Думы мои, думы

            Думы мои, думы

Думала… Как много на земле людей «кусачих» и лицемерных Янусов. Зачем так устроен мир? Зачем так много зла? Вражды? Зачем братоубийство, войны, стремление людей к «мировому стандарту» в обогащении: умру, но добьюсь, чтоб не хуже было, чем у соседа, а ещё круче! Зачем?
Жизнь человека так коротка. Так для чего её укорачивать суетой-сует?
Но только на смертном одре многие понимают всю бессмысленность и ничтожность ненужных схваток за «Крысиную гонку» и в предсмертной агонии страдают по загубленной энергии, по потерянному общению с родными и друзьями, с книгами, искусством, природой – навеки потерянному душевному покою. Свеча гаснет…



          О старости замолвлю слово.

«Ты теперь не так уж будешь биться,
            Сердце, тронутое холодком…»

Старость, старость… И кто тебя выдумал? Старость – это не только морщинки на постаревшем лице и его расплывшийся овал. Не только потеря зубов и очаровательной улыбки, это и опущенные веки, прикрывающие усталые глаза, утратившие блеск и яркость, ухудшение зрения, слуха, памяти, а в худшем случае – даже её потеря.

Старость – самое безрадостная, тяжелая полоса в жизни человека, в которой властвуют нажитые и старческие болезни, бессилие, беспомощность и страх перед неминуемым концом.

Но главная беда в старости – душевное состояние человека, его одиночество души. Одиночество души не покидает старого человека даже в лучшем случае, т. е., когда старость скрашивается теплом, лаской и уходом за ним близких людей.
И в этом случае нет ощущения счастья. Нет! Потому как сужается круг интересов и наступает равнодушие ко всему: нарядам, развлечениям и даже к деньгам. Болезни... И порой наваливается горькая неприкаянность и грусть.

«Этой грусти теперь не рассыпать
Звонким смехом далёких лет…»

Но к благополучной старости привыкают, с ней мирятся и доживают остаток дней.
В такой старости нет счастья, но нет и горя.

Горе тогда, когда дети продадут твой дом, возьмут родителя к себе и вскоре перестанут замечать его и лишат того, зачем он приехал – ласки, тепла, ухода и общения с ним. Вот это уже горе.

Но самая страшная беда в старости – это круглое одиночество, когда нет у старого человека ни детей, ни близкого, дорогого родственника.

«Ах, круглое одиночество!
              Не посулю никому», - писал о такой старости известный поэт Н. Некрасов.

О каком счастье тут можно говорить? Да и кто видел счастливых стариков?! Никто. Анастасия тоже не видела. Знала: старики для детей – обуза. Дети же делятся по своим душевным качествам на добрых, понимающих, терпящих и на бессердечных, жестоких, злых.

На памяти Анастасии много примеров благополучной старости, но больше – горькой, несчастной.
Удивительной нежностью, теплом и заботой окружена старая мать моей бывшей коллеги Лидии  Борисовны Козиной.
Не раз восхищался душевной теплотой своей жены её муж Николай Иванович.   Супруги берегут старую мать, как одного из самых дорогих и близких им людей.

Трогает душу даже постороннего человека забота дочери Зинаиды Васильевны Пасынок о своей маме.    Каждый день  звонит она ей, с далекого севера приезжает дочь к матери три раза в год. И каждый раз уговаривает маму покинуть село Пятовск и уехать с ней. Но Зинаида Васильевна, ещё не дряхлая старуха, думает и не спешит с переездом.

Примеров достойного отношения детей к родителям много. Но приведенные два примера исключительно высоки по человечности и душевной красоте и, к сожалению, редки.
О несчастной, безысходной старости говорить не хочется.
А вот бессердечным детям следует напомнить, что жизнь быстротечна, годы уходят незаметно, и ко всем приходит неумолимая старость. И пусть они не забывают, что земля круглая, и зло, посланное человеку, да ещё родному, вернётся к тому, кто его послал или к его детям.
Непременно вернётся.
«Опомнитесь, нелюди!» - хочется крикнуть Анастасии.
Но вспомнилось из Библии: «Не суди, и не будешь судим».
И она никого не судила.
Но «Есть, есть Божий Суд, есть Грозный Судия!» - кричало разгневанное её сердце.


Смотрит, а очи слезятся, слезятся,
Тихо, безмолвно, как будто без мук.
Хочет за чайную чашку взяться –
Чайная чашка скользит из рук…

С. Есенин.

Старость, старость…







            Поставьте памятник деревне.

    

                Деревня моя, деревенька.

Многострадальный крестьянский народ! Я хорошо знаю твой низкий уровень жизни: твои серые, убогие избы, бедную одежду и обувь и твой ежедневный тяжкий труд, ничтожно оплачиваемый натурой.
Но, несмотря на нищету, деревня жила многолюдной, весёлой жизнью. На улицах – гомон, смех, а вечером – песни, танцы, посиделки.
Вспоминаю… Тёплый летний вечер. Из-за речки плывёт тихая, печальная песня: «Извела меня кручина, подколодная змея. Ты гори,  моя лучина. Догорю с тобою я». Льётся тоскливая мелодия в наши улицы. Наши девушки слушают, как вдруг Пашка Белякова наперекор зареченским запевает своим густым альтом задорную, весёлою: «Меня мама спородила, два города наделила. Гуляю я! Эх, гуляю я! В огороде цветки вьются, а за меня хлопцы бьются, гуляю я! Эх, гуляю я!». Несётся песня за речку, бьётся о стайку тополей и возвращается ликующим эхом в наши улицы.  До позднего часа поёт и пляшет моё село.

Помнится и послевоенная деревня.
Нас 14. Мы идём в луга ворошить и складывать в копны сено. Это чистая работа – в радость. В руках – грабли и узелки с обедом. Мы ворочаем сено, и оно сохнет под лучами жаркого солнца. А мы идём к прибрежным кустам речушки, расстилаем охапки душистого сена и развязываем узелки. Скатерть самобранка! Хлеб, зелёный лук, кусочки сала, бутылка молока… Пируем.
И вдруг кто-то из девушек протяжно запевает: «В саду ягода-малина под закрытием росла». Песню подхватывают все 14: «Свет-княгиня молодая с князем в тереме жила». Поют все 14 слаженно, красиво. Песня вскипает, как волна, ширится, растёт, украшенная тёплым, мягким, роскошным подголоском Кати, взлетевшим и властвующим над хором. А песня рассказывает дальше: «А у князя был слугою Ванька-ключник молодой, Ванька-ключник, злой разлучник, разлучил князя с женой». Жалобно, обречённо тоскует песня. Трагический конец стонет, плачет, бередит старые раны женщин: «Князь дознался, догадался…»
Но пора за дело. Мы складываем сено в копны, и к концу дня луг красуется рядами красивых копен.
В деревню возвращаемся с весёлыми песнями.


                Пасха.

А какие красивые, сказочные были праздники! Тёплая, зелёная Святая Троица с пионами, жасмином, явором, с завиванием девушками венков, всеобщим весельем.
А Рождество Христово! Богатый, чистый, умиляющий сердца людей праздник с блинами, домашней колбаской. Радость-то какая! Святки с обрядовыми песнями под окнами жителей, катание с горок на санках взрослых и детей, смехом, гармошками, песнями, крещенские вечера и гадания девушек.
Но самым светлым, трогательным был праздник Святой Пасхи. Шесть недель Великого поста постились люди, пряли, ткали, вышивали, а на седьмой – к Чистому Четвергу белили избы, драили полы, стирали, топили бани. И задымят в Великую Субботу печи: хозяйки пекут пасхи (куличи), красят яйца и готовят всякую снедь к празднику. А утром – избу не узнать! Праздничное покрывало на кровати, на стенах вышивки с кружевами. На столе – белая скатерть. У окна стоит мама в новой юбке и кофте: «Дети, посмотрите, как красуется солнце на Пасху!» И мы видим, что солнце действительно ликует, радуется, играет всеми красками радуги, посылая на землю Божественную Благодать – тепло, свет, радость. Сказочный праздник!
Мы садимся за праздничный стол, разговляемся. А мама уже открывает сундучок и достаёт оттуда бабушкины цветные шальки и праздничные платьица из кумача (кумач – дешёвый красный ситчик, из которого делали флаги и скатерти для президиумов). Счастливые, мы с сестрой Машей бежим по улице и видим на пятачке девушек в нарядных бабушкиных сарафанах и цветастых старинных шалях – голубых, кремовых, малиновых, васильковых. Они ходят по кругу и поют пасхальную песню – водят хоровод.  Пьяных в деревне на Пасху нет. На лицах людей расслабление и умиление.


