Вольноотпущенник, прости. Часть Шестая. Глава 3

Глава третья.
Очередной звонок в дверь пробудил меня. Это Морозов, обрадовался я. Но в дверях стоял высокий человек лет пятидесяти. Редкая проседь светлых волос как-то особенно подчеркивала благородство его тонких черт. В нем было что-то знакомое.
— Что вам надо? – холодно спросил я.
— Вы меня не узнаете? Я вам передал рукопись…
— До - о – ктор! – протянул я, цепенея.
Я бы и хотел забыть этого человека, теперь я понимал, почему он насторожил и напугал меня при первой встречи, и все же я никак не ожидал, что он будет одним из главных лиц в судьбе Антонины.
— Как вы меня нашли? – Мне очень хотелось спросить «зачем», но я не решился.
— В наше время это несложно, к тому же ваше издательство довольно популярно, а сегодня у вас такой день, вы вероятно торопитесь…
Как мне хотелось спровадить его, не один человек не вызывал во мне такого нервного волнения, как он. Тем не менее я неохотно его пригласил.
— Нет, я никуда не тороплюсь, проходите, садитесь.
Я провел доктора на кухню, пододвинул ему стул. Я был удивлен. Еще минуту назад, во мне, казалось, все умерло. И вдруг целый шторм чувств захватил меня.
— Егор Дмитриевич, не стесняйтесь, у меня без церемоний. Вот колбаса, огурцы. Выпьем? – Я разлил коньяк по рюмкам. — За помин души той, которую мы оба с вами знали, по крайней мере, вы-то ее знали неплохо.
Присутствие этого человека злило, тревожило, в то же время забавляло меня. Он же был сдержан и старался не обращать внимания на мое нервозное состояние. Мы выпили, закурили. Я все ждал, когда гость заговорит, он же молчал, не без любопытства осматриваясь вокруг.
— И что же вас привело в мой дом на этот раз? – не без развязности спросил я. — Вряд ли в такой день вам захотелось выпить со мной...
— Вы напряжены и крайне возбуждены, – заметил доктор.
— Не к себе ли упечь хотите? – не сдержался я.
— Наверное, вы правы, я должен вызывать в вас некоторое раздражение. Честно говоря, я хотел видеть Колю...
— Интересуетесь его судьбой? Вам не повезло. Ника нет, он здесь не живет.
Может быть, доктор и не ожидал встречи со мной, однако был готов к ней, хотя его невольно теснила моя неприличная возбужденность, которую я не умел скрыть.
— Вижу, вы не очень удивлены. – Я вновь разлил коньяк, не дожидаясь гостя, выпил. — Вы за Николая не волнуйтесь, он не пропадет. Что-что, а свою несгибаемость мать ему передала. Что же касается семейных тайн, если мне в них не разобраться, где уж ему... Простите... – опомнился я. Это было глупо, но я ничего не мог поделать с вспыхнувшей ревностью не столько к Антонине, сколько к Нику. — Вот, вот, – я положил на стол книгу. — Это, может быть, лучшее, что я сделал за всю жизнь. Суперобложку выполнял мой художник, он сразу ухватил то, что я хотел. Вот смотрите, стол со свечой – это просто общее место, главное, сумрак, тени, и в них намек на женский силуэт. Там вся тайна. Это очень дорогое издание, впрочем, я готов на этом разориться.
— Да, вы в эту книгу вложили всего себя. И как мне кажется, написали очень хорошее предисловие. Знаете, я немного знаком с творчеством Антонины Ивановны, очень был рад прочесть то, что никогда не читал. Меня в ее творчестве поражает жизнеутверждаемость и жизнелюбие. Мне понравился один рассказ, об отшельнике, помните? Как герой раздражал всех своей смятенностью, тем, что нигде не находил себе места, в сущности, был потерянный человек. И вдруг такое яркое, глубокое, высокое преображение. Оказывается в этом мятежном человеке жил дух святого. Найти себя и свое в этой жизни очень трудно.
