      Через час к домику подъехал ЗИЛ.  Из него вышли Юркин напарник, субтильный паренёк с бегающими глазами, розовощёкий толстяк, похоже, наш ровесник, и водитель.

      Юрка не был знаком только с толстяком, который оказался армейским другом Юркиного напарника Андрея. Этого толстяка звали Вовкой, но Андрей сказал, что "Вовка" он для чужих, а для своих – "Колобок". Оказалось
Андрей и Вовка вместе были только в учебке, а потом Колобок участвовал в
военных действиях в Афганистане. Его там немного контузило, и он теперь, как сказал Андрюха, человек – руки-крюки.

      Печаль моя во время беседы утихла, а потом и вовсе исчезла. Парни были не скучные и собеседники искренние и живые. Мужчины освободили машину от мешков с продуктами, и в домике зазвучала музыка, привезённого из дома, магнитофона «Sony». Трое приехавших улеглись спать сразу после ужина в комнате напарника, и, по безмолвному пониманию без уточнения, Юрка с довольной физиономией присоединился ко мне на широкую кровать.  Осторожные, трепетные ласки любимого убаюкали меня, уставшую от волнующего дня.

      Утром я проснулась, когда Юрка уже ушёл на обещанную охоту. Под подушкой, заправляя постель, я обнаружила, оставленную для меня Юркой, большую шоколадку «Алёнка», из привезённого с большой земли.
   
      В доме было непривычно холодно. Выйдя в кухню, я обнаружила почти остывшую печь, с приоткрытой дверцей из-за, распирающих квадратный проём, плотно напиханных, поленьев. Из середины этой поленницы торчал,  туго смотанный, рулон из газеты с обожжённым и погасшим концом.   Это Колобок утром «затопил» печку и лёг спать обратно.

      Веселье только начиналось. Попытки приобщить Колобка к домашним делам, как показало время, несли за собой череду лишений, опасностей и неудач. Вовка был фатально неприспособленным к ручной работе. То, что он сумел выжить в Афгане, упорно наводило на мысль, что есть всемогущее нечто, охраняющее это безрукое существо. 

      В процессе Колобковой деятельности в первый день был поломан древний колун, обрушена нижняя ступенька крыльца и утоплено ведро в проруби. Потом пришла очередь поломаться раритетным ножам мясорубки, и примеру ведра последовал молоток, но в более непрестижном месте. Молоток был утоплен в туалете, во время попытки Колобка прибить гвоздь для газетных обрывков. Кассеты в магнитофоне приходилось перематывать шариковой ручкой именно после песенки, поставленной человеком -- руки-крюки. 

      В первый же день на дверь радиорубки был повешен амбарный замок и ключ прятался, в неизвестном Колобку, месте. Не уследивший за товарищем, Андрюха, как-то целый вечер чертыхаясь и матерясь, горевал над поломанной бензопилой, с саркастическим по ситуации, названием «Дружба».

      Если кружку для кипячения на плиту ставил Вован, она через пару секунд, словно примериваясь срывалась с краешка и, падая набок, заливала печку. Когда Колобок очередной раз уходил в туалет, в доме напряжённо прислушивались – не пора ли уже попрощаться со строением? Но, судя  по направлению прилагаемых усилии Колобка, дом мог пострадать гораздо быстрее. Для защиты хотя бы на один день дома от фатального Вована, его было решено взять на «пострелять белок». Догадайтесь – у кого заклинило патрон в стволе?

     По-вечерам мы вчетвером шумно играли в карты, пили чай, парни травили анекдоты. Юрка постоянно куда-то уходил: то перетаскивать по частям тушу убитого сохатого, загнанного верными собаками в реку, то проверить капканы, то пострелять птицу…
    
     Прошло три дня.

     Каждый вечер, после того, как угомонятся Андрюха и Вован, Юрка помогал мне мыться в, ставшем уже хранилищем воспоминаний, цинковом корыте. И мы ложились вместе в поскучневшую, но всё ещё трепетную в отношениях друг к другу, постель.

      Мой нежный и ласковый Йети объяснил мне, что в тайге есть негласный закон, если среди мужчин есть женщина – она либо должна быть ничья, либо принадлежать всем. Он, не проявляя, ласки при остальных, таким образом
оберегал меня, не от своих товарищей, а шестым чувством почуяв тревогу.

      Через день наступало 31 декабря.

      После очередной передачи метеоданных Юрка вышел из рубки немного напряжённым и сообщил, что завтра на станцию привезут новый аккумулятор и чтобы его установить, приедут шестеро лесорубов из ближней деляны и останутся
на новый год, а первого-второго января будут менять старый зарядник  на
привезённый. Это известие было неожиданным для всех.