Свадьба.

А свадьбы! С обрядовыми песнями, сценками, посеребщиной. И не было пьяных разборок, сквернословия.
Зима сорок первого года. В деревне – свадьба: Варочка выходит замуж в другой колхоз, что за нашей речкой. Мне 11 лет. Варочка просит у меня голубую ленту,  что подарил мне Мишка, и приглашает меня на свадьбу. Моя мама ворчит: «Рано тебе по свадьбам ходить». Но я умоляю её: ведь я буду там со своей подругой Леной, младшей сестрой Варочки. И мама сдаётся и даёт мне рубль на посеребщину. Я зажимаю в кулачок этот рубль и бегу в дом Варочки.
А там уже пир горой! Но вот из-за перегородки выходит невеста в окружении подружек, нарядивших её.  Варочку не узнать! На её головке венок из ярких бумажных цветов, украшенный разноцветными лентами, и я вижу, как голубеет моя, самая красивая, роскошная лента, среди этого великолепия. На невесте бабушкин малиновый сарафан из тончайшей старинной шерсти и белая кофточка, расшитая цветами.
Девушки окружают невесту и начинается прощальная сцена – оплакивание невесты. На роль плакальщицы приглашена голосистая Катя – «артистка». И она, пропуская слова через сердце, начинает обрядовую прощальную:

Ой, подруженька наша Варочка!
Ой, куда ты собралась, нарядилася?
Али ждёшь ты жениха, мужа суженого?
Увезёт он тебя  во свою избу,
Да во чужу избу во холодную,
За тесовый забор, за высоконький,
И не увидишь ты нас, подруженек.
И не увидишь ты отца, матери.
                Из чужого окна, из далёкого.
Да погляди же ты на батюшку!
Да погляди же ты на матушку!
Плачут горько они, сокрушаются.
И не увидишь ты больше отца с матерью, -
причитает Катя и так входит в роль, что запричитала по-настоящему. И зарыдала мать, заплакал отец Варочки, и заголосили подружки, поутихли гости, дети.
Сцена удалась наславу.

А во дворе уже голоса, смех, гармонь – это приехал жених с «дружками» выкупать невесту. В этой сцене жених торгуется с родителями и близкими невесты. Там тоже свои неизменные правила торга. И умчал жених невесту на тройке с бубенцами да с развесёлой гармонью за речку-реченьку. И полетели на быстрых лошадях вслед за тройкой придани с обрядовой песней «Улетела пташечка…»
Я вижу, как кланяется невеста родителям жениха, а кто-то сыплет молодым под ноги зерно, «что б велось богатство в их доме». Придани, гости Варочки, садятся за накрытые столы, пьют, едят, говорят тосты, пляшут, кричат «горько». Широко гуляют придани.
Но вот на средину избы выходит дородный мужик и громким голосом вещает:
- А сейчас, гости дорогие, будет посеребщина. Посеребите же, гостюшки, молодых наших, - и он ставит огромное глиняное блюдо на стол перед молодыми и начинает выкликать во весь голос по одному из гостей:
- А есть ли тут есть дорогой князь, крёстный жениха?
- Есть! – кричат столы.
«Князь» идёт к столу, кланяется и кладёт на блюдо деньги.
- А есть ли тут есть князь, родной дядя молодой?
- Есть! – кричит свадьба.
Он вызывает всех гостей без исключения. Моя подружка Алёнка уже одарила молодых.
А я, несмотря на духоту в избе, дрожу, как осиновый лист, сердечко моё колотится – ведь скоро позовут меня. И вот голос:
- А есть ли тут есть «молодая княгиня» Настечка, дочь нашего коваля Петровича?
- Есть, есть! – радостно кричит свадьба. «Молодая княгиня» вскакивает и ватними ногами идёт к столу молодых, кланяется и дрожащей ручонкой кладёт свой рубль на тарелку. Варочка улыбается: «Спасибо, Настечка, что ты пришла на свадьбу.  А ленту я тебе принесу сама». Сердечко Настечки радостно колотится.
Свадьба идёт к концу.
Но тут открывается дверь, и входят двое: юная девушка и её двоюродный брат Ваня. Тёмноволосая девчурка в городском беленьком платьице – это Манюшка, единственная, кто покинул своё село и учится в десятом классе в городе Унече. Они подходят к столу молодых, кланяются и серебрят блюдо. Опоздавшим гостям жених наливает им в бокалы вино. Ваня, известный в округе баянист, берёт гармонь… И ожила гармонь, вспыхнула.  Люди замерли в ожидании выхода на круг Манюшки – так называли ласково её в деревне.
Маня бросает взор на окружающих, расправляет плечики, грациозно изгибается и с изумительной артистичностью, раскинув тонкие округлые руки и взметнув легкое, гибкое тело, летит почти не касаясь земли, словно парит над ней. Но вот её небольшие ножки коснулись земли и проделали мудрёные, неповторимые движения…
И снова полет. То гордо откинув маленькую головку, то мило склонив её набок, летит она, словно прекрасная стремительная птица. Летят по кругу её маленькие ножки, а руки то страсто пляшут, то плывут будто две белые лебёдушки. Она – само очарование и совершенство.
Тишина… Только переборы гармошки и парение Мани-Манюшки.
– Ух, и пляшет же девка! В кого она уродилась?
– В кого! Будто ты не знаешь! В дядьку своего, Бряжку.
– Ох, артистка! Ну, прямо артистка!
– Да куда твоим артисткам… Далеко им до нашей Манюшки!
А Маня уже делает знак гармонисту и плавно, будто белая лебедушка, опускается на землю, складывает на груди ручки и, очаровательно улыбнувшись народу, кланяется. И я вижу на всех восторженных лицах – радость.
Людская стена вздрагивает и взрывается бурей аплодисментов
PS: дарили молодым сбережённые копейки от продажи яиц, молока и т.д.


Послесловие.

Читатель, возможно, ты найдёшь моё повествование как идеализацию и тоску по той тёмной  деревне? Но деревня – это корни всех нас. Это в той нищей, тёмной деревне сложился яркий, образный язык и богатый фольклор. Это в той деревне родилась любовь к земле и труду, совесть и сострадание к ближнему.
Нет, у меня не тоска по нищей деревне, а любовь и глубокое сострадание Человеку  труда, Хлеборобу, забытому Богом и сильными мира сего.

Деревня моя – сегодня.

Только в хрущёвско-брежневские времена  крестьянский труд стал оплачиваться деньгами, и было покончено с рабской беспаспортной жизнью. Вольно вздохнули крестьяне.  Но вот пришёл новый общественный строй с его перестройками и приватизацией. Разорив колхозы, деревню, он выбросил в никуда тысячи безработных.
Больно смотреть на улицы сёл. Огороды, дворы заросли крапивой, а вокруг деревень тоскуют в зарослях бурьяна невспаханные поля. Опустели школы и сады, и не слышно на улицах говора, детского смеха, гармошек, песен. Да, вымирает село. В иных есть свет, газ, телефоны, а жизни - нет. Некоторые деревни исчезли напрочь.

Дом, в котором я рождён, не дом.
Дом пошёл – не вернётся! – на слом.
Это я возвращусь и кружу.
Прах возьму и в стакан положу,
Помещу хоть щепоть трухи
Из венцовых колец и стрехи.
 Так написал поэт А. Шерстюк, побывав однажды в своём селе.

Моя деревня! Лежала ты среди рек и озёр, лесов и золотых хлебных полей и морей цветущего льна! Тихое, тихое поле… Дивная даль России. Теперь деревня не та. Гляжу с надеждой в пустую даль, но на твоей дороге – ни души. Обмерла земля, угомонилось живое поле.

Пустует моё старое село.
Всё меньше мне приветливо знакомых
Куда-то их умчало, унесло
Ветрами из родительского дома.

Пойду и поклонюсь земле родной.
Уехала молодёжь, голыми руками землю не обработать!
Двинулся крестьянский народ в большие города за выживанием.
Пришлые люди, попав в чужую среду, потеряли корни, людское общение и оказались в среде нравственного одичания. Деревенский народ встал на путь слепого подражания коренному населению без меры и вкуса. Слабые стали смешными, безликими, жалкими и затерялись в каменных лабиринтах. Сильные – наглыми, грубыми, напористыми, честолюбцами в жестокой борьбе за капитал и желаемый статус в обществе. Но одни и другие утратили былое простодушие, открытость нравов, чувства дружбы и взаимопомощи – тягу к общению. Утратив эти великолепные человеческие качества, они стали чужими среди чужих.

