Ненавидь меня

Это странное чувство возникло у неё с утра. Она открыла глаза и, словно продолжение сна, образ жил. Это ощущение не отпускало, но она и не хотела выбираться из него. Это было странно, ведь сон был не совсем тем сном, после которого просыпаешься и думаешь – действительно, утро вечера мудреней. Ощущение не было комфортным, но оказалось близким к тому, что она сейчас переживала, близким к тому, что творилось у неё в душе. Сон был не новым, но с такими изменениями, что странное чувство тревоги, волнения и страха нависло вместо кремового натяжного потолка грозной, серой массой. Её детский сон менялся. В минуты счастья или, наоборот, детской обиды, когда она была маленькой и жила летом в деревне у бабушки, она убегала в лес. У неё было своё место, только её. Меж высоких дубов стоял огромный великан, его ствол на высоте девяти метров был сломан, и внутри образовалась пустота, она забиралась туда, где её никто не мог найти. Она лежала и смотрела на плывущие облака, качающиеся макушки деревьев, скачущих белок и долбящих дятлов. Слушала голоса леса, пальцем рисовала на небе, мечтала, как вырастет, накупит себе кучу шоколада, конфет, халвы и будет, есть немытыми руками. Но сейчас всё это казалось стеклянным; листья, трава, кора деревьев были прозрачными, даже мотыльки парили, переливаясь радугой стекла. Она стояла перед своим убежищем и не могла забраться. Под ногами хрустели сучья, опавшие листья и папоротник, брызгая осколками и оставляя на босых ногах раны. Вокруг звучала прекрасная трель, словно кто-то раскачивал бабушкин буфет с хрусталём, который она даже на праздники не достаёт. Однажды она взяла маленькую рюмку и выпила из неё воды, но бабушка увидела, и… остаток дня она провела в своём убежище. Солнце играло радужными цветами сквозь стекло, крылья бабочек звенели, как люстра тёти Наташи, тоненько и звонко… пока не налетел ветер. Белки, перепрыгивая с ветки на ветку, разбивались, листья сыпались тысячами мелких осколков. Она прижалась к стволу и зажмурилась. Дождь сыпавшихся листьев поднимал брызги стекла в воздух. Потом всё стихло. Она открыла поочерёдно глаза, осторожно выглянула из-за дерева. Со стороны горизонта ветер пригибал лес к земле, приближаясь к ней. Что-то тёплое, липкое и влажное бежало по ногам. Опустив глаза, она увидела красные капли, бежавшие вниз по ногам, и оставляющие дорожи, словно неровные порезы. Кровь стекала по ногам, собираясь в лужу. Среди окружавшего всё вокруг прозрачного, голубоватого стекла, это яркое, красное пятно смотрелось вызывающе, и ей захотелось спрятать этот стыд, но она ничего не могла сделать. Ей казалось, что тысячи глаз смотрят на неё и люди осуждающе цокают, покачивая головами. Ей хотелось убежать, спрятать заплаканные глаза, но раны на ногах не давали. Как же ей сейчас хотелось прижаться к бабушкиному переднику, вдыхая запах сдобы и травы! Она вжималась в стеклянную кору, пока порыв ветра не разнёс лес и поляну взрывной волной…

   Она пришла от врача в час дня, механически бросила сумку, ключи. Зашла в спальню, хотела переодеться, но сил не было, руки перестали слушаться. Она упёрлась спиной о стену и сползла на пол, взгляд уставился в угол, и так провела время  до пяти вечера. Она не любила разговоров типа "у тебя будет всё хорошо". Всё это так конечно, но видимо она уже не в том возрасте, чтобы такие банальные вещи помогали хотя бы на пару баллов снизить шторм, который рвёт душу. А может просто потому, что и так знаешь ответы на все вопросы, которые встают каменными глыбами на пути желания. Не любила все эти участливые поглаживания по плечу, сопливые обнимания, но именно сейчас почему-то, вечером в понедельник, когда немного трясёт от того, что написано в её медицинской карточке, именно в этот понедельник хочется прижаться к кому-нибудь родному и услышать - у тебя всё будет хорошо.

