Глорий и Аркадий

Глорий и Аркадий
А.Вискалин

О, Всемогущий Рим!
Велик и вечен ты в своих контрастах!
Из рукотворно созданных чудес ты величайший!
Переплелось, смешалось всё в твоих границах:
Добро и зло, любовь и ненависть,
Богатство, бедность, красота с уродством.
Здесь невозможное,  становится доступным.
Здесь сон с реальностью местами поменялись.
Здесь золото валяется в пыли дорожной,
А глиняные черепки томятся в сундуках.
Богам с Парнаса руку протянуть  лишь стоит,
Чтобы пощекотать, иль раздавить любого.



Достойнейший патриций Глорий  - имеет сан, богатства и угодья
Является пред нами едущим на колеснице.
Прогулку совершает он в предместьях Рима,
Окидывая взглядом величаво плоды своих стараний:
Поля, сады и жнива, доставшиеся ему в наследство
И преумноженные многократно.
Не воин Глорий, в ратном деле не находит он отрады.
Он созидатель, мудрый муж, творец законов,
В парламенте не на последних он скамьях.
Не выпускает когти понапрасну он,
Хоть держит острыми всегда их - наготове.
Львов не бывает без когтей, мы это знаем.
 Средь римлян, пользуется Глорий уваженьем,
Не деланным.  Реальным - за поступки,
За слово не пустое и за дело, со словом не расхоже никогда.
Врагов коварных не имея он живёт,
А кто его своим врагом считает, так,  не враги…, гиены.
Друзей и доверителей, не жалует особо Глорий - ровен он со всеми.
Довольно трудно обрести  единомышленников:
Нужных, требуемых, равных натуре его мудрой, осторожной .
Стремится улучшать свой путь
Патриций наш и в малом, и в большом,
И в улучшении он всячески азартен.
С ним познакомимся мы ближе чуть позднее…



Пылит дорога. Мчится колесница.
И сердце радуется Глория-владыки,
Как ладно всё в владеньях он устроил
И сколь плоды трудов его прекрасны.
Толпа плебеев, стоя у дороги,
С почтеньем пропускает мимо колесницу,
До этого увлечены игрой и пением арфиста они были,
Что в центре их стоит, склонившись и замолкнув.
Коней осаживает Глорий, к людям сходит
И обращается к толпе с вопросом строго.
Чем заняты они среди дороги?
И по какому поводу собранье?
Ответили ему простолюдины,
Что все они работники простые,
Что на полях и виноградниках его
Они свой добывают хлеб
И что окончена сегодня их работа,
И по пути домой решили попросить они арфиста спеть.
Он пел, они прониклись, слушая стояли.
И ничего дурного в мыслях нет у них.
– Не этого ль арфиста слушали вы? –
Указал на юношу патриций,
 Стоявшего средь них потупив взор.
– Его, владыка. Он нас услаждал своей игрою.
Его баллады наши греют думы.
– Что же горячего в тех песнях, что поёт он,
Коль согревается душа плебея?
– А ты послушай, Глорий-господин,
Что радует нам слух, простолюдинам,
И в доле нашей непростой,  что, согревает думы.
Ты  убедишься, что крамольного в тех песнях нет ни  сколько.
– Так пой… – Запел плебей, ударил в струны арфы.
Баллада полилась с рассказом постепенно
О подвигах, геройстве и отваге,
О благородстве, силе и почёте,
О славе и о мудрости. Без горя и упрёка.
Стоял задумчиво патриций, и стояли люди.
Певец вещал, и арфа в звуках улыбалась.
Стояли люди скромно - Глорий величаво,
И каждый думал, как прекрасна песня эта.
Неглуп, не сноб был Глорий, похвалил он сразу
За голос и за музыку плебея,
Лишь автора стихов спросил у музыканта,
Сколь был заинтригован не на шутку
Фигурою героя песни.
Ответил скромно юноша,
Что написал стихи и музыку для арфы он.
Тут Глорий удивился. Улыбнулся.
– Не зря же говорят, что голь на выдумку хитра,
Особо в сочинительстве забавных небылиц,
Хотя крамольного, конечно, в сказках нет ни сколько.
– Позволь вопрос, мой господин?
 – Да, слушаю.
– Что сказочного ты услышал в моей песне?
– Про подвиги, геройство, про покорение земель
Всё правильно и звучно, а сказка в том,
Что полководец тот, что в песне благородно
Повелевает, властвует и разделяет,
Был плебеем с детства. И был рожден  в семье плебея.
Но, однако, стал героем. Скажи мне это ли возможно?
Молчал арфист. Молчали люди.
– Скажи, ответил я на твой вопрос?
Молчал арфист. Толпа, открывши рты,
За диалогом наблюдала.
– Ты что молчишь?
На мой вопрос теперь ответь. Я объяснил тебе, что я считаю сказкой?
С склонённой головой всё юноша стоял,
Не проронив ни слова.
– Так ты вдруг онемел, мерзавец,
Что на поставленный вопрос не в силах отвечать?
Был Глорий уже зол, свирепо и с вопросом глядя на арфиста.
– Нет, не онемел, мой господин,
Но не уверен я, что мой ответ тебе по нраву будет.
Отнюдь, уверен я в обратном, а врать я не имею права, –
Сказал слуга, взглянув лишь на мгновенье
На товарищей своих, стоявших тут же.
Увидел Глорий взгляд его к друзьям
И понял, что ответить хочет тот крамольно,
И что работники - товарищи его, невольными свидетелями
Станут, сей дерзкой выходки.
А это на руку не будет никому,
Ни Глорию, ни людям, ни певцу.
Рукой движение патриций сделал лишь,
И поняли его простолюдины - удалились.
Наедине остались в поле, слуга и господин.
– Так отвечай же, как возможно,
Что стал плебей героем-полководцем?
– Я невозможного не вижу господин  в  моей истории.
Такого может  нет, но может быть такое.
– Так кто ж ему позволит?
– Да. Только это. Я согласен…
– Не только. Чтобы вперёд вести полки и легионы,
Быть нужно полководцем, а не пастухом.
– Сия наука постижима повелитель.
Ведь все мы в этот мир приходим, умещаясь на ладони своего отца.
Крича, и в розовости нашей нет отличий.
А полководцами становятся гораздо позже люди, –
Ответил скромно юноша.
 – Так тут нужна наука!
– И это постижимо…
– А не забыл ли ты, юнец,
Что боги дали управлять одним, а быть толпой – другим!?
Одним – талантливыми быть, другим – лишь подчиняться?
– Об этом я сказал уже, владыка.
Считаю я, что боги не ошиблись,
И в меру раздают они талант, уменье, трудолюбие и силу.
Лишь люди иерархией поставили границу меж собою.
Одним нельзя туда, другим – обратно.
– И хочешь ты сказать, что низость рода
Не помеха для управления, политики, ума, наук?
– Да, именно. Ведь только нужно быть усердным
И одарённым быть богами силой воли.
А сан, наследственность – то общества уклад полезный.
Притом для меньшей его части,
Чтоб разделять и властвовать.
– Как имя есть твоё?
– Аркадий я, пастух. Мне двадцать лет.
Мой пастухом отец был, дед и прадед,
И прадеда был прадед пастухом.
– Откуда есть попытка философии в тебе?
– Учусь, и тяга есть к наукам,
Довольствуюсь я тем, к чему имею доступ,
И жажда знаний без предела в моём сердце.
Ни слова не сказав, уехал Глорий,
Задумавшись и думая об этом завтра.
Проникновенна была ясность мысли пастуха,
Но мысли допустить о равенстве рождённых не желал он.