Ведущий телепрограммы «Поединок» В. Соловьёв в новогоднем послании Думе пожелал ей думать не только о своих интересах, но и подумать о  народе.
Я же люблю деревню и верю в её возрождение. А пока…

Поставьте памятник деревне
На Красной площади в Москве!
Там будут старые деревья,
Там будут яблоки в траве.

И два горшка на частоколе,
И пядь невспаханной земли,
Как символ брошенного поля,
Давно лежащего в пыли…

Н. Мельников.

Возрождение села Пятовск.
Колхоз в селе Пятовск, как и все колхозы России, в годы перестройки развалился. Молодёжь бросилась за выживанием в большие города. Однако не исчезли на русской земле люди, любящие свою родину и труд на земле.
Одним из таких патриотов в годы развала был Василий Николаевич Беляков. Молодой, образованный, энергичный, понимающий толк в земле и любящий её, он принялся за организацию колхоза, за его возрождение.
Шло время… И вот оно новое коллективное хозяйство во главе с председателем колхоза Беляковым Василием Николаевичем. Колхоз растёт и крепчает. По инициативе председателя в колхозе построен большой молочно-животноводческий комплекс, оборудованный по последним достижениям науки.
На открытие комплекса в 2012 году приезжал сам губернатор Брянской области.
Радостно смотреть на достижения колхоза.
В селе возродилась и православно-духовная жизнь – построен Храм Рождества Пресвятой Богородицы. Огромная заслуга в строительстве храма принадлежит казаку Цыбульскому Александру Павловичу, первому инициатору этого строительства, проживающего ныне в Петербурге. Это он, Александр Павлович, сделал основные финансовые вложения в строительство храма.  Часто приезжая в село, давал он грамотные советы по строительству и следил за ходом всех работ.
На средства жителя села Чепило… была оборудована колокольня храма.  Активное участие в строительстве храма в родном селе принимал житель г. Стародуб  Лякун Пётр Фёдорович. Не остались в стороне и все жители села во главе с председателем колхоёза.
Храм построен на средства всего мира людского.
В мае 2013 года Храм Рождества Пресвятой Богородицы был освящён Брянским Владыкой. В этот знаменательный день можно было увидеть великолепное праздничное торжество огромного количества людей, красиво одетых мужчин и женщин, пришедших со всей округи.

Дорогие земляки!
Спасибо вам за возрождение села и за колокольный звон, разбудивший сердца людей.
Колокольный звон укрепляет веру человека в Господа Бога нашего и несёт людям радость несказанную.



           На исходе дня

                «Ветер, ветер на всем белом свете.»
А. Блок

Сосны, сосны красные!
Стройные, могучие, величавые, её любимые сосны! Только с ними могла она разговаривать, только им могла открыть боль одинокой души.
Одиночество души… одиночество души – это не только печаль. Одиночество души – это тяжелое горе.

Ветер, ветер на всём белом свете…

Шла… Сосны, сосны красные! Сколько их вдоль лесной дороги!  Жаркий дух сосен бил ей в глаза и затруднял дыхание: обессиленная движением души, сделав несколько шагов, она упала… Травы пахли дневной жарой, сердце тукало прямо в землю. Анастасия заплакала…
Вспомнилась страшная беда, ворвавшаяся вероломно в их дом. И Его не стало, любимого друга, её мужа. Каждое утро люди спешили куда-то, бежали дети, повсюду гомонила жизнь.
Только Его нет и не будет. Лежит он далеко от неё. Может, слышит, может, знает Он о ней? Нет, не слышит и не знает… Тёплые слёзы на её щеке остывали в тени трав.  Покой окутывал землю…
Анастасия с трудом поднялась, и никто не слышал, как на широкий лист лопуха, теряя свою тяжесть, упали снова две горькие слезы.
Зашумели, зашептали тревожно сосны: «Не плачь! Ты же знаешь, что жить прожить – не поле перейти. Успокойся! На земле есть ещё большее горе, чем твоё, и имя ему – круглое одиночество. А у тебя есть дети. Посмотри, сколько среди нас пеньков! Это люди бездушные так безжалостно надругаются над нами, соснами. И нет на них управы. Успокойся!»
Мучительно раздумывая над словами сосен, она едва переставляя ноги, брела… Думала… Надо жить дальше. Но как? Не знала.
Соседи, глядя на ходячий скелет, кричали: «Найдите занятие! Вышивайте, вяжите!»
Коллекция свитеров и варежек?  И это спасёт её душу?! Нет! Нет!
Люди добрые, вы не лишены юмора!
«Jedem zu sein» (каждому – своё), так было написано на воротах концлагеря Освенцима. Каждому своё… Свитера? Нет, это не её! Но где оно «своё», её, Анастасии?
Озарение сошло со страниц писем от дорогих ей людей, сестры и сына, настойчиво убеждающих её написать книгу.
- Книгу? Какую? «О вкусной и здоровой пище»? Нет, это тоже не её.
- О жизни напиши.
- Я живу прошлым, - отвечала Анастасия. – Я не знаю и не понимаю современной жизни с её новым общественным строем – воровским, разбойным капитализмом.
- Так напиши о прошлом.
- Но не могу я написать даже и о прошлом. У меня нет не только писательского дара, но даже элементарных знаний для подобных сочинительств.
- Мама, я знаю, что ты сможешь!

А измученная её душа, страдая, роптала: «Я так одинока, мне очень больно, напиши, быть может, это облегчит твою боль.»
Раздумывала долго... Рука потянулась к бумаге. Она писала и издавала книги за свой счёт из жалкой учительской пенсии. Писала и дарила друзьям, родным, библиотекам. И посыпались рецензии – хвалебные гимны. Словно целительный бальзам лечили они её одинокую душу.
Проходили часы, дни… В голову лезли назойливые мысли: «Не верь рецензиям, это же лесть из жалости к тебе».
Лесть? Она пишет никому не нужные опусы?
Металась, мучилась, не подходила к письменному столу. Но рука снова тянулась к перу. Опусы? Ну, и пусть опусы… Ну, и пусть бездарные… Анастасия уже понимала, что заполняя пустоту жизни нелёгким, но любимым занятием, она облегчает страдания одинокой души.


Прошли годы…

Она живёт по-прежнему прошлым и по-прежнему многого не понимает.

Не понимает, почему «Москва – другое государство», и почему там высокие зарплаты?
Не понимает…

Не понимает, как и почему разворована Россия?
Не понимает…

Не понимает, почему не работают сотни наших производств, а земля крестьянская зарастает бурьяном и лесом?
Не понимает…

Не понимает, почему новоиспеченные вельможи, воры и жулики, жируют в роскошных собственных замках и разгуливают по заграницам, а не вкалывают в урановых рудниках Отечества?
Не понимает…

Не понимает, почему ранее достойные актеры несут с подмостков вместо остроумного грамотного юмора непристойные анекдоты и читают циничные, похабные монологи?
Не понимает…

Не понимает, за сколько сребреников продали все эти нелюди свои души дьяволу?
Не понимает…


--------------------------------

Ветер крепчал, усиливая шум и тревогу леса. Анастасия вздрогнула: скорбная, отчаянная дрожь осины прервала её думы.
Анастасия направилась к бедняжке осине, с надеждой посматривающей в её сторону.
Осинки в своих светло-зелёных, нежных одеждах, с резными округлыми листочками всегда пленяли её своей необычайной красотой.
Но постоянный, вечный страх осин, робкая, пугливая дрожь их листвы омрачали душу Анастасии.

Она прижалась к деревцу, гладила, утешала:
- Уйми свою дрожь, дорогая, не бойся бездушных. Потерпи ещё. Придёт к тебе оттепель. Придёт… Потерпи…
- Сколько же можно терпеть, Анастасия? Ты же знаешь, я ни в чём не виновата, но, презренная, проклятая, прозванная «Иудиным деревом», я дрожу и в хмурь, и в ясный день. Не виноват и мой далёкий предок-осина, которую выбрал Иуда и повесился на ней. Отверженная бездушными, проклятая, я боюсь человека, презирающего меня.

Помнишь, в военные сороковые годы люди сложили частушку и распевали её на фронтах и в тылу?

Скоро кончится война,
Всех врагов мы перебьём.
И фашистам на могилу
Кол осиновый забьём.