  - Чем занимаешься? – Марина, поставив пакеты с продуктами на пол, стала снимать лаковые сапоги, морщась и потирая пятки.
   - Пишу предсмертную записку, – ответила Лиза, не поднимая головы и сосредоточенно что-то набирая на компьютере.
   - Что болтаешь, балда! – Шарф аккуратно повис на вешалке.
   - Не болтаю. Ты спросила, я ответила.
   - Это твоя шутка?! Ты решила мне дурацкими шутками вечер испортить?! – Она сверлила взглядом плечи Лизы. Те как-то нерешительно, но всё же чуть дёрнулись, вроде не веришь – не спрашивай тогда.
  Взгляд Марины стал тяжёлым и острым. Девушка подняла сумки и направилась в кухню.
Лиза напряглась и, услышав шум на кухне, нервное хлопанье дверцами шкафов, вздрогнула. Рука Лизы замерла над клавиатурой, слова в голове стали дрожать. Она знала, что за этим последует, она всегда проигрывала в словесных спорах. Она была уверена в своих доводах, но ей не хватало красноречия, с которым так здорово звучали фразы Марины.
  - И ты, значит, решила, что я тут буду носиться с твоим телом, таким красивым, упругим и уже бесполезным, по квартире и вытряхивать из тебя таблетки? Ещё врачи тут будут, а я их терпеть не могу, они никогда не разуваются, потом процедуры в грязном морге, где пахнет жутко и, кажется, что можно заразиться смертью. Ты хочешь мне такие устроить выходные?
  - Конечно, нет, я всё сама организую. Тебе лишь нужно будет принять скорбный вид, если сможешь. Ты же всё время так занята.
  - А тебе не кажется, что это эгоистично? – Марина стояла в дверном проёме, уперев руку в бок.
  - Мне кажется, это верное и весьма разумное решение, – наконец оторвавшись от компьютера, сказала Лиза.
  - Неужели?!
  - Ты же знаешь, я не терплю посредственности: посредственных вещей, занятий, работы, отношений. Либо делай хорошо, либо не делай вовсе. – Немного выдержав паузу, она добавила: – И жизни.
  - Ах, вот как! Наши с тобой отношения посредственны.
  - Прости, «отношения» в своей фразе я должна была исключить.
  - Допустим. А что тебя не устраивает в твоей жизни?! – Голос Марины звучал требовательно. – Ладно. Давай на секунду представим… – Она замешкалась, подбирая слово, – что тебя нет рядом со мной, как мне быть, как мне жить без тебя? Ты же понимаешь, что я никуда не денусь и мне придётся жить с Этим до конца жизни. Чтобы не было, мы справимся.      
  На секунду Лизе показалось, что Марина всё знает.               
  - А вот это уже эгоистично с твоей стороны. Я приняла решение не в порыве эмоций или под шафе, это решение я приняла, взвесив все «за» и «против».
   - Знаю, какая ты практичная. А я всё делаю в порыве, но это-то и делает нас такой гармоничной и не скучной парой! Почему ты ничего не говорила? Мы же всегда делимся всем, и тут вдруг я прихожу, ты говоришь, что собралась прибраться, а я не готова. У меня даже нет чёрной вуали!
   Лиза улыбнулась, но Марина оставалась серьёзной.
   - Я ничего не понимаю. У нас же всё так хорошо. Может, ты устала? Хочешь, давай уедем?
   - Не стоит.
   - Ну, может, сходим к семейному психологу?
   - Ты здесь совершенно не причём.
   Глаза Марины вдруг сверкнули злобой.
   - У тебя кто-то есть! –  Её лицо стало покрываться румянцем, казалось, что она даже увеличилась в размерах, или комната уменьшилась.
   - Не говори глупости.
   - Я знаю эту стандартную фразу и эдакое невинное выражение лица, когда врут. Чёрт, ты и вправду что-то скрываешь! Ты на секунду отвела глаза. Кто она? Та сучка из парфюмерного?! Я помню, как она давала тебе пробник нюхать. Махала им перед твоим лицом, как «взрослой игрушкой».
   - Господи, перестань меня смешить. Это просто флакон, даже отдалённо не напоминавший мужской орган. – Лиза искренне рассмеялась, представив, как в магазине консультант размахивает силиконовой «штукой».
   - Ещё раз увижу тебя рядом с ней, сама тебя убью! – Марина повернулась на пятках и пошла в кухню. – Быстро иди, помоги мне! – донеслось оттуда.
   Лиза скомкала файл под заголовком «Наследство», который ей пришёл по почте от юриста и послушно пошла следом. 
   Её вновь посетило то чувство, когда они ещё не были вместе. Марина позвонила ей по телефону:
   - Привет, - её голос долго вытягивал слова изнутри. И после паузы: - Что делаешь?
   - В машине порядок навожу.
   - Сходим сегодня куда-нибудь?
   - Конечно, давай сходим.
   - Как-то без энтузиазма.
   - Нет, нисколько. Как ты понимаешь, я же с машиной вожусь.
  - А, так тебе некогда! Ну тогда пока –  Марина практически перешла на крик.
   Внутри у Лизы всё оборвалось, она, словно была в чём-то виновата, но как ребёнок, стоявший в углу, ничего не могла понять. Она набрала номер.
   - Алло, - Протянула обиженно Марина.
   - Что-то случилось? Или, может, я в чём-то виновата? Скажи, чтобы сэкономить нам время на догадках.
   - Слушай, я так не могу. Если тебе некогда со мной общаться, так и скажи!
   - Какая муха тебя укусила?
   - Сколько можно ходить вокруг да около. Если у нас какие-то отношения, то я хочу, чтобы этот человек находил для меня время, сам. И я не собираюсь навязываться.
   - Отношения?! О чём ты?
   На той стороне трубки, отдалённо послышались тяжёлые вздохи и начинающиеся всхлипы. Лиза почувствовала, как лицо начинает гореть. Она вжала трубку в ухо так крепко, что послышался хруст хрящиков. Зрачки бегали, и она почувствовала себя ещё больше виноватой. Словно пообещала что-то очень важное, как будто не пришла на утренник к ребёнку, и тот с грустью весь вечер искал её глазами по рядам кресел. Они гуляли вместе, ходили в кафе, кино, развлекались, держась за руки, чмокаясь на прощанье в губы и называя другу друга в шутку «любовь моя». По крайней мере, так воспринимала всё Лиза, до этого звонок. В тот вечер она чувствовала, что прикосновения к твоему телу, словно касания смычка к струнам скрипки. Тонкие звуки души взрывались мелодией, дрожанием изгибов, под руками. Внутри словно два течения столкнулись, на глазах наворачивались слёзы, а на губах была улыбка.
Она привычно заехала за ней на работу, по дороге они смеялись, болтали. Стоя у дома Марины, поцеловав на прощание уже раз восьмой, уже повернулась к ней спиной, когда она схватила за руку и вместо привычного «не хочу с тобой расставаться», просто сказала – не уходи. К лицу мгновенно подлило что-то горячее, что многие называют приливом крови. Лиза не знала, что это кровь или химический процесс организма, вызванный эмоциями. Да  и ей было всё равно, но от этого «прилива» стало так приятно внутри. Они поднимались по лестнице, и Марина не разу не отпустила Лизину руку.

  Марина резала огурцы, стуча ножом по разделочной доске. На плите в сковороде что-то булькало. На столе чего только не было: зелёный лук, помидоры, болгарский перец, салат, брокколи, филе какой-то красной рыбы, мидии, пара бутылок вина и пакетики с приправами. Лиза обняла сзади Марину, утопив лицо в её густых  волосах цвета воронова крыла и скользнув одной рукой под грудью, другой под юбку.
  Лиза зашептала:
  - Целовать тебя. Окунаться друг в тебя словно в горячий источник. Забывать о том, что сейчас, что было, что будет. Ведь, всё что было, привело меня к тебе. И пусть где-то оказалось, что я не получила то, что ожидала, мне дали больше. Ты рядом. И я чувствую тебя. Всей душой, всеми фибрами. В молчании, в шёпоте. Я слышу тебя среди гула дня, даже когда тебя нет рядом. Даже когда ты молчишь.
   - Перестань, я ещё немного злюсь. - Томно закрыв глаза, уговаривала Марина, всем своим видом умоляя не останавливаться. Она крутила бёдрами, затем запустила пальчики в Лизину стрижку и провалилась в негу.

