Сашка

         САШКА

                Ходил по Нее* твердым шагом,
                Тяжелым шагом – по песку.
                И всё искал, пожрать бы кабы.
                И не нашел – ушел в тайгу.
                Владимир Голдин

         Ранним утром я шел по одноэтажной, деревянной улице за город к реке. С высокого косогора виднелся мост. Дорога за мостом круто поворачивала вправо по течению реки, прямой серой лентой терялась в прибрежных кустах и,  взметнувшись серыми клубами пыли из-под колес проходящего транспорта, врезалась на горизонте в серо-зеленую массу леса.
         Августовское солнце тихо прогревало утренний воздух, меня постоянно обгоняли машины, обдавая синими клубами перегорелого бензина или копотью солярки, но чтобы не терять времени на лишние переговоры с шоферами я не голосовал. Дорога за мостом раздваивалась.
         Мост скрипел под тяжестью транспорта, выбрасывал фонтаны пыли с расшатанного перекрытия, как гейзер горячую воду из своих внутренних кладовых.
         Километрах в двух от моста меня нагнал груженый лесовоз. Я поднял руку. Машина ударила струей горячего воздуха по песчаной дороге и остановилась.
         - Садись, - прокричал мне шофер.
         Я забросил рюкзак и устроился в кабине. Шофер не обратил на это никакого внимания. Открыв дверцу, он встал одной ногой на подножку, другой надавил на акселератор, правой рукой держался за баранку, левая рука напряженно висела в воздухе. Тело, шею и голову он повернул в сторону своего груза. Вся его фигура напоминала дискобола Мирона.
         Машина тронулась. Шофер еще с минуту не обращал  никакого внимания на меня, он смотрел на хлысты леса и растяжки, наблюдал, как они переносят перегрузки, затем резко сел, хлопнул дверцей, окинул профессионально перспективу дороги и обратился ко мне:
         - Ты куда с такой котомкой собрался?
         - В Макарьев.
         - Ха. Я еду километра три не больше, до переезда, а там сворачиваю на биржу.
         - Прекрасно. Мне хоть километр, лишь бы вперед.
         - Ты, что путешествуешь?
         - Да, так,  - ответил я уклончиво, зная, как люди начинают удивляться, когда узнают, что путешествуешь один.
         - Ну и дорожку ты себе выбрал.
         - Наслышан. Если не будет транспорта, пойду пешком.
         - С этим, считай, повезло. За мной идет такой же ЗИЛ-157. Из капиталки. Пойдет через Макарьев. Я ему говорю, - продолжал шофер, - езжай за мной, а он поехал прямо. Так ухлещет в Кологрив вместо Макарьева. Ничего дорога одна, куда он денется. Я сейчас встану так, что не объехать. - И засмеялся,   довольный.
         На повороте он остановил машину посредине дороги. Длинные хлысты перегородили все объезды. Я попрощался и прыгнул на землю.
Темно-зеленый ЗИЛ без кузова тускло блестел свежестью краски. Длинных разговоров не было, и как только я сел в кабину другой машины, лесовоз освободил дорогу.
         Сразу же за переездом дорога размножилась, как устье реки, на многие разбитые колеи. ЗИЛ уверенно преодолел все выбоины, выдавливая мутную жижу по сторонам. В кабине бросало из стороны в сторону, как в бетономешалке. Казалось, все шесть колес идут в разных плоскостях. Шофер проклинал дорогу, выкручивая баранку до предела то вправо, то влево, чтобы выскочить из глубокой песчаной колеи, заполненной водой и не обещающей ничего хорошего. На более ровном участке, сглаженном водой и утрамбованном колесами машин, он спросил:
         - Что, в отпуск едешь?
         - В отпуск.
         - К родственникам?
         - Нет, к знакомым.
         Разговор не получался, снова начинало трясти. В кабине было жарко. Машина грелась от солнца, от неотрегулированного двигателя и еще каких-то неисправностей. Ноги стояли на полу кабины, как на раскаленной плите. Тепло поднималось снизу из щелей тормозов и коробки передач. Через раструбы штанин ударяло в пах. Лобовое стекло не открывалось. На нем бестолково бились пауты. И только иногда через боковые открытые стекла залетал ветер, остужал на мгновение легкие - и снова горячий воздух наполнял всю одежду.
