Вольноотпущенник, прости. Часть Пятая. Глава 19

Глава девятнадцатая.
В конце осени я неожиданно почувствовала, как спадает напряжение последних месяцев. Мной овладела неприятная слабость. С большим трудом давалась дорога в школу и обратно, сердце острым камнем упиралось в грудную клетку, замедляя шаг, не позволяя дышать. «Устала». Говорила себе, в надежде, что с новым утром отпустит, но не отпускало. Однажды, мы с Ником, медленнее черепахи, возвращались домой из школы.
— Сынок, мне нужно передохнуть, давай посидим.
— Мам, мы уже сто раз сидели, так мы и до вечера не дойдем.
— Ничего, день сегодня чудный, успеем еще домой.
День действительно был чудным. Первые морозы сковали землю. Деревья уже не были грустны в своей неизбежной обнаженности, гордые и сильные они тянули ветви к холодному
солнцу, в ожидании зимнего сна.
— Ма, сегодня Петька лопухнулся. Ему географичка пару вкатила, теперь он в пролете, компьютера ему не видать, а жаль, его предок смачную игру приволок...
— Коля, что за выражения, ты же не сапожник.
— Ма, а разве только сапожники выражаются? И почему сапожник? Ма, ну пойдем домой, скоро папа придет, пойдем! — Ник нетерпеливо стаскивал меня с бревна. — Пойдем...
Но подняться не смогла, в грудь, будто сотни колов вонзились одновременно.
————
Бесконечное обследование и молчание врачей тревожили меня. Я хорошо знала главврача, так как он вел меня не один год. Это был сдержанный, немногословный, неулыбчивый человек, мягкое обхождение ему было несвойственно, он же относился ко мне, как к больному ребенку, причем еще несмышленому.
В конце концов, он вызвал меня к себе в кабинет.
— Как у нас дела? — спросил он, подсаживаясь рядом.
— Не знаю, со мной здесь обращаются, будто не сегодня-завтра развалюсь. А как дела, хотелось бы узнать от вас, Игорь Владимирович.
; Де – е – ла? – протянул он задумчиво, возвращаясь за свой рабочий стол, взял какие-то бумаги, просмотрел, отложил в сторону. ; Я понимаю, вы у нас уже больше месяца… К сожалению, у нас в стране до сих пор не все быстро делается, несмотря на компьютеры. Впрочем, я буду прям, я отсылал ваши анализы в кардиологический центр, ответ пришел сегодня… я еще надеялся... увы, мой диагноз подтвердился...
— А что подтверждать, вы мое сердце лучше меня знаете…
— Антонина Ивановна, вы человек мужественный… в общем у вас оказалось очень редкое заболевание сердца и вам необходима операция… Вы знаете, сейчас все стоит денег, но ваше заболевание столь редко, что об этом вам не придется беспокоиться. Обычно на такого рода операции спрашивается разрешение близких. Мы с вами не один год знакомы, если хотите, конечно, я поговорю с вашим мужем...
— Его это меньше всего касается. Но я не очень поняла, а без... нельзя?
— Вот только бояться не будем, ладно! Действительно это более чем серьезно...
— Более чем как? — замерла я, — сколько мне осталось?
— Операция даст возможность вам жить еще много лет…
— Игорь Владимирович, в вашем голосе нет уверенности, я знаю вас, вы меня, и вы знаете, мне нужна вся правда или никакой вообще!
— Я сам не знаю всей правды, я знаю то, что операция продлит вам жизнь, и делать ее нужно сейчас, уже вчера,  позже будет поздно, вы должны это понять, так как у вас от силы года три…
— А-а...
— Лет семь…
— То есть, я обречена, так или иначе?
— По крайней мере, еще сейчас есть надежда, и потом, природа человека непредсказуема, если вести правильный образ жизни, кто знает...
— Правильный, это какой?
— Не перегружать организм ни физически, ни морально...
— Хм-м, не находите, для полуживого трупа и три года много.
— Зачем же так, просто осторожность во всем...
— А-а эти семь лет гарантированы?
— От вас бесполезно что-либо скрывать, да, это риск, но оправданный риск… — с трудом выдыхал главврач. — Вы сравнительно молоды, у вас сын, и его еще поднимать и поднимать...
— Не напрягаясь?
— Надежда, Антонина Ивановна, и вера ...
— Игорь Владимирович, что вы, в самом деле, как на проповеди! – невольно рассердилась я.
