Вольноотпущенник, прости. Часть Пятая. Глава 13

Глава тринадцатая.
Зима, на которую я возлагала чаяния на новую жизнь, заморозила все мои надежды. Весна пробудила природу, но не рутину моего существования. Андрей   перед его несгибаемостью, точнее непробиваемостью, я оказалась бессильна.
К весне от его денег ничего не осталось, жизнь дорожала с каждым днем, и моих грошей не хватало. Волей-неволей пришлось разделывать огород. Работа на земле Андрею не нравилось, но он упорно вгрызался в несвойственный ему образ жизни.
Если кто и обрел свободу, так это Ник, в мае ему исполнилось четыре года, и он почувствовал самостоятельность, очень скоро стал уходить со двора, свел знакомства с местными детьми.
— Пускаешь пацана так, он ведь еще малой, заблудится или еще чего, — недовольно бурчал Андрей.
Я отмалчивалась, видя в Нике себя, и, может быть, поэтому была в нем уверенна, несмотря на его слишком раннюю самостоятельность.

Время шло, перемен не обещало. Вскоре и то немногое, что я зарабатывала, заметно убавилось. Журналы закрывались один за другим. Пока еще спасал местный журнал, хотя денег катастрофически не хватало, я радовалась бесплодным попыткам Андрея найти работу. "А вдруг?" Продолжала я лелеять тайную надежду.

Незаметно подошел сентябрь, его начало выдалось дождливым. Я переживала за картошку, и как только выдался сухой день, мы тотчас принялись ее выкапывать. Андрей с тяжелой, неподъемной землей боролся с остервенением, в конце концов, со злостью бросил лопату.
— С меня хватит! – пробасил он, удаляясь.
Сердце, было, замерло в радости. День, еще день, еще - его не было, однако я вздрагивала от каждого звука, шороха, уверенная – вернется.
И действительно однажды вечером громко распахнулась дверь. Андрей стоял на пороге, и вновь что-то похожее на улыбку было на его каменном лице.
— Тепереча все, завтра за баранку, мне дают "КамАЗ".
Ослабев, я опустилась на стул, зажав рукой сердце, чтобы приглушить тревожные предчувствия.
————
Октябрь ворвался сильными ветрами, словно злился на то, что все деревья уже были голые, и от досады гнул их к земле.
Андрей был в рейсе. Ник где-то бегал с ребятами. В дверь постучали. В дом вошли две девочки. Я с трудом узнала в них своих бывших учениц. Я была приятно удивлена, что еще кто-то помнит обо мне. Угощая их чаем и печеньем, мы говорили о школе, о веселых и грустных переменах. Впрочем, моих гостей школа интересовала меньше всего, они были в мечтах о выпускном вечере.
— Мы к вам по делу.
— Есть проблемы?
— Есть. Вот Вера, - и одна из учениц указала на свою подругу. — Понимаете, она идет у нас на золотую медаль, а литераторша с историчкой хотят ее срезать, а она лучше их знает эти предметы. Она собирается на исторический, если ее срежут, ей придется сдавать экзамены...
— Так уж и лучше? – улыбнулась я. — Конечно же, я помогу, но сейчас новые программы, главное, знать на что делаются акценты. Приходите, когда хотите, я всегда дома.
— Мы так и знали, что вы не откажете, а вы вернетесь в школу?
— Не знаю, как получится. Который час?
— Три.
— Когда вы ко мне шли, не видели Николая?
— Нет.
— Давно уже обед, извините, я побегу искать сына, он никогда не опаздывал, а вы приходите!
Зная любовь Ника к уединению, я надеялась его найти в укромных местах, в которых он часто прятался от всех, увы, и звала напрасно, тишина обрывала сердце. Ника не было и у соседей, к которым он бегал. Когда-то деревня казалась такой маленькой, а сейчас она будто нарочно росла, расширялась. Я бегала по всем тайным тропинкам, заходила в каждый дом, останавливала всех, кто встречался по дороге, на мой вопрос: «Не видели? Не заходил?», я слышала одно: «Нет!» Вот он конец - пропасть поглощающая всякий смысл никчемного существования.
— Господи! Да где же мне тебя искать! – отчаянно кричала я, обессиленная страхом, стоя посреди деревни.
Вдруг услышала детский голос:
— Колька ваш там, на озере.
Черная голова мелькнула в кустах акации и исчезла.
— На озере!?
Ник никогда не нарушал запретов, не ходил ни за дорогу, ни на озеро.
Казалось, я обгоняла ветер, уже повернула на озеро, промчалась мимо мужчины, несущего что-то завернутое в фуфайку. Ноги сами остановились.
  Коля? Это мой сын? Что с ним? Он жив?!
  Твой - твой! Да ты, мамаша, не пугайся, - прохрипел мужчина, - оклемается.
— Он жив?! Жив!?
— Живой, живой! Головой, видать, зашибся, да чуток воды хлебнул.
— Воды? - похолодела я.
— Ребятишки на плоту озоровали. Давненько я этот плот разобрать хотел, на днях к берегу пригнал, на цепку замкнул. Парнишки постарше отомкнули. А эти что, сопливые еще, страха не ведают. Раза три сгонял, ан нет, лезут окаянные. Пока с удилом возился, они плот-то и подраскачали. Наши-то сметленее, спрыгнули, а ваш, аккурат в воду и под самый плот, а тут еще ветром волну нагнало. Минуты три в воде пробыл, пока я добежал, пока плот оттащил. Ты, мамаша, за пацаненком-то смотри, ему за нашими-то пока еще не угнаться.
— Господи, не знаю, как вас благодарить, вы жизнь мою спасли!
— Не причитай, бери-ка парня, а то, может, донесу, смотрю, ты сама-то еле стоишь?
— Нет-нет, я сама!
— Ну, смотри, фуфайку потом принесешь. Спиртом разотри, вода-то холодная, рыба на глубину ушла, через день другой морозы ударят. Спирт-то у тебя найдется?
— Найдется!
— Да в шерстяное заверни.
— Спасибо, спасибо...
— Незачем, – мужчина осторожно переложил мне на руки Ника, внимательно на него посмотрел. — Эко божье создание. Не пускай без пригляда, хрупок он еще, – и чему-то, усмехаясь про себя, мешковатой походкой пошел обратно к озеру.