         Шофер остановил машину. Воздушный тормоз с шумом выбрасывал через открытый краник воздух. Создавалось впечатление, что стоишь не у машины, а у кипящего самовара. Шофер ходил вокруг машины, ворчал, искал причину перегрева. Откинул крышку капота, проверил свечи, пощупал контакты. Все было исправно. Короткий, глухой удар раздался в знойной тайге, когда он захлопнул крышку капота.
         Неисправность он нашел неожиданно. Муфта сцепления нагрелась так, что мгновенно вскипела слюна, сплюнутая в сердцах водителем. Он пошарил по карманам пиджака, достал два ключа и все с тем же ворчанием начал скручивать жестко затянутый ручной тормоз. Контргайка прокручивалась. Он настойчиво и зло старался отсоединить ее. Я предложил свою помощь.
         Вдвоем мы быстро справились с работой. Он закурил, вдохнул глубоко свежий воздух вместе с табаком и сказал:
         - Ни хрена, без ручника доедем, тормозить-то негде. Шофер молча обошел машину, убедился еще раз в надежности сделанной работы. Докурил папиросу, и мы тронулись. Дальше дорогу зажал лес. Не стало многоколёсного разгула.  Ветки берез хлестали по лобовому стеклу. В кабине стало прохладней. Водитель вел машину по старой разбитой лежневке. Бревна лежали вдоль и поперек дороги, скрытые грязно-серой, как лесной песок, водой, или с поднятыми  почти до радиатора торцами.
         Машина шла то, проваливаясь колесами в очередную яму, то, взбираясь на лежащую поперек дороги плаху. Руки водителя, испещренные морщинами с проникшей глубоко грязью, напряженно вращали баранку. Прищуренные глаза не отрывались от дороги. По загорелой и пыльной щеке от уха спускались две глубокие морщины, заполненные потом, волновались на крепко сжатой скуле и терялись в небритом подбородке.
         Частые ямы и выбоины требовали переключения скоростей. Шофер старался выскочить из ям на второй скорости. Но она никак не включалась, при этом он выбивал рычаг жалюзи радиатора. Это его еще больше раздражало. После очередной встряски, когда мы поддели головами потолок кабины и ударились друг о друга, шофер остановил машину и принялся продувать всю систему подачи горючего. Он открутил забрызганные грязью гайки, отсоединил все трубки от бачка с горючим до карбюратора. Кричал мне:
         - Эй, смотри. Как там, продувает?
         - Нормально, - кричал я ему. Он продул все трубки. Старательно собрал разобранную систему, закрутил гайки. Протер руки цветной ветошью. Пробурчал куда-то в пространство:
         - Ну, сейчас должно быть лучше, - похлопал себя по карманам, заглянул в бардачок и не нашел курева.
         Несколько часов мы добирались до асфальтированного шоссе. Он вспоминал только о табаке. В деревне, в первом же работающем магазине, мы купили сигарет. Качество табака его не устраивало. 
         - Разве это табак, - ворчал он, - да еще с фильтром.  И тут же успокаивал себя:
         - Ладно, лишь бы дым шел, раз ничего нет.
         С шоссе свернули на обочину, чтобы пообедать. Разместились на небольшом бугре. Кудрявая березка, шелестя на ветру листьями, прикрывала от солнца пестрой тенью. Высокая трава, цветы поповника украшали наш скромный стол.
         - Ну и дорожка, - сказал я.
         - А что дорожка, обычная, русская, уж  тридцать лет езжу. Насмотрелся. И переворачивался, и горел. Все было. Всяко бывало.
         - Это твоя машина?
         - Нет. Товарищ свадьбу поехал справлять дочери, попросил меня пригнать. Вот и вожусь. С капремонта, а хуже, чем была.
         - Хлопотная работа у тебя.
         - Да. Жена все время ворчит на меня: «Бросай, бросай».  У меня другая специальность есть. Могу плотником и столяром. Как-то работал полгода, когда права отбирали. А как брошу баранку - не могу:  назад тянет. На машине всегда люди новые и места. А там что? Срубил ряд - горизонт поднялся, но все равно, выше стропил ничего не увидишь. Скучно. Да не в этом дело, характер, видимо, такой: мне нужна машина, другому нужен топор, в этом и жизнь.
