Вольноотпущенник, прости. Часть Пятая. Глава 21

Глава двадцать первая.
Жизнь остановилась, и уже ничто не обещало всколыхнуть мои будни. За окном еще царила зима. Лишь редкая капель напоминала о приближении весны.
В последнее время в школе почти не топили, и Ник простыл. Неделю пролежал с температурой. Как только он почувствовал себя лучше, он слезно начал вымаливать отпустить на улицу, хоть на пять минут, скрепя сердце, отпускала.
Однажды утро выдалось очень длинным. Андрей слонялся по дому, то ли собираясь уходить, то ли никуда не собираясь, чем лишь злил меня. Тут еще Ник постоянно ныл, просясь на улицу. Он всю ночь кашлял, и я не хотела его отпускать.
— Ма, ну пожалуйста, я же тепло оденусь, я чуть-чуть, ма - а?
— Надоел ты мне, иди, только шарфом рот повяжи!
— Повяжу, я все повяжу!
— Зря ты ему послабку даешь, разболтала парня... – пробурчал
Андрей.
— Не твое дело! Ты позавтракал? Нечего тут глаза мозолить, иди на работу, или тебе никуда не надо?
— У меня не горит, — отмахнулся он.
— У меня горит, у меня!
— Может пора остыть? – нечто издевательское было в его искривленном рте.
— Придет срок, остыну.
Мне вдруг подумалось, не оттого ли он так открыт в своей ненависти, ибо уверен, что скоро Ник действительно будет его? И меня передернуло до спазма во всех мышцах.
В это время в сенях послышался шум. Встревожась, я поспешила к дверям, да так и примерзла, ударяясь о живую синеву глаз Виталия.
Это должен был быть час правды моей жизни, но это оказался час расплаты всей моей жизни.
Виталий, да, он приехал за мной, и все же за самим собой. С первой минуты, подавив мою волю, не дал произнести ни слова. Он был как ураган. Унять, унять боль мятущегося сердца, заблудившегося в грезах собственных чувств. Я теряла разум под натиском его ласк, поцелуев. Не позволяя прийти в себя, он требовал моей жизни, как воздуха, но я сама была рыбой, умирающей на берегу. Нет, я не могла, не имела права обрекать его на свою смерть. Что говорила и говорила ли, не помню. Помню, удар одной двери, и сердца нет, другой – и вновь нет. Не сразу поняла – все! Он так и не узнал… и уже никогда не узнает! Мне бы не бежать за ним… И Ник не увидел бы моего отчаянного страдания.
————
— Ма, не надо, не надо!
Не было у Ника тех сил, чтобы укротить боль всей моей жизни.
— Ма, я его больше не люблю, я его ненавижу! – плакал он, пугаясь моих метаний и рыданий навзрыд.
— Сынок…   судорожно его обняв, лихорадочно шептала: — Нет, не говори так, не смей так, ты не должен так, ведь это... это твой... — но горловой спазм оборвал голос.
— Мам! Вот выпей! — Ник заставил выпить какое-то противное лекарство. — Мам, тебе поспать надо... Вот, возьми мою подушку, твоя вся мокрая…
— Сынок! Родной! – Я прижала его к себе, осыпая поцелуями… — Поймешь ли, примешь ли, простишь ли… когда-нибудь…
— Ма – а!
Недетское недоумение в его глазах заставило очнуться.
— Сынок, все хорошо, я сейчас буду спать.
Ник сам накрыл меня одеялом, тщательно подоткнул каждый уголок.
— Спи мамуль, спи.
Меня разбудил морозный воздух и вспыхнувший свет. Спиной почувствовала безумный взгляд Андрея.
— Проболталась?! — задыхался он.
— Уходи,   отрешенно бросила я, не оборачиваясь.

Глава двадцать вторая.
Незаметно прошел еще один год. Более тихого и спокойного года, я не помнила. Жизнь будто дала передышку, приостановила сумасшедший бег: дней, чувств, мыслей. Даже болезнь почти меня не тревожила. Неожиданно для себя, спустя четырнадцать лет, я начала ценить молчаливость Андрея. За последний год он сильно сдал. У него упало зрение, началась нехорошая одышка. О больнице он и слышать не хотел. Иногда чудилось, будто его неподвижный взгляд теплел. Когда меня прижимала болезнь, он робко просовывал голову в дверь и тихо басил: "Кольку не позвать?"
Последняя встреча с Виталием заставила меня иначе смотреть на Андрея. Увы, не желая, с горечью смирялась с тем, что этот человек и есть будущее моего сына и, возможно, его огромные, грубые руки были надежнее рук настоящего отца.
————
Не любила жизнь ни моих решений, ни моих смирений.
Тот день был обычным, хотя если я забывала о болях, то это был счастливый день. Мужчины, как всегда, суетливо собирались. Оба чего-то не находили, и никак не могли сесть за тол. Отрываясь от плиты, я подавала им, то одно, то другое.
— Андрей, это завтрак Ника, твой уже давно в твоей сумке. Садились бы уже. От вас вечно столько шума, будто я целый полк собираю.
— Мам, я сегодня после школы, к папе, мы вместе вернемся.
— А уроки опять ночью будешь делать?
— А ты на что?
Андрей подал знак, и Ник, допивая на ходу чай, захватив портфель, набросив на плечо куртку, выскочил за дверь. Андрей сделал шаг за ним, почему окликнула? Почему стало страшно?
; Подожди…
— Чего? — пробурчал он.
— Купи... купи хлеба… и будь осторожен, — само вырвалось.
— Чего это ты? — стушевался он, засопев носом.

