Вольноотпущенник, прости. Часть Пятая. Глава 11

Глава одиннадцатая.
Стоял октябрь. Все вокруг было серым, безликим. Осень, скинув последние наряды, ждала первого снега. Но вместо снега дули холодные ветра и шли дожди. Целую неделю я бегала по магазинам, закупая продукты в деревню.
Однажды за спиной прозвучал знакомый голос. Я непроизвольно замедлила шаг, боясь обернуться. Уже где-то совсем рядом голос настойчиво повторил  мое имя.
— Антонина Ивановна!
— Егор Дмитриевич? Вы?!
— Здравствуйте, безумно рад вас видеть. Вы куда?
— По магазинам ходила.
— Торопитесь? Тут скверик есть, пойдемте, – доктор взял у меня сумки, подхватил под руку.
Мы пришли в небольшой скверик, сели на скамейку, что стояла под сенью голых берез. Доктор закурил.
— Угостите меня, давно не курила. Устаю я от всей этой суматохи.
— Вы похудели...
— Как ваша диссертация? – я вовсе глаза смотрела на доктора, радуясь его появлению, как солнцу в пасмурный день.
— Недавно защитился. Мне повезло, оставили в больнице, не сократили. До абсурда доходит, врачей сокращают, а многие сами бегут. Бред, больницы на хозрасчете! Может быть, когда-нибудь такое и будет возможно, но не сейчас. Прежде чем ломать старую систему, взамен необходима новая, а у нас, как всегда, одни слова.
— Да, время пошатнулось и походит на тонущий корабль. Я ничего не понимаю, магазины пусты, бегаешь по всему городу за колбасой, стоишь огромные очереди. В деревне, наверное, совсем ничего нет. Я тут в книжный магазин заходила, ахнула: Пастернак, Ахматова, Булгаков... Это очень радует, не понимаю, как можно было выбросить из культуры такой великий пласт...
— Между прочим, о вас тоже пишут.
— Обо мне? — удивилась я.
— Пишут, что вы одна из немногих противостояли времени. Что  вы, прежде всего, защищали личность человека, ну и так далее. Сетуют на то, что вы пропали.
— Ах, Егор Дмитриевич, все это только мода, гласность, поговорят, пошумят  и забудут, обо мне раньше всех.
— Мода уходит, а истина остается. Я вижу, вы...
— Вы все еще не женаты? — перебила я.
Доктор смутился, почесал подбородок.
— Нынче я остался один, спасаюсь работой.
— Вам, наверное, тяжело?
— Вы все обо мне, не хотите, чтобы я спрашивал о вас? У вас столько заготовок, боитесь голодной зимы?
— Нет, в деревню едем.
— В деревню? — испуганно повторил доктор.
— Я очень хочу домой.
— Вы едете... втроем?
— Скажите, почему Андрей на вас сердится? Не простил вам своего откровения?
— Беда в том, что он ничего и никому не прощает. Если бы он сразу сказал все, до сих пор не могу себе простить... — Я бросила на доктора укоряющий взгляд. — Не буду. Понимаете, я сразу понял, что здесь все не так. Я не имел права выпускать Андрея из виду. Бог его знает, что на самом деле им руководило. Но к вашему сыну он действительно привязался сердцем. Одинокий, дикий человек, он узнал любовь. Думаю, он до сих пор вас боится. Потому что вы можете отнять у него единственное, что делает его жизнь осмысленной. Пока он не привязан к вам, вы сильны. Скажите, вы не пытались отыскать настоящего отца Коли?
— Разве я его теряла? Ах, доктор, никто себя так не обманывает, как женщина. Ей легче поддаться обману, чем выдать свои тайные "да и нет". Если она обнажается то это, как с обрыва.
— В этом вся женская верность и сила.
— Саморазрушающая сила. И все же, Егор Дмитриевич, мне кажется, вы к Андрею не совсем справедливы. Он столько пережил. Вполне естественно, что он хочет быть как все. Вы сами говорили, что он не глуп, значит он должен понять...
— Он не глуп для себя. Вы правы, он, наверняка, понимает то, чего не хотите понять вы!
— Егор Дмитриевич, я устала от этой бесконечной борьбы за выживание. В конце концов я поняла, что мало чего могу, я ничего не могу! — непроизвольно вырвалось у меня. — Предначертанного не изменишь...
— Нет, Антонина Ивановна, – остановил он, глядя на меня глубоким, сочувствующим взглядом. — В природе много необъяснимого, но все имеет свои законы. Быть может, где-то там, кем-то или чем-то все предрешено. Только человек не игрушка в руках остроумного Зевса.
— Я не понимаю вашей патетики.
— Вы можете больше, чем вам кажется. Вы, наконец, должны вспомнить о себе. До сих пор вы жили жизнями других, а другие исключительно своей, ловко используя вашу безграничную доброту...
— Вы меня осуждаете?
— Что вы, нет! Простите, я не хотел вас обидеть. Я хочу сказать, что вы должны принадлежать себе и вашему таланту.   
— О, это в прошлом. Для творчества нужна свобода души, а ее у меня нет. Я разучилась парить и быть над жизнью, я слишком низко упала...
— Нет, ничему вы не разучились, и я этому свидетель. Вы все можете!
— Вы, доктор, переоцениваете меня. — Я поднялась, взяла сумки.
— Как, вы уже...
— Увы, мне пора, у меня еще столько дел.
— И мы... уже никогда не увидимся? Никогда? Антонина Ивановна... — доктор припал губами к моим рукам. — Берегите себя, — взволнованно произнес он.
— Спасибо, милый доктор, мне теперь есть что взять с собой. Я
никогда не забуду вас. Прощайте!
Нет, он не осмелился провожать. Он понимал, как мучительно мне было его присутствие, последние минуты лишь отягощали расставание.