Понимаешь, осиновый, презренный, пропитанный солёной горькой слезой, проклятый кол?
Я устала, я не могу больше так жить. Когда же, наконец, придёт оттепель? И растопит лёд бездушия?
  Анастасия помолчала минутку.
- Поверь, скоро придёт Всемирная оттепель, и сойдёт на землю Великая Божья Благодать, и уйдёт в небытие проклятье рода твоего, и забудет человек тот коварный, дьявольский приговор роду твоему.

- Анастасия, возьми мою веточку, поставь её в вазу, и уйдут из твоего дома зло а наговоры бездушных.

Домой возвращалась с гнётом противоречивых дум и чувств. Рассудок бередил её душу:
- Зачем ты лгала бедолаге? Зачем?
- Но то была утешительная ложь, ложь во имя спасения. Нельзя же было лишать несчастную надежды. Надежда умирает последней! – кричала душа.

Думала… Великий русский писатель – глыба классической литературы -  Лев Николаевич Толстой, отрицая революции и Бога, считал, что только путём постепенного нравственного самоусовершенствования человека можно придти к идеальному обществу.
По Л. Н. Толстому только нравственное самоусовершенствование каждого человека – единственно правильный путь к достижению счастья на всей земле.

Уважаемый граф Лев Николаевич!  Как же Вы заблуждались!
Прошло столетие… Человечество не разделило Ваше учение о самоусовершенствовании и не последовало Вашему личному примеру.
Общество по-прежнему разъедают зависть, страсть к обогащению, к власти, воровство, братоубийство и прочие пороки.
Нравственность – на нуле.
Когда воцарится на земле мир и благодать, этого не знает никто. Не знала и она, Анастасия. …никто, кроме Господа Бога!

Но когда человек спросил Господа, когда же это свершится, когда восторжествуют равенство, справедливость и счастье всеобщее на Земле, Господь ответил:
«Когда люди перестанут убивать друг друга, воровать, завидовать, лжесвидетельствовать и т.д. (см. Библию), то есть когда люди станут жить по Моим «Заповедям».  (Взято с экрана телевизора).
Лев Николаевич, отрицая Бога, Вы забыли о Его «Заповедях» - законах. Законы Божьи…
Это ли не путь к исправлению человека, к его самоусовершенствованию?
--------------------------------------

Ветер, ветер на всём белом свете…
А ветер всё крепчал и крепчал, заметая листвой последний путь Анастасии.
Болезнь и возраст приближали её к концу.
И пришли стихи французского поэта Верлена:

Издалека льется тоска
  Скрипки осенней.
И, не спеша, стынет душа
В оцепененье.
Час прозвучит
И леденит сердце. – Угрозы,
А вспомяну в сердце весну –
Катятся слёзы.
И до утра злые ветра
В жалобном вое
Кружат меня, словно гоня,
С палой листвою.

Как же были понятны и близки Анастасии строчки поэта:
  «…Час прозвучит
И леденит сердце…»
Знала: её час неумолимо близится…

По Ленинградской дороге сосны, сосны красные…
По Ленинградской дороге кресты, кресты, кресты…
По Ленинградской дороге, средь красных сосен, будет и её бугорок с крестом или с памятником.

И будет раз в год приезжать к ней сын с женой и  с её внучками сорвать бурьян на  могиле.
Да, может быть,  случайный прохожий, взглянув на портрет женщины со счастливым лицом, прочтёт необычную, забавную эпитафию и невольно улыбнется ей, Анастасии.

                ПРОСЬБА
На Тверской земли, сховайтэ,
Йде растэ лесина.
«Да киньте ж в ямку так,
Як того грузина.»    
 (М. Галкин)


                Сказ  о добрых молодцах на «Скорой»

Годы 12-ый и 13-ый были, как никогда, урожайными на добрых молодцев на «Скорой».
Тверское медучилище не поскупилось и выпустило в мир рать специалистов-фельдшеров.
Часть из них осела на «Скорой помощи» ЦРБ Калининского района. Молодые эскулапы были все как на подбор обаятельны, и большинство их них обладало хорошим запасом знаний по медицине.
Мои болезни прогрессировали и требовали встреч с добрыми молодцами и помощи от них.
Первым был ИЛЬЯ, так он представился, симпатичный, весёлый человек. Между делом он поинтересовался моим возрастом и не преминул сказать мне пару удивительно добрых и милых комплиментов. Это не помешало оказать мне помощь. Спасибо ему. Добрый, весёлый человек Илюша, джентльмен. Его всегда будут любить больные, а здоровые женщины будут и любить его, и ревновать, и будут прощать его и снова любить. Таких нельзя не любить. Лечит Илюша не только по науке, но и словом, такой у него талант. Кто-то ест всю жизнь чёрный хлеб и доволен, а кому-то хочется ещё и белую булочку. Каждому – своё. Пусть Господь охраняет Вас, Илюша, и сохранит Вашу ласковую, широкую душу в течение всей Вашей жизни.

ЮРИЙ… Юра приятно удивил меня своей элегантностью, красотой и профессионализмом. Быстро, ловко, корректно, он оказал мне помощь и со знанием дела дал несколько советов для лечения моей болезни. Так мог вести себя только человек высокой культуры и владеющий максимумом знаний, полученных в училище. Юра, Юрочка! С моей непрофессиональной точки зрения скажу: «Быть бы Вам доктором! С большой буквы – Доктором!». Успешности Вам в жизни и счастья!

А потом был МАКСИМ. Ходят слухи, что Максим уехал из Твери в далёкий город Ростов-на-Дону. В дом вошёл он расстроенный: ноги промочил в глубоком снегу. Боясь за последствия, он посочувствовал мне: «Вас тут никто не жалеет. Снегом Вас занесло». (А снег-то выпал ранним утром). Я предложила ему горячий кофе, но Максим наотрез отказался, ему было некогда, у него было ещё три вызова. «Потом, в другой раз. Я ещё приеду к Вам, весной приеду огород копать. Обязательно приеду!» – крикнул он, выходя из моей комнаты.
Не приехал, не получилось. А сколько было тепла, нежности в его голосе, когда он говорил о своих родителях и маленькой сестрёнке: «А ещё есть у меня сестра, ей четыре года», – с любовью сказал он.  Вот такой сын никогда не бросит немощных, старых родителей, никогда не обидит он и жену, такая уж душа у Максимушки!
Уехал... Отец болен там, в Ростове. Так и не приехал он копать мой огород. Не получилось.
И не покажет он обещанных мне гор и долин своей родины, и не познакомит меня со своим старым дедушкой – аксакалом, и не быть мне третьей женой того аксакала. Свадьба! Вот было бы чудо на земле Дагестана! От злого смеха затряслись бы горы, закачалась бы земля, а разбушевавшиеся волны Каспия затопили бы берега… А вслед бежали бы дагестанские дети и громко кричали: «Чудо ты! Чудо русское! Посмотри на себя в зеркало! Ты больная и безобразная!» И с позором бы согнали меня с земли дагестанской.
Максимушка! Пронеси же свою любовь и жалость к людям через всю свою жизнь! Да хранит тебя Господь!

АНЕЧКА. Девочка от Бога… милая, простенькая, с добрыми, чистыми голубыми глазами. Но вершиной её обаяния были её руки. Удивительно ловкие, маленькие, они легко и точно сновали по моему телу, делая чудеса. Ах, Анечка! Ей бы дать медицинский пункт где-то в глубинке области. Сколько бы страждущих, ждущих квалифицированной медицинской помощи спасла бы она! У Анечки есть и чутьё, и интуиция, и знания, и доброе сердце, всё, чтобы поставить правильный диагноз и лечить больного. Хороший фельдшер Аня и замечательный человек. Пусть Небо пошлёт тебе верного и любимого друга. Ты достойна счастливой судьбы!