   Марина что-то напевала под душем. Лиза вышла на балкон, втягивая тёплый вечерний воздух вперемешку с сигаретным дымом. Она вновь перебирала в голове разговор с врачом, вспоминала его сочувствующий взгляд, теребление очков. Но диагноз всё равно звучал как приговор к смертной казни, за что-то, что она не совершала, или не считала таким тяжким преступлением, чтобы за это умертвлять, медленно и болезненно. В один миг в неё разом ворвалось сотни чувств одновременно. Страх, от которого закружилась голова и подкатила тошнота. Обида, несправедливость. Почему? За что? Вокруг столько людей, которые пьют, курят, когда она даже не позволяла себе выпить сырой воды и столько ограничений для себя, чтобы быть здоровой! При этой мысли она приложила ладонь к груди, пальцы впились ногтями, словно хотела вырвать из себя эту отравляющую её гниль. Выходит все планы, которые она строила, останутся лишь картинками в голове?!
  Вечерняя прохлада скользила, холодными пальцами по телу, бесцеремонно тормоша. Вся жизнь похожа на прутик в метле, ничего не вышло. Выходишь в толпу, где серые лица опережают друг друга, пытаясь быть первыми, пытаясь занять место в первых рядах. Прикрыв глаза, появляется ощущение, что я в этой гонке всего лишь чей-то эрзац.  Заметила, что на букву «Г» нет не одного позитивной эмоции. Гнев, гордыня, гордость, горе, грусть. Одним словом – Г! Но вообще не об этом. Я только сейчас заметила, насколько мы впустую тратим свою жизнь. Нам всё время кажется, что всё ещё впереди. Что люди, которые нам дороги, всегда будут с нами. Что день это всего лишь лишнее препятствие к выходному. А выходной?! В итоге выходной может превратиться в спаньё до обеда и раз уж некуда не успеть убираться дома пока диван не поманит. И лишь в пятницу вечером все отрываются, словно это их последний день на земле. То есть наша жизнь это четверть пятницы. То есть раза два в месяц жизни.
Но ничего не поделать, слишком поздно, я уже вовлечена в игру. В общую игру, где ты просто один Из. Из кого-то и никого. Ведь пройдёт время и постепенно, даже могила покроется бурьяном, не говоря уже об имени. Господи, а как же посмотреть мир?! Если уж ни для кого-то пожить, то и даже для себя не удалось. Как всё быстро! Ведь вроде ещё в среду, были планы на всё лето. А оказалось, что это план на всю жизнь! И что за план то такой – поехать на море?! Валяться две недели на песке. Ради другого цвета кожи! Бред какой-то. Ты всю жизнь проводишь в ожидании чего-то. Это как перед походом в кино, ты знаешь актёров, ты им симпатизируешь, первое впечатление от ролика неплохое и ты ожидаешь, что тебя поразит фильм. Или есть какая-то планка предыдущих эмоций, и хочется её преодолеть.  И фильм то на самом дел отличный, но ты сидишь и знаешь, что он классный, но ждёшь чего-то сверхъестественного, чего-то чего сам не знаешь, что воображаешь в голове. Воображаешь эмоции. Это даже не Новый год, когда ощущение волшебства приходит по крупинкам и достигает апогея в определённый час… Но оказывается, что не возможно пережить одни и те же эмоции дважды. То есть взять радость, это слово. Слово из семи букв. Семь букв не меняются, меняется сама эмоция. Она осталась радостью, но, во-первых, ты не бываешь в одном и том же состоянии, во-вторых, составляющие всегда разные, в-третьих, никто не умеет по-настоящему насладиться тем, что есть. Может поэтому так активно люди занимаются экстремальным спортом, судорожно копаются в поисках смешных роликов в Ютубе, смотрят всякие битвы экстрасенсов, занимаются раскрытием своих чакров, напиваются и совершают безумства. Заводят отношения, а через короткий промежуток времени расстаются, потому что так легко сменить партнёра вместо того, чтобы строить отношения, над которыми надо трудиться. Причём некоторые даже не утруждают себя попытками строить отношения, они считают, что в их задачу входит позволить себя завоёвывать. Хотя по большому счёту сами до ужаса скучны. Вокруг такие обсоляриные люди, что понимаешь, что они о внешности заботятся больше, чем о содержании. 
 Но ведь не бывает такого, чтобы оно раз и как по накатанному. Не бывает, проснулся утром, а ты уже с опытом, образованием, карьерой, идеальной девушкой, жизнью. Все так торопятся жить, бегут, к оазису, не успев разглядеть, что бегут через сады, потому что периферическое зрение всё смазывает.
  Родители не переживут. Как сказать такое? Она представила, их дом, в гостиной стоял гроб с ней внутри. Она представила маму, с её гипертонией. Отца, который будет глотать слёзы и нахмурит брови и спрячет трясущиеся губы, прикрыв ладонью. Марину, друзей, которые придут, слёзы, она не ожидала так разочаровать их всех. Хотелось убежать, но куда, разве от смерти есть укромное место?
   Разрыв отношений с Мариной! Это будет непросто. Очень тяжело для обоих. Сможет ли она вообще справиться, пойти на это? Захочет ли? Впервые цель не совпадала с желанием стремиться к результату. Но она не хотела, чтобы Марина запомнила её больной, увядающей… мёртвой. Если не отпустит, придётся выдумать что-то, измену что ли. Вода в душе стихла, ей оставалось побыть наедине с собой минут двадцать, пока все крема вотрутся в разные части тела Марины. Белое от зноя небо, устав, осунулось. К вечеру солнце, стало загорелым и зевая, съежившись, уснуло. Ещё немного и небо смешается с землёй одним цветом. Ночь сильнее, на улице шаги реже, лишь шорох, изредка появляющихся мыслей, пока трезвых, без дурманящего сна. Тихонько, на цыпочках, крадучись входит в душу одиночество. В болезни ты всегда один на один с ней. Она знает, что ей не рады, но ей тоже больно оттого, что её все гонят. Её душа сплошь испещрена ранами, глубокими порезами и разрывами. Все, что ей оставляют, после ухода. Её голос, тихий, нежный и немного гудящий, как после нажатия клавиши пианино, коснувшийся руки, ещё звучит в воздухе. Спи. Вокруг так тихо. Ночью всегда тихо и спокойно. Заморосил дождь, и, хотя до заката оставалось часа два, сумерки от затянутого неба не давали дню ни на минуту войти в полные права.
   «Очень символично! Это что, по сценарию? В драматический момент заморосил мелкий дождь - для пущего эффекта. Красота! И так на душе тоска, решили добить меня?! Вся жизнь это словно дурацкая шутка. Я даже ничего не успела понять, разобраться. В кино в такие драматические моменты герой или героиня стояли посреди улицы, и начинал идти дождь. Да, в кино это самый распространённый ход. Непогода и герои на перепутье своей жизни. Вокруг стреляли зонты, люди словно исчезали. В такие минуты хотелось сказать – я вас умоляю! Не смешите меня, что за сопли?! Если смотреть сверху, то кажется, что в этом чёрно-белом кино, по улице текут листья и лишь одинокая фигура стоит и с его лица капает вода. Перед глазами в одно мгновение протекают все встречи, которые были с тобой. Они словно выпавшие из альбома фотографии падают к ногам на мокрый асфальт. Опустившись на корточки, подбираешь воспоминание за воспоминанием и складываешь в чемодан. Руки мёрзнут, кажется, что дождь сменился снегом за какие-то минуты. Тело трясёт. Стоя с чемоданом посреди улицы и не зная, что делать со всем этим скарбом просто стоишь. Куда его нести? Вперёд? Но впереди ничего. С собой? Или оставить в прошлом? Может кто-то придёт и заберёт это всё!? Может ты просто в терминале? Было бы неплохо. Именно сейчас. Самолёт и не важно, куда он тебя принесёт, лишь бы подальше от этих улиц, по которым мы ходили, держась за руки. Да самолёт был бы выходом. И вот теперь ещё этот груз, который мне остался после тебя. Мне ведь придётся принимать какое-то решение. Это часть меня, часть тебя, часть нашей жизни и избавиться от него означало бы избавиться от части жизни. А жизнь не сплошной праздник, это ещё и подготовка к нему, и уборка после него, или ещё страшнее жуткое похмелье. Пошёл дождь. И ты просто стоишь, ощутив всю полноту драматизма фильмов с героями под дождём. И ты, наконец, понимаешь всю иронию. С волос капает вода, тело всё чаще и сильнее начинает трясти, одежда противно прилипает к коже, но ты не уходишь, потому что теперь не знаешь в какую сторону идти. В твою попытаться вернуть, где ты не захочешь ничего сказать, и будет неловкое напряжение, или идти в противоположную сторону, где какое-то время будешь совершенно одна, волоча за собой промокшие мгновенья дней проведённых с тобой. Да вашу мать!» - Непонятно кого ругала Лиза. Голова склонилась, волосы мягко упали на лоб. Девушка тяжело вздохнула, оперлась на перила, широко расставив тонкие руки. Ей было страшно. И холодно. Озноб бил как никогда. Её худенькие плечики мелко дрожали, глаза роняли на деревянные перила солёные капельки…
 