— Для такой литературы нужна хорошая реклама. Поэтому я и затеял всю эту шумиху, которую, конечно, она бы не одобрила. По-моему, она сама до конца не осознавала, кто она на самом деле. В ней жизнь и душа шли порознь. В этом, вероятно, ее трагедия.
— "Прометей, несущий огонь со скалы! ", по-моему, вы точно подметили.
Наш разговор вдруг обрел ровный, казалось бы, взаимопонимающий тон. Но мне сейчас меньше всего хотелось говорить о творчестве Антонины. Этот человек не давал мне покоя, возбуждал мое любопытство, он мучил меня. Я слишком хорошо прочел записи и был потрясен тем, с каким доверием отзывалась на него Антонина, оно было где-то за гранью дружбы и любви.
— Егор Дмитриевич! – в нетерпении воскликнул я. — Вы, пожалуй, были единственным человеком, который имел над ней власть, почему же вы...
Доктор осек меня прямым, спокойным взглядом, но волнение прорвалось. Он сам налил себе и выпил, медленно закурил.
— Я, может быть, знал ее душу, но не ее саму, – тихо заговорил он. — Без нее у меня ничего не было бы: ни клиники, ни семьи, которую я очень люблю. Она открыла мне меня. Я всегда хотел ее спасти от Андрея, а нужно было, вероятно, спасать от нее самой. Она никогда и ни в чем не изменяла себе. Стена, о которую разбился не только Андрей... – Я невольно вздрогнул. — Нет, Виталий Сергеевич, если кто и имел над ней власть, так это не я, а Коля, ваш сын. Ради него она пожертвовала...
— Более дикой жертвы и представить невозможно! – вспыхнул я.
— Потому что вам незнакомо даже понятие жертвы! – внезапно повысил голос доктор.  — Вы считаете себя обманутым, вы болеете тем, что ее нет, вы мучаете себя запоздалой любовью. Вы не простили ей Андрея, молчания, всей ее жизни. Вам простительно юношеское непонимание чувств. Вас все пугало: разница в возрасте, ваши мечты, амбиции, вам казалось рядом с ней, звезд вы не достигните. Как это ни жестоко, но это простительно. Но потом Вы уже были зрелым человеком, и вновь страх заслонил вам реальность. Вы ничего не сделали, вы отдались жизни, жизни то и не видя. Вы сейчас очень страдаете от собственной беспомощности и вновь не желаете быть
счастливым. Она разрешила так судьбу сына не потому, что не было выхода, а потому что ей не просто хотелось вернуть вам сына, а вас самому себе…
— Вы правы, черт вас возьми! – сдался я, сраженный откровенным выпадом доктора. — И все же, вы могли бы...
— Нет, Виталий Сергеевич, не мог бы! Андрей не был так глуп и груб, как казался. О, если бы она немного ответила на его чувства, он бы пылинки не дал на нее упасть. Он, понимая всю невозможность, мог отнять у нее то, что было всем смыслом ее жизни – сына. И как не парадоксально, он ей вернул сына. Материнская трагедия ее обошла, при всей ее ненависти к нему, она его жалела и оставалась ему благодарной...
— Вы будто оправдываете ее и его? – поразился я.
— Нет, просто моя работа понять человека, каким бы он ни был.
— А я не хочу понимать! Унижаться ради чего бы то, кого бы то ни было, не уважать себя, потерять себя! Андрея она жалела, а за меня все решала сама…
— Эко куда хватили! Вы еще не отец… Дающий огонь не может отбирать его назад. Она любила вас не для себя, а для вас.
— Ну да, никто, по-вашему, не виноват, а мне вы отводите роль глупца и слепца, а то и чего хлеще, так?
Я непроизвольно входил в нездоровый раж, каждое слово доктора меня било, словно хлыстом по лицу.
— Нет, вы просто боялись любить, такие женщины требуют невозможной высоты с разряженным воздухом.