КОЛЕНЬКА. Зима тринадцатого года… Третья бессонная ночь… Вызывать так часто «Скорую» не хотелось. Дикая боль в груди и в позвоночнике не давали покоя, и я решила проконсультироваться по телефону. Звоню на «Скорую». Трубку взял молодой человек с приятным, тихим голосом. Я представилась ему и попросила сделать его то же. Он назвался Колей и на мои дальнейшие вопросы ответил: «Мне 28 лет. Я работаю на «Скорой помощи» в одной из городских больниц, а здесь – по совместительству». С какой же доброжелательностью стал говорить он со мной по поводу моих болячек, убеждая меня в серьёзности болезни моего позвоночника, который и провоцирует боли в сердце. И я вспомнила, что о таком совмещении болезней, о таком варианте, я прочла не так давно в новейшей медицинской литературе.
«Возьмите ручку, я дам Вам советы, как лечить позвоночник. Взяли?  Пишите». И он стал диктовать мне в трубку рецепты от болей и по лечению позвоночника. Сколько же тепла, участия было в голосе Коленьки, когда он говорил заботливо: «Не забудьте же укутать грудь и спину после лечения шерстяным платком». Так мог говорить только человек большой внутренней культуры и с добрым сердцем с родной матерью. Тронутая его сердечностью, я растерялась и не смогла найти слов благодарности. Спасибо, Коленька! Мне стало легче жить. Думаю, что, пользуясь Вашими советами и в дальнейшем, я избавлюсь от острых приступов болезни.
Когда же я заговорила о своих попытках пролечиться в больнице, но попасть туда не могу из-за отсутствия свободных мест, Коля и здесь дал мне совет: «Позвоните заведующему терапевтического отделения. Он хороший человек. Возможно, он поможет Вам с госпитализацией». Спасибо Вам, Коленька!
Да, богата русская земля не только ворами-жуликами, разворовавшими Россию, но богата она и талантами, умами, и добрыми душами – человеческой порядочностью. И не исчезло с земли русской самое прекрасное, что может быть в человеке, – милосердие. Хороший фельдшер Коленька! Хороший он и человек! Коленька – сама порядочность и милосердие. Успешности Вам, Коля, во всех планах и деяниях, здоровья и счастья в личной жизни.

Добрый молодец и гипноз
Апрель. 2 часа ночи. Сон не шёл: мучила боль в груди, дышать становилось всё труднее. Звоню на «Скорую». Молодой голос, приняв мой вызов, взял номер моего телефона и произнёс: «Ждите». Ждала не долго. С трудом иду к калитке встретить фельдшера. В комнате при свете лампы увидела высокого, стройного брюнета лет 25-30-ти. (Ошиблась). Как его звать, не спросила. Назовём его Олегом.
Задав несколько формальных, традиционных вопросов, он приступил к обследованию меня. Я же, напичканная в течение зимы болеутоляющими, стала просить его взять меня в больницу на лечение. Спокойно, но твёрдо и решительно, он отклонял мою просьбу. Я же продолжала его  просить, умоляла, но фельдшер на все мои унижения наконец ответил: «Посмотрю кардиограмму и тогда решу вопрос о Вашей госпитализации». Посмотрев, вынес приговор: «Я не возьму Вас. У Вас небольшая стенокардия». Я опять просила, умоляла, что-то уже кричала, но он был неумолим. В горячке я приподнялась и села на диван с намерением сказать ему о его жестокости и бессердечности. А мой фельдшер стал напротив меня и молча смотрел жгуче-чёрными глазами на моё лицо. Я хотела заговорить с ним, но не смогла не только произнести хоть слово, а даже шевельнуться. Его взгляд сковал мои движения, и я почувствовала, как приятное тепло заполняет моё тело. Маг стоял словно каменный. Наконец лицо его дрогнуло, и он ухмыльнулся какой-то загадочной полуулыбкой, и я мгновенно провалилась в другой мир. Мне стало так хорошо: ушли годы, ушла моя болезнь, мне стало очень весело, теперь мне было 16, и передо мной стоял не Олег-фельдшер, а мой самый лучший и любимый во  всём свете человек, мой двадцатитрёхлетний тёмноглазый Володя – моя первая любовь. И поднялась душа, задрожало от счастья сердце, заволновалась кровь… Я любила… Мне было 16. Я смеялась… Любовь… Что может быть дороже и ценнее в жизни человека? Ничто. Только любовь делает человека счастливым по-настоящему.
Шли мгновения… Я стала приходить в себя, я снова увидела своего фельдшера-брюнета. Он же по-прежнему стоял и неотрывно смотрел мне в глаза, решив ещё раз повторить свой эксперимент. И повторил. И я снова смеялась, мне было опять 16, и был мой Володя, и я снова любила…
Не знаю, сколько времени я была в трансе… Очнулась и поняла: то был гипноз.
И вот она моя комната, лампа, диван и я, старая и больная. Исчез и фельдшер-маг, ушёл. Сержусь ли я на своего лекаря? Да нет! Пошутил человек по-доброму, жизнь мою повернул назад в тот сладкий, счастливый миг. И на том спасибо.


Эх, прокачусь!
После лечения в больнице иду искать транспорт до Чуприяновки. Во дворе ЦРБ стояло несколько машин.
– Кто довезёт меня до Чуприяновки? – спросила я.
– Я могу, – ответил темноглазый юноша.
Не глядя на номер машины, сажусь рядом с водителем.
– Куда ехать? – спросил он.
– В Чуприяновку.
– А по какой дороге?
– По Ленинградке, в сторону Москвы.
Машина тронулась и вскоре вылетела на центральную трассу. Едем полчаса – Чуприяновки нет. Едем 50 минут – Чуприяновки нет.
– Где Ваша Чуприяновка? – спросил с тревогой мой шофёр.
– Да не знаю я. Не знаю я здешних дорог, живу на Тверской земле только три года, – с раздражением ответила я.
Юноша, сбавив скорость, вытащил из кармана карту и стал искать на ней Чуприяновку.
– Нет Чуприяновки, – печально доложил он мне.
И мы снова полетели вперёд. Да какой же русский не любит быстрой езды! Мелькали указатели с чужими названиями. Чуприяновки не было. Бойкая, живая трасса, словно змея, извивалась под колёсами машины, взлетающей то на взгорки, то падая в низины. Навстречу летели указатели «Москва», «Москва». Чуприяновки не было. Чтобы сдержаться после лечения, я затянула окрепшим голосом:

По долинам и по взгорьям
Шла дивизия вперёд…

– Пойте эту песню дальше.
– Дальше не будет.
– А что будет? – спросил.
Захотелось его послать, но сдержалась: мне стало жаль этого подростка, бросившего свою родину и добывающего кусок хлеба в чужом далёком городе.
И мы снова катились по долинам и по взгорьям, а указатели «Москва», «Москва» всё чаще и назойливее лезли в глаза.
– Эх, гулять, так гулять! Кататься, так кататься! Поехали в Москву, – весело предложила я.
– У меня не хватит бензина, – грустно и серьёзно ответил черноглазый мальчик.

– Окрасился месяц багрянцем,
И волны бушуют у скал, –

запела я, забыв о Чуприяновке. Песня шла широко и легко, проходя через мою душу, вырвавшуюся на волю. И я продолжала:

Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя ожидал…

Песня вновь тронула сердце водителя, и он с дрожью в голосе пролепетал:
– Какая красивая русская песня. Вы хорошо поёте!
– Слушай, поворачивай-ка ты назад! – сказала я.
– Куда? – спросил водитель.
– Где Макар телят не пас.
Мальчик ничего не понял, но развернул машину, и мы помчались навстречу указателям «Тверь», «Тверь». Чуприяновки на этой стороне тоже не было. Вот уже показалась и окраина Твери, а рукой подать – и ЦРБ. Чуприяновка исчезла напрочь.
Наконец небо сжалилось над двумя недоумками, и мы увидели автобусную остановку и рядом с ней – такси.
– Пожалуйста, дайте мне хоть немного денег на бензин, – тихо попросил мальчик.
Мне снова стало жаль таджикского подростка, и я заплатила ему сполна. Сполна – и таксисту.
Я – дома! Здравствуй, Чуприяновка! Здравствуй! Как же долго я тебя искала!
Ух, прокатилась! Ну, и прикатилась!

Уважаемые врачеватели! Врачи, медсёстры и, в том числе, весь медицинский персонал. Спасибо, что вы есть! Здоровья вам, успешности в работе и счастья в личной жизни.

Мальчики, мальчики…
Берегите свои сердца, не давайте им зачерстветь в трудностях нелёгкой жизни! Помните о клятве Гиппократа, которую вы дали, и Небо наградит вас земными радостями!

Часть 2. Продолжение «весёлые картинки».