За хлопотами время летело незаметно. Вдруг вошел Ник.
— Ты же собирался с папой вернуться! - обрадовалась я. ;
Сейчас супу тебе налью…
Какая странная тишина воцарилась в доме, я обернулась. Ник стоял у дверей белее облака, безотчетно мял в руках шапку.
— Что? Что случилось!? С тобой все в порядке? – Я нервно осматривала его с головы до ног.
— Папа... — еле слышно выдавил он.
— Что папа?
— Погиб... погиб... — зарыдал он.
— Сы – но – ок…
Я крепко прижала его к себе.
————
Гибель Андрея — Боже, этот человек казался мне вечным. И представить не могла, что не моя, его смерть разорвет наш дикий союз. Нет, я не чувствовала освобождения, слишком поздно оно пришло. К тому же смерть Андрея поставила под угрозу будущее Ника.
Вскоре после похорон болезнь неотвратимо мной завладела. Меня с трудом хватало на приготовление обеда, не говоря о других домашних делах. Я не переставала удивляться внутренней собранности Ника. Иногда могло показаться, что ему нравилось чувствовать себя взрослым, хозяином. Совсем неожиданно к нам стала приходить соседка: ветхая, но крепкая старушка. Ей было жаль нас, особенно Ника, однако ему не нравилось, что она нам помогает. Я же ей очень радовалась и с удовольствием слушала ее старческие сетования на жизнь.
Болезнь отнимала силы и все меньше оставляла времени на определение судьбы Ника. Виталий – и дня не проходило, чтобы я не думала о нем. Однажды чуть было не окликнула его, да опомнилась. То, что Нику предстояло узнать, могло ожесточить его нежное сердце,
к тому же смерть Андрея явилась для него большим ударом. Душа Ника не была раскрыта так, как мне хотелось, я не была уверенна, что он примет неизбежное. Мне нельзя было торопиться, мне нельзя было медлить.
Но не только Ник остановил, я испугалась встречи с Виталием. Само его присутствие не позволило бы мне все сказать, даже если… он бы не дал сказать всего, а если… нет-нет, я слишком хорошо его знала, мне на двоих сил бы не хватило.
Однажды, устав от диких болей, от неразрешимых вопросов, я вошла к себе, взгляд остановился на столе, я даже не помнила, как он вернулся на свое место. Я села за него машинально, так же машинально рука выдвинула ящик. Я ли про него забыла, или он спрятался от меня. В нем лежали авторучки, карандаши, заметки к неосуществившимся опусам, и даже бумага. Горько улыбаясь, я взяла один лист, авторучку, первые слова легли сами: "Пятнадцать лет не касалась чистого листа. Блаженно и страшно..."
Как странно, у памяти свои сроки. Именно столько лет я не чувствовала себя собой, я забыла, что когда-то жила. С тех пор я каждый день садилась за рабочий стол, уводимая не то какой-то неосознанной мыслью, не то последним глотком свободы. Никогда не думала, что я свою жизнь положу в основу моей последней повести.
————
Как бы не называлось то, что я писала: откровением, записками, я уже знала – это предрешало единую судьбу сына и отца, посему спешила, ибо не только болезнь, но и воспоминания уносили силы. Часто просыпалась от недовольного бурчания Ника, не замечая, что засыпала прямо над столом.
— Все пишешь, пишешь, тебе отдыхать надо! Давай, ложись. — Ник чуть не плакал, помогая мне переместиться на кровать. — Ты же
знаешь, тебе нельзя утомляться.
— Не ворчи маленький дед, — улыбалась я.
— Пишешь-то чего?
— Покаяние души, — задумчиво протянула я. — Коленька! — я притянула его к себе. — Сынок! Поймешь ли ты меня когда-нибудь? — с затаенным страхом и тоской проговорила я.
— Мам!
Я уже видела этот настороженно испуганный взгляд, и совсем недетский.
— Ты, наверное, к Пете собирался?
— Я все сделал, если я тебе не нужен...
— Нужен! Ты мне всегда нужен!
— Мамочка! — Ник обхватил меня своими тонкими, но уже сильными руками. — Ты мне тоже очень - очень нужна. и ты не умрешь, правда, никогда, никогда!
— Правда... Иди, тебя Петя ждет.
— Забыл, забыл! — вдруг воскликнул Ник и куда-то убежал, и скоро вернулся. — Вот, я это нашел в сарае, в папиной комнате, это какие-то его бумаги.
Он подал мне небольшой пакет, тщательно завернутый в газетный лист и наглухо заклеенный.
— Ну, я побежал?
— Да-да, — рассеянно ответила я, не отрывая глаз от пакета.
Тяжесть дыхания заставила меня сесть. Тело совершенно не подчинялось. Руки не слушались, дрожали. Я никак не могла раскрыть пакета, он выскальзывал из рук. Тогда я схватила ножницы, нервно начала разрезать газетную обертку. Пакет неожиданно выпал, на пол посыпались письма, телеграммы, словно камни, рухнули у ног. Сердце обмерло. Очень долго не решалась нагнуться, собрать, опасаясь, что оборвутся руки...
Как, каким образом Андрею удавалось опережать мое ожидание, когда каждая жилка вздрагивала от малейшего шороха. Когда, казалось, я слышала, как пожухлый лист падал в почтовый ящик.
Почему он отдал одну из этих телеграмм, если остальное прятал? Впрочем, Андрей не был загадочной личностью, он был огромным валуном, случайно сошедшего с места.
————
Сквозь густую завесу слез, сквозь уходящую пелену памяти, я читала письма и телеграммы, слыша тот единственный голос, на отчаянный зов которого уже невозможно было отозваться. Но если бы одно письмо, хотя бы одно, я успела вырвать из рук судьбы даже за час до того, как узнала, что обречена, я бы через все расстояния прокричала: "ДА!"