                ***

   - Ну, что тебе не спится?
 Воскресное утреннее солнце проникло в комнату. Часы показывали девять. Марина крутилась в постели, потом отвернулась, пытаясь вновь заснуть.
   - Ты спи, мне что-то не хочется.
   Лиза с ночи так и не сомкнула глаз. После ужина, который они всё-таки приготовили, Лиза отправила Марину в душ, а сама, затолкав тарелки в посудомойку, выкурила две сигареты на балконе. Эмоциональность дня взяла своё, и девушка едва могла с собой совладать. Нужно было успокоиться, она не должна себя выдать. Марина после душа бегала в пеньюаре по квартире, ковырялась в шкафах, наперевес с тюбиком крема, проверяла электронную почту, отпивая из кружки зелёный чай, наглаживала нижнее бельё утюгом, поливала цветы и перебирала диски в музыкальном центре, то один включит – не понравится, то другой, пока попала под настроение. В общем был обычный вечер.
  Лиза, наконец, добралась до ванной. От касания клавиши выключателя свет замер тяжёлым, монолитным кубом, выползая из-под разных потайных ниш. Она стояла, опершись спиной на закрытую дверь, чувствуя, как тревога закрадывается в душу. Скинула с себя немногочисленную одежду, переминаясь с ноги на ногу, крутила шортики и майку в руках, придирчиво оглядывая, в поисках пятен. Джинсы, майка. После осмотра всё отправилось в корзину для грязного белья. Следом полетели трусики и лифчик. Смахнув ладошкой с зеркала испарину, оставленную после душа Марины. Протерев запотевшее зеркало, Лиза, опершись на раковину, уставилась на своё лицо. Из комнаты донеслась музыка. После, наверное, сотого сменённого диска, заиграла, наконец, Nina Karlsson. Слышно было, как по квартире бегала, пританцовывая, Марина. От хорошего настроения подруги у Лизы возникло приятное чувство. Сегодня не получится сказать, как ей испортить такое настроение?! Язык не повернется.
   Стирая с лица косметику, Лиза стала вглядываться в зеркало, в поисках признаков болезни. Отражение девушки изменилось за последнюю неделю: слегка покрасневшие брови, проявившиеся синяки вокруг глаз, кожа бледнее и суше обычного, были спрятаны за слоем тонального крема. Но проявляющуюся худобу скрывать уже было не просто. Проведя ватным диском по векам, Лиза почувствовала покалывание. На диске осталась добрая половина ресниц. Она уже боялась снимать косметику. Жгучая жалость к двойнику в стекле едва могла сдерживаться. В глазах заблестели слёзы, губы дрогнули. Оставляя под глазами тёмные разводы, слёзы бежали по лицу. Дрожащей рукой, Лиза вытирала лицо, каждый раз осматривая вату, и от увиденного, слёзы катились ещё быстрей. Они просто текли, словно снеговик попал в печь. Но самое большое изменение произошло с глазами. В них читалась потеря и закрадывающийся страх. Загнанный, безвыходный. Она грустно улыбнулась своему отражению. Расплывчатое, водянистое отражение ванной комнаты собиралось к центру зеркала и словно стекало в отражении раковины. Весь мир постепенно исчезал из сознания. Всё стало так не важно. Даже дыхание и свет. В один миг. В тот самый, когда она услышала голос врача, который, словно жгут, сдавливал горло, душу, не давая вымолвить ни слова. Он произносил врачебные термины, а ей слышалось: «Вы умрёте», «…наше лечение не дало результатов…» он говорил о мизерном положительном шансе операции, а в ушах звучало: «Каждый день может стать последним». Как она может это сказать Марине, такой радостной, такой счастливой, прыгающей на кровати в комнате. «Марин, ты знаешь, я завтра или послезавтра умру». Нет, она не сможет сделать её такой несчастной. Зная Марину, она скорее разозлится, а это куда лучше, чем начнётся жалость и опёка.
  Страшно конечно одной оставаться. Закрою глаза и меня окутает тьма, или свет. Я не знаю, что там, по ту сторону. Моё молодое тело просто сгниёт вслед за разложившимися досками гроба. Дожди и снег будут проливаться на крышку, черви и грызуны прогрызут дыры в ящике, и будут падать на лицо, залазить под одежду,  въедаться в тело, белые, противные, незаметно поедающие глаза, щёки, язык, губы. Так страшно становится. А вдруг нет никакого светлого рая, может, люди это придумали, чтобы не было так страшно, как сейчас?! Тогда почему мои ноги так трясутся?! Это может произойти во сне. Говорят, что люди, умершие во сне, были хорошими, и Господь уготовил им такую лёгкую и даже приятную смерть. Как же теперь спать ложиться, попробуй, засни тут. Так не хочется умирать…