      Надо понимать что общество голодных, явно запасшихся алкоголем для празднования нового года, безбашенных лесных мужиков, которые настолько отвыкли от цивилизации, что наврядли помнят правила законного поведения, несёт в себе потенциальную опасность для любой конфликтной ситуации. А моё присутствие могло в любой момент спровоцировать ссору.

      Утром  31-го  я поднялась рано и, покопавшись в свалке охотничьих вещей, нашла старые камуфляжные штаны, растянутый бесформенный свитер с фиолетовыми ромбами на груди, обула обрезанные валенки, собрала волосы в скучный пучок-петельку, надела самую длинную, закрывающую попу, серую жилетку и была готова встречать новый год. Вошедший с вёдрами воды, Юрка внимательно посмотрел на меня и, молча поставив их на скамью у двери, прижал к себе и потёрся щекой о мою щёку и улыбнувшись, спросил: "Ты чего так нарядилась? Думаешь, что тебя мужики не заметят?"

      Я стала сбивчиво объяснять, что вижу, как он переживает и не хочу
провоцировать никакого скандала.

      Юрка взял меня гладящим движением за пучок волос, оттянул голову чуть
назад, как бы стараясь разглядеть лицо, потом поцеловал в губы и сказал: "Не знаю, зачем я сказал тебе это. Наверное ревную. Сними ты это тряпьё, нормальные мужики едут".

      На улице светило яркое солнце, и на снег больно было смотреть. За две недели я порозовела и кожа стала бархатной и чистой.

      С Андреем мы мололи сохатину на котлеты, резали талу из ленка, готовили
праздничный стол. Колобка-Вована  заставили размораживать паяльной лампой
здоровый оковалок сваренной и замороженной похлёбки для собак.  На удивление
– лампа не взорвалась, и собаки были благополучно накормлены. Юрка наводил
порядок во дворе, чтобы было куда выгрузить новый аккумулятор, колол дрова и
после обеда начал топить баню.

      В ранних декабрьских сумерках заурчала по просеке махина КамАза,
следом за ним приехал «бобик» с лесорубами. Они шумной морозной толпой завалились в дом, и там сразу стало тесно и терпко запахло прокуренными мужиками.

      Несколько бутылок водки ожидаемо появились в сенях. Зарокотал привычный для лесорубов отборный мат, и меня, тихо сидящую на лавочке за чисткой картошки, вначале, как-будто, никто и не заметил. 

      Потом долгое время все топтались на улице, неизвестным мне
образом, выгружая дощатую клетку с новым механизмом.  Когда собрались за столом, после первых, выпитых стаканов водки, разговор превратился в обсуждение предстоящих работ по переустановке.

      Мужики выходили курить во двор  и палками мерили проём запасной двери и ширину обновки. В предвкушении парной, мужики возбуждённо разговаривали, неустанно матерились, пшикая друг на друга, поглядывая на меня, травили анекдоты и, то и дело, чокались гранями стаканов и, запрокидывая головы, судорожно шевелили кадыками.
      
      Еды было много, мужики насыщались и потихоньку пьянели.  Я, сидя в уголке между Юркой и Колобком, не выпивала и не разговаривала, только, молча, полуулыбалась, проявляя предупредительное дружелюбие, пила заваренный Юркой чай.

      Наконец один из приезжих спросил: " Юрок, а чё ты нас с девушкой не знакомишь?"

      Кашлянув, Юрка назвал меня по имени и сказал, что я гостья из далёкого
города. Он пригласил меня в тайгу отпраздновать новый год.

      Мужики погогатывая, подтрунивали над Юркой, что таких девушек надо в
рестораны водить, а не прятать в медвежий угол. Он, смущался и как-то
отшучивался и сидел немного отстранённо, как бы предоставляя мне возможность
свободного действия. Но мне, не смотря на всю бесшабашную весёлость и лёгкость обстановки, совсем не хотелось компании и многих глаз. Я хотела одного, остаться с  Юркой наедине.

      Баня поспела, и мужики загалдели и стали выкатываться на улицу, запуская клубы морозного пара в дом. Кто-то призывно крикнул: "Юрка, давай
быстрей!"

      Покашливая, более понятливые мужики, отпихнули навязчивого и, приглушая
голоса,  полунамёками говорили: " Витёк, ну ты тупой!  Юрка девку на праздник пригласил, а ты, пень, хочешь сам его веничком постегать? Иди, давай, не пи*ди много"

      Пророкотали по двору и спустились в баню, стоящую на берегу реки.

      Оставшись наедине, после недельного многолюдья, мы, как мне казалось, тянули сладостное время, предвкушая единение. Юрка взял меня за руку, он стал как-то неуверенно нежен, и водил пальцем по моей раскрытой ладони. Я положила голову ему на плечо и, повернув лицо, дышала ему в ухо.  От этого дыхания он вздрагивал и наклонял голову в мою сторону, выдыхая. Вечность повисла между нами. Не хотелось жаркости, сбитого дыхания и горячечных поцелуев. Хотелось остаться в этом зависающем состоянии, как можно дольше.