Читатель дорогой!
Вспомни свадьбу! На крик детей прискакали две жены аксакала с палками и криком: «Гоните её, гоните! Мы не отдадим ей своего аксакала, не будет он целовать белокожую русскую!» Собралась толпа, над селом стоял гул, гам, выкрики, а потом вдруг – вопль: «Да террористка она, террористка! Сумку, сумку посмотрите!» Чья-то сильная рука рванула сумку невесты да так, что она разорвалась на части и из неё посыпались на землю, сверкнув на солнце металлом, женские побрякушки – украшения там всякие. Толпа ахнула  и завизжала: «Смотрите! Гайки, болты, шайбы! Сейчас так рванёт! Спасайтесь, кто может!»
Толпа исчезла моментально, а «террористку» толкнули так, что она упала на пыльную дорогу. А по дороге уже бежал аксакал и Максим. Глаза аксакала метали гром и молнии: «Вы мне ответите за это, ответите», - и он, подняв руку, сотрясал кулаком в сторону своих двух жён.
Подбежав к «террористке», он упал на колени и горячо зашептал: «Не умирай, дорогая. Я люблю тебя.» И стал целовать её белое, измазанное пылью лицо. Но женщина не подавала признаков жизни.
- Открой глаза, дорогая, открой…
Но она не могла…
А Максим уже раздобыл кувшин с водой и легонько плеснул ею в лицо «террористке». Бедняжка приоткрыла больные глаза и тихо прошептала:
- Я не хочу замуж.
- Ладно, ладно, - оживился аксакал. – Сначала мы тебя вылечим настойками горных трав, нашим мёдом и козьим молочком, а потом и поговорим, - шептал обрадованный аксакал.
Он быстро и ловко подхватил её на руки и понёс к дому. Три недели он нежно и трогательно ухаживал за нею, не спуская с неё глаз. Читатель, не подумай, ничего дурного, недозволенного у них не было.  До свадьбы – ни-ни…, только разве что поцелуй в щёчку, да поглаживание волос.
О свадьбе не говорили. Решили вдвоём посмотреть мир. Восток и Запад. Расстались со слезами. Были звонки, письма, аксакал не забывал её, но вдруг звонки прекратились. Она звонила  ему, но трубка молчала. И она поняла, что всё кончено, аксакал – жлоб и бабник. Правда, однажды оттуда шёл звонок, но она не подняла трубку.
Потосковала, потосковала и стала забывать Дагестан. А тут ещё пришла куча писем от друзей и одно от самого Владимира Владимировича Путина.
«Дорогая Анастасия Александровна, да забудьте Вы этого аксакала. Вы нужны России. Продолжайте писать книги. Люди любят Ваши книги, хвалят. Я, правда, их не читал. Некогда, очень много государственных проблем. А аксакалы люди мудрые, порядочные. Вероятно, у него там что-то случилось. Память уже не та. Забыл, наверное, куда спрятал деньги. А мир посмотреть мы Вам поможем. Сам я этого сделать не могу, нужно разбираться с друзьями. Их у нас много. И каждый норовит укусить, ослабить Россию. В этом году полетит в отпуск вся семья Жириновского. Он и возьмёт Вас с собой. Денег у него много. В этом году он продал со своего подмосковного огородика семь тонн клубники. (Я сама видела по ящику, как Вольфович ходил в фартуке по рынку и громко объявлял: «Цены для народа должны быть народными. Продаю по 30 рублей за один килограмм). Москвичи мигом раскупили эту почти бесплатную клубнику. Все наелись досыта, а некоторые даже объелись и кричали: «пиар, пиар это… скоро выборы, вот и накормили». А другие наоборот: «никакой это не пиар. Вольфович подкормил народ витаминами, чтобы люди окрепли и все пришли на выборы. А выбирать будет каждый по своему усмотрению».
- «Так что полетите с Вольфовичем. А посадят там, где захотите. Хотите – рядом с пилотами, хотите – посередине самолёта, а хотите – у самого туалета и дверь на всякий случай откроют и парашют положат. Если что – воспользуетесь им, а нет – прыгайте в воду прямо без парашюта. Океан, он не глубокий, воробью по колено. Плавать умеете хоть по-собачьи? Выплывете. Да не бойтесь, это бывает очень редко. Увидите мир, увидите.
Вольфович покажет Вам Израиль, место, где родился Господь и Голгофу, гору, на которой распяли Иисуса Христа, и все другие святые места. Покажет и достопримечательности Греции и свозит на Канары, все семь чудес света покажет. Он же умный, Вольфович, русский и любит русских людей. Ну, что сказать – хороший парень Владимир Жириновский. Хороший.»


Сестра моя прочитала мои сочинения да и говорит:
- Ну, кто тебе поверит обо всём этом?
- Поверят, - я ей.
А кому поверят? Правительству? Или Михаилу Прохорову? Ну, тому Мишке миллионеру, что за собой возит вагон-гарем, девок там штук тридцать. Будут выборы президента, он тоже туда же метит, но народ что-то ему, Мишке Прохорову, не очень доверяет. Говорят: «Да не отдаст он нам свои миллиарды, девок же кормить надо. Девки они всегда поддержат Мишу и проголосуют за него и помогут справиться с любой девчонкой, если будут проблемы в личном. Надо ж понимать, что Мишке уже годы пошли на пятый десяток, да и подношенный он уже. Девки и помогут.» А Владимир Андреевич Зюганов тот ему прямо сказал: «Тебе уже, Мишка, надо иметь внуков, а ты всё девок возишь! А в президенты хочешь!» Так и сказал.
Так что мне поверят люди. А что трубку я не взяла говорить с аксакалом, в это тоже поверят.
Читатель дорогой! А ты бы взял? Нет, я не уверена. Он обещал мне мир показать. Обещать можно всё.
А не поверят, так я приведу пример из Библии. Там врать не будут. Итак, слушайте притчу из Библии.

Давным-давно на земле случился бардак: пьянство, братоубийство, разврат страшный, однополые браки… Господь Бог не выдержал этого и решил послать на Землю Всемирный потоп, чтобы смыть весь этот позор. Но перед этим предупредил одного праведного человека. Он сказал: «Сделай огромную лодку и  возьми в неё всякой твари по паре. Там, на новой земле, они и будут размножаться. Ной, праведный человек, так и сделал.
Лодку его прибило к горе Арарат, что на Кавказе, и на обновлённую землю вышли все пары и стали размножаться во множестве. Вот только не было пары у кукушки и удода (удод – болотная птица). И решили они пожениться, а свадьбу отложили до покупки свадебного платья для кукушки. Кукушка сидела на дереве и каждый день кричала: «Ку-пи, ку-пи». А удод с болота ворчал: «Вот-вот, вот-вот.» Проходили дни, месяцы, годы, а удод всё обещал: «Вот-вот». Состарилась кукушка, зубы свои выпали, протезы, ну, челюсти вставные, тоже износились, а она всё кричала, но уже не могла сказать ку-пи, а получалось у неё ку-ку. Так и кукует он по  сей день, а деток своих подкладывает в чужие гнезда, денег-то у неё нет, прокуковала она свою пенсию. Кукует и плачет. Пенсии же ей не дают. Вот и верь в обещания.
Читатель со мною согласится: как говорит пословица – обещал – это ещё не женился.


Живу я тихо, скромно, изучаю английский, испанский и китайский языки. Русский же теперь стоит в этом ряду последним. Из каждого иностранного я знаю уже по десять слов.  Иду по Чуприяновке и всем встречным людям, собачкам – всем -  Hello, Bon jour. Приветствую я их так. Слышу, говорят мне вслед: «Какая-то у нас тут культурная дама появилась, иностранка, наверное!» И все довольны. Буду учить дальше языки.
Да вот с памятью моей что-то стало, забываю часто, что знала. Приехал ко со «Скорой» фельдшер, блондинистый такой, аккуратно всё измерял, уколол, дал советы, а потом вдруг спросил: «Сколько Вам лет?» Я рассердилась: «Какое тебе дело?»
- Мне для документов нужно.
- Три, - говорю.
- Что три? Назовите первую цифру, что стоит перед три.
- Не помню. Забыла.
- Когда забыли?
- Зимой.
- Почему забыли? – Мурат, фельдшер, испугал. - Ладно. Хватит мне про Мурата и про палку. Это я знаю. Выбросите немедленно ту палку из комнаты, а то лишитесь всей памяти. Я поставлю Вам перед «три» «семь» согласны?
- Ради Бога, хоть две «семь»  ставьте, только не ставьте 10.
- Почему?
- Так будет же 103 года. Тогда уже никто лечить не будет. Добьют. Найдут палку и добьют, это как пить дать. Добьют.
Так и расстались мы с ним полюбовно. Культурный мальчик, уходя сказал «До свидания. Не болейте.» Хороший человек, а как его звать – не спросила. Ошибочка моя вышла.

