Тот, кто всегда с тобой

(часть 1)

     Всякий раз открывая своими ключами двери этой маленькой квартирки она испытывала эйфорию. Маленькая квартира-студия с огромными окнами в пол, откуда открывался чудесный вид на реку. В ней было столько света, ночи, свободы. В квартире окнами на широкую реку было много любви, звезд, взаимной тишины, нежности.
     Время от времени она приезжала сюда одна. Садилась на подоконник и встречала закат. Смотрела как меркнет город на той стороне реки. Далеко-далеко от земли, от проблем и суеты. Она уезжала в командировки, путешествия, в гости в эту квартиру, где поселилась ее свобода.
     Они редко виделись. Но это был их Дом. Без паролей, явок, номеров, звонков в дверь и стука среди ночи. Без споров, ссор, криков. Без общей жизни, несколько часов счастья, когда можно было принадлежать и обладать. Идеальный маленький мир, где можно было коснуться счастья кончиками пальцев, измерить часами, взвесить на ладони, спрятать в улыбку и унести с собой. 
     Она всегда приходила сюда счастливой. Да, ей случалось грустить, лежа у окна на полу и глядя в иссиня-черное небо. Лежать, вспоминая и придумывая каким может быть счастье и как все могло быть иначе. Из легкости небытия, ее выдергивал обычно телефонный звонок, удостоверяющийся в том, что с ней все в порядке, что она одна и там где ей положено быть. Она любила эти звонки, они заставляли ее улыбаться, говорить полуправду. И в общем-то она полу-жила и была полу-жива. Перескакивая из реальности в реальность, она пыталась найти тот тонкий канат, по которому нужно было дойти от пункта А к пункту Б. постоянно балансировала, старалась не ошибиться в подборе слов, средств, жестов.
     Но она все же была счастливой.
     Эта игра в общий Дом завораживала своей простотой и детскостью. У них как будто бы ничего не было, им вечно не хватало денег, и они выручали друг друга; он что-то все время рассказывал и почти ни о чем из той ее жизни не спрашивал. Ей может и хотелось что-то ему рассказать, но она понимала как мало знает об этом мире вообще и потому внимательно слушала, запоминая его слова, рассказы, людей, о которых он говорил, случайные факты, шутки.
     Ей нравилось слушать его красивый спокойный голос. Нравилось его обнимать, чувствуя себя физически защищенной, нравилось смотреть в глаза, совершенно не смущаясь открытости своего взгляда. Это была почти животная тяга, инстинктивная и сильная, к еще более сильному человеку, рядом с которым не страшно было падать и чувствовать себя слабой.
     Доверие? Оно пришло вместе с ним с первой их встречи, пришло и осталось. И с тех самых пор что бы ни случалось и что бы она ни думала , она говорила все так как есть и, ей хотелось думать, она это чувствовала – ей не нужно притворяться. Ее и так поймут. Даже без слов. Даже если она не сможет выразить свои мысли красиво и емко, ее поймет именно этот человек, которому совершенно неважно, какой она может быть при ком-то в каких-то иных обстоятельствах. Перед ним она была словно обнаженная, словно он одним своим появлением снимал с нее все притворство, приличие, неискренность, снимал ее напряжение, скованность. И вот она перед ним такая, какой могла быть всегда, если бы не обстоятельства, не окружение, не страх быть собой. И он не пытался разыграть перед ней спектакль, словно чувствуя, что перед ней не нужно производить впечатление. Все что ей было нужно – честность во всем: от жеста до слова. 
    Кто же из них придумал этот дом?
    Они редко виделись. Первая встреча была случайной. Это был какой-то очередной семинар, на который отправили всех исключительно «добровольно». Она приехала раньше времени, села как можно дальше от выступающих и то и дело смотрела на часы. Минут через двадцать после начала мероприятия, которое грозило растянуться до позднего вечера, дверь справа распахнулась и в огромный конференц-зал вошел мужчина, улыбнувшийся сидящим близко к входу-выходу, и стал стремительно пробираться куда-нибудь подальше от всех. В зале практически не было свободных мест, она еще вспомнила как подумала в самом начале заседания: «Какой аншлаг, надо же!». И вот из десятка сводных кресел, разбросанных по залу, он выбирает именно то, справа от нее. Садится, улыбается, спрашивает: «Я что-то пропустил?», смотрит на нее, а она никак не может найтись что ему ответить и улыбается в ответ. Они шепотом обсуждали выступающих, болтали на отвлеченные темы, а потом она поймала себя на мысли, что хочет, чтобы время остановилось. И вдруг он говорит: «Время так летит. А это все потому, что в хорошей компании оно летит незаметно», и смотрит внимательно и серьезно. Она тогда в очередной раз потерялась, и вот он уже поднимается с места и говорит тихо: «Все, я больше не могу, я убежал. Пока!». Они не обменялись номерами, даже, кажется, не познакомились. Или нет? Нет, определенно познакомились, он не мог не познакомиться. Она просидела до окончания семинара и вернулась домой около семи часов вечера.
     Та встреча не давала ей покоя. Разве общаясь с другими людьми она также терялась или также взволнованно думала о ком-то и хотела увидеться вновь? Нет. Время отсчитывало недели. Она поняла, что бесполезно надеяться и в тот самый день, как это часто бывает, ее вновь отправили на какую-то конференцию. Меньше всего ей хотелось куда-то ехать, быть где-то допоздна и возвращаться издалека домой. Она вошла не торопясь в просторный холл и еще издали увидела его. Увидела и предпочла бы раствориться и исчезнуть. Ей казалось, что хуже чем в этот день она не выглядела и что все было не так. Правда ее попытка раствориться в толпе – не увенчалась успехом. Уже через минуту он оказался около нее, о чем-то расспрашивал. А она совершенно невпопад, теряясь, отвечала, кивала, мычала. Было так неловко и стыдно. Вновь сидели вместе, вновь он развлекал ее разговорами, а во время перерыва предложил, словно школьник: «Давай сбежим?». И, что стало для нее полной неожиданностью, она согласилась и они ушли с середины мероприятия, не дожидаясь подведения итогов, получения позитивного опыта, просто бросив все. Весна окрашивала город зеленью, легкий ветер трепал волосы, играл тканями, а они сидели на скамейке в парке, ели мороженое и она рассказывала о своей кампании. Около пяти часов вечера он предложил проводить ее домой, но она отказалась, сказав, что это не совсем удобно – ведь она замужем, да и живет далеко. «Тогда до остановки?», она рассмеялась. Поднимаясь по лестнице, она оступилась и он успел подхватить ее под руку. От этого стало горячо, сердце забилось, будто сошло с ума. Там же на ступеньках, он вдруг достал из кармана какой-то листочек, попросил у нее ручку и, записав свой номер телефона, сказал: «На всякий случай».
      Она не стала ему звонить ни в первый день, ни во второй. Потом прислала ему сообщение, просто, чтобы он знал как ее найти, вернее это была отговорка, ей просто хотелось дать о себе знать. А он взял и перезвонил. И они встретились где-то посреди города и снова сидели и говорили. 
      Это было странное общение. Они смеялись друг над другом, жаловались на рабочие сложности, обсуждали начальство, говорили о музыке, недавно прочитанных книгах и новостях. Всякий раз при встрече у нее колотилось сердце и замирало где-то в пятках. Он опасался сделать и сказать именно с ней что-то не то и не так, понимая что ему отчего-то нужны эти встречи, словно глоток свежего воздуха, посреди задымленного города. Отчего же странное? Оттого лишь, что с первых встреч между ними установилась какая-то совершенно непонятная близость, не предусматривавшая ложь, скрытность. Они оба готовы были лгать всем вокруг о том, что происходит в их жизни, когда они пересекались, лишь бы никто не посмел потревожить и разбить неловким движением их маленький дивный светлый мир. Этот мир был лишен даже открытого сексуального влечения поначалу, он просто был для того чтобы им было хорошо. Будто каким-то чудом появившийся билет в детство, чтобы встретить там именно того человека, которого оставил там, и стать тем, кем был когда-то. Не пытаясь понравиться друг другу они просто собирали счастливые моменты. Она не думала совершенно уже о том, чтобы выглядеть хоть сколько-нибудь привлекательно, просто была собой, и к его удивлению, она прекрасно вписалась в его восприятие мира. Так, словно она всегда была в его жизни, как давний друг, как сестра, и как что-то неуловимое чего ему очень не хватало.
      Как-то раз при встрече он сказал: «А представляешь, если бы было место, о котором никто не знает и не узнает кроме нас двоих, место не связанное с нашей жизнью». И она нашла эту квартиру с видом на счастье, на щемящую тоску расставания и трепет ожидания, когда ожидание словно иголки ежа кололи пальцы, когда сердце падало из груди в желудок, ниже, ниже и ниже, оказывалось вдруг в коленях, шумело в ушах и наконец щелчок замка.
      Его удивляла ее способность принимать решения самостоятельно, словно она порой думала как мужчина, и прекрасно улавливала мужскую модель поведения. Она удивляла его всем, начиная детской искренностью и нерешительностью, и заканчивая взрывным темпераментом, сочетавшимся так часто с истинно мужской твердостью в поступках. Иногда он собирался спросить ее о том, знает ли ее муж о том, где она пропадает и почему она так поступает, но вовремя сдерживался, подсознательно чувствуя, что задай он этот вопрос – она отрезвеет и хлопнет дверью и больше никогда-никогда. Этого «никогда» он побаивался, поскольку она привнесла в его жизнь совершенно другой уровень отношений, другие разговоры, взгляды, смыслы.
       Когда они приехали в этот дом впервые, она боялась ему здесь не понравится. Она вообще боялась. Боялась не вовремя раздававшегося звонка, боялась оступиться в разговоре, сделать что-то не так, сказать глупость. Боялась, что больше он в этот дом не вернется. Боялась его первого прикосновения, когда он станет больше чем просто мужчиной, с которым ей нравилось говорить, которого нравилось слушать. И вновь боялась сделать что-то не так. Но больше страха, трепета охватывавшего ее, ей хотелось его прикосновений, хотелось быть с ним. Ей вдруг с первой встречи стало казаться, что это именно тот мужчина, которого она должна была ждать. Именно ее мужчина, в котором сошлось многое: ум, внешность, качества, жесты, поведение, шутки. В нем все было так, как она когда-то хотела, как ей казалось то, что было недостижимо и невозможно. И теперь этот мужчина появился, стал осязаем, стал близок и стал крайне необходим. До него словно и жилось вполсилы. Смущало только то, что ей казалось, она не то. Не то , что ему нужно. И снова начинала бояться. Но даже этот страх не мог заставить ее закрыться от него. Напротив, она все сильнее открывалась, и даже не сознавала до конца, насколько это отличает ее от других, знакомых ему. И еще ей было нестерпимо страшно потерять все, к чему она так долго шла, потерять из-за случайной встречи с человеком, который не должен был появиться в ее жизни.
