Работа на картофельном поле

Во дворе кудахтали куры, из соседней комнаты приглушённо говорило радио... Он – не будем его называть по имени, ибо у него, может быть, не было имени, – он лежал на своей кровати и думал в этот полдень летнего, нежаркого дня о противоречиях человеческой природы... Надо было что-то делать, что-то предпринимать, может быть, торопиться, чтобы успеть. Он же лежал и рассуждал сам с собой, он вопрошал, глядя в потолок: «Что делать и, главное, зачем?.. Куда торопиться? Куда надо успеть?.. Суета это, суета!..» Он зевал, переворачивался на бок и смотрел в стену куда-нибудь в одну точку. На стене висел цветастый ковёр, и он подумал о ковре: «Его сделали, чтобы мне было веселей жить!..» Само присутствие ковра было ему безразлично, но его развеселила мысль о ковре и он повторял про себя: «Все хотят, чтобы я жил весело! Они думают, что мне НАДО жить весело, что я ХОЧУ жить весело!.. А, может быть, они знают?..» И он задумался о знании и о человеческом предназначении...
Для чего же он был вызван из небытия в этот волнующийся, разноцветный, как плоский ковёр на белой стене, мир, веселящийся теми немногими радостями, которые он сам себе изобретал!?. Мир радовался своим поделкам, небу, земле, возможности летать, парить над землёй, или расточать свою энергию, как ему вздумается... Он же лежал в своей кровати, смотрел то в потолок, то в стену, то закрывал глаза, то вновь открывал их. И он думал, думал, мечтал, фантазировал, иногда ему было приятно осознавать, что он ЖИВЁТ, что он РАБОТАЕТ УМСТВЕННО... Но он знал, что ему надоест лежать, как надоедает всё, когда им пресыщаются, и он встанет и пойдёт в другую комнату и выйдет во двор. Он знал, что его мысли примут совсем иное направление и он забудет, что недавно работал УМСТВЕННО...
Он был ленив и трудолюбив, безмятежен и одержим тревогой, даже страхом, он был здоров и в то же время болен, жив и мёртв... И он не знал и не понимал, что с ним происходит, но временами ему становилось то смешно, то жутко. Когда ему было смешно, он мог бросить всякое дело и просто созерцать этот борющийся со своими недугами мир. Когда ему было жутко, ему хотелось засучить рукава и приняться за какую-нибудь работу, или босиком пробежать сразу десять тысяч метров, чтобы доказать самому себе одну истину, постоянно нуждающуюся в том, чтобы люди доказывали её самим себе. Ему надо было поверить в себя, в то, что он ещё жив и живёт... Само по себе это что-то ведь значило!..
Он весь был соткан из противоречий, он подвергал сомнению окружающее, но радовался, когда убеждался, что окружающее существует. Он жаждал какого-то внутреннего прогресса, но постоянно сдерживал себя и временами ему казалось, что он безнадёжно деградировал...
Время было такое, эпоха, когда можно было грызть зубами некую твердь, и когда можно было лежать в постели и, совершенно не сдвинувшись с места, пролежать хоть двадцать лет подряд... И лежали, приговорённые к постельному образу жизни, умственно трудились и мечтали бог знает о чём. Кончилось время движения, настало время сказочных сновидений, где были и героическое прошлое и фантастическое будущее...
Современный Прометей был прикован к своему ложу грёз, а во дворе кудахтали куры, несущиеся белыми, гипнотизирующими яйцами. Старый, понурый пёс иногда волочил ржавую, позвякивающую цепь, он охранял благополучие этого ветхого, но на редкость живучего мира...