Я вот в больнице в июле лежала. Перед выпиской вышла из палаты на свежий воздух, а сесть негде – кругом камень, так я пошла во дворик «Скорой», там и лавочка, и стульчики разные стоят. Из здания вышел молодой человек. Я у него спросила:
- Работает сегодня Вера Ивановна?
- Да.
- Подожди, - говорю, - что-то твоё лицо мне знакомо. Ты был в Чуприяновке?
- Был.
- Как тебя зовут?
- Мурат.
- Да сколько тут у вас Муратов?
- Один.
- Кто?
- Я.
- Шутишь, - говорю. – Тот Мурат, что ко мне приезжал, был высоченный, весь чёрный, штаны дудочкой, голова высокая, а сам строгий, вредина, меня в больницу не взял, грозный такой. Ну копия Ивана Грозного, того, что убил своего сына. Задал тот Мурат мне несколько вопросов и пошёл к палке, ёмкой такой, что стояла в углу комнаты. Взял он палку и идёт… Я испугалась, обомлела вся, думаю: «Этот сейчас вылечит!» А он так строго: «Не бойтесь, это не для Вас – кошку сгоню с кресла». Ой, чуть отошла от страха, а он стал сыпать мне вопросики; «Чем лечитесь амбулаторно?» Я: «Мелом». «Каким ещё мелом?» «Нашим и импортным, но тот подороже.» «Что за мел? Я не знаю такого лекарства.» «Мел, - говорю я, - это белая русская глина, её просеивают и получается мел, из которого и лепят таблетки.» «Этого быть не может. Все лекарства проверяются.» «Как же! – смеюсь я – Проверишь два с половиной миллиарда китайцев в подвалах. Сидят и лепят. Проверишь их.»  Потом поговорили  немного за жизнь, а потом я стала кричать и спорить с ним (в больницу не берёт - и всё тут). Так он и загипнотизировал, чтоб я замолчала. Вот кто был Мурат. А ты не Мурат.
- А кто я?
- Дитя, совсем ещё дитя, - сказала я.
 Да и ушла.

После  прогулки захожу в палату.
- Посмотрите на неё, как она посвежела! – закричала палата.
- Да мы тут все посвежели: питание – классное, лечение – тоже, воздуху хватает.
- А Анастасию Александровну хоть сейчас на подиум. Вот только косметики наложить да губы накачать силиконом. Да побольше всего этого.
- Но она же не сможет красиво пройти по сцене, там нужно повертеться перед публикой! – выкрикнул кто-то.
- Замолчите, кто сказал это! У нас есть Настя, а не Настя Волочкова, которая крутиться на одной ноге.
- Так её же Колька Басков тренирует, крутит, вертит целые вечера до поздней ночи.
А Анастасию Александровну вынесет мужик. Красиво так будет нести и поставит легонько. Только вот как её одеть? Она любит всё чёрное: удлинённую чёрную юбку, чёрную футболку и белый пиджачок.
- Не пойдёт это, - крикнули все. – Пусть Зайцев займётся её платьем, набросит, как на Аллу Пугачёву, самую красивую штору, накинет, как это может только он. Это будет уже что-то. А она окинет зал взглядом и так очаровательно улыбнётся, и тихо, ласково молвит: «Hello», что публика замрёт от восхищения, а модель ещё раз взглянет на народ, наклонит голову влево, кокетливо вздёрнет левую бровь вверх и мило, так нежно ещё раз улыбнётся и повторит: «Hello! I love you. Bon jour!» (англ. – Привет. Я люблю тебя. франц. – Добрый день) зал вздрогнет и взорвётся от аплодисментов. «Вот это модель так модель!» «Ах, какая женщина, мне б такую! – вскрикнул стареющий олигарх. – Кто она? Из какой страны приехала?» «Да из Чуприяновки она,  из посёлка, что под Тверью.» «Почему я не знал? И почему так долго завалялась там такая ценная залежь? Несите мне её на Рублёвку.» «Да она же совсем слабенькая, «Скорая» только и держит её.» «Скорую» тоже – на Рублёвку! Сколько там этих фершалов? Штук десять? Каждому дам по комнате и питание бесплатно. А униформа будет не зелёная, а голубая. Они у меняя все, как миленькие, станут голубыми! Понятно? Исполняйте!» Анастасия Александровна на денёк отпросилась проститься с родными и горько заплакала. Да Господь пожалел её. Олигарха не стало - скончался он ночью от сильного возбуждения.


Недавно ко мне заходил Мурат, еду, говорит, на родину, отпуск у меня. Я зайду к тому аксакалу и всё ему выскажу. «Что ты унижаешь нашу нацию? А? Обещал женщине показать мир – не показал. Какой же ты после этого аксакал?» Я:
- Мурат, миленький, не надо ругать аксакала, он хороший человек, спас меня от разъярённой толпы, выходил меня, ухаживал трепетно, любовно и отпаивал целебными настоями. У него там что-то случилось, возраст же у него, пойми.
- Ладно. Подумаю.
А сам поехал да и сказал всё хорошему человеку. Тот всё выслушал и заплакал:
- Дорогой Мурат, спрятал я свой миллион в горах, а под какой камень – не помню. Помоги мне, Мурат, ворочал там камни, устал я.
Но Мурат отказался:
- Ищи себе других помощников, а я в отпуск приехал с девушкой русской. Нам нужно отдохнуть. А ты ищи себе другую террористку, если мозги отказали. А мне, если понадобится миллион, то я женюсь на 60-летней миллионерше. Она туда-сюда концы отдаст, а нет – врачи помогут ей сойти в мир иной. И у меня будет и миллион, и московская квартира. И будем мы там жить  с моей фельдшерицей женой припеваючи. А камни ворочать и искать твой долларовый миллион не буду.
Я посмотрела на руки Мурата и поняла: он прав. Ему бы не камни нужно ворочать, а мышцы накачать да по науке. Слабые они у него, нежные совсем. Да курить бросить. Тоже мне медик! Капля никотина убивает лошадь, а он глотает беспрерывно сигареты. И куда смотрит его девушка? Ах, Мурат, Мурат! Не бережёшь ты себя, и никто тебя не бережёт. Хоть бы Вера Ивановна отругала тебя за этот яд, да как следует. Да хоть бы и матом. Лишь бы бросил сигареты и навсегда.
 

Спасибо «Скорой»! Не забывают они меня. Недавно Коля звонил, тот, что на «Скорой» подрабатывает. Справлялся о моём здоровье. Я сказала ему, что у меня всё пока хорошо, лечусь его лекарствами, мне лучше, но он, позвоночник мой, извините, сволочь такая, всё ещё побаливает. А он: «Болит и болеть будет, но лечиться продолжайте, всё же Вам легче стало. А ещё дам Вам новейший совет – лечитесь собачьей шерстью, только шерсть нужна от породистых собак. Так утверждает медицина и люди, которые лечатся такой шерстью. Им хорошо помогает. Вылечитесь. А кардиограмму я Вашу читал. С такой можно протянуть ещё лет 30. А если другие какие заболят у Вас  органы – заменят чужими, но от здоровых людей, а какие-то заменят металлическими. Не у нас, так за границей. Собирайте деньги, откладывайте из каждой пенсии на случай замены. И будете Вы у нас, как новенькая!»
Уважаемая Лариса Чингеровна! Я счастлива от такого внимания ваших фельдшеров. Хорошо Вы поставили работу на «Скорой». Спасибо Вам.
Ну что? Надо искать шерсть.