      Всякий раз когда они встречались, внутри нее все переливалось словно радуга над рекой; внутри было так ярко и тепло, будто там раньше чернели угольки, а он был ветром, который раздувал их и менял оттенки от черного до раскаленно алого.
      Иногда она оставалась на месте и просто поворачивала голову в его сторону, ровно на три четверти, как на старинных фотографиях, взглядом обнимая его, тревожно или мягко улыбаясь; реже, она вскакивала с места и бежала к нему, почти сбивая с ног. Реже, но бежать к нему хотелось всякий раз. Обнимала его так крепко, будто боялась что он растает и ей ничего не останется и окажется что все приснилось. Иногда ее захлестывала волна ужаса от того, что все настолько нереально, словно не с ней. 
      Да, оставаясь одна в этой квартире (обычно он уезжал немного раньше) или приезжала сюда нарочно, чтобы помечтать, она с горечью думала, что все эти тайны и двойная жизнь не смогут продолжаться вечно. Рано или поздно все либо узнается всем миром и тогда ее ничто не спасет, или же им надоест их игра в дом. Рано или поздно ей придется сделать выбор. Ей придется решить, где она останется, чтобы никого не обманывать более. И еще, она боялась, что ему наскучит этот дом, их иллюзия счастья. Разве тайное счастье – может быть подлинным счастьем? Впрочем, отчего же нет? Их недолгие встречи как раз и состояли из счастья, они словно аскорбиновая кислота, хоть и были сладкими на вкус, но в итоге горчили, а без этой горечи они были бы бесполезны. Но после этих встреч ее ждали ее дом, ее муж, ее жизнь. И вряд ли кто-то поверил бы даже на секунду, что первое время, встречаясь здесь, они даже не приближались и не прикасались друг к другу. Сидели на расстоянии метра и что-то обсуждали, пили обжигающий чай, смотрели в окно или просто дрались подушками, как в детстве, а потом, устав от хохота, валялись кто где и счастливо улыбались. Чушь? Но эта чушь была их истиной и им в ней было лучше чем всем тем, кто бы в нее не поверил. 
      В их доме совсем не было правил – хоть на руках ходи и на голове стой,  кроме одного: никто, кроме них, не должен бывать здесь. Ни при каких обстоятельствах не приводить сюда никого. Друзья или случайные знакомые – никто не должен знать о том, в какой точке города находится их квартира. Наверное ее родители, назвали бы это место домом свиданий. Может быть они были бы правы. Но беда в том, что именно в этой точке на карте мира ей было лучше всего. Там ей было тепло, легко, и больно было покидать эту систему координат, переходя в привычный мир, где все было правильно, все «как надо» и при этом все не так.
      Никаких следов, никаких ниточек, никаких связей. И осторожность нужна была вовсе не потому, что кто-то из них опасался, что все выяснится. Нет. Просто это был их маленький мир, который нельзя было тревожить. Место, где две совершенно разные жизни на несколько часов сталкивались, чтобы понять и полюбить, а потом вновь вернуться к привычному кругу событий и связей. А чужие люди в маленьком городе обязательно бы все испортили.
Они не говорили о любви, о дружбе. Они просто встречались в энной квартире, на энном этаже энного дома. А уходя, закрывали за собой «детский городок», возвращаясь к взрослой жизни, серьезности, обязанностям. Это был их городок в табарке, где все само кружилось, само играло, само происходило, и где ничего не стоило трогать и обсуждать, чтобы узнать как все устроено. Здесь просто было хорошо и просто играла музыка. Она бы с легкостью назвала цвет этой их жизни: «оранжевый, апельсиновый цвет, прозрачный на солнце».
      В их Доме не было ничего лишнего: вазочек, статуэток, тряпок, журналов, цветов. Была просторная низкая кровать, на которой были разбросаны три или четыре подушки, пара из них постоянно терялась и находилась в самых неожиданных местах. На большом окне, слева, висела крепко стянутая внизу оранжево-красная штора, пропускавшая солнечный свет и потому нужная в основном только для украшения интерьера, но не для создания интимности атмосферы. На противоположной от кровати стене – были прибиты две полки из темного дерева, на одной из них лежала его любимая книга, там же он оставлял свои часы, сигареты и зажигалку. Нижняя полка пустовала, иногда там лежало ее обручальное кольцо, и ключи. Обручальное кольцо она снимала, переступая порог этой квартиры. Ей казалось, что хотя бы в этом она права. Без кольца на правой руке она хотя бы визуально не ощущала себя предательницей. Снимая кольцо, она словно переодевалась, снимая с себя свою прошлую жизнь.
      Вещи они всегда бросали на пол: одежду, сумки, бумаги, книги, диски. Диски были отдельно статьей, они возвышались башенкой у окна справа, рядом с проигрывателем. Они всегда оказывались под рукой. Разная музыка, разные направления. Старая, новая, инструментальная, рок, зарубежная … Чего там только не было! Они приносили эту музыку с собой из своих миров и оставляли в их общем маленьком мире. Пожалуй, музыка и опыт – были тем единственным, чему они позволили войти в их дом.
       Здесь не было стола и потому если они и ели, то сидя на полу. Она часто сидела по-турецки, скрестив ноги, пыталась что-то рассказать, старалась есть аккуратно, но обязательно что-нибудь роняла и чувствовала себя неуклюжей. Он никогда никуда не торопился, улыбался, глядя на нее. Бывало она задумывалась и молча смотрела в даль за окном. Смотрела в небо. Солнце закатное ли, рассветное ли, бросало неровные лучи на ее лицо и тогда ей мечталось, а он незаметно любовался ею. Она не считала себя красивой, и может именно это и придавало ей очарование. Ее трогательная неуверенность во всем, кроме того, что он ей нужен, рождала в нем заботу, на которую, как ему казалось раньше, он не был способен.
       Она не приносила в этот дом комнатных цветов, фотографий, рамочек, альбомов. Им это было не нужно. У них не было ни одной общей фотографии; их фотографии некому было бы смотреть и некому было показать, да и незачем. Они знали одно, не говоря об этом вслух: они на какое-то время есть друг у друга, а «потом» у них нет и не будет, да может оно и ни к чему. Иногда ей становилось тоскливо от этой мысли. Она понимала еще одну вещь – у нее ничего не останется после него, кроме воспоминаний, которые со временем украдет ее память. Ведь эти встречи нельзя было поверить даже дневнику: случайный шелест страниц других любимых рук все бы разрушил, сначала породив вопросы, сомнения, затем оправдания, ревность, обиды и , наконец, расставание. Она гнала прочь эти мысли, стараясь жить тем, что происходило с ней в данный момент ее жизни, запоминая каждое минуту, каждую фразу.
      Она узнавала его запах в толпе; бесшумно поднимаясь по лестнице, улыбалась, уверенная: он уже ждет ее.  Иногда на остановке ощущения обманывали и она уловив легкий запах его парфюма, смотрела по сторонам, пытаясь отыскать его взглядом. Радость, которой наполнялись ее глаза, постепенно меркла, ведь она его так и не находила. Они жили не пересекаясь: в одном городе, но словно в разных временных измерениях. И действительно, иногда возникало странное чувство, как недомогание: не бред ли все, что с ними происходило. Не сон ли это Маркеса? Не ищет ли она глаза голубой собаки повсюду?
       Прогуливаясь, расшвыривая ботинками желтую пряную от дождей  листву она думала. Она очень много думала о нем. Хмурилась, обнимала себя руками, думала, что, похоже, совершенно ничего о нем не знает. Затем начинала ворошить в памяти их разговоры, осознавая, что знает о нем гораздо больше, чем могла бы. Быть может это пустяки, но она знала, как он умеет улыбаться и что скрывает его улыбка; какой у него голос, когда он сердится или когда он ласков; как умеет внимательно и долго смотреть, ничего не говоря; знала, какие у него руки и что он умеет делать этими руками; знала все, что скрывала одежда. И помимо физического, она знала о его друзьях, о его семье, знала как он относится к тем или иным событиям и что бы он сказал о каком-то человеке. Не знала лишь, кто она для него. Она не ревновала его к настоящей жизни, потому что знала – у нее нет на это никакого права. Так уж повелось, что про себя она считала, происходящее между ними чем-то сверхъестественным и ненастоящим. Поэтому жизнь вне квартиры называлась условно «настоящей», а здесь… У «здесь» – не было названия, «здесь» не существовало и о «здесь» никто и ничего не знал. Ее мучило,  несомненно, что он где-то и с кем-то, но она прекрасно понимала, что и сама она несвободна и нет смысла ему цепляться за это их призрачное счастье нескольких часов в месяц. Он должен быть счастлив и счастлив явно не с ней. Еще ее смущала мысль, что она занимает чье-то место. И при этом может одним щелчком разрушить свою жизнь, свою семью.
       Оба они проживали свои жизни отдельно, не обижая друг друга подробностями реальности. Хотя может этой реальности и не было. И реально было лишь то, что было между ними. Она ему не рассказывала о своей жизни, чтобы, как ей казалось, не огорчать его, а он.. может ему вообще было безразлично, что происходит с ней там, за пределами комнаты. Эти мысли иногда смущали ее, но она не позволяла им задерживаться подолгу в своей голове. Она просто ждала встречи с ним. Просто радовалась ему, словно встреча с ним была долгожданным днем рождения. Так, будто тебе восемь лет и завтра тебе подарят именно то, о чем ты мечтал. Завтра тебе подарят праздник. Она знала это ощущение праздника. Оно было томительным, нежным. Как первая близость с любимым человеком, когда ты знаешь, что все позволено, это пугает и одновременно заставляет замирать от счастья. Всякий раз когда он приезжал она думала предложить ему разорвать этот круг и стать наконец абсолютно счастливыми. И все же, так и не решалась. Возможно, это и есть счастье, которое складывается из минут, из разговоров шепотом, ласковых прикосновений. Они говорили по душам, но не говорили о чувствах: их нежности хватало чтобы перекрыть все бестолковые речи с лихвой. Как-то раз, когда она лежала на кровати, размышляя вслух о том как можно быть свободным, будучи связанным со всех сторон, он наклонился к ней, откинул пряди волос с ее лица, и долго-долго смотрел в ее глаза. А потом улыбнулся и сказал шепотом: «Такие зеленые». Он был просто мужчиной, которому хотелось доверять, которого хотелось любить, и которому хотелось отдаваться полностью, каждым сантиметром души и тела. И при всем том, что они мало что знали о том, что было с каждым из них вчера, сегодня, в прошлом месяце, они знали друг о друге больше, чем многие прожившие под одной крышей годы. Они чувствовали друг друга, понимая все, иногда, без лишних слов.
