Вольноотпущенник, прости. Часть Четвертая. Глава 1

Часть четвертая
Глава первая
Прошло два года. Как обычно, мне некогда было любоваться зимними красотами. Некогда было вдыхать воздух приближающейся весны.
Я вбежал в подъезд, не дожидаясь лифта, влетел на пятый этаж. Войдя в квартиру, на ходу скинул с себя куртку, и бросился в кабинет, в котором уже трещал телефон. Взяв трубку, услышав, что это не Морозов, бросил.
— Асенька, принеси мне кофе, — крикнул я, раскладывая на столе бумаги.
— У меня обед готов, — отозвалась она.
— Через десять минут я исчезаю.
— Тебе звонили из какого-то рекламного агентства, я там записала. Звонил Еранцев, приглашал нас в дом ученых, – прямо с порога рапортовала Ася.
— Вот и прекрасно, сходи, проветрись, – не глядя, я взял из ее рук кофе. — Спасибо.
— Морозов говорит, что реконструкция вам слишком дорого обойдется, и она не столь обязательна…
— У меня не шарашкина контора, а издательство. И потом, много ли понимает твой Морозов, а вот Еранцев – архитектор, он
понимает… – я говорил машинально, не отрываясь от бумаг. — Асенька, звонят, наверно, это Морозов, он мне очень нужен.
— Слушаюсь, – иронично отозвалась Ася, выходя.
Работая с бумагами, я ждал, когда войдет Морозов, но никто не входил. Я невольно стал прислушиваться к голосам в коридоре. Ася кого-то упорно не хотела пропускать. Голос, робко ей отвечающий, мне почудился до странности знакомым.
— Ася, кто там?
Отчего то встревожился я, она не отвечала. Подождав минуту или две, я не выдержал, и вышел сам.
Перед Асей стоял рослый, сухощавый светловолосый паренек, смущаясь, он смотрел на нее синими огромными глазами. Меня обдало сухим жаром. Это был Ник. Мне почему-то стало не по себе. Сердце пугающе падало вниз.
— Что с мамой? – неожиданно для себя спросил я, не веря, в появление Ника.
Глядя на меня через голову Аси, Ник смотрел не то со страхом, не то с радостью, не то потеряно, кажется, он сам не понимал, как и зачем он здесь.
— Мама меня к вам послала…
— Послала?!
Должно было произойти нечто чрезвычайное, чтобы Антонина осмелилась напомнить о себе, тем более через сына. Предчувствие недоброго дрожью отозвалось в груди.
— Ты так вырос, что я тебя с трудом узнал, пойдем ко мне. Асенька, кофе, бутерброды.
Введя Ника к себе, я усадил его на диван, сам сел в кресло. Нику было неловко в непривычной обстановке, а мне от его неожиданного появления, видимо поэтому мы молчали, оба не зная, как начать
разговор. Вскоре Ася вкатила столик с едой. Она заметно нервничала, с опасением поглядывала на Ника. Ей явно не хотелось оставлять нас вдвоем, она демонстративно села рядом с Ником.
— У тебя в городе дела? – обратилась она к нему, но он не отвечал.
— Видишь, он тебя стесняется, оставь нас, – попросил я как можно мягче.
Ася неохотно и медленно покинула нас. Только сейчас я заметил, что Ник оставался в куртке.
— Что же ты в одежде, раздевайся, у нас тепло, и давай ешь, пей.
— Спасибо. Только я не могу у вас долго. Мне бы сегодня вечером уехать…
— Да-да, ты нажимай, нажимай, — проговорил я, все еще не в силах прийти в себя. — Тебя, вероятно, Андрей привез…
— Разве вы ничего не знаете? — поразился Ник.
— Не знаю? — насторожился я. — Не знаю чего?
— Ну ведь письмо, я послал вам письмо, год назад…
— Письмо? Какое письмо? — изумился я.
— Ну, как же! – с обидой воскликнул Ник. — Я ведь писал, про папу писал, что он погиб, про маму…
— Андрей погиб?! – глухо произнес я, отказываясь что-либо понимать. Нервно схватил со стола пачку сигарет, закурил.
— Ну да, в автокатастрофе, разве вы…
Потрясение во мне росло с каждой минутой, вместе с ним чувство чего-то неотвратимого. Ник замолчал. Я часто выдыхал дым, смотря в одну точку, пытаясь переварить происходящее.