Не знаю, что меня бесило больше, необъяснимое понимание доктора меня, или его бьющееся проникновение к Антонине, его голос падал, когда он говорил о ней. И я не выдержал.
— Скажите, а ведь вы любили ее? – Я жадно въедался глазами в доктора. — И я лично вам мешал, сознайтесь?
— Виталий Сергеевич, позвольте мне свое оставить при себе. Мы по-разному относились к этой женщине, но любила она вас. Если вы не сумели дать своей любви ей, дайте сыну, ее и вашему сыну! Не мучайтесь прошлым, дайте себе дышать, и живите если не своим, то будущим Коли. Возможно, все было ради этого.
Хотел я или нет, а этот человек вызывал во мне уважение. Его прямота и жесткость была вызвана обидой за ту, которую он, может быть, не столько любил, сколько боготворил. Внезапно уловив на его лице странную тень, я вдруг догадался, чем была для него эта женщина – болью его жизни. И если мне все время хотелось спросить, почему не раньше, теперь он пришел, и, вероятно, не ко мне, действительно к Нику, я уже спрашивать не хотел. Доктор, не спрашивая о нашем с Ником, своим жестоким, но неравнодушным откровением, своей болью, которую умело скрывал, подавил меня.
— Я Коле не нужен, – невольно признался я.
Доктор вскинул на меня острый осуждающий взгляд.
— Не думаю, если он в ком и нуждается, так это в вас, больше, я уверен, он любит вас. Только не он должен сделать шаг, а вы к нему, вернее вы должны, наконец, вернуться к себе. Но простите, я, кажется, позволил себе лишнее. Мне пора, если возможно, я бы все -таки хотел бы его видеть…
— Да-да, приходите, – совершенно потерялся я, поднимаясь за доктором. — И вы меня извините.
—Я еще долго смотрел, как доктор спускается по лестнице.
————
Я открыл дверцу машины и замер, увидев во дворе Асю. Она была, как всегда, обворожительна. Ей очень шла белая шубка, на воротнике которой веером лежали черные волосы. Солнце играло на них. Это уже была зрелая женщина, с вдумчивым взглядом, с застывшей печалью на капризных губах. Ася не отказалась, когда я предложил довезти ее до дома.
Некоторое время мы молчали. Ася заговорила первой.
— Виталик, не присылай мне денег, я работаю в одном кафе, мне хватает.
— Работаешь? – удивился я.
— Разве Морозов тебе не говорил?
— Он до сих пор тебя опекает?
— Ты очень плохо выглядишь, бледный, обросший...
— Посиди минутку, я сейчас.
Затормозив у цветочного ларька, я вышел из машины, купил два букета роз и вернулся. Белые розы я подал Асе, а красные бросил на заднее сиденье.
— Это мне? – удивилась Ася. — Раньше ты никогда не дарил цветы, – чуть слышно проронила она, пряча лицо в розах.  — Ты на презентацию?
— Как ты? – спросил я, игнорируя ее вопрос.
— Нормально. Работаю. У меня много новых друзей, скучать не дают, твой Морозов не забывает. Ник вернулся?
— Морозов в своем репертуаре.
— Что с тобой? Ты даже злишься как-то натянуто.
— Совсем забыл, – я достал из кармана пригласительный. — Вот, тебе, наверное, будет интересно. – Ася улыбнулась, показала свой пригласительный. — Опоздал, как всегда. А с этим? – Я дал ей книгу.
— Какое странное название "Последняя повесть". Вообще все странно, – задумчиво произнесла она, внимательно разглядывая книгу. — Я приехала.
Я затормозил. Ася толкнула дверцу, обернулась.
 — Ты бы хоть иногда звонил?
 — Ладно, – отрешенно ответил я.
Ася вылезла, помахала мне букетом, вскоре исчезла в подъезде. Я посмотрел на свои бывшие окна, на балкон. Еще одна тень прошлого скользнула, как солнечный луч по крыше, быстро и неуловимо.