Шли дни.
Невольно Глорий посещать всё чаще стал угодья.
Приехав, слушал непременно пастуха баллады
И до поры вечерней после спорил с ним наедине
О неизбежности в устройстве бытия,
Поняв довольно скоро, что собеседник
Подтверждает слово делом.
И на любой вопрос вельможи о науках
Аркадий дать ответ достойный был готов.
Отбросив спесь, гордыню и жеманство
В беседах, в спорах Глорий наслаждался,
Порой не встретив этого в сенате,
Гордыней переполненного с верхом,
И в римском обществе, в интригах гибнущем.
Со временем друзьями они стали,
Патриций и плебей - парча и парусина.
Но мысли допустить о равенстве рождённых
Не желал он.
– Так ты, плебей, считаешь, что различий
Не будет меж тобой и мной,
Коль в обществе окажемся мы вместе, в благородном?
Ты не предашь себя невежеством случайно?
Манерами, умом, не будешь ты невеждой,
Коль вдруг придется принимать решения
И тонко мыслить, спорить, зная дело спора?
– В одном не равны мы.
В том, что всегда ты скажешь,
Когда захочешь этого: «Пшол вон, плебей».
И я уйду.
И в этом ты потерпишь поражение, –
С улыбкою вещал пастух на это.



Сияет, блещет дом патриция богатством,
Убранством зал, роскошных интерьеров каруселью;
Драгие вина и диковинные яства, –
Всё тут великолепно и желанно.
Знать римская собралась в этом доме,
На раут Глорий пригласил вельмож
По поводу приезда на учёбу
Племянника любимого из северных провинций.
Красавец-юноша, лицом хорош и телом.
Стать горделивая его притягивает взор патрицианок,
Их множество у Глория в гостях.
Они хотят понравиться аристократу молодому,
Порхают стайками вокруг него, бросают томно взоры
И ищут повода, находят пустяковый,
И в разговор вступают с ним.
Сенаторов, вассалов есть тут группа, и военных.
Чиновники беседуют неспешно,
И вызывает интерес у них же, фигура молодого Александра.
Так имя юноши, и в центре он вниманья.
Легко, уверенно ведёт себя патриций молодой.
На все вопросы отвечает он достойно.
Короткие беседы с каждым, благоприятное
В них оставляют впечатленье о тонком остроумии, манерах и познаньях Александра.
Со всеми вежлив и учтив он.
На «да», найдёт он аргументы.
На «нет», их, убедительных, не меньше.
Довольны все. Смех льётся. Громче женский.
Вот уж поёт патриций молодой. Поёт с ним арфа.
Всем нравится, все рукоплещут бодро,
И только Глория нахмуренные брови
Светлее не становятся. Напротив.
С каждой чашей новой 
Сдвигаются всё ближе к переносью.
Янтарное вино рекою бурной льётся.
Расслабленны все гости и легки.
Свой Александр в их обществе, он признан,
И каждый подходящий к Глорию жмёт руку,
И выражает восхищенье юношей,
Натурой его тонкой.
Патрицианки, от вина распалясь,
Смелее гладят волосы и руки Александра
И шепчут в ухо юноше, краснея…
Кивками скромно он им отвечает.
Достойно самообладанья не лишившись.



В разгаре вечер. Близятся утехи  - римские, ночные.
Патрицианки сделали свой выбор.
Сомнений нет на этот счёт у них.
Лишь только видим мы,
Как наш сенатор Глорий, вином упитый,
С хмурым, злобным видом
В центр зала твёрдой поступью выходит.
И, указав перстом на Александра,
Смеясь и громогласно произносит:
«Пшол вон, плебей!» –
Всё встало на свои места за этим…