       Поначалу он думал, что она открытая и простая. Ему показалось, что он все про нее понял и просто отправился дальше. Это случилось после очередной встречи где-то в городском парке. Она молчала, теребя, как он понял позже, нервно прядь волос. Улыбалась и не знала что ему ответить на казалось бы простые вопросы. Ему показалось, что она пытается ему понравиться и это ему совершенно не понравилось. «Ничего нового. Ну давай, посмотрим, как ты будешь меня очаровывать». А она стала замыкаться все больше в тот раз и в итоге, неожиданно попрощалась и села в первую попавшуюся маршрутку, как-то грустно улыбнувшись. С той встречи она перестала отвечать на его звонки и сообщения. Просто замолчала как будто ее  и не было. Она мучилась, отклоняя его вызовы, удаляя непрочитанными сообщения. А он был возмущен таким детским способом решения вопросов. Попробовал проигнорировать ее исчезновение, но как-то утром, ему захотелось с ней поговорить еще раз. Просто попробовать поговорить. Обладая хорошей памятью и будучи заинтересованным, он без труда нашел место ее работы, узнал график работы через знакомых и дождался ее как-то вечером. Сказать что она удивилась – ничего не сказать. Он успел заметить то, что она так умело скрыла через минуту, придав своему лицу серьезность: радость. Радость, которая осталась в ее глазах. Радость, удивившая его.
       Он стоял, прислонившись к ограде старого дома, серьезный, немного напряженный. Когда она выходила из здания, он как раз прикуривал сигарету, и в сумерках он всем своим видом походил на какого-то очаровательного героя детективов Чейза. Она улыбнулась этой мысли и подошла к нему, поскольку сделать вид, что не узнала человека – было бы уже крайне неприличным. Позвонила домой, сказав, что задерживается в связи с неотложным делом – и в принципе ее ложь была не так далека от истины. Они забрели в какое-то недорогое кафе, возле старого пруда и сели за столик. Заказали себе по чашке кофе и минут пять провели в полном молчании. Она уже не могла скрыть своей улыбки, упорно рассматривая свою чашку. Он не выдержал первым и спросил: «Хорошо, в молчанку ты умеешь играть. Какие игры еще знаешь?». Именно после этой фразы, молчание и оцепенение спало и они заговорили. Он спрашивал почему она так поспешно сбежала, а она отчего-то начала отвечать напрямую на его вопросы, говорила, как есть, что чувствовала, что думала. После того разговора их общение стало другим. Оно стало честным. Оно стало чистым. Они говорили друг другу правду, и в этом была сила их связи.   
     Однажды, сидя на крыше многоэтажки, выпивая с ним ром, она проговорилась, что близкого по духу человека не было и вдруг она его нашла. Он промолчал, посмотрел на нее, повернув голову вполоборота, и улыбнулся. Она напоминала ему сестру, которую хотелось защищать, которую хотелось слушать и которой у него, к сожалению, не было.
      Открывая день за днем скрытое в ней, он чувствовал, что дело вовсе не в открытости и простоте, в наивности или наигранности, в которых он заподозрил ее в ту странную молчаливую встречу в парке. С течением времени он начал понимать, что она открыта далеко не всем и то, что они знают о ней – это лишь то, что она позволяет о себе знать и думать. А то, о чем знал он – не могло его не радовать: это был его человек. И ему иногда становилось тревожно. «Ни к кому не привязываться. Никто не может никого удержать. Ты в это давно не веришь и нечего изменять своим взглядам». Но она меняла его, ничего не делая: не говоря, не обнимая его, не повисая на нем, не шепча любовных клятв, не удерживая. Она была похожа на него, и была другой, отличаясь от всех с кем он раньше говорил, кого пытался полюбить, с кем просто был. Она была его детством, честностью, искренностью, живым чувством, живым огнем, который можно было только беречь и любить и ни в коем случае не предавать. Не предавать. 
Она не знала интересно ли ему с ней и хорошо ли, но он приезжал и они подолгу сидели у окна, слушая дождь, наблюдая за птицами, провожая солнце, купавшееся в реке. Он все еще приезжал и она незаметно его учила смотреть в небо, любоваться весной, осенью, грозами, рассветами. Ей казалось иногда, что в этой квартире они как в клетке. Хотя и это было спорно: ее жизнь за пределами дома более походила на клетку, нежели то, что происходило с ней здесь. Они не могли гулять по этому городу, держась за руки, не могли целоваться под желтыми кленами, шептать глупости на скамейке и смеяться, наполненные счастьем до края. Они не могли рассказать миру как они счастливы, ведь мир забрал бы их счастье, осудил ее и распял. Мир отобрал бы у нее все. Она не знала останется ли он с ней. Вернее, она хорошо понимала: не останется. Все закончится здесь же, в этой квартире с видом на бесконечность.
      Доверие, доверие, доверие. Невозможно было придумать этот мир без доверия, он распался бы сразу. Так случилось, что они оба доверились друг другу, не посвящая в подробности своего быта и окружения, постепенно открывая то, что мучило, радовало, волновало. Имея сотни знакомых, с десяток хороших друзей, они нашли друг в друге то потерянное давным-давно, чего так недоставало каждому из них. Сложно было облечь в слова, происходившее между ними. Детство, чистота, искренность, счастье, страсть, безумство, таинственность, соблюдение секретности, теплота, вдохновение, прозрение. Иногда у нее возникало ощущение, будто их две разные жизни разорвали когда-то, бросили в разные коробки и вдруг, кто-то переставляя с места на место вещи, обнаружил симметричные части чего-то и попробовал их соединить. И, что самое удивительное, части пролежавшие десятки лет раздельно, жившие каждая своей жизнью, совпали и наконец ожили.
      Они узнавали о жизни друг друга не сразу, постепенно. Без ложного стыда, неискренности, без отчаянного желания показаться лучше чем есть на самом деле, они двигались навстречу друг другу, снимая с себя правила, принципы, напускную независимость, пафос, словно одежду. И в итоге, они оказались здесь, вдвоем, обнаженные, и честные как дети, не стеснявшиеся друг друга в своей искренности.
      Они собирали свой мир, будто складывали вместе мозаику на четыре тысячи деталей. Деталей много, картина вроде бы ясна, но собрать не то что нужно, а важно, чтобы понять, чтобы почувствовать до конца. И работа эта занимала не один день, не неделю и не месяц. Они никуда не торопились. Казалось, в их раздельной жизни дни были похожи один на другой, в одном и том же темпоритме отщелкивался календарь. Казалось, когда они расставались, и жили как раньше, ничего вокруг не изменялось, но менялись они, по-новому глядя на этот мир. Она потихоньку, со страхом, отдавала ему нерастраченную нежность и тепло, опасаясь его этим отпугнуть, а он радовался пути, который они проходили навстречу друг другу. Ему нравилось, ее чувство такта, чувство меры. А ей просто нравилось быть собой.
      Они виделись довольно редко, чтобы не вызывать ни у кого подозрений, да и от «основной» жизни некуда было деться. И не нужно было ее ломать.  Когда они не виделись, она словно Робинзон вычеркивала недели; забываясь, она переставала считать и просто жила. Работала, возвращалась домой, проверяла почту, не находила писем, занималась делами, была счастлива в своем настоящем доме. В такие вечера она думала о том, что он вероятно тоже счастлив, иначе бы нашел ее, иначе прорвал бы все «блокады», нашел время, перестал опасаться навредить ее репутации, перестал опасаться перевернуть ее жизнь. А она ждала именно этого, желая переложить на него ответственность не для того, чтобы обвинить его. Нет, просто чтобы понять, что если она сорвется – он не уйдет в ночь, не растворится в городе.
      Но ничего не происходило, и проходила еще неделя. Она его не винила. По вечерам она отправлялась гулять, смотрела на рождественские витрины, улыбалась бегущим мимо детишкам, влюбленным парам, паркам, скверам, домам, разноцветным огням. Садилась на скамейку, снег обсыпал ее блестящими хлопьями, таял на губах, на ладонях. Она смотрела вперед, словно ждала, сейчас он окликнет ее, она поднимет глаза – и вот он, вот же он перед ней, такой знакомый, такой близкий. Но ничего не происходило. Снег падал неслышно, а она улыбалась под светом рыжего фонаря. Улыбалась, вспоминая его голос, и как он называл ее «маленькой», «глупенькой»… Улыбалась, вспоминая его руки, сильные и при этом необыкновенно ласковые. А потом навспоминавшись вдоволь, она не торопясь шла домой, стараясь не оставлять следов на чистом белом снегу. Возвращалась домой и чувствовала себя счастливой, обнимая своего мужа и понимая, успокоенная его объятиями – что этот  дом – ее. И ничего, за пределами их семьи, не существует и теплее чем здесь, уже нигде не будет. 
      Она была полна такой разной любовью. Ее любовь напоминала сочный яркий спелый мандарин. Возьми дольку пальцами, надави, и брызнет сок, рыжий сладкий сок. Несмотря на морозы, тишину, отсутствие адресата, она чувствовала себя счастливой. Она пересекала этот город, знала многие его улицы. У нее было много воспоминаний, привязанных к отдельным закоулкам домов, памяти. А теперь ничто не запоминалось, кроме квартиры, где ей открывали дверь, и на нее волной накатывало тепло, сбивая с ног, сбивая дыхание, сбивая с привычного ритма сердце. В квартире, где не было ничего лишнего: лишних вопросов, обещаний, клятв, просьб, фраз ни о чем. В квартире, где не было времени, спешки, гордости, звонков, посторонних. И была другая любовь нежная, заботливая, трогательная, долгая.