Его призвали в ряды борцов и он поднял своё ноющее, необъятное, как вселенная, тело навстречу подвигу. Сначала его усадили за стол и заставили съесть несколько блюд. И он съел окрошку и рисовую кашу и запил всё это чаем. Он смотрел, как живут другие тела, и недоумевал, но пуще того жизни душ заставляли его содрогаться, и он содрогался, когда всё их несчастье вдруг становилось близким его пониманию...
Потом ему дали лопату и они все пошли – и земля гудела под их ногами, она стонала и взывала к небу: «Долго ли такое будет продолжаться?!.» Небо молчало, оно терпело, но и оно гневается, хмурится тёмными облаками, грохочет и посылает на землю молнии, сопровождая их громоподобными звуками и низвержением холодной воды... А пока люди шли на великую работу, благодаря которой огонь жизни и разума в них не должен был угаснуть. Они несли лопаты, которыми им надо было вскопать картофельное поле...
Шли они долго. За то время, пока они шли, многие успели проститься с жизнью, но ещё больше родилось, иные же успели благополучно окончить своё существование, мудрость которого, может быть, как раз и состоит в том, что оно является существованием по существу...
Придя на картофельное поле, они начали копать землю, почувствовав в этом своё предназначение. Работа шла хорошо. Из наполненных пищей желудков иногда раздавались звуки, говорящие, что и там работа идёт полным ходом. Над головою, в голубых небесах, трудилось солнце, оно пылало жаром и малейший ветерок приносил людям облегчение. Земля казалась рыхлой и приятно пахнущей. Она была прекрасна, её можно было намазать вместо масла на хлеб и есть. Лопаты слегка поскрипывали, как бы говоря: «Приятно размять косточки после продолжительного бездействия!..» Люди дышали полной грудью, временами им казалось, что они, лопата и земля – это одно целое... Всё это были орудия, способствовавшие одному – рождению нового. Даже вывалившийся из пласта толстый червяк, казалось, радовался за работу на картофельном поле. Он некоторое время грелся на солнышке, потом не спеша уползал в почву, тоже работать, перегонять через себя породу и одновременно питать свою весьма ощутимую, хотя и беспозвоночную плоть...
Несчастный Прометей забыл о своей кровати, он работал с особенным рвением и вскопал земли больше других работников. Это была работа ФИЗИЧЕСКАЯ...
Где-то по соседству трудились другие, незнакомые существа, похожие на тех, которые пришли с ним на это картофельное поле. Они тоже принесли с собой лопаты, до того острые, что лезвия их блестели под лучами солнца... Это было похоже на битву за жизнь, тут бились с землёй, а не друг с другом. Тут бились не за власть, не за престиж, а за себя, чтобы себя от-воевать у лени, косности, у гибели, у этой большой, круглой Земли. Дым костров стлался по земле – сжигали старую, прошлогоднюю траву и ботву. Тут же играли дети, воспринимающие работу на картофельном поле как забаву, как повод побегать на свежем воздухе. Им тоже было нужно движение, но они ещё не знали, как с БОЛЬШЕЙ ПОЛЬЗОЙ его применить. Родители их знали, лица их были серьёзными и важными, это уже были не дети, время игр для них кончилось – пора настала жить по-настоящему...
Так, в трудах, прошёл день. К вечеру взрослые индивидуумы стали собираться в об-ратный путь. Они очистили свои лопаты от комьев земли, немного отдохнули и пошли, теперь уже усталые, но довольные от сознания значимости проделанной работы. В народе говорят: один день год кормит!..
Он тоже пошёл обратно, неся в руках свою лопату, крепко сжимая её натруженными, разогретыми пальцами, отполированными и немного болящими...

Во дворе по-прежнему кудахтали куры, собака, сидящая на цепи, ела из миски хлебную похлёбку – вознаграждение за свою работу, – на ночь её спускали с цепи и она ходила вокруг дома, прислушиваясь к малейшему шороху за высоким забором. В её обязанность входило охранять ночной отдых хозяев дома. Иногда она злобно рычала и лаяла низким утробным голосом...
Возле дома тоже был довольно большой участок. Тут росли плодовые деревья, кусты малины, крыжовника, клубника, помидоры, огурцы. Всё это требовало ухода и труда на протяжении всего лета...
Горловка, 6 мая 1981 г.