; Я бы тоже нервничал на вашем месте, но вы сильная и умная женщина…
; Оставьте, мои надежды никогда не сбывались. Да и у сердца свои законы, не думаю, что их способен изменить хирургический нож. Вы, вижу, сами не уверены, останется ли мне хотя бы год после операции. Я никогда не жила с твердым сознанием будущего, а теперь оно у меня есть. Не ваши призрачные семь лет, а мои три года, пусть меньше, но мои! Боюсь, вам этого не понять.
— Антонина Ивановна, я не требую немедленного решения, хотя оттягивание…Мы еще с вами поговорим, когда вы успокоитесь, и более трезво будете смотреть на свое положение.
—————
Новость об обреченности, действительно отрезвила меня, спустила с облаков на землю. Теперь весть ли от Виталия или он сам то, что могло убить мое сердце без хирургического вмешательства. Как нелепа была наркотическая эйфория будущего, ведь знала, жизнь изначально, лишив прошлого, вырезала будущее напрочь. Однако если будущего не было у меня, оно было у сына, и годы, мне оставшиеся, должны его определить. Как? О чем бы я сейчас не думала, пугало все.
Ясность была только в одном, как можно скорее выйти из
больницы, главврач же не спешил, в надежде получить добро на операцию.

Однажды, возвращаясь из процедурной, я услышала через весь больничный коридор, радостное, тревожное:
— Антонина-а Ивановна-а!
Обернувшись, остолбенела. Со всех ног ко мне летел доктор, мой доктор! Несколько минут мы молчали, жадно изучая друг друга.
— Боже, Егор Дмитриевич, да откуда же вы?! Вы, как мираж, внезапно появляетесь, внезапно исчезаете!
— Я здесь консультирую. Мне сейчас некогда, я вечером к вам зайду, обязательно зайду! Вы меня простите, мне нужно бежать...
— Да-да, конечно, — потерянно отвечала я, все еще не веря, что вижу этого человека.
В палате шла обычная суета, кто-то приходил, кто-то уходил, кто-то просто ел, кто-то выяснял отношения. Я же лежала, смотрела в зеленую стену, и думала о том, что доктор всегда появлялся именно в тот момент, когда жизнь отказывала мне в жизни.
Вечер не торопился, вскоре темнота за окном и вовсе сгустилась, а доктора не было. Мне стало казаться, что если он, и в самом деле, всего лишь мираж? Грустно улыбаясь, я закрыла глаза, и незаметно для себя задремала.
Проснулась от чьего-то шепота, и чуть было не вскрикнула, увидев в темноте блеск чьих-то глаз.
— Тш-шь! Больных разбудите, это я, не бойтесь. Я жду в коридоре, — прошептал доктор, исчезая из палаты.
Выходя из палаты, машинально поправляя халат и волосы, я не успела переступить порога, как доктор подхватил меня под руку, и, чуть ли не бегом, куда-то повел.
— Простите, я не смог раньше. Все часы расписаны по секундам, хронически никуда не успеваю…
— Мы куда?,
— Здесь у меня комнатка, мне выделили, это очень удобно, не надо тратить время на дорогу.
— Какую дорогу? – ничего не понимала я.
; Мы пришли, заходите.
Доктор открыл серую еле приметную дверь. Тусклая лампочка освещала комнатушку, в которой с трудом теснились кровать со столом.
— Садитесь, здесь, правда, кроме койки, сидеть не на чем, сейчас будем пить чай. Помните, как когда-то? — доктор радостно засуетился. — Вы извините, что поднял вас среди ночи, у нас с вами, вероятно, судьба такая, ночная. Я совершенно замотался. Для клиники нужны деньги, много денег. Вы знаете, я разработал еще одну методику, она достаточно эффективна... впрочем, вам это не интересно.
— Напротив, вы заражаете своей горячностью, темпераментом. Мне это всегда в вас нравилось. К тому же вы неисправимый фанатик своего дела. Неужели до сих пор только работа?
— Вы пейте чай, вот печенье, подождите, у меня еще есть бутерброды.   Доктор достал из сумки бутерброды. — Моей дочери скоро четыре, жена психотерапевт, так что, мы работаем не только в одной области, но и в одной клинике. Вот только я часто в разъездах, редко видимся, очень скучаю по дочери...
— Вас можно назвать счастливым человеком?
— Пожалуй, — задумчиво ответил он. — Я уже три дня в ваших краях, и все время думал о вас. Быть здесь и не увидеть вас! Я хотел
зайти к вам перед самым отъездом. Вчера случайно узнал, что вы здесь, в больнице, а сегодня встретил вас, чему безумно рад...