      Утро иногда бывало соленым на вкус. Она спускала ноги с постели на холодный пол и старалась ни о чем не думать. Не думать – получалось хуже всего. Мысли мешали сконцентрироваться на работе, делах, звонках, разговорах. Все проходило мимо. Это случалось обычно когда они не виделись слишком долго. Ей не хотелось быть похожей на подростка, ищущего внимания, на избалованную и капризную девочку, но она не знала куда себя деть, когда «не-встречи» затягивались на недели, а тишина провисала над городом. В такие моменты казалось, что все действительно сплошной сон, хороший когда-то сон, обернувшийся кошмаром, из которого не выплыть.
      Возвращаясь вечером домой, она иногда замирала, уловив вокруг что-то знакомое. Бывало в толпе людей слышала знакомый звук – щелчок крышки зажигалки и характерное шипение, загоревшегося огня; чувствовала что все происходящее – уже когда-то  с ней было. Но сбросив оцепенение, понимала как нелепо жить фантазиями и ассоциациями и отправлялась дальше.
      Как-то раз по дороге домой, не сдержавшись, она набрала его номер. Набрала в надежде услышать ответ, но слушала долгие гудки. Тире азбуки Морзе. «Тире», ответом которому было глухое молчание. Она позвонила еще раз, но ее вызов был прерван. Больше она звонить не стала.
В конце концов ей надоела игра в кошки-мышки. Сознание собственной ненужности и неважности вынудило ее бросить ее эту «забаву». Про себя она называла это уже именно так, и не иначе. 
      По привычке она проверяла почту. И даже как-то раз обнаружила там письмо, но не читая удалила его из почтового ящика. Мысли иногда возвращались к содержанию письма. Приходили новые электронные письма, но и их она не читала, просто пролистывала страницы, отмечая «прочитанным». Уже месяц она не была в их квартире с видом на тепло, с курсом на любовь. Пошел второй месяц, как она никому не писала, не звонила, ничего не ждала. Ключи от квартиры болтались сначала во внутреннем кармане сумочки, а потом она их переложила в ящик письменного стола, задвинув подальше, прочь от своих и посторонних глаз. Не попадаясь ей на глаза, они исчезли, будто их совсем не было, а вместе с ними исчезли тайны, воспоминания, встречи. Все забылось.
      «Будешь чай? Нет? Ты какая-то напряженная сегодня. У тебя точно все хорошо. – Да, все в порядке. – Представляешь наша фирма присоединяется к крупной компании, нас реорганизуют, но я все еще остаюсь там же. Повышение. – Правда? Это прекрасно. – Ты не рада? – Нет, хоть и не имею к этому отношения, горжусь тобой». Она перемешивала по привычке сахар в несладком чае, сидя на кухне своей квартиры. смотрела в заиндивевшее окно, за которым, словно в сказке, счастливой и далекой, дети играли в снежки, катались с горки и судя по всему весело хохотали.
      Снова ощущение повторения. Совсем недавно ей снился чудесный сон. Они встретились, будто работали вместе. На улице – снегопад. Они вышли из здания. В свитерах. В черных свитерах, это она очень хорошо запомнила. Он курил, а она стояла, запрокинув голову, глядя в белое молочное ватное небо, откуда сыпались белые пушистые хлопья. Им не было холодно, наверное от того, что это был только сон. А затем стали играть в снежки.  Смеясь, отряхиваясь от снега. Падали в сугробы и веселились. Поутру она проснулась и в душе появилось знакомое сожаление. Ей захотелось провалиться снова в тот сон, досмотреть чем же все закончилось. В ее снах она была счастлива. Счастлива как никогда.
      Перебирая как-то вещи по случаю грандиозной уборки, она случайно задела что-то в ящике стола и оно звякнуло о стенку. Сев на стул, нащупав рукой колечко, она вытащила ключ и, повертев его в руке, положила на стол перед собой.
      Ей захотелось сейчас же вскочить и бежать, бежать через весь город к темно-вишневой двери, где замок открывался щелчком. Таким тихим снаружи, и таким громким в тишине, словно выстрел в пустом помещении. К двери, где иногда пахло смолистой вишней сигарет, которые она поджигала, когда его не было дома. Ей не хватало всего: его способности разбираться в людях, объяснять ей суть простых и сложных вещей, не хватало ее терпеливого молчания, его насмешливого, но теплого взгляда, не хватало ощущения, рождавшегося рядом с ним – защищенности и … не спокойствия, но трепетного счастья от того, что ты рядом с тем, кого всегда искал и не находил.
      Она продолжала смотреть на ключ на столе. Казалось если взять его в руки, непременно обожжешься и вскрикнешь. Ключ колол словно булавка. Ключ открыл резким щелчком все электронные письма, воспоминания, забытые номера, мысли. Ключ открыл все.
      Она не плакала, никому не стала звонить или писать, судорожно метаться. В свой выходной она не спеша оделась и вышла из дома. Туман растворял память, мысли. Туман – это чай с молоком. Успокоение, одиночество, пресно, тихо, ватно.
      Едва она добралась до парка, раскинувшегося перед тем домом, она поняла, что не может подойти ближе. Так и бродила вокруг него по парку целый час, не в силах себя заставить свернуть на нужную дорожку. В конце концов ощущение неизбежности и презрение к своей откуда ни возьми взявшейся трусости подтолкнули ее ступить на тротуар и перейти дорогу. Подъем по лестнице длился целую вечность, и она не заметила как оказалась лицом к лицу с дверью. Сначала жар окатывал волнами тело, а затем, когда ключ плавно вошел в замок стало нестерпимо холодно, льдом по спине. И ведь там не было никого. Пустая квартира. Пустая душа. Пустое сердце. Распахнута штора, окно навстречу серому низкому небу. И тишина. Гулкая, звенящая тишина.
      Она села, как была, одетой на краешек кровати и вдруг подумала, что все забудется. Ведь в конце концов, в первый день, приняв решение, она думала – это будет невозможно. Но она пережила тот день и неделю, и месяц. «Что такое не видеться с тобой один день, если мы могли не видеться неделю, и что значит неделя, когда мы не виделись месяцами, и что такое месяц - если мы не знали никогда прежде друг друга долгие годы.. целую вечность». Все забудется, просто понадобится чуть больше времени и терпения. Просто нужно лучше прятать ключи от прошлого, и вовремя менять почтовые адреса и телефонные номера. Просто больше некуда, а главное – не к кому ехать, и нужно это принять. Это была пьеса одного актера. Он переживал, фантазировал, страдал, был счастлив, снова страдал, а потом наступил финал. И никого вокруг: ни партнеров по сцене, ни кулис, ни зрителя. Только декорации и одинокий артист, который неожиданно понял свое одиночество и прозрел. Осознал всю нелепость игры в пустом зале. Отрабатывал эмоции и чувства перед зеркалом, но оно осталось безучастно его страданиям. Отражение застыло и молчаливо спрашивает – и это все на что ты способен? Щелчок бутафорского пистолета, и он убит без выстрела. Развязка и финал.   
      Положив голову на руки, она вспомнила как пару дней назад, возвращаясь домой встретила «его». Да, тому «ему» было определенно далеко до него настоящего. Но зрение обмануло ее, обмануло так жестоко, что от неожиданности увидев издалека знакомую походку, она остановилась и не отрываясь смотрела на мужчину, который отчего-то тоже долго смотрел  на нее. Может быть так безумно она выглядела, пытаясь разглядеть в нем знакомые черты. Она не могла сдвинуться с места. Не могла поверить своим глазам. Но это был не он. Да и что бы она сделала будь это в самом деле он? Бросилась бы к нему на улице и стала обнимать, наплевав на возможные последствия? Нет, она всегда помнила о том, что у них есть только этот дом. Как унизительно, любить кого-то тайком. Позволяя любить себя только в пределах энного числа квадратных метров. И прежнее представление об удобстве такой ситуации как рукой сняло. Затошнило. Затошнило разом от всего, что происходило здесь: от любви, которой она готова была отдаваться полностью, от иллюзий, строенных ею, от недоговоренности и невысказанности с ним. Словно весенний ливень, пришло понимание, что они ничего не знают друг о друге. Кроме скольки-то совместных часов, проведенных здесь – у них ничего не было. И если все так легко разрушилось, к чему эти иллюзии? К чему этот удобный мирок любовников? Душевность? Тепло? Их связь, длившаяся так недолго, потеряла убедительность с увеличением дистанции. Она почувствовала себя «удобной» и ее захлестнуло бессильной яростью , скорее к себе, нежели к нему. Ничего общего. Никакого общего прошлого. Нет мнимого будущего. И никто никого не ждал и не искал. Она почувствовала себя униженной.
     Вспомнились прочитанные давно истории о животных, которым люди продлевали жизнь из «человечности». Приобретали и конструировали приспособления для собак-инвалидов, пытались спасти ошпаренных кипятком котов, вместо того, чтоб отпустить животное в страну вечной охоты. Ей казалось тогда, давно, что она была бы с теми людьми, которые «утешали» себя, мучая животное «полноценной»жизнью. А теперь? Теперь она была с теми несчастными, которые предпочли бы смерть, этой игре в милосердие. И она была благодарна ему за то, что он был из тех немногих, кто прекратил бы страдание покалеченного зверя. Оставив ее наедине с вопросами, он предоставил ей возможность выбираться самой.
      Все, что казалось идеальным, когда они были вдвоем, исказилось, когда она осталась одна в этой квартире. Все стало чужим, посторонним, фальшивым. Отчаянно захотелось чтобы случились две полярные вещи: уехать домой сейчас же или услышать как он открывает дверь своим ключом и тихо, но проникновенно произносит «привет». «Привет», от которого внутри все оборвется и снова начнет полыхать алым.
      Опустошение – это когда ты сидишь напротив телевизора и не видишь ничего, кроме мелькающих картинок. Спроси тебя, что было 5 минут назад, минуту или целый час – ты ничего не сможешь ответить, не потому что не смотрел, не слушал, а просто не слышал ни звука. Все вокруг становится фоном изнуряющей внутренней пустоты. Наступает штиль. Долгий ровный пугающий штиль. Опустошение – это когда ты ешь, но не ощущаешь вкуса, словно все рецепторы разом отказали. Будь то горчица, лимон, растительное масло, засахарившаяся вишня. Штиль который близок к безумию. Опустошение – это когда ты уже не можешь думать. Может и хотел бы подумать о чем-то, но мысли разбегаются прочь, словно стая птиц на песчаной косе посреди реки, потревоженная взволнованным ребенком, не видевшим и не слышавшем прежде такого птичьего гомона. И корабль твой стоит и ему некуда плыть. Команда покинула его и только капитан, устало понурив голову, ждет ветра. Любого ветра. Любой легкий бриз стал бы попутным спасительным ветром в этом штиле.