         Это сейчас много машин, а в наше мальчишеское послевоенное время появление новой машины в поселке было событием. Помню, зимой в метель, у нашего маленького, почти всегда пустого, пакгауза поставили платформу с машиной.  Все парни сбежали из школы. Сгружали вечером. Темно. Метель треплет распущенные шнурки на шапках, продувает пальтишки. Да не до мороза было. Промерзшая машина никак не заводилась. Мужики ходят сердитые. Ругаются: «Чего под ногами путаетесь, без вас тошно. А ну пошли отседова». Отбежишь немного, стоишь с ребятами шушукаешься: «Смотри кабина-то деревянная, зеленая». «Это че, мне папа говорил, - шепчет другой, - у американцев кабина железная, круглая». «Много ты понимаешь, - перебивают его, - наша лучше, она и в грязь и в снег, везде может». Так спорим, а сами бочком, бочком норовим все ближе к машине. Все ново, все в диковинку... Интересно. Весь перемерзнешь, а не уходишь. Хорохоришься, как воробей. Ну, а когда машина пошла - всей ватагой за ней. Дороги еще не чистили, колеи наезженной не было, машина буксует в рыхлом снегу. Все бросаются толкать. И мы тоже, вместе с взрослыми. И тут нас гонят. Понятно. Опасаются: в такой снежной карусели и толчее немудрено под колесо попасть, а потом отвечай за нас.
        Летом дело другое, - продолжал шофер, - летом каждый старался познакомиться с шофером-добряком, который мог прокатить в кабине и даже дать порулить. Соглашались на все шоферские ухищрения: там погрузить что-то или крутить ручку стартера, или еще что. Заберешься в кабину и просишь, - дядя Леша, - был у нас в поселке такой мужик, наберет в кабину человека два-три и возит, мы же худенькие были. Просишь:
        - Дядя Леша,  дай я поведу машину. Откажет:
        - Сейчас день, как я тебе дам - ведь не умеешь. Вечером поеду в соседний поселок - тогда можно.
Терпеливо ждали вечера, караулили своего кумира. А вечером, понятно, дядя Леша спешит домой, да и устал. Но слово надо держать. И тогда он устраивал  экзамен:
        - Садись, - командовал  кому-нибудь из нас,  уступал место за баранкой. Предупреждал:
        - Учти,  мотор работает, если заглохнет - все. Вылезай из-за руля. Садишься, гордый, улыбка от радости во все лицо, а толку мало. Сцепление выжмешь, скорость воткнешь, а тормоз спустить забудешь, машина чихнет пару раз и заглохнет. Тут улыбка с лица долой, неудобно перед ребятами, а что делать - уступаешь место соседу.
        А тот уже учел твою ошибку: машина тронулась - и блеск в глазах, и торжество, и победа над товарищем. Но и у него ненадолго. После пробега - нужно переключение скоростей. И все - машина встала. Дальше ее ведет дядя Леша, мы обсуждаем теоретически, как и что надо делать, чтобы научиться. Вот так по крупицам и собирали знания, прежде чем попасть на шоферские курсы. Не то, что сейчас. У меня сын как подрос, я ему - велосипед, еще подрос - мопед, а сейчас дома мотоцикл «Урал» с коляской.
        - Вот как зарождалась любовь к шоферскому делу, разве сменишь так просто свою профессию.
        Он молча докурил сигарету. Вздохнул, вспоминая еще что-то недосказанное, но пережитое и сказал:
        - Ладно. Давай собираться. Пора ехать.
        Солнце клонилось к закату. Подул северный ветер. Стало прохладно. В разговорах мы не представились друг другу, хотя были вместе уже полсуток.    
        Сразу - как встретились - знакомиться было некогда, в дороге мы молчаливо узнавали друг друга, сели за походный стол как знакомые. И как часто бывает, люди многое знают друг о друге, но не знают имени, а когда узнают его - теряют нить разговора. Поэтому спросить его об имени за обедом значило испортить разговор. Когда мы выехали на шоссе и  колеса с однообразным шелестом стали подбирать под себя километры дороги:
        - Я спросил его:
        - Как звать тебя?
        Он посмотрел на меня с удивлением. И ответил:
        - Сашка. Буфетчиков.

* Нея, железнодорожная станция в Костромской области.