   В одно мгновенье перед глазами всплыла картина с гробом и кладбищем. Страх вдруг наполнил горечью рот, ванная комната пульсировала, вдох второпях опережал выдох, и в груди стало тесно, зубы скрипели, пальцы самовольно вгрызались в кожу головы. В ушах раздавался стук сердца, замешивая из страха злость. Удары сердца переместились в виски, наливая кровью голову. Какой смысл в жизни? Умрёшь, и все следы о твоём существовании сотрутся. Лиза дрожащей рукой вынула из косметички две белых баночки, вытрясла в руку две капсулы из каждого пузырька. Подняв глаза к зеркалу, оглядев своё лицо, она вытряхнула ещё одну, из той, на которой, над длинным латинским названием, было мелким написано «только по рецепту врача». Вытряхнув на ладонь таблетку антидепрессанта, Лиза проглотила с надеждой, что почувствует облегчение, которого давно уже нет. Приложила к ладони губы, и, запрокинув назад голову, отправила их в рот. Опустилась на пол, обхватив голые ноги, закрыла глаза, слушая своё тяжёлое дыхание. Потихоньку её перестало трясти, казалось, она успокоилась, но вдруг расплакалась, спрятав лицо в ладонях, и в позе эмбриона упала на пол.


  Медленно погрузив тело в ванную, Лиза чувствовала, что усталость постепенно  растворяется вместе с тревогами в горячей воде. На душе вдруг стало удивительно спокойно. Под плеск  воды, запах пены, Лиза закрыла глаза, пытаясь расслабиться.
  Тихо.
  Даже шум воды стал удаляться.
  Плавающие на поверхности «за что», «отчего», «как же так», «а может»,  разбитые струями, утекали в верхнее сливное отверстие. После стольких разочарований в любви она наконец-то по-настоящему счастлива. И кто бы сказал, что это будет женщина!
  Мысли о недуге вытеснились таблетками. Рядом девушка, с которой она чувствует себя нужной, девушка, которую она хочет любить и знает, что получит взамен то же самое. Она впервые не боится быть обманутой, брошенной, непонятой. Раньше Лиза знала наизусть все свои недостатки. И самое худшее то, что не могла с ними справиться, они крепко держали. Но впервые ей показали, что недостатки это особенности, а не клеймо. И дело даже не в физических, она всегда следила за собой и знала, что со временем и от природы не уйдёшь, но отодвинуть вполне реально. Дело в особенностях характера. Желание молчать, которое выдавали за нелюдимость. Сфера деятельности, подразумевающая постоянное общение, порой погружает невольно в тишину. В желание никого не видеть и не слышать Умение отказывать за чёрствость. Идти в разрез со своими желаниями лишь бы не посчитали не как все, заработали репутацию железной леди. Улыбчивость считающееся в обществе аморальным, потому что вокруг все недовольные и обратное говорило о пристрастии к наркотикам или умственным отклонениям, наконец, не пришлось искоренять. Теперь она наслаждалась покоем. По-настоящему душевным покоем. Она в ладах сама с собой. С Мариной она не старалась стать лучше, чтобы понравиться ей, не изменяя себе. Лиза действительно стала лучше, добрее, веселее, оптимистичнее, терпеливее. Она впервые получала удовольствие от отношений. То, что раньше раздражало, теперь не задевало, погода всё время отличная, родители стали ближе. Не сразу, конечно, прошло немало времени, прежде чем взгляд мамы перестал весить сто тонн, наваливаясь на плечи.
Открыв глаза, девушка поняла, что спала. Ванная комната оказалась в полумраке и играла отражениями огоньков ароматизированных свечей в кафельной плитке. Комната превратилась в сказочную страну фей. Запах и тепло огней окутывал и согревал. Вот за что она её любит! Вот за такие мелочи.
    «Интересно, а если бы я не уснула, как бы она это сделала?»
    Лиза вновь закрыла глаза, наслаждаясь безмятежностью. Как она счастлива! Счастье, как оргазм, одно неловкое движение, и ты его упускаешь, а, достигнув, длится всего мгновение. Собираешь его по каплям, помнишь каждый момент, поэтому оно так ценно. С Мариной Лиза обрела счастье и покой. А без неё всё не то. Солнце холодное, утро пустое, улицы такие одинокие и мрачные, зимы невыносимо длинные, еда постная, телефонные разговоры бессмысленные. Хотя, оглядываясь на прошлое, Лиза понимала, что ничего не изменилось вокруг, изменилась она. Будто её не было здесь долгие годы, словно она рассматривала старый альбом с фотографиями, видела лица, здания, улицы, памятники со стоявшими на их фоне людьми, и она среди них, но всё это какое-то замёрзшее, неживое. Пока в это всё не вдохнули жизнь. Марина смогла вдохнуть её.
   Девушка сидела рядом на корточках, подперев рукой голову, и гладила подругу по волосам. Лиза открыла глаза. Она хотела сейчас увидеть именно её, свою любимую.
  Лиза со страстью впилась в губы Марины.
  - Боже, что с тобой, родная?! – Глаза Марины блестели. - Не помню тебя такой спокойной. Мне это очень нрави... – Девушка не успела договорить, язык Лизы проскользнул у неё между губ.
 