— Вот тут, – робко заговорил Ник. Он подал мне какую-то бумажку. — Это очень срочно, хорошо бы сегодня, мама сказала, что
вы сумеете это достать…
— Что это? – Я взял бумажку, пробежал глазами какие-то замысловатые названия. — Что это? Название лекарств? Мама серьезно больна?
Я все больше и больше пугался необъяснимому чувству какой-то беды.
— Хорошо бы, если бы вы сегодня достали, чтобы мне уже к вечеру, а то там мама одна…
— Одна, – повторил я, пытаясь лихорадочно осознать явь и предчувствие.
Вдруг в кабинет ворвался Морозов. Он был в ярости. Он кричал, о том, что его все обманывают, что он умывает руки, что он никакой не редактор, он требовал, чтобы я избавил его от журнала. Из его путаной речи я ничего не понял. Я  под самый нос сунул ему бумажку, которую дал мне Ник.
— Вот, посмотри, ты в этом лучше меня разбираешься, возможно, все это достать сегодня, сейчас?
Морозов машинально прочел список лекарств.
— Ты что, неизлечимо болен, это что?
Морозов от своей догадки даже побледнел.
— Нет, не я, – не менее испуганно ответил я.
— Не ты? – Он недоверчиво посмотрел на меня. — Это очень сильно действующие обезболивающие, это наркотические лекарства… их выписывают только… их за месяц-то не достать…
Я вздрогнул. Смутно, но я, кажется, начал что-то понимать, невозможность появления Ника, невозможность достать лекарства и это падение сердца. Я, было, вновь потянулся к пачке сигарет, но тут же бросив ее, всем собой обратился к Морозову.
— Саныч, ты на машине?
— Да… но я тебе машину не дам! – машинально отступая, испугался он, не столько моего вопроса, сколько моего вида.
—Саныч, поехали, поехали! – неуверенно командовал я. — Коля, поехали!
— Куда? — воскликнули оба в один голос.
— К маме, и быстрее, быстрее!
— Домой? — поразился Ник. — А как же…
— Достанем, а сейчас нужно ехать… — я умоляюще смотрел на Морозова.
— Но я не могу, у меня номер горит… ты взвалил на меня, а я…
— К черту твой номер, все к черту!
Я уже выталкивал его в коридор, подгоняемый тревожным осознанием беды.
— Нет! Я не пущу! — Ася бросилась ко мне на грудь.
— Асенька, умоляю, потом, потом. – Я резко ее отстранил. — Коля, выходи! — приказал я.
До самой машины Морозов тщетно пытался объяснить, что он никуда не может ехать, говорил, что я чокнутый, но я не слушал, пожалуй, впервые в жизни уверенный в правильности своего действия. Время, его уход, я чувствовал так же, как биение собственного сердца. Наконец мы все трое сели в машину. Морозов все еще надеялся меня образумить, и не решался включить зажигание. Но, взглянув на меня, неожиданно сдался.
— Между прочим, при пожаре звонят ноль три, – раздраженно заметил он.
Я криво усмехнулся, сказал, куда ехать, и дружески хлопнул его по плечу. Я сам не знал, какая сила гнала меня туда, я не смел не подчиняться ей. Время – оно вело свой, особый, роковой отсчет. Даже в сиянии заснеженного леса было что-то тревожное. Ник сидел на
заднем сидении, я боялся повернуться к нему, но, похоже, он разделял мое беспокойство.
— Теперь куда? – сдержанно спросил Морозов, когда мы въехали в поселок.
Я хотел сразу к дому Антонины, как два года назад, но дорога была занесена снегом, по ней проходила лишь узкая, аккуратно вычищенная тропинка.
— У остановки затормози и жди, — приказал я. — Коля, пойдем.
Ник шел впереди. Мне казалось, что он шел слишком медленно, хотя мы почти бежали. Я невольно задавался вопросом: не безумие ли все это? Быть может, как когда-то давно, я лишь поддался на зов прошлого? И просто, не ведая того, рад был любому намеку на возврат в немыслимое? Однако я никогда не испытывал такого страха, как сейчас, он был в каждой клетке моего тела. Во всех мозговых извилинах.

В дом мы с Ником вошли одновременно, и удивились, увидев за столом неизвестную старушку. Впрочем, Ника она знала, завидев нас, она сразу бросилась к нему.
— Коленька! Как хорошо, что ты приехал, а то я тут не знаю, чего и делать-то. Дом-то страшновато оставлять. Мой старик, наверное, извелся…
— Где мама?
— Где Антонина… Ивановна? – спросили мы разом.
