Поэты и бездна
Эффект, производимый этими поэтами, коренится в том, что сила юношеского животного эгоцентризма столкнулась с холодной пустотой открывшейся бездны – между полюсами возникла колоссальная вольтова дуга. Пушкин идет с бездной на обмен, приносит ей в жертву свой эгоцентризм, превращаясь в эхо. Пустота мира, проходя через божественную лабораторию воображения, таинственным алхимическим образом превращается в чистое золото поэзии. В этом – относительное смирение Пушкина, согласного играть с миром на равных. Оно глядится гармонией, но это гармония карточного игрока, с доверчивым ужасом внемлющего той же бездне, из карт выглядывающей. Тем не менее, при встрече с Поэтом бездна раскалывается – на природу и общество (толпу, чернь). Запечатленные Пушкиным его земные двойники, Германн или Сильвио, возвращаются в психушку или на баррикаду, то есть в толпу же, из которой они были выхвачены и которой отдаются, как ее законные, ее инстинктами живущие, члены, потенциальные наполеоны, и которой Поэт уже сказал свое последнее слово:
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас!
Душе противны вы, как гробы…
И т.д. («Поэт и толпа», 1828). С Поэтом же (и поэтом) навсегда остается та парадоксально надежная часть бездны, одна сторона которой дышит вечно бодрящим memento mori, а другая предоставляет столь же вечный мольберт для богочеловеческого общения, позволяющего жить «дивясь божественным природы красотам». Это Пушкин.
Лермонтов идет дальше. Он с порога отвергает возможность какого-либо соглашения с бездной, даже такого относительно невинного, как гордость шестисотлетним дворянством предков. Он заведомо не равен с бездной, он ее выше. Если Пушкин еще готов челноком курсировать между двумя планами бытия, переходя с человеческого уровня на поэтический и обратно, то Лермонтов – это надрывное желание держаться только в горнем мире, не давая себе поблажек. Он изнурял себя, уставал, и тогда, кажется, не прочь был подражать Пушкину в умении быть просто человеком, но и это было для него мучительно, и там, где Пушкин добродушно расслаблялся, Лермонтов раздражался и злился. Его эгоцентризм бескомпромиссно – именно как Демон – летает над бездной. Его поэзия – вопль одинокого человеческого достоинства во вселенной, трагически переживающего само парадоксальное явление нашего биологического вида в природе. В этом он сродни Блезу Паскалю, так же катастрофически застрявшему между всем и ничем. Пушкин играет с жизнью серьезно, с уважением к противнику в ее лице, имея при этом и уважаемого арбитра, судьбу. Лермонтов играет, презирая и жизнь как противника, и, кажется, и себя самого как прикасающегося в этот момент к глупостям жизни, и не признает никакой судьбы, кроме своеволия: «натура – дура, судьба – индейка, а жизнь – копейка»; а сверху на все это неподобие и мелкость земного существования смотрит его суровый бессмертный дух, холодно и мрачно наблюдая, как там, внизу, прожигается его посюсторонняя инкарнация.
А что же Есенин? Он пришел, когда небо и земля растрескались и бездна пришла в движение. Он пришел пожалеть живое, ежесекундно проваливающееся в никуда, а восставшая пустота и воинствующее тленье, безумствуя вокруг, препятствовали даже этой малости, посягая на дыхание. Оставалось лишь сбегать на минуту за город, в поле, чтобы отдать остаток любви листьям и травам да лесному бесприютному зверю. Если у Пушкина его одиночество компенсировалось его аристократическим самостоянием, неразрывным с сознанием миссии Поэта, подымающим его достоинство как Человека над этнической слитностью общества-черни; если у Лермонтова его принципиально одинокий полет над бездной, подобный «Духу Божию» «над водою» из главы1 Бытия, вообще не требует никаких компенсаций, но своим трагическим упорством зовет нас начать новый виток эволюции, где в начале творения стоит уже Человек; то одиночество Есенина пыталось цепляться за обломки разлетающейся бездны, от которых он справедливо не отделял вскормивший его этнос, но и не в силах был сбросить с себя этническую оболочку, не отдавая себе отчета в том, что он уже вырос из родового гнезда и Человек в нем уже превышает любую общность.
6 – 7 января 2014
Свидетельство о публикации №214012301710