— Я тоже. Я ведь не надеялась когда-нибудь еще раз увидеть вас. Если бы вы знали, какой это для меня подарок. Спасибо вам за внимание, за журналы...
Доктор, наконец, сел рядом, я непроизвольно отодвинулась к окну, там шел снег.
— Я люблю снег, а вы? В нем есть что-то умиротворяющее, вечное.
И я вдруг почувствовала, как ветер, вьюжа белые хлопья, зазывал меня в вечный покой. Три года – их не для тела, для души моей было много.
— Не дадите закурить?
— Вам нельзя...
— Мне и жить нельзя, — улыбнулась я.
Доктор неохотно протянул сигареты. Мой взгляд невольно остановился на его, по-прежнему, красивом лице. Время лишь слегка коснулось его, чуть подернуло сединой виски, и наметила будущие морщины на лбу, разве что серые глаза стали бездоннее. Любуясь и дивясь тому, что вижу это лицо наяву, само подумалось: ни с кем и никогда мне не было так легко и свободно, как с этим человеком, и возможно, была бы с ним счастлива, отзовись я на его предложение, но тут же отбросила непрошеную мысль.
— Егор Дмитриевич, не правда ли, чудовищно, когда человек присваивает другого человека, как какую-то вещь. Но более чудовищно, когда другой позволяет себя присваивать! Чем я могу оправдаться?. «Ради» - этим словом я выстроила целую стену, а теперь она обрушилась на меня всей своей тяжестью. Что с того, Егор Дмитриевич, что я сначала оберегала отца своего сына, потом сына, а платить-то по моим векселям все равно им… Ах, если бы мне знать, если бы знать! В последнее время я много думаю об Андрее. Ведь он хотел простого: семьи, любви, дома, и ничего этого у него не было. Я думаю, перед его глазами всю жизнь стоит та страшная картина, когда на твоих глазах убивают мать. Это очень страшно, после такого мало кому удается найти себя...
— Нет, Антонина Ивановна! – жестко перебил доктор, видимо, не в силах больше слушать меня. ; Вы не ломали Андрею жизнь, вы пробудили его к жизни! Разбудили его сердце, душу. Но Андрей ущемлен природой и жизнью. Для таких людей пробуждение   как наркотик, им постоянно требуется увеличение дозы. Им меньше всего важна любовь, им важно владеть, физически владеть. Ущемленные чем-либо люди опасны в своих привязанностях. Они действуют как пауки, тот, кто попал в их паутину, если не выбрался сразу, никогда не выберется. Если бы вы позволили собой владеть, как вещью, пожалуй, счастливее и женщины не было бы. Вы же…но, мне кажется, вас беспокоит не Андрей, у вас что-то произошло? Вы чего-то боитесь? За Колю? Вы боитесь операции?
— Операции?
— Игорь, Игорь Владимирович, главврач, он мой друг, он открывает психотерапевтическое отделение, поэтому я здесь. Он и рассказал о больной с редким заболеванием сердца…
 — Егор Дмитриевич, скажите, что вы пригласили меня сюда не для этого, я не хочу говорить об этом! — взмолилась я.
 — Нет, конечно же, нет! Я бы предпочел иную встречу, не здесь…Я всего не знаю, но знаю, что это очень серьезно, и я…
— Молчите, молчите! Я всегда боялась вашей одержимости…
; Ан…
— Пожалуйста! Иначе я сейчас уйду...
И без того потерявшись, я поднялась, не замечая, что зажата между столом и доктором. Боль безысходности, страх операции, отчаяние от несбывшегося, и горькое, уничтожающее чувство напрасно прожитой жизни подступили к горлу тошнотой.
— Господи, доктор, вы-то, вы-то должны меня понять! — срывающимся голосом выкрикнула я. — Ах, Егор Дмитриевич, я ничего не смогла, ничего! Я запуталась, я ничего не знаю! Не знаю, как быть, что делать! Не понимаю, что правильно, что неправильно. Главное, все кончилось, все, даже мое существование! Я устала, я не могу больше так жить! Не могу…
— Родная моя...
Почувствовав сильные, но нежные руки, я не выдержала, спрятав на груди доктора лицо, разрыдалась в голос. Он, не дыша, гладил и целовал мою голову до тех пор, пока я не успокоилась. Если бы сама не отстранилась, он не отпустил бы. Увидев в его глазах слезы, сердце упало.