   - Что тебя тревожит? – Марина заглянула в глаза подруги.
   Лиза словно очнулась, она сидела рядом, укутавшись в одеяло. Она только сейчас поняла, что застряла в своих мыслях, как в колючем кустарнике, и боится пошевелиться, лишь сидит, обняв колени. Складывая в ряд мысль за мыслью, вставляя колючку за колючкой, скрепляя их скользкими и липкими сомнениями, не заметила, как оказалась запертой внутри. Наглухо. От всего мира. Она кричала, но её никто не слышал. Она колотила руками в своём запертом круге, в ярости ломая ногти и расцарапывая руки, разбрасывая жухлые листья, трепля на себе ветхое платье, но возведенная стена была слишком высокой и прочной. Во все стороны лишь холмы с сухой травой, затянутым тяжёлым небом, голыми деревьями и пустотой. Болезненной, безжизненной, от которой хочется кричать, чтобы хоть чем-то заполнить разрывающую уши тишину. До неё не доносилось ни одного, ни одного голоса снаружи. Летним утром её душу, и сердце занесло снегом и покрыло изморозью. Как на окружающем её мрачном пейзаже, которому нет конца, лишь холод, голые ветки с тонким слоем инея, листья, ломающиеся в руках от морозного равнодушия. Стены рушить придётся долго, медленно, по щербинке, по одной колючке, по одному шипу, кровоточащими пальцами. Сможет ли она сама выбраться?! Вновь липкое сомнение положило ряд твёрдых домыслов, сделав стену еще выше.
  - Что с тобой? – Голос Марины вырвал её из сумрака.
  - Я, кажется, не могу без тебя жить.
  - Я тоже. – Марина заглянула в глаза Лизе и тихонько добавила: – Если с тобой что-нибудь случится, я тоже умру.
  Лиза горько улыбнулась.


                ***

   К этому разговору Лиза готовилась почти неделю. Прокручивала в голове разные варианты, настраивалась морально, уже готова была заговорить с Мариной, но каждый раз останавливалась. В конце концов, решила, что продолжать оттягивать неизбежное слишком эгоистично. В результате Лиза поняла, что нужно просто поверить в то, что собираешься сказать, и в тот же вечер разговор состоялся. Правда, всё обернулось не так, как она представляла. Всё вышло слишком «хорошо», и теперь она за это ненавидела себя.
  - Значит, ты вот так, запросто говоришь, что не любишь меня больше? – После монолога Лизы Марина была в недоумении. – Я не понимаю. Мне казалось, между нами нет недомолвок. Мы с тобой вчера так ржали. Вместе хулахуп крутили.
Она стояла на беговой дорожке в мокрой майке, просвечивающей грудь. Затем вытерла полотенцем капельки пота со лба и подбоченилась, тяжело дыша.
  - Мы договорились обо всём рассказывать. Забыла? Это было твоё предложение.
  - Перестань упрекать меня в моей болтовне. Это не очень честно с твоей стороны, ты же знаешь, что большую часть из того, что говорят влюбленные, просто красивые слова, в которые они хотят верить. Если я по наивности верю, что любовь - это нечто в виде огромных, белых крыльев, это не значит, что все влюбленные могут летать, это же всё просто красивые слова.
  - Пустые слова! – вдруг взорвалась Лиза. – А то, что мы ходили с тобой в банк спермы, тоже пустая болтовня?! Или это была злая шутка, кто из нас первой забеременеет?
  - Причём здесь это, ты же не забеременела. Что теперь обсуждать.
  Лиза глубоко вздохнула и попыталась взять себя в руки:
 - Мы же с тобой не наивные подростки, которые верят, что если они любят друг друга уже ДВЕ недели, то это на всю жизнь. – Говорила она уже более сдержанно. -  Мы с тобой всегда обо всём говорили, доверяли друг другу, а что сейчас происходит?
  - Ты бросаешь меня - вот, что происходит! – не сдержавшись, выкрикнула Марина.
  - Прости. – Лиза опустила глаза. – Я…
  - Хватит, – остановила её Марина, выбросив вперёд ладошку, словно защищаясь. В её глазах стояли слёзы. – Ты права, мы так договаривались. Просто я не могу в это поверить. И мне трудно смириться. Ты извини, я уйду, не могу видеть, как ты собираешь вещи.
  Она задержалась у двери и, не поворачиваясь, спросила:
  - У тебя есть кто-нибудь?
  - Да, – тут же соврала Лиза.
Как же ей хотелось сейчас убежать, она чувствовала, как сердце Марины замедлилось, как эти слова вонзались в уши, проникая в мозг, разбивая душу на тысячи осколков.
  Помедлив, Марина качнулась взад-вперёд, словно разгонялась или боялась упасть, и быстро вышла.
  Лиза слышала, как в коридоре Марина наспех одевается. В сторону ванной полетела мокрая майка и велосипедки. От хлопка двери Лиза крепко зажмурилась, замерев, и квартира погрузилась в болезненную, гудящую тишину. 
  Складывая вещи в чемодан, Лиза окропляла каждую слезами. Несколько раз ей хотелось позвонить Марине и признаться во всём: в болезни, которая в любой день просто остановит её сердце, в выдуманной идее про другую любовь, про то, что она любит её без остатка и придумала всё это лишь для того, чтобы Марина могла со спокойным сердцем принять её смерть, даже, может быть, с радостью. Знать, что Марина отпускает её и не будет жалеть. Ведь в противном случае, учитывая её характер, будет носиться с ней, как клуша. Будет безнадёжно таскать по врачам, заставив поверить, что можно всё изменить, дать надежду, чтобы вновь отобрать, за что возможно между ними возникнет обида, а потом опять осознать, что ты умрёшь…. Нет, хватит, дважды она не сможет этого вынести. Пусть всё остаётся как есть. Нужно просто это перетерпеть. Она постарается вообще не думать ни о смерти, ни о болезни, просто жить день за днём. И Лиза уже не складывала каждую майку по десять минут, плача над ней, а просто закидывала в сумку в непрекращающемся  потоке слёз.