      Но штиль стоит неделями. Опустошение не дает заполнить вакуум внутри, оно занимает все, как будто ты плюшевый медведь и набит под завязку ватой. И рад бы что-нибудь начать, но все как-то разом потеряло цвет и смысл. И да, разумеется, все это пройдет, но не сразу, не сейчас, не сегодня.
Оранжевый апельсиновый по утрам заставлял морщиться. Рассвет долго не наступал и потому, когда часам к восьми начинали гаснуть фонари, она все еще сидела у окна и ждала что солнце появится из-за нависших серых туч. Но даже утро не приносило облегчения. Недочитанные книги лежали тут и там, в рабочих блокнотах сплошь и рядом были синие гелевые барашки-завитушки, заколки россыпью там, где их забывала хозяйка. Подневольная своей апатии она изредка выныривала на поверхность глотнуть воздуха. Внешне ей удавалось сохранять безмятежность.           Спустя какое-то время она вела себя как ни в чем не бывало, шутила, смеялась,  болтала. У нее не получалось мечтать и думать, но зато прекрасно исполнялась механическая работа по набору документов и подготовке проектов. Дома было уютно и тепло. Повинуясь паническому желанию вернуть прежнее ощущение счастья, которое лишало равновесия, изматывало, но при этом придавало жизни смысл – она купила духи, «как у него». Такого названия не было в парфюмерном, и ей пришлось «перенюхать» с десяток флаконов, прежде чем она нашла то, что искала. Причем нашла случайно. Отчаявшись, проходила мимо охранника и уловила легкий, едва различимый знакомый запах. Настолько хотелось вернуть себе хоть частичку прошлого, что не постеснявшись узнала название и купила без лишних раздумий. А потом каждое утро распыляла на старую рубашку мужа эти духи и долго лежала не шевелясь рядом с рубашкой, закрыв глаза. Фетишизм… Опустошение… Память. Не осталось ничего кроме вкусовой памяти… запах … цвет… вкус … звук… ассоциации … фразы, всплывавшие в ее речи, перенятые у него… интонации… полуулыбка … манера смотреть прямо в глаза с насмешкой… Но больше не нервничала, не волновалась, не ждала писем и все чаще забывала проверять почту.

-2-
   «Забери меня к морю…», – морем дышала каждая строчка ее неотправленных ему писем. Сами собой разрешились все вопросы. Она больше не возвращалась в тот дом. Прошло еще три недели. Ее опустошение сменилось апатией ко всему. Картина мира рассыпалась. Распалась на осколки как витраж, в который запустили камнем мальчишки чтоб увидеть как осыпается радужное стекло. Все было спокойно и естественно. Апатия сменилась ненавистью ко всему что было с ней прежде и происходило теперь. Ее кидало из крайности в крайность как плот в открытом море. Швыряло что в мелочах, что в серьезном: она курила по вечерам во время пробежек, ходила на вечера сальсы, сидела в кафе у окна, выпивая горячий дымящийся кофе, записывалась на языковые курсы, она была везде и нигде, лишь бы не существовать в сейчас, не ощущать ничего и не оставаться наедине со своими мыслями. При этом оставалась примерной женой, спокойной, доброжелательной, надежной, хозяйственной. Но, наверное больше всего на свете, больше восстановившейся домашней гармонии, уюта, ей хотелось сейчас услышать его голос, прикоснуться к нему. Ей хотелось еще раз почувствовать все, что кружило и сводило ее с ума, несколько месяцев.
     А город играет в свою игру. Город сталкивает людей, разводит и пересекает маршруты. И вот они сидят почти друг напротив друга. Никуда не спрятаться. Их столкнуло общее направление и город моментально сузился то размеров одного такси. И никуда не сбежать. И не сказать ни слова. Она сидела, читая книгу и не понимая ни слова, и вдруг почувствовала на себе взгляд. Резко подняла голову и столкнулась с ним. Их разделяли несколько человек и три шага. Она не могла ни улыбнуться, ни сказать хоть что-то и он промолчал, будто они незнакомы. Дыхание перехватило. В ушах стояла звенящая тишина и одновременно гулкий шум. Но те пятнадцать минут стали пыткой, когда ты можешь протянуть руку и уцепиться как ребенок за палец, как будто это спасет тебя, но не протягиваешь и тонешь в вязком болоте.
     Ей нужно было выйти из такси; она пропустила свою остановку, опомнилась и охрипшим голосом попросила водителя остановиться. Уже подходя к выходу, она посмотрела ему прямо в глаза и тихо сказала «пока», вместо того «привет», который она так ждала больше месяца. Вышла и не обернулась, пусть безумно хотелось кинуться к нему, обнять и никогда уже больше не отпускать и рассказывать только ему обо всем на свете.
     Она мучилась сутки, прежде чем смогла решить что же ей делать. Дома все раздражало, словно было настроено против нее и ее мыслей. Все валилось из рук, а работа, вместе с проектами и совещаниями, прошла мимо нее. Она вдруг поняла, что к работе можно относиться иногда совершенно прохладно, не зацикливаясь на сроках, качестве, требованиях. В конце концов, она вытащила спрятанный ключ и поехала Домой. Она знала ее там никто не ждет. В сумке не было ничего, кроме томика стихов и кошелька. Она ехала через весь город в полупустом трамвае. Кондуктор клевала носом и раскачивалась в такт вагону. Специально проехала чуть дальше, чтобы пройтись.  Запах мороза бодрил и радовал. Она поднималась по лестнице. Медленно и почти спокойно. Ощущение вязкости и звенящего шума в ушах. За одной из дверей надрывался телефон. Между шестым и седьмым этажом она села на ступеньки. Дыхание стало частым и прерывистым. Ее никто не ждал. Она уехала, зная, что мужа не будет еще два дня дома, а быть там и дальше одной было невыносимо; она не получала писем от него. Она взяла за правило быстро забегать в эту квартиру, чтобы никто из соседей не знал как она выглядит, чтобы никакая случайность ее не выдала. Но сейчас позабыв обо всем она сидела в пальто на холодных ступеньках. Дыхание становилось ровным. Она смотрела на свои руки и не могла сосредоточиться. Из рассеянного оцепенения ее вывело ворчание какой-то жилички. Она вскочила и пошла наверх в свою квартиру. Ее встретила тишина да и не хотелось ей звуков. Она стащила сапоги, бросила пальто на пол, вошла в комнату и замерла. Он стоял у окна, тревожный и все понимающий.
     «Как? – Мне захотелось приехать. Глупая надежда была. А ты? – Не могла больше». И не было слов. Он просто шагнул к ней, а она спряталась в его сильных руках, чувствуя, что хотя бы сейчас он ее никуда не отпустит. А ему хотелось прижать ее к себе так сильно, словно от этого она стала бы частью него самого. Так они и стояли несколько минут: он – касаясь губами ее волос, она – прислонившись к нему, вдыхая его, ставшего осязаемым, живым, вернувшегося из ее снов в реальность.
     Но с подрезанными крыльями далеко не улетишь. Словно птица, с одним сломанным крылом, сидящая на заснеженной ветке, она все еще пыталась подняться в последнем своем полете, чтобы потом как чайка броситься камнем вниз.
Она чувствовала, что все идет под откос: ее прежняя жизнь, ее нынешняя жизнь. Все разом спуталось. Утешение приносила разве что любимая музыка. Она помогала собраться с мыслями. Помогала думать и незаметно подталкивала к принятию решения.
     По коже бежали мурашки. С ним или без него она продолжала свой путь; и все уже совершенно неважно. Все стало условным, как условный отрезок, условная система координат, условное «условие».
     Холодно и одиноко. Два слово так точно описавшие ее состояние внутри и снаружи. Холодно от одиночества, одиноко от холода. Все чувства застыли, как будто и они поддавались воздействию минусовой температуры.
Некому и незачем было звонить. И это была даже не безнадежность. Просто в один момент стало ясно, что некому рассказать обо всем что с ней происходит. Рассказать, значит ввести свидетелей. И не с кем поговорить. Да и о чем тут говорить? Как себя оправдать? Нет уже никаких оправданий.
     Они снова расстались. Снова заблудились в городе. В тот раз ей показалось, что она снова счастлива. Правда наутро, когда она уехала на работу – вдруг почувствовала, что несчастна. Даже эта короткая встреча была отравлена. Все вокруг ложь. Ей не хотелось ничего ему объяснять, выяснять. Он просто не вникал в ее жизнь, в ее состояние, настроение. Ему просто было все безразлично. Она была непричастна его жизни, а значит и  ей было безразлично все, что с ним происходит. Просто два чужих человека решили сыграть в любовников. Просто встречались и расходились и ничего больше. Она понимала ей есть куда и к кому возвращаться, нужно было становиться прежней, переставать мучить себя и переживать. Пора бы уже освободить свои мысли от ненужных историй. Пора бы перестать бояться перепутать имена. Она сделала свой выбор.
На улицах прохожие кутались в шарф и капюшоны, прячась от самих себя. Она вспоминала как некогда сама, чтобы не быть узнанной приподнимала воротник и прятала лицо. По дорогам медленно и шумно проезжали машины. Люди превращались в пингвинов и в паровозы, бесшумно выдыхая густой пар и пытаясь поймать равновесие на скользких дорогах.
      В голове сложилась пусть и мрачная, зато понятная картина. Все, что ей осталось – завершить эту историю. Завершить привычным бегством. В конце концов, он сам ей не раз говорил: «Когда ты скажешь – хватит, все закончится. Если ты скажешь – уходи, я уйду и больше тебя не потревожу». Она усмехнулась, вспомнив эти слова: «Как удобно ни за что не отвечать, переложить ответственность за все на другого. Как легко можно оказывается жить. Как просто лгать. Как просто разрушать себя во имя ничего».
Не так давно она узнала, что ждет ребенка. Ее это не огорчило и не сказать чтобы обрадовало. Ребенок – полное изменение привычной жизни. Ребенок – новый этап жизни. Она уже была почти уверена, что и кому скажет. Знала, что пора ставить точку.
      В полдень, преодолевая снегопад, она подошла к дому и присела на скамейку, слушая сердитое щебетание воробьев. Она снова стала слышать звуки вокруг. Значит, очнулась. Значит, ожила – и нет больше ничего. 