— Егор... Дмитриевич, милый...
— Что я могу для вас сделать? — с пересохшим горлом спросил он.
— Вы подарили мне себя, что может быть больше…   шепча, непроизвольно потянулась к его губам…
— Анто... – доктор обнял меня за плечи, жадно захватил губы… ; Родная… Живите… только живите!
Кажется я поняла, что меня влекло к этому человеку   искус забвения.
Доктор и не подозревал, как непросто мне было отвести магию его поцелуя.
 ; Простите…я пойду...
— Я думал, что у нас будет еще день, но завтра я уезжаю...
— Как завтра?
— Вы проводите меня?
— Конечно!
— Я зайду за вами...
————
Появление доктора взорвало всю мою смятенность. В эту ночь я ни на секунду не сомкнула глаз. Я думала о докторе, и пугалась того, что он был не меньшей частью моей жизни, чем Виталий.
Виталий? Как тревожно он молчал. Нет, и мысли не допускала: забыл, сдался, я слишком хорошо знала его мятежную душу, если не за мной, то за собой рано или... Но уже было поздно, безнадежно поздно. Все отпало, ни меня, ни моего больше не было. Ник, от мысли, что он останется с Андреем, я готова была умереть сейчас же, в то же время представить его с отцом тоже не могла. Как все будет? Мне ли дано решить судьбу сына, или моему року?
Утром, когда пришел доктор, я была совершенно разбитой.
— Не торопитесь, сегодня морозно, одевайтесь теплее.

Я вышла на крыльцо, доктор разговаривал с шофером легковой машины, тот на что-то сердился, а доктор даже злился.
— Будете ждать столько, сколько нужно мне!
— Это за вами? — спросила я.
— Да, но у нас с вами целый час. Прогуляемся по парку, вы ведь зиму любите не меньше, чем весну, помните…
Доктор не замолчал, стих, говорить действительно было тяжело. Я сама взяла его под руку.
; Странно Егор Дмитриевич, даже у травинки есть смысл, а вот у человеческой жизни не всегда, моя жизнь она совершенно бессмысленна…
; Так нельзя и так не надо! Вы всегда себя недооценивали…
вы…всем, кто был рядом с вами, дарили именно жизнь…
; Вы так думаете? – резко остановившись, я посмотрела прямо в его глаза.
; Я знаю…
— Егор Дмитриевич, скажите, вы, именно вы, верите в успех операции? — с отчаянием и надеждой спросила я.
Он знал, что его слово может стать решающим. О, если бы он сказал " да ". Но он, медленно закуривая, тщательно втаптывал свой снежный след.
— Я психолог, а не... — уклончиво начал он.
— Вы не уверены? — замерла я.
— Я многого о вас не знал... Я бы хотел, очень хотел...
— Вы говорили с главным врачом? Вы сами напуганы? — догадалась я.
— Да, говорил...
— Вам растерянность не идет. Вы что-то узнали, мне ведь всей правды не говорят?
— Я... с уважением приму любое ваше решение...
— И я знаю, какое... — Гудок машины заставил меня вздрогнуть. — Уже?
— Время, оно так быстро летит... — потерянно произнес доктор.
— Егор Дмитриевич, — торопливо заговорила я. — Вы меня опоили своей добротой... — Я знала, что вижу его в последний раз. В последний раз смотрела в его преданные глаза. В этот миг мне хотелось отдать ему все то, что не смогла отдать прежде. Я не прятала слез, волнения, боли. — Я хочу, чтобы вы знали, дороже вас, ближе вас у меня никого не было, я помню все, и те блаженные дни…
— Я всегда поражался, — с волнением перебил он.— Как у вас находятся слова, когда даже молчать невозможно...
— Не находятся, но если я не скажу сейчас, то уже никогда не скажу. — Прозвучал второй гудок. — Пойдемте, я провожу вас до машины.
Неожиданно подумалось, что в этой жизни я умела только одно: расставаться.
Мы остановились. Доктор посмотрел на меня так, будто хотел не то запомнить, не то сказать что-то важное, но ничего не сказал, резко развернулся, и спешно скрылся в машине.
Машина отъехала несколько метров и вдруг остановилась. Доктор выскочил из нее, бросился ко мне, обнял, насколько хватило рук. Горек, отчаян, долог был его проникновенный поцелуй. Не отпустил, оторвал себя ли от меня или... Несколько минут смотрел на меня неотступно, и уже утратив последние силы, бегом кинулся обратно.