— Горе-то у нас какое, мил-человек! – запричитала старушка. — Учительница-то в больнице…
— Как в больнице!
— Ах, беда, беда… — продолжала она причитать. — Коля-то,
как уехал, мы недалече от остановки живем, я видела, еще подумала, куда учительница парня отправляет, на днях то ей худо было, без Коли ей никак нельзя…
— Когда ее увезли, куда? — в нетерпении перебил я.
— Почитай после часу, как сынок ейный уехал, я скоро пришла, я к учительнице-то  в последнее время часто захаживала, она как мужа схоронила…
— Вы тут за парнем приглядите…
— Пригляжу, пригляжу, Коля-то…
Но я уже не слышал, опрометью вылетая из дверей.

Как я ни уговаривал Морозова остаться в машине, он все же пошел со мной. Мой вид, верно, не внушал ему доверия. И в фойе он приказал мне сесть и ждать, а сам пошел за главным врачом. Через полчаса он спустился по лестнице с высоким мужчиной без возраста, худым, со строгим лицом. Я сразу стал засыпать его вопросами, он же твердил одно: к больной никого не пускают. Тщетно разбиваясь о его сухость, я что-то кричал и даже требовал. Он вовсе замолчал, как-то странно глядя на меня. Морозов, было, стал его упрашивать, но доктор, положив ему руку на плечо, заставил сесть. Затем доктор обратился ко мне:
— Кто вы  будете Антонине Ивановне? – недоверчиво спросил он. — Насколько я знаю, у нее нет ни близких, ни родных, кроме сына.
— Нет, есть, какая разница! Вы не имеете права не пускать меня к ней!
— Вы напрасно горячитесь, молодой человек, здесь решаю я.
— Я должен ее видеть… я должен знать, что с ней… — я схватил доктора за руку. — Я должен ее видеть!
Доктор огляделся вокруг, мы привлекали внимание больных.
— Пойдемте, – неохотно пригласил он.
Мы поднялись в кабинет. Я вновь стал возмущаться, просить, требовать.
— Успокойтесь!
Он подал мне воды, я залпом выпил.
— Доктор… — подпрыгнул я со стула.
— Сядьте! – повысил он тон. — Я не знаю, кем вы ей приходитесь, но вижу, вам она действительно не безразлична. При иных обстоятельствах я вас просто выпроводил бы… В общем постарайтесь выслушать меня как можно спокойнее, – голос доктора заставил меня притихнуть. — Вы знали, что Антонина Ивановна много лет состоит у нас на учете как сердечница?
— Нет, то есть… я…
— Примерно два с половиной года назад, – спокойно продолжал он. — У нее обнаружился редчайший случай заболевания сердца. Эта болезнь практически неизлечима, но ее еще можно было приостановить… – доктор вдруг замолчал. — Антонина Ивановна отказалась от операции… – через долю секунды добавил он.
— От операции? — повторил я с пересохшим горлом.
— Не перебивайте, иначе я вас выставлю! Я не обязан всего этого вам говорить, и говорю только потому… Мы пытались ее уговорить, но она до невозможности упряма…
— Именно! Именно! — воскликнул я. — Пустите меня к ней?!
— Я не договорил! При  иных условиях, может быть, все могло быть иначе, природа человека непредсказуема, и сама Антонина Ивановна из породы сильных людей, но обстоятельства оказались сильнее ее болезни… Короче говоря ей оставались считанные месяцы,
если не меньше. Боли, которые участились в последнее время,
оказались ей не под силу…
— Постойте, — остановил я, уловив в его словах нечто страшное. — Вы как-то странно говорите…
— Странно? Наверное, — задумчиво ответил доктор. — Дело в том, что два с половиной года назад она уже была обречена, а нынче она устала и, видимо, решила превысить дозу…
— Я не понимаю, — болезненно перебил я. — Что вы хотите сказать?
—  Просто она ускорила неизбежное…
— Нет! — вздрогнул я. — Этого не может быть! Она не могла, не могла, а сын…
— В ее положении и неделя много…
Я понимал и не понимал слова доктора, голова кружилось, внутри все горело.
— Пустите меня к ней? — взмолился я.
— Это бессмысленно, она не приходит в себя, и вряд ли уже придет…
Доктор вдруг задумался, пристально посмотрел на меня, и кивком головы приказал следовать за ним.

Мы вошли в палату. У больной сидела молоденькая медсестра. Доктор попросил ее выйти, затем вышел сам.