Ей так хотелось совершить какую-нибудь глупость. Подростковую глупость, чтобы разом найти выход, никому ничего не объясняя. Разом все закончить. Она подтянула рукав пальто, посмотрела на проступившую голубую вену, представила как проводит лезвием вдоль и ее передернуло от этой мысли. Нет слишком больно. На это нужно решиться. Решиться, чтобы не начать в панике останавливать кровь, не падать в обморок от красного. Уснуть было бы проще. Лечь и уснуть. Но ведь она и это когда-то проходила. Уснуть не так-то просто. Недобрав дозу, мучаешься резями в желудке, лежишь в полуобмороке, видишь темноту и испытываешь страх. И это не менее долго, чем лежать в ванной, ожидая когда из тебя выплеснется вся боль до конца. Сбивала постоянно возникавшая мысль: у меня будет ребенок. Он навсегда останется со мной. Маленький Он: такой же смелый, умный, красивый, сильный, добрый. Он всегда будет со мной. Я всегда буду помнить о нем, глядя в глаза своего сына. Может быть именно в этот момент с этой мыслью и родилось решение – жить дальше несмотря ни на что. В конечном итоге она знала, что ничего не сможет ему предложить, а привязать к себе, удержать никого нельзя. И ребенок не должен быть поводом.
      И это был его ребенок. Она знала об этом. Ведь сколько они ни пробовали с мужем: у них никак не получалось зачать ребенка. Усмехнулась. Сцепила кисти в замок и оперлась на них. Какая ирония. Любить мужа, не иметь с ним общего продолжения. Случайно встретить какого-то человека, влюбиться в него, и зачать от него ребенка, понимая, что и этого человека ты любишь. Хотя, любишь ли? Ею уже завладели сомнения. Не хотелось ничего ни за кого решать. Не хотелось двигаться.
      Да, без него ее словно вытряхнули из ее тела, когда она приняла решение расстаться. Дальше продолжать было уже невозможно. Ей хотелось большего, но отдать или получить больше, она не могла. Перебежки через город, тайны, как все это надоело! А ведь если собрать время, проведенное ими вместе, оно едва бы превысило один месяц. Скорее всего три недели, разбросанные по календарю часами.
      Когда она поняла, что беременна, она удивилась. Это было не то, чтобы удивление – «как?», нет. Вопрос был в том, что делать дальше – не с ребенком, а с собой и кому рассказать, с кем посоветоваться.
      Но вдруг с ужасом в очередной раз до нее дошло, что рассказать обо всем ей в общем-то и некому. Кому сказать о том, что так сводило ее с ума уже который месяц? Кому рассказать, что она ждет ребенка от любимого мужчины? От того, кого ждала полжизни? И что Он – не муж? Кому рассказать, что она счастлива этим? Сказать ли правду мужу? И главное, сказать ли правду Ему?
А если ничего не сказать никому? Значит ли это, что она обманет всех? Значит ли это что она обманет мужа, который воспитает чужого ребенка? Лишит Его, настоящего отца, детства своего сына? Обмануть ребенка, который не узнает настоящего отца? Или отец все же тот, кто воспитывает?
      Казалось еще совсем немного и голова расколется от мыслей.
      Она поднялась в квартиру и позвонила ему несколько раз. Ответом ей были короткие гудки. Тогда она улыбнулась, подумав: «Ничего нового», набрала сообщение «Сегодня вечером» и вытянулась на постели.
      Время вело себя непонятно: то тянулось, то летело. Как будто все часы разом испортились и не знали как им быть. В этот раз она ничего сюда не принесла, кроме мыслей и слов. В ней не было даже тепла.
      Щелчок замка. Щелчок выключателя. Она резко выпрямилась и посмотрела на него, щурясь от яркого света, чувствуя, что не может убрать радостную улыбку. Он был чужим, холодным. Он уже явно устал: устал от работы, устал от этих отношений. И похоже он и сам не знал, что ему предпринять и как поставить точку. Им было хорошо вместе, но это было не то что бы вместе, но и не врозь. Он жил без нее неделями спокойно, а затем сутки вместе выбивали его на несколько часов из привычного ритма, странной непривычной детской любовью. Он мог прервать эти отношения, но почему-то ему не хотелось этого. И потому, войдя в квартиру, он был готов ко всему: он бы принял любое ее решение.
Он молча слушал ее путанные объяснения. И в какой-то момент она подумала, что ему плевать на все, что она говорит и замолчала. Смотрела на него, серьезно, сердито, зло, умоляюще, нежно. Думала: «Скажи мне хоть что-нибудь. Обними меня. Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста. Сделай же хоть что-нибудь». Встала молча, взяла вещи и направилась к двери, на ходу застегивая пальто. Не оглядываясь, бросила: «Пока», вместо пафосного «прощай», которое хотела произнести.
      Уже на улице пришла в себя и почувствовала как горят глаза, как жжет лицо слезами. Добралась до дома, уже успокоившись.
      В какой-то момент все онемело. Лицо превратилось в маску и лишь где-то внутри что-то пульсировало. Она стала имитировать жизнь и много улыбаться на людях. Голос стал тихим, глухим и надтреснутым, словно простуженный. Ей стало безразлично, что происходит вокруг и как она выглядит, что носит, жесты, мимика, казалось все живет своей отдельной жизнью. Наверное, если бы она была статуей – была бы пустой, гипсовой, стукни по ней и она распадется на черепки.
Не было даже слез, слов. Она взяла на работе больничный и спряталась посреди груды одеял и батареи чашек из-под кофе, которую словно по расписанию убирала к вечеру. Дома все объясняла временными трудностями на работе. Так и не сменила номер и ждала звонка.
      Но никто не звонил.
      Дни тянулись мучительно долго. Она старалась их просыпать и все стало похоже на одну долгую кошмарную белую ночь. Беременность как ни странно даже не внесла никаких корректив в ее жизнь и пока на ранних сроках – ничего не было заметно.
      Ты ломаешь себя. Все теряет прежние очертания. Потому что ты взрываешь свой прежде дивный мир и остаешься наедине с сожалениями. Насилуешь себя, заставляя не думать. Не сожалеть. Не воображать себе как все могло сложиться и почему все закончилось так. Заставляешь не думать о том, что он может быть думает или чувствует, ибо это бесполезно. В конечном счете, он мог вообще ничего не думать об этом. Заставляешь себя не тянуться к телефону, не искать номер и даже удалив из записной, понимаешь, что из своей памяти так просто не удалить. Из своей памяти не выбросить. Чувствуешь себя покалеченным. Начинаешь искать выход и причинять себе физическую боль, чтобы чувствовать что живой, что может быть больнее снаружи, чем внутри. Как зверь мечешься по комнате из угла в угол. Сжимаешь пальцы до боли, добела. А в одиночестве почти воешь в голос. Сворачиваешься в клубок как собака, которую бьют и царапаешь себе руки по венам, чтобы хоть так добраться до себя.
       Истерики проходили и приносили с собой черно-белые сны. Сны, в которых они были вместе, где она его даже не видела, но знала он рядом: слышала его голос, чувствовала его прикосновения, улавливала легкий аромат его духов. Они говорили о многом. Во сне она читала его письма, в которых не было написано ни одного «люблю», но оно пряталось в каждой фразе за ничего не значащими теплыми словами. «Ты спрашивала о нас. Я говорил тебе, помнишь, то, что происходит между мной и тобой, так не похоже на все, что было со мной раньше…». Она просыпалась и лежа еще пару часов в кровати, наяву продолжала верить в его признания, которых не было и быть уже не могло.
       Она старалась не выходить из дома и не ходить знакомыми маршрутами. Но иногда, повинуясь животному инстинкту, в первое время она снова приезжала к дому, но так и не решившись туда войти, возвращалась к себе. По вечерам ничто не выдавало ее тревог и терзаний. Она удивлялась сама себе и своей искусной лжи.
       Очередным утром она зажмурилась от яркого солнечного света, бившего в окно. Подскочить на кровати ее заставил резкий звонок  в дверь, разбудивший казалось каждый уголок ее квартиры. Сонная и мятая она подошла к двери и не спрашивая распахнула ее. Она чуть не лишилась чувств, когда увидела его на пороге; захлопывать дверь, притворяться, что дома никого нет, было уже поздно и она совсем растерялась.
       Забыв напрочь обо всем, она впустила его в свою квартиру и мельком взглянув в зеркало ужаснулась тому, в каком виде она его встретила и какое должно быть впечатление на него произвела. А потом, вспомнив все что произошло, все, что уже решила, поняла простую истину: ей должно быть безразлично что он о ней думает, как на нее смотрит, что скажет. Смутившись беспорядка и своего вида, она развела руками и, улыбнувшись, сказала: «Вот так я и живу».
       Это была странная встреча. Вот он живой, настоящий, хороший, не так давно намного больше чем просто посторонний, рассказывает ей о чем-то, совершенно ее не касается и при этом находится так близко. Вот он, прорвал границы, ворвался в ее мир, в ее дом. Сидит рядом, пьет кофе и улыбается, а взгляд тревожный. Ей хотелось плакать и смеяться, броситься к нему на шею и шептать: «Забери меня, забери и никому не отдавай, никогда». Но она молчала, рассеянно крутила чашку кофе и смотрела то на его руки, то на шею, то в глаза. Зачем он приехал? Как нашел? Все это не имело смысла. Было совсем не страшно. «Забери забери забери» кричал ее взгляд, а губы криво улыбались и не получалось улыбаться как всем остальным, она понимала, он чувствует фальшь этой улыбки. И ей не удается играть так искусно как раньше. Они о чем-то пытались говорить и он как всегда спасал ситуацию: находил темы, подбирал слова. Но у нее все выходило бестолково, рвано, криво. Хотелось обнимать его, но вместо этого случайно коснувшись его руки, вздрогнула, будто обожглась. Ведь теперь уже ничего нельзя. И исправить ничего нельзя.
        И как прошли несколько часов вместе и врозь она не заметила, но после полудня приехал муж и они не сговариваясь, посмотрев друг на друга мельком, солгали, что Он – коллега с работы, приехавший ее проведать. Никого не смутило, что она была растрепанна, несобранна и совсем-совсем какая-то беспомощная и потерянная. Их ложь выглядела правдоподобно. Ведь все последнее время с ней творилось что-то не то. Она явно приболела.