      Текучее время не стояло на месте. Все движется вокруг, даже когда мы совсем этого не хотим.

      Вот уже послышались вопли и кряканья мужиков, выскакивающих из парилки прямо в снег, самые смелые добегали до проруби и орали, разрывая тишину восторженными руладами. По одному  стали возвращаться намытые, разрумянившиеся, как-то до ощущаемого скрипа, обновлённые лесовики.

      Когда последний, с полотенцем на шее, сел за стол и снова были налиты
стаканы, Юрка уверенно поднялся и увлёк меня за собой в последнее сексуальное
путешествие...

      Мы прошли по истоптанной тропинке вниз по склону, остановились и, как перед решающим прыжком, разглядели глубокое звёздное небо.
      
      Потом вошли в полумрак предбанника, и он стал помогать мне раздеваться, касаясь преднамеренно ладонями обнажающихся частей тела. Когда на мне ничего не осталось, он начиная от шеи, по плечам, по груди, по животу, по бедрам провел обеими руками, растопырив пальцы, как будто хотел оставить память прикосновений к полюбившемуся телу.

      Я повернулась спиной и подставилась под такой же сканирующий жест его, ставших уже родными, рук.  Потом толкнула дверь в парилку и вошла. Он не
заставил меня долго ждать. Мурашки от жара волнами дыбили тела, кожа отдавала
влагу и в тусклом свете банной сорокаваттки, мы блестели, словно отполированные статуи.

      Я закрутила волосы в пучок. Обнажая шею и животом легла на полок. Юрка
провёл по моему телу рукой от поясницы к ягодицам  и, нырнув пальцами
глубже между бёдер, поступательным движением заставил моё лоно сократиться и
стать влажным. Потом он покрыл собой моё тело и прижался плотью к ягодицам.
Раздвинув мои ноги увлек меня за бёдра, чтобы я подняла их и уверенно быстро
овладел мной, содрогая моё отзывающееся тело. Волна оргазма накрыла нас
одновременно.

      Юрка добавлял пар и учил меня как надо парится, почти прикасаться берёзовым веником к телу, вначале подгоняя пар к коже, потом постепенно усиливать касание, начиная с ног и двигаясь по телу вверх.  Затем я, уже наученная, делал ему эту процедуру, любуясь его телом.

      Я задыхалась от нежности, останавливаясь глазами на его поясничных ямках. Ласкала листьями каждую клеточку его тела и понимала – ему нет места в моей городской жизни, он там погибнет.  Тоска рвала моё сердце и в осознании того, что я не смогу остаться тут навсегда.

      Мне хватало одного с ним воздуха, но не хватало воздуха, если он
уходил от меня. Мы не были созданы друг для друга, чтобы остаться вместе
навсегда. Но то, что происходило между нами – это было наше,  до последнего движения тел...

      Потом мы долго мыли друг друга и ласкали разными ласками. Он ложился на спину и седлала его и он, держа меня за талию подсказывал ритм и вынуждал отклонятся назад, чтобы видеть как входит в меня. Мы никак не могли
оторваться друг от друга и почти не говорили слов.

      Всё кончается рано или поздно.  Мы смыли со своих тел следы таёжного романа и одевшись, вышли на воздух.

      На лавке за дверью сидел человек, закрытый с ног до головы длинным овчинным тулупом, с большим поднятым воротником. С другой стороны к лавке было прислонено ружьё. 
 
      Юрка отогнул край воротника и открыл лицо Вовки-Колобка, спавшего  сном выпившего, чисто помытого, человека.

- Эй, вояка! – потряс его за плечо Юрка, – Ты кого тут выслеживаешь?
-  Мммм? Я не выслеживаю, я охраняю, – не открывая глаз, прожурчал Колобок.

Юрка усмехнулся:
-  Слышь, охраняка! Ты в этом снаряжении если упадёшь, сам не сможешь встать. И ружьё тебе доверять нельзя. Я бы тебе и палку не доверил  - раз в год и палка стреляет.


      Утром я уехала на КамАЗе, привезшем новый аккумулятор.

      А через год я вышла замуж… за одного их тех зафокстроченных друзей-сослуживцев Юрки.

      Потом через мужа узнала, что Юрка почти сразу после того, как я уехала, уволился с метеостанции и вернулся в свою деревню на большой дальневосточной реке. Он женился и у него родились дети.

     Через пару лет мы с мужем ездили к Юрке в гости.  Мы  ходили с ним на моторке  на утиную охоту и ставили плотики на ондатру,  но это был уже совсем другой Юрка.