  Ключи упали в пустой квартире на тумбочку, как детская копилка, разбив долгожданные надежды. Марина, вернувшись, стояла в коридоре, прислушиваясь, в надежде, что всё произошедшее днём было результатом её опьянения. Но взгляд уловил пустые крючки, на которых раньше висели куртка, парка и тренч Лизы, отсутствие всей её обуви. И звенящая тишина громила опустевшую квартиру в мелкие осколки. Марина сотни раз передумала, что же она сделала не так, почему вдруг, ведь ещё вчера они вдвоём готовили суши в четыре руки, пили вино и хохотали до слёз? Но, не находя ответов, где-то в груди становилось всё теснее, и выходом было только выпустить накопившиеся внутри крики, чтобы дать возможность другим воплям рождаться внутри. Пустыми были не только вешалки, пустым казался весь дом, одиноким и чужим, словно в колодце высохла вода. Колодец вроде есть, но какой в нём смысл?  При виде пустых вешалок хмельной, чрезмерно горделивый взгляд постепенно сникал, Марина проглатывала его по горькой капле, жмурясь и сжимая губы. Свет из коридора едва освещал комнаты, разбегавшиеся на три стороны от дверных проёмов, темнота безжалостно и с лёгкостью размазывала его по полу ещё на пороге.
  Марина опустилась на пуфик, устало откинулась на одежду, висевшую позади, закрыла глаза и тихо заплакала, заполнив тишину болью. Она не могла здесь находиться, она схватила ключи и выскочила на улицу. Роняя в первый снег хрустящие шаги, выдыхала с силой весь накопившийся день, и он дымкой растворялся в темноте. Тишина во мраке. Фары одиноких таксистов, как глаза волков, рыщущих по дороге и лишь ветер твой единственный попутчик, приобняв за плечо, молча выслушает то, что на душе. В последнее время Марина была частым посетителем ночных улиц. Просто, потому что надо идти, чтобы закадычная подруга бессонница не свела с ума. Тихо закрывая глаза, вслушиваясь в такт сердца и пульсирующей музыки в наушниках, слушала, как пальцы пианиста стучат по клавишам. Где-то вдалеке им подыгрывает скрипач. Нежные звуки шорохом разлетаются в стороны, плывя на волнах осени, словно теплый воздух, качается на качелях, то вверх, то резко вниз. И внизу живота щекотит от этих звуков.
  Оставшись одна посреди города, стирая всех людей, все машины. Тихо бредя вдоль линии ночи, отдаляясь от шума, голосов. Анорексичные фонари, склонив головы, разглядывают спину, ветер теребит челку, словно говоря, что он тоже всё время один и его гонят отовсюду, и он готов составить компанию, слушая раскаты сердец. Усталое воскресенье комкается, отправляясь в историю. И почему-то именно в такие минуты, кажется, когда весь город спит, редкие кубы света окон висят во мраке, она думала о тех, кто сейчас там, тоже не спит, и причин может быть много - счастье, или тревога. Есть ли сейчас такие же, как она, кто не может никак вернуться к покою?!

               
                ***

  Это были самые долгие шесть месяцев в жизни Марины, но когда она увидела «Лизонька» на экране телефона, её сердце забилось вновь.
  - Алло. – Как же дрожит голос, сама себе удивилась Марина. – Конечно, приходи домой. Не нужно ничего объяснять. Я… я… я буду ждать.