       Присутствие мужа смутило их; стало неловко, душно, трудно дышать, и пусть его умение владеть собой и уводить разговор на нужные темы выручало, ей становилось все тяжелее. Он посмотрел на ее руки, глянул на побелевшее лицо, губы которые она стала закусывать все чаще, пытаясь уцепиться хотя бы за одну тему.
       Ей пришлось заставить себя сыграть роль гостеприимной хозяйки, заваривающей крепкий душистый чай, старавшейся унять дрожь в руках и не пролить кипяток мимо чашек. Повернувшись слишком резко, почувствовала что теряет равновесие, а его левая рука вовремя поддержала ее, и это заставило сердце биться чаще, а телу придало уверенности. Стала нервно улыбаться, спрятала руки под столом, а сама изредка вздрагивала, словно откуда-то сквозило. Сказалась нездоровой. Через двадцать минут он «откланялся» и она вышла его проводить. У самой двери он наклонился к ней, опустившей голову и проговорил что-то вроде : «Успокойся. Все хорошо. Я позвоню. Будь осторожна». И вышел.
      Захлопнула за ним дверь и буквально уткнулась носом в стену. Из оцепенения ее вывел голос мужа: «У вас все коллеги такие? И заботливые, и разговорчивые?». Он стоял позади нее в дверном проеме. «Так это с работы?» Она рассеянно кивнула. Сердце колотилось от страха. Не ошибиться. Не выдать себя. Хотя какое к чертям – не выдать себя, если ты так и не повернулась до сих пор к нему лицом, если ты стоишь уткнувшись в стену, надеясь, что он ничего не поймет. Не выдать своей радости и своей паники ни голосом, ни взглядом. Не могла заставить себя обернуться. Неотвратимость. Слово, чувство, преследовавшее ее уже несколько месяцев. Неотвратимость происходящих событий. Словно от этого не скрыться, словно не предотвратить.  Так и стояла, наслаждаясь прохладой исходящей от стены. Взять себя в руки. Улыбнуться. Вымученно? Счастливо? Нагло? Не имеет значения. Резко обернулась и улыбка, скованная, легкая, улеглась на мягких губах.
«Да, неожиданно. Так, заскочил проведать».
«Вы вместе работаете?»
«Да, вернее, он их технического отдела. Занимается непосредственной реализацией проектов. Он же что-то тебе рассказывал об этом»
«Зачем приезжал?»
«Сказал же: проведать».
«Кажется, я о нем ничего не слышал раньше»
«Я редко говорю о работе»
«Напротив», - муж развернулся и вернулся на кухню, загремев тем чем-то.
     Она проскочила в ванную, спряталась, включив горячую воду как можно сильнее, заплакала. Плакала от того, что понимала, что сил лгать всем дальше у нее уже нет. Он покинул ее дом, оставив разбираться один на один с проблемами. Оставив, разбитыми все стекла, в которые залетал ветер надежды, ветер свободы, мечты. Бессильная ярость от невозможности дальше преодолевать трудности в одиночестве. «Зачем? Зачем? Зачем? Какого черта ты делаешь? Зачем ты опять появился? Мы же все решили? Я же все решила. Я сделала как ты сказал. А ты не сдержал слово. Зачем? Что теперь делать?».
    Как только пришла в себя, а на это потребовалось порядка десяти минут, она вошла, улыбаясь в комнату.
«Тебе сегодня лучше?»
«Да, думаю скоро я выйду на работу».
«Уверена?»
«Да».
«С тобой точно все хорошо?»
«Да, я в порядке».
     Ночью она никак не могла заставить себя уснуть. Вообще заставлять себя спать, процесс довольно сложный и трудоемкий. Отключиться полностью ото всех мыслей, стараться не представлять себе как сложится день, что предпринять, как поступить, не составлять планов. Она смотрела на мужа и думала, что наверное человек с чистой совестью может позволить себе спать так безмятежно. Она удивлялась как ему удается отгонять подозрения, как он может ничего не замечать, как просто можно притворяться слепым и глухим. Неужели такое возможно? Не лишаешь ли ты себя этим самой жизни? Живешь себе в придуманном мире… Веришь тому, что сотворил сам своим воображением. Долго ворочалась, часто брала в руки телефон, проверяла пустой почтовый.
    Среди ночи, словно в ответ ее мыслям, послышалось тихое гудение. Сердце бешено забилось, схватила телефон и сбросила вызов, тихонько выскользнула из постели, не глядя на дисплей в попытке узнать кто ей звонит среди ночи, она и так знала ответ. Телефон снова тихонько загудел.
«Привет».
«Привет».
«Я не мог уснуть».
«Не поверишь, я тоже».
«Я тебя подставил? Дома все в порядке?»
«Да, спасибо».
«Ты похудела».
«Это плохо?»
«Выглядишь усталой и напряженной».
«Спасибо».
«За что?»
«За комплимент».
«Не ершись. Я не мог не приехать. Ты можешь завтра?»
«Нет. Мне сложно будет объяснить это дома», – чуть было не спросила «зачем».
«Ты боишься?»
«Нет».
«Хорошо».
В городе на всех линиях повисло молчание.
«Не молчи».
«Я не знаю, что мне сказать».
«Пока?»
«Да, спокойной ночи».
      Щелчок и тишина. Волнами жар. «Ты меня не отпускаешь. Почему ты меня не отпускаешь? Зачем я тебе? Я ничего не могу тебе дать. Я ведь тебе не нужна. Ничего, ведь правда?».
      Села на холодный пол, подтянула колени к груди и почувствовала себя запутавшейся маленькой девочкой, угодившей во взрослые неприятности, не знающей что ей предпринять. Стало страшно, что вот сейчас выйдет муж и начнет задавать вопросы, ответов на которые она и себе-то не могла дать.
«Зачем сидишь сейчас здесь? Почему переживаешь? Ты его игрушка. Ты ему не нужна. И ты беременна. Все так ужасно». Плевать. Плевать на него. Плевать на себя. Ничего не нужно. Нужно спасать себя. Нужно все обосновать, чтобы не было сомнений. Чтобы даже у себя не было сомнений. Чтобы поверить в свою ложь. Нужно рвать нити. «Но он знает, где я живу. Знает мои привычки. Знает, что я не могу не быть счастливой, радостной, смелой рядом с ним». Знает, но не понимает похоже, что она не с ним больше. Хотя и с ним она не была никогда.
Все это так бессмысленно. Игра в поддавки. Теперь мы чужие.
      Гадкое ощущение отчужденности постепенно приросло и к ее домашней жизни, как появившаяся плесень, которую ничто не могло вывести и которая постепенно все съедала. Смешная. Ее совсем ничего не интересовало. Она приходила на работу, выполняла ее спустя рукава, получая замечания руководства и тут же забывая о них. Она так устала от лжи, хотя и врать-то ей уже не приходилось. Они не виделись с тех самых пор, правда теперь каждое мгновение проведенное дома она ждала, что он приедет. Боялась.  Периодически доставала ключи от той квартиры, уже не называя ее про себя домом. Это было «прошлое». Он больше не звонил, не писал, не искал встречи, не ждал. Как будто его и не было никогда. От этого даже становилось хорошо. Все, происходившее раньше, казалось бредом, сном, затяжной болезнью. И вот наконец все закончилось. Она даже упивалась тем, что ей теперь совершенно безразлично, где он и с кем.
Дома стало легко свободно и уютно.
       И вдруг все вдребезги. Вдруг среди дня на работе, пришло сообщение. Без обращения, без ласковых, просто адрес. Без «жду», «приезжай». Название улицы, дом-квартира. Внутри все задрожало, в голове не осталось мыслей кроме одной – домой? И если бы она подбросила монетку, она уже знала за какой ответ она бы скрещивала пальцы. Тем вечером она нашла возможность уехать, и повод, и средства, и «алиби». Все сложилось как надо.
      Мартовский пронзительный ветер трепал волосы, распахивал одежду, заставлял щуриться.
      Новостройка. Она пыталась вычислить его окна. Волновалась. Не решалась подойти к подъезду. А когда все-таки решилась, из подъезда вышел мужчина и улыбнулся ей как-то как ей показалось двусмысленно. Словно обжегшись, она отошла от двери и отошла снова к скамейке, стоявшей посреди двора. Поставила сумку, достала телефон, пытаясь отвлечься, сделать вид что занята вызовом. Простояв минут пять на месте, она поняла что дольше стоять не может и отправилась в прогулку вокруг дома. Она не знала видит ли он ее, а если видит, то понимает ли что творится в ее душе.
     Она ничего теперь уже не знала, совсем не понимала. И он бы ответил ей, что это неудивительно и все как раз таки как обычно. Ей снова стало страшно. Страшно страшно страшно. Это слово засело в ней. Теперь ей предстояло войти в его жизнь. Узнать о нем больше, чем она знала или хотела знать. И он настаивал на том, чтобы она узнала о нем что-то другое, то, чего не было в тех их встречах. А может это просто прощальная встреча? Тогда нелогично получается, встречаться на своей территории, ведь ты привязываешься еще и к месту. Самое главное – ее никто не держал. В этот долгий час хождения вокруг да около дома, она поняла, что если бы даже она сказала кому угодно сейчас из них – «Пойду-ка я спрыгну с крыши», то никто бы и не сказал ей «стой» вслед. И она бы прыгнула. Внутри все оборвалось. Рвались разом все связи с прежним миром. Раз всем наплевать, так и ей безразлично что будет дальше со всеми, что будет дальше с ней. Не меньше, а может и больше, теперь все стало безразличным. Она решительно шагнула к подъезду и вдруг поняла что не ощущает радости. В ней не было радости теперь, когда она стояла в нескольких шагах от его жизни.
Она вызвала такси, дождалась машину и уехала в квартиру на энной улице энного города. Квартиру, в которой умерло прошлое, не было будущего, но могло «пережить» настоящее.

(часть 2)

    Когда наконец все стало на свои места, когда она приняла решение разом забыть обо всем и обо всех, она вернулась домой. Нервная, ожесточенная. Злая на себя, что поступает так подло с мужем, злая на мужа, не заметившего что с ней происходило, злая на того, другого, появлявшегося так не вовремя. По сути, никто не был виноват в том, что случилось, никто, кроме нее. Она сама допустила развитие ситуации и доведение ее до абсурда. Он давно ей сказал как-то: «Ты сама себя в угол загоняешь». И он был прав. Он говорил о пустяках, а она так поступала всерьез со своей жизнью. Она позволила глупой мысли захватить сознание, лишила себя полностью способности мыслить и действовать логически, подставила себя под удар, раскрылась, теперь еще ждет ребенка, никому из них ненужного. Зачем? Для чего? Не жилось спокойно? Счастливо? Полноценно? Казалось где-то чище, ярче, свежее? Где-то любят сильнее? Где-то бывает другое? Хлестала себя новыми мыслями. В кровь хлестала. Разбивая все, чему верила долгий несчастно-счастливый, настоящий год своей жизни.