То, что лежало на больничной койке, ничего общего с Антониной не имело. Ее лицо сильно вытянулось, приобрело цвет земли, в нем не было ни кровиночки. Щеки впали, глаза провалились. Сплошь седые волосы обрамляли это страдальческое лицо. «Да она ли это?» – с ужасом подумал я, оцепенев на месте. Но это была она: ее высокий лоб, ее аккуратный, прямой нос, ее тонкие линии подбородка. Я вдруг вспомнил ее в лесу, когда впервые вгляделся в ее
черты, поразившие меня жизнью, одухотворенным огнем. Шершавый ком подкатил к горлу и чуть не удушил. Превозмогая гнетущую боль, я подошел к койке, опустился на стул. О, это была она! Только рядом с ней я мог дышать полной грудью, и хотя сейчас дыхание было сжато, я чувствовал, что живу. «Тоня, мне все равно, какая ты, лишь бы ты была со мной…». Я осторожно взял ее худую руку, поднес к губам.

— Тоня! – прошептал я. — Это я, я с тобой…
Ее рука вдруг дрогнула. Через несколько секунд она открыла глаза. Сквозь всю безжизненность в ее глазах внезапно вспыхнул огонь радости.
— Зачем, зачем? Почему ты ничего не сказала? Почему никогда ничего не говорила?!
— Ты… это ты… я знала… знала… – беззвучным голосом произнесла она, делая невозможное усилие над собой. Внезапно она забеспокоилась, глаза ее растерянно забегали. — Ник… Ник…
— Он со мной, со мной, не волнуйся.
— Не отпускай… не оставляй его… доктор… записки…
— Нет, не отпущу, вы теперь принадлежите мне, мы будем вместе…
Я не понимал ее бессвязной речи, смешивающейся с сильным грудным придыханием. Мне приходилось напрягаться, чтобы расслышать ее слова.
— Не плачь… не плачь… доктор… записки…
— Я увезу тебя в город, там хорошие врачи… Тоня, только живи… живи… я буду твоим рабом…
Я боялся сжимать ее руку, никогда не чувствовал в ней такой хрупкости.
— Вит…
Антонина неестественно приподнялась, будто всей собой потянулась ко мне, на миг жизнь вернулась в ее глаза, из последних сил она сжала мою руку.
— Поцелуй меня… – еле слышно попросила она.
Я осторожно коснулся губами ее сухих губ, и тут ее рука стала разжиматься.
— Тоня-я, не-ет! – взвыл я, с ужасом осознавая, что она умирает. — Не уходи! Не оставляй меня! – в голос зарыдал я.
— Прос…
Ее глаза медленно закрылись, голова спокойно откинулась на подушку. Внезапно ее измученное, неузнаваемое, лицо сделалось просветленным, умиротворенным.
— То-о-ня! – закричал я во весь голос, упав на ее бездыханное тело.

Очнулся я от режущей боли в глазах. Как оказалось, это снег слишком ярко сиял на солнце. Я не сразу сообразил, что сижу на улице. Рядом сидел Морозов. Никогда я не видел у него такого перепуганного, бледно-мертвенного лица.
— Двигаться можешь? – спросил он приглушенно.
— У меня страшно шумит голова.
— Это от уколов. Целых два вкатили тебе.
— Давно мы здесь?
— Часа три, на улице с полчаса, доктор посоветовал. Только тебя и мороз не берет.
— Где она?
— Где полагается, не волнуйся, я за всем приглядел, документы оформил…
— А Ник, он ведь не знает… Боже, как я ему скажу! — в отчаянии я зажал голову руками.
— У парня родные-то есть?
— Ты же слышал, у них никого нет, только я…
Как странно, когда все существо одна сплошная боль, память живет сама по себе, и как-то становится слишком навязчивой. Сотни картин прошлого вставали перед моим взором. Мне вспоминались мать, отец… все невозвратное.
— Ты так напугал меня, – робко заговорил Морозов. — Кто тебе эта женщина?
— Мечта, сон, явь, смерть, жизнь — все! Была она, был я…
— Так т-ы что-о, любил ее? – изумленно протянул он, не веря в то, что мое сердце способно вообще кого-то любить.
— Не знаю, я сейчас ничего не знаю! Ник, что теперь будет с ним? Саныч, ты уж прости меня, езжу я на тебе, только это потому, что я предан тебе, как и ты мне. Я прошу, не бросай меня сейчас.
— Ей-Богу, не пойму, то ли в тебе столько души, что ты сам ее боишься, то ли ты просто дурак, Сергеич, – горько усмехнулся Морозов.