  Лиза, сидя под тёплым светом ночника, обняв колени, говорила серым ровным голосом, ни разу не запнувшись. Говорила про свою глупость, решив, что Марина не будет убиваться после её смерти, если будет злиться, чем тут же разозлила её. О том, что думала, будто сможет в одиночестве прожить последние дни. О том, что она, растерявшись, совершала глупость за глупостью. О других поступках, которые не могла объяснить, они совершались импульсивно, под влиянием эмоций. Что ещё кучу глупостей наделала бы, если б, проснувшись утром, не поняла, что любить - значит не только давать, но и получать. И лёжа в постели, всё стало так ясно и просто, исчезли последние сомнения и уже через минуту в трубке слышались гудки, стучавшиеся в Маринин телефон. Кто же знал, что жизнь такая вертлявая и скользкая штука?! Лиза даже не улыбнулась, произнося эти слова, сейчас она была как никогда серьёзна, и одновременно чувствовалось в её голосе умиротворение.
  Марина не перебивала, глядя то в глаза Лизе, то на её округлившийся живот, лишь крепче прижимала ладонь ко рту, и обильным слезам приходилось огибать пальцы. Все вопросы в голове отскакивали, как в тире, сбитые один за другим. В конце концов, мозг просто достал базуку и разнёс в пух и прах все домыслы, все те жуткие вещи, что она надумала про Лизу за эти дни.
  - Мы часто злимся на близких за то, что Мы не можем им дать то, что считаем они должны получить от нас. Мы злимся от бессилия. Нам, людям, свойственно, думать о том, что думают другие, вернее за них. Мы делаем выводы, на основе своих желаний, страхов, неуверенности, прошлых ошибок. Мы держим их руку, понимая, что это последние минуты. Мы жалеем, что не дали им того, что хотели. Не говорили того, что должны сказать. Мы готовы отдать всё, ради чего мы оставляли своих близких за одно лишь мгновенье.
   Слёзы душили Марину, сдавливали горло.
  - За то, что не смогли сохранить семью. – Продолжала серым голосом Лиза. - Хотя могли. И теперь мы видим своего ребенка реже, а вечерами, не замечали его постоянное присутствие. Кто-то запоминает нас за то, что мы рядом, кто-то за то, что были лишены нас. Не бывает плохих или хороших людей. Есть люди, с которыми хорошо или плохо. И это мы делаем в своей голове человека хорошим или плохим. И вчера я испугалась. Это был страх остаться не в одиночестве, а остаться без того, кто понимает. Место, где мы живём – дом, улицы, город это и есть мы. Побережье или ледяная пустыня выжженная одиночеством. Я испугалась. Мне показалось, что я живу в лимбе. И не могу вырваться из него. Я думала, что если закрывать глаза на то, что жизнь дерьмо, то это исчезнет. Как это делают дети. Залез под одеяло и нет страха. Пока не поймёшь, что жизнь это борьба, то не увидишь и радостей в жизни.
    А ещё любовь. Но не ценят того, кто рядом. Постоянно ища подвох. Ещё благополучие. Тогда почему вместо дел одно нытьё? Я ни с кем не буду. Я уже пробовала быть, когда была Никем. Ты одна смогла видеть тоже, что вижу я. Скоро зима. Время, когда я ночами брожу одна. Поступь шагов из открытой двери в стужу, с хрустом сломает стекло замерзшей дороги. Остатки листьев будут ломаться под ногами, выдыхая последний вздох. Может это мои шаги позади? Может это моё лицо прячется за капюшоном? Может это моя фигура скользнет в свете фар твоей машины? Может это под моим капюшоном стечет и замерзнет слеза? Может это моя фигура бродит, ища встречи с тобой? Время, когда холод загоняет всех в дома. Время, когда улицы лишь мои. Мне было так страшно.
   Я не хотела делать тебе больно или обнадежить тем, чего не могу дать. Но раз уж так вышло, прости. Не хочу жить чужими жизнями, но и моя мне не принадлежит больше. Я не хочу, чтобы между нами не было недопонимания. Прости, что не смогла дать того, что тебе нужно, что меня не будет рядом, когда будешь нуждаться во мне. Но это так. Жестоко с моей стороны, я знаю, особенно учитывая, что сейчас ты нуждаешься в поддержке больше, чем когда бы то ни было. Знаешь, я не жалею ни о чем. В моей жизни были хорошие люди. Были прекрасные моменты, когда хотелось чтобы время замерло. Помнишь, что я не досмотрела ни одного фильма до конца? Я всегда выключала на счастливом моменте. Я не хотела знать, что будет после того, как люди стали счастливы. Как после свадьбы начинались ссоры. Как после длинной жизни, наступал конец. Я всегда хотела после хорошего фильма, остановиться на волшебном моменте, чтобы сохранить этот миг happy end, потому что потом будни, рутина, обыденность и волшебные чувства влюбленных стухли, но это уже не для романтической комедии ... чтобы и наша с тобой жизнь остановилась на таком же моменте. Ты для меня особенная. Ты вообще особенная. Но сердце предательски ровно бьется, и будет не честно говорить, что всё будет хорошо. Так не бывает. Надо было смотреть кино до конца потому, что это жизнь. Не бывает так, чтобы был лишь день, без ночи не было бы и честности. Ведь днём одно притворство и лишь ночью всё настоящее. Не бывает лишь радости, иначе вообще не поймёшь, что такое радость. Боже, как это всё тяжело говорить. Ты говорила - оттолкнёшь еще раз и это конец. Говорю, слезы катятся и понимаю, что земля замедляет вращение... мне так жаль. Но ведь лучше прожить короткую, но яркую, чем длинную и серую.
  Спросишь у человека, что для него важнее всего. Ответит – здоровье. Тогда почему он так усердно гробит его?! А кто-то очень хочет жить, бережёт себя. Не убивает себя таблетками, которые фармацевтические компании рекламируют их, словно им не плевать на людей. И тут тебе говорят – извините, но вы умрёте. Раз и завтрашний день будет без тебя. И это заметит лишь несколько человек. Ничего не изменится для других. Ничего. И чувство, что ты сейчас один невероятно сильно. Ты вдруг осознаёшь, что, сколько бы ты не ругался с родными, им будет тебя не хватать. Для них изменится всё! Потому что после тебя пустота. И ты ничем её не заполнил. Ничего не оставила после себя.
  Марина уже не могла не говорить, не слушать. Её единственный близкий, самый отвязный из всех встречающихся в её жизни, вдруг стала суровой, мудрой, сильной женщиной.
  Я на пятой стадии проживания ситуации, на смирении. Мой страх исчез. Я поняла, почему я так боялась. Я боялась, что бросаю тебя. Я не бросаю тебя. Не оставляю. Я буду рядом. Тебя будет любить София. – Лиза положила руку на округлившийся живот. – И ближе тебя у неё никого не будет.

   Лизу похоронили субботним днём. На ней было прекрасное белое платье, лицо накрывала шифоновая вуаль. Белый гроб устилали большие лилии. Марина просидела у свежей могилы до вечера, глядя на улыбающуюся фотографию Лизы и огромного гипсового ангела, раскрывшего крылья в изголовье. Последние дни всплывали с чёткостью до деталей. Сердце Лизы жило ещё десять месяцев после возвращения, словно ждало, когда родится София. Они втроём гуляли в парке, вместе выбрали белого котёнка, который всё время норовил залезть в колыбель. София часто лежала в постели с Мариной и чмокая пальцами во рту засыпала. Девочку сразу записали на Марину. Утром, встав покормить Софию, Марина окликнула Лизу, чтобы она подержала, едва державшую головку, дочку. Лиза не отозвалась.
  - Лиза… - позвала Марина, шёпотом, сквозь начинающие пробиваться слёзы дрожащим голосом. Она прижала Софию к мокрой щеке.
  - Ли… зи… - имя так и погасло, где-то в глубине груди Марины.
   И, глядя на фотографию на надгробии, Марина всё больше убеждалась, что голубые глаза Софии точно такие же, как у её мамы...