Механически переставляла какие-то вещи на полках. Представляла как начнет разговор с мужем, но так и не смогла начать его даже в мыслях. Пила бесконечный горький чай. Позвонила мужу, не выдержав тишины этих стен. «Привет. Скоро домой? Сегодня задержишься? Нет, ничего. Просто, жаль. Я тебя подожду». Подошла к столику, где хранила все самое необходимое: документы, лекарства, письма, фотографии, не вошедшие в альбомы, какие-то памятные мелочи, цена которым три копейки, но которые тем и ценны, что напоминают о чем-то, о ком-то.
     Стала перебирать пустячки, улыбалась им. Хотела собрать вещи, чтобы уехать, а вместо этого побросала платья на диван и на пол. Села посреди комнаты и стала хохотать. А потом скрючилась на полу и лежала словно избитая. Пустая, тряпичная кукла.
     Взгляд случайно упал на часы в простенке между окнами. Еще пять часов. Села. Словно марионетка неуклюже и ломано поднялась к столу, начала копаться в ящике. Отыскала нужную вещь. Шаркая прошла на кухню. Налила стакан полный воды. Прозрачный стакан, чистый. Запотевший от прохлады. Воды вровень с краем. Не дрогнув запила то, что нашла. Вернулась к дивану. Надела старый черный кардиган, завязала пояс потуже. Легла, свернувшись как пес клубком. Закрыла глаза и стала ждать.
     «Ничего никому не объяснять. Сразу все закончить, раз нет больше сил думать, мучиться, переживать, лгать. Никаких записок. Никаких объяснений. Просто перебрала. Просто так получилось. Никому нет дела, значит пора все заканчивать». Темнота стала пугать и кружить каруселью. Ощущение будто ее кто-то трогает за руки, за ноги, кто-то холодный и липкий. Кто-то касается сухих губ, а сил противиться уже нет.
     Вскрикнула и села в постели. «Ты что? Все хорошо? Это просто сон». Муж прижал ее к себе; ощутив тепло, она успокоилась и прижалась к нему, обретая чувство реальности. Липкая темнота отступила. Она встала, чтобы выпить воды. Наткнулась на кухне на тот стакан из сна и непроизвольно схватилась за живот. Там, внутри нее, живое. Там, жизнь. Ничего больше нет. Никого больше нет. И любви нет. Это все романные книжные глупости. И страсти – глупости. Нет ничего кроме жизни. Простого счастья. Простых ночей. Ничего нет. Чтобы не закричать сжала ладонь в кулак, вонзив ногти в ладонь. Вернулась в постель.
     Она оттягивала разговор с мужем о беременности, пока ничего еще не было заметно. Ей очень хотелось, чтобы все решилось само с собой. Реальность путалась, ложь переплеталась с правдой так искусно, что она уже не понимала и не помнила, где была правда и что было правдой. То чем она жила превратилось в труху, то во что она верила исчезло будто и не было. Город раздробился на улицы, кварталы, районы, дворы. Город обезлюдел, город потерял лицо, обретая много маленьких лиц, среди которых не было того единственного настоящего.
На работе ей порекомендовали снова взять больничный и она вновь осела дома. Слушая ковбойскую версию «I will always love you», наполнялась светлой грустью о том, кого теперь с ней не будет.
     В частности, что же произошло? Да ничего. Такое случается сплошь и рядом. Кто-то в кого-то влюбляется, теряет голову, ему кажется он нашел того, кого искал всю жизнь, а потом все заканчивается. Ей не хватило смелости позвонить в дверь, увидеть его в его жизни, в той, к которой он привык. Она сидела на подоконнике, подставив лицо теплому весеннему солнцу, щурилась от света. Улыбнулась, вспоминая как они встретились в первый раз, вспоминая как он пришел в последний раз. «Никто не умер, что же я хороню все, что было. Мы были счастливы. Были? Я была счастлива. Грустить о счастье? Зачем? Ведь это было наше счастье». В глубине души ей хотелось стать лет на восемь, а то и десять моложе. Выскочить во двор, гулять до заката, сидеть в парке и любоваться звездами, мечтать с подружками о том, какой будет их жизнь через несколько лет и влюбиться так сильно тогда, давно. Не сейчас.
      Снились разные сны. То за ней бежал медведь и она его безумно боялась, но в последний момент останавливалась, зная, что он за спиной. Останавливалась и знала, что уже умерла. То оказывалась на берегу реки и бежала прочь от какой-то старухи, которая норовила ухватить ее за плечо. Но чаще всего ей снился Он. И в такие ночи меньше всего хотелось просыпаться. Она вздрагивала, выныривала из сна и просила впустить ее обратно. Досматривала и дослушивала его. Просыпаясь она наяву чувствовала тепло его губ на своих губах, будто он поцеловал ее минуту назад и ушел. Она хранила это ощущение несколько дней, возвращаясь к нему снова и снова. Но оно стиралось, как стирается с кожи запах духов, как уходит с улиц запах первоцветов.
      Выбросила ключ от квартиры вместе с той рубашкой и туалетной водой. Замешкалась возле контейнера, задумалась, но в последнее мгновение выбросила пакет. Стало легче дышать. Поменяла маршруты вечерних прогулок и пробежек. Она знала – он предоставил ей возможность сделать выбор. И она сделала этот выбор и винить в нем кого-то не было уже смысла. Он сделал шаг навстречу, даже больше чем один шаг. Но. Но, она не пошла навстречу, а ушла прочь. И это было ее решение. То, что происходило с ней она не могла уже хранить в себе, хотелось рассказать хотя бы одному какому-то человеку, чтобы стало легче. Но не было такого человека рядом. И поговорить с ним она не могла. Каталась на трамвае по городу в свой вынужденный больничный, изучала людей, пытаясь угадать кто и чем занимается, о чем думает. Бродила пешком. Солнце приветливо освещало город. Солнце было вечным. Оказалось, что в парке на другом конце города есть удивительный чистый пруд и там плавают белые лебеди. Она стала ездить туда и подолгу сидеть на берегу. Всегда заряженный телефон и любимая музыка в наушниках. И эти птицы, которым и дела не было до нее. Плавали себе и плавали, рассекая синюю воду. Хватали куски хлеба и били крыльями. Красивые свободные птицы, которым отчего-то не жилось вдали от людей.
     Она вспомнила как когда-то в детстве любила свою собаку. Любила так сильно и так сильно была к ней привязана, что казалось не могла жить без нее. Начитавшись и насмотревшись сказок, она верила в то, что если однажды и случится чудо, то ее пес превратится в человека и они будут счастливы вместе, ведь он ее так любил. Но пес умер. Просто однажды умер, когда ее не оказалось дома. Долго болел, подолгу спал, а потом когда она ушла вскочил побежал куда-то, упал на пол, и продолжал бежать, подгребая всеми четырьмя лапами, выдохнул и остановился. Она так и не увидела его в последний раз. Он просто ушел от нее, так и не став человеком. Но она знала он любит ее. Она приходила на его могилу в лес. Однажды оставила там украшение, надеясь что это вернет его или хотя бы напомнит ему о ней. Но и это не помогло. И так она потихоньку переставала верить в чудеса.
      Вздрогнула, подумав, что ей не давал покоя все это время его взгляд. Такой добрый внимательный любящий так знакомый ей с детства. Вот так смотрит любовь. Так всегда на нее смотрела любовь. И ее никогда не было рядом, когда любовь уходила.
      Она вскочила резко на ноги, еле поймав равновесие. Она как никогда почувствовала где ей надо быть сейчас. Куда попробовать попасть. Не думая о последствиях, о том, что и кто там может быть, о том, что ее не ждут, она взяла такси и назвала адрес.
      Ветер шелестел зелеными листьями. Она поднялась на нужный этаж. Спустилась на этаж ниже. Набрала его номер, ей долго не отвечали. «Откроешь? – Ты где? – Практически у тебя. – Заходи».
      А он открыл дверь и шагнул назад, пропуская ее внутрь. Она быстро заскочила, нерешительно застыла на пороге, обернулась и потянула на себя дверь до щелчка. Повернулась к нему и, не сдержавшись, обняла. Они разговаривали на кухне, не смеялись, не улыбались. Не выясняли отношения. Они просто разговаривали, спокойно, как взрослые. Никто никого не удерживал и не просил остаться.
     Когда она вышла от него, едва не упала. Дошла до ближайшего сквера, села на траву и смотрела вперед не видящим ничего взглядом. Кто-то наклонился к ней и спросил все ли в порядке. А она рассеянно кивнула и по телу пробежала дрожь. Она дождалась пока человек отойдет и заплакала. Все закончилось. Просто закончилось. Ничего не осталось. Прошло слишком много и слишком мало времени. Время такое относительное. Такое неровное. Слишком много не виделись, слишком мало вместе. Зазвонил телефон. Это звонил муж. И она сказала, что им нужно поговорить, и что у нее все в порядке. Опоздала. Обманула себя. Все было ни к чему. Все, что было, рассеялось как туман. И это чертово солнце, которое так искренне радовалось за нее этим утром, оно жгло насквозь. Захотелось оказаться на его поверхности и превратиться в головешку, а из головешки в пыль. Исчезнуть вместе со всем, что ушло в небытие. Зачем было дурить себе голову сказкой о фантастической любви, если ничего не было. Так горько, так больно, когда иллюзии перестают «работать». Разочарование, что нет никакого волшебства.
      Разочарование стегало ее измученную душу. Искалеченную ложью самой себе. Но теперь все стало так ясно. Так просто. Так пресно. Сухо. Черство. Душа за доли секунды покрывалась коростой. Твердой коркой, сквозь которую даже солнце не светило. Все стало чужим. Даже ее тело стало ей чужим. Ненужным. Мерзким.
Сдавливая накатывающие рыдания, она встала и побрела домой. Шаркая. С каждый шагом она обретала уверенность. Подняла голову, стала смотреть прямо и жестко. Солнца больше не видно. Солнца в ней больше не было. Она знала за ее спиной стоит медведь. И она уже много снов назад умерла.


<Конец>
<ноябрь 2013 - февраль 2014>