Ник в жару и сердца нет, его в холод и холод вдоль моей спины, и каждый его всхлип укор и грудной спазм. Я то и дело ловила себя на том, что слишком сильно прижимаю его к себе. К вечеру он наконец заснул, я готова была сидеть с ним на руках до утра и просидела бы.
Дверь отворилась так, что чуть с петель не слетела.
Андрей, с диким выражением лица, бросился ко мне, выхватывая из рук Ника.
— Мальца, стерва, сгубить захотела!
— Не трогай! Он только что заснул...
— Сейчас ты у меня заснешь! – ревел он пытаясь, вырвать Ника.
Хотя в ногах совсем не было силы, я поднялась, плечом оттолкнула Андрея.
— Не ори! Пошел вон отсюда!
Положила Ника на кровать.
  Да я тебя за….
Андрей лишь сделал попытку  взмаха руки.
— Мамочка, не уходи! – Ник испуганно обнял меня за шею. – Не уходи!
— Скотина, тебе обязательно надо было сюда врываться! Пошел прочь! – прикрикнула я на Андрея, беря на руки Ника.
— Ты не уйдешь, не уйдешь? – жался он ко мне, дрожа всем детским существом.
— Нет, я с тобой!
— Мамочка, это не я, это все Сенька... я не хотел, а он ... я…
Ник рыдал взахлеб, я целовала, обнимала его и шептала:
— Глупый ты котенок! Все прошло, плохое больше не вернется, все будет хорошо.
  Я у тебя хочу остаться.
Ник свернулся клубком, я укрыла его одеялом, и даже после того, как он крепко заснул, долго не решалась возвращать его в постель.

Когда я вышла на улицу, уже стояла глубокая ночь. Хлебнув первого морозного воздуха, я почувствовала отступление тяжести. Вспомнила, что где-то в сенях были сигареты. Они оказались на шкафу. Я закурила. Белый дым рассеивался в темноте, словно его поедала сама ночь, может быть, то смерть поедала мою жизнь.
В полном отрешении я вернулась в дом, Андрей сидел неподвижно на своем месте. От его восковой фигуры, пустого лица, во мне внезапно поднялась волна нестерпимой ненависти.
— Уезжай! Слышишь, ты, уезжай! Я больше не могу тебя видеть!
Он медленно поднялся.
— Тонька, я ведь за вас... мне бы... чтобы Колька дрых, чтобы ты...
— Боже! Когда же ты поймешь, ты-то, ты мне не нужен! – с надрывом выкрикнула я.
— Тонька!
Голос Андрея заставил застыть, он двинулся на меня не то, как на врага, не то, как на добычу, долго и терпеливо выслеживаемую. Я с ужасом почувствовала, как мертвеет тело. Даже если бы и могла пошевелиться, не успела бы ни убежать, ни спрятаться. Его прыжок оказался быстрее моей мысли. Он не подхватил, загреб меня своими огромными ручищами, ногой толкнул дверь к себе, и бросил на кровать.
— Не-ет!
От его объятий трещали кости, слюнявых и грубых губ, казалось, по мне ползает нечто склизкое и мерзкое.
— Я никогда не буду твоей, никогда!   кричала я.
Изо всех сил пытаясь вырваться из-под этой огромной телесной массы, я кусалась и царапалась, но Андрей ничего не чувствовал, в полном безумии он рвал на мне одежду, до боли впиваясь зубами в тело.
И тут от удара даже искры посыпались из глаз. Андрей бил до тех пор, пока я не потеряла сознание……
Не знаю, как не умерла от презрения к себе, от ненависти к этому человеку. Раздавленная, разбитая, уничтоженная, я была вынуждена выслушивать истерические вопли раскаяния. Вцепившись в мои ноги, Андрей сквозь рыдания просил о прощении. Это было дико и мерзко. К счастью, я не способна была что-либо воспринимать.