Икала, искала – не нашла. Решила написать письмо президенту, но не на его имя, а его секретарше. Зачем лишний раз надоедать Владимиру Владимировичу! Секретарша тоже не нашла шерсть и вынуждена была рассказать об этом президенту.
«Шерсть от породистых собак найдём. В России не будет, будем искать на Западе, в Канаде, Аляске, Чукотке, но найдём. Я буду в этом году в Сочи по государственным делам и смогу принять Шпунтову А.А. Шерсть будет, - вот так сердечно ответил президент. – А ещё, - добавил он, - напишите, что бы она не думала о дагестанском аксакале. Найдём мы ей аксакала не в Дагестане, так среди  таджиков. Таджики хорошо знают наши дороги, прокатят по первому классу». Он тут же назначил число явки моей в Сочи за шерстью.
Я со своей старшей невесткой и отправилась в назначенное число. Подошли к зданию президента, а там – амбалы, извините, охранники, их видимо-невидимо у дворца. Красивые такие, широкоплечие, щёки, что маковый цвет, глаза блестят, бицепсы под рубахами так и ходят, руки чешутся, видно, ждут бандита, чтобы схватить его да покруче.
- А вы зачем гражданочки пожаловали?
- За шерстью мы.
- За какой такой шерстью?
- Породистой, - отвечаем мы.
- От каких животных?
- От породистых собак.
- Сколько вам положено шерсти?
- Два фунта.
- Это сколько же граммов?
- Не знаю.
- Ваше образование?
- Пять классов школы, - говорю.
- Какие же оценки были по математике?
- Три, два, иногда «кол».
- С вами всё ясно, - сказал амбал. – А у Вас какое образование? – обратился он к Тане.
- Неполное высшее. Семь классов.
- Так сколько граммов в одном фунте?
- Первый раз слышу о фунтах. Мне они не нужны, а этой глухой.
- Зачем же Вы оскорбляете свою свекровь?
- А она всё равно не услышит. Глухая она и глуповатая. Только и знает, что что-нибудь пишет.
- Книги она написала хорошие, люди хвалят. А Вы клевещете на неё.
- А что книги? Книгу и дурак напишет.
- Постыдитесь чернить Анастасию Александровну!
- А что мне стыдиться, у меня 7 классов, я ещё молодая, умная и не глухая.
А другой охранник уже шепчет: «800 граммов будет в двух фунтах».
- Почему приехали вдвоём?
- Так Мурат сказал, что у неё небольшая стенокардия, и ей нельзя, - сказала Таня. – Можно только 30-50 грамм хорошего сухого испанского вина.
- Какой Мурат?
- Да фельдшер наш. Он сказал, что у неё небольшая стенокардия…
- Замолчи! – крикнул амбал, не выдержал. – Ну, тупые, ну и тупые. Я им про шерсть, а они… Ох, и дурочки! Как фамилия?
- Шпунтова, - сказала я. – Анастасия Александровна.
- Ваша? – он обратился к Тане.
- Татьяна.
- Фамилию называй!
- Шпунтова. Елисеевна.
Охранник плюнул.
- Ждите.
Вскоре нам выдали шерсть. Первый охранник крикнул другому:
- Выведите поскорее этих дембилей!
Я засмеялась:
- Сам ты дурачок, не знаешь, кто такие дембили.
(Нужно было сказать «дебилов», а он – дембилей)

Теперь у меня есть шерсть. Буду лечиться. А потом поеду в Болгарию на Золотые пески, отдохну хоть. Деньги у меня есть: пенсия да ещё В.В. Путин прибавил 7 лет тому назад 500 рублей как вдове инвалида войны и ещё сказал, что прибавит через 7 лет.
Поеду, обязательно поеду в ту хвалёную Болгарию.
А «амбалов» мне не нужно никаких. Были у меня «амбалы».



Вспоминаю…
Мне одиннадцать, мальчику – двенадцать. Он бегает за мной уже год, а я от него убегаю. Он догоняет, хватает за руку и кричит: «Ты почему от меня убегаешь, на скамейке не хочешь со мной посидеть и руку выдёргиваешь из моей?» Я вырываюсь и бегу, а он кричит; «Я убью тебя, зарежу!» «Режь! – кричу, - режь!» И убегаю.
Мне 12 лет, ему – 14. Хороший был мальчик. Он не бегал за мной, а целыми вечерами смотрел и смотрел на меня, но однажды догнал, вложил мне в карман пакетик и убежал. Я прибежала домой, зажгла керосиновый фитилек и открыла пакет. Там лежала тетрадь, на первой странице было: «Настенька, я тебя люблю. Я очень люблю тебя и буду любить всю жизнь». А дальше шли стихи. Их я уже и не помню. В тетради лежала прекрасная голубая лента. Боже! Где мог достать Мишка такую великолепную ленту в те военные, нищие годы? В Троицин День мама завязала в мои косы банты (я сказала ей, что нашла эту ленту), и одела меня в голубенькое платьице, сшитое из праздничной наволочки, и люди восхищённо говорили: «Какая ты сегодня красивая Настенька! Сама беленькая вся, а брови, что тонкие чёрные шнурочки. И глаза блестят. И банты, банты какие чудные!» И я  решила: вырасту и буду любить только одного Мишку. Он умный, не курит, не матерится и дарит мне стихи.
Миша, Мишенька, царство тебе небесное…

Вспоминаю…
Мне 16 лет, ему – 23. Его зовут Володей. Он инженер по кораблестроению. Отпуск. Лето. Клуб. Танцы. Взгляды… Любовь… Он читает мне стихи Пушкина, Тютчева, Есенина:
«Цвети, левкой и резеда,
С моей душой стряслась беда..»
Он пел. Хорошо пел. Помню его любимый романс «Гори, гори, моя звезда». Мягкий, душевный его тенор плыл в ночь, растворяясь в далях полей и лугов.
Строчка: «Умру ли я, и над могилой
Гори, гори, моя звезда»
Тревожила моё сердце. «Володенька, не умирай. Я тоже тебя люблю», - шептала я.
Четыре вечера любви…  На пятый пришла моя мать к озеру, на берегу которого мы сидели, и погнала меня домой.
- А Вам, молодой человек, нечего делать с малолеткой.
Меня закрыли в боковушку дома и повесили замок. Я объявила голодовку, но это не помогло. А Володя уехал в свой город Ленинград.  Он писал мне каждую неделю, но мама сжигала письма по сговору с почтальоншей. Только через много  лет я узнала об этом. Меня отдали в 10 класс, а потом – замуж. «Учись замужем и работай, хватит сидеть в девках, засиделась тут». Засиделась… Долго сидела, почти до 19 лет.
 За всю жизнь я ни разу не встретила Володю. А вот во сне вижу всегда одно и то же: голубое море, белый пароход, и мы с Володей на палубе, молодые, влюблённые, счастливые. Он гладит мои волосы, целует глаза  и горячо шепчет: «Малышка моя, душенька! Как же долго я тебя ждал»! Я просыпаюсь от счастья, сердце моё колотится.


«И ещё одно моё последнее сказанье, и летопись окончена моя.»
Какое такое последнее? Ответ: о моём последнем часе. У каждого человека есть свой последний, неизбежный час, и он уносит человека в мир иной. Мой час неудержимо близится. Так вот я хочу всех, кто меня знает и помнит, проводить меня в последний путь. Думаю, что мои родные по крови прибудут и без моей просьбы. Друзья, оставшиеся в живых, помянут в храмах или в своём уголке перед иконой.
 Я хочу попросить всех мальчиков и девочек со «Скорой» прийти на мои поминки.
Думаю, что заведующая «Скорой» Лариса Чингеровна не станет возражать против тех, кто будет свободен от дежурства.
Прошу вас, ребятушки, принесите с собой музыкальные инструменты. Духовые есть? Нет? Тогда несите гитары. Кто не может играть аккордами, бейте по струнам и пойте, идя за гробом. Пойте все и всё. Весельчак Илья, голубчик дорогой, будь и запевалой и дирижером. Пойте песни попсы, не стесняйтесь! Дедушка Иосиф Кобзон, он же не стесняется петь с попсой, поёт всё подряд. «Надо петь, - говорит, - на хлеб не хватает». Пойте, прошу вас, громко пойте, весело. У моего старшего сына хороший голос, так если он запоёт «Помнишь, мама моя, как чужую девчонку я привёл» и т.д., то помогите ему. Особенно громко, с надрывом, он будет петь «Я её целовал, уходя на работу, а тебя, как всегда, целовать забывал». Пусть и младшенький сынок тут подхватит, он тоже «как всегда» забывал. Память у деток от меня слабая. Всё ж ведь идёт по генам. У меня ж память слабая. Ну и они забывают. Господь с ними.
Очень сожалею о том, что не увижу больше Максима. Он стал для меня, что сынок родной. Полечит, а потом всё расскажет: что девушка его вышла замуж, не дождалась Максима из армии, и что женится он года через три-четыре, и что отец его, дагестанец, не гуляет от жены русской, т.е. матери Максима, так как они любят друг друга. Очень сожалею. Он тоже бы пел за гробом.
Прошу вас, пожалуйста, пойте все весело и громко.
А я буду подыгрывать на аккордеоне.
- Анастасия Александровна, как же Вы будете играть, Вы же лежать будете? – удивились Аня и Вера Ивановна.
- А вы положите аккордеон мне на грудь. Я тихо буду играть и мало, всего от дома до кладбища. Минут 50. Надо же ребятам помочь. И что бы никто не вздумал всплакнуть. Речь над могилой скажет Юра, он же и остановит плачущих: «Не плачьте, а радуйтесь, мы хороним террористку. Умерла, и на Земле станет меньше террористов. Забыли, что она хотела взорвать Дагестан? Кто забыл, пусть тому напомнит Мурат».
Ещё перед похоронами слово взяла Лариса Чингеровна:
- На поминках не напивайтесь, алкоголики!
- Лариса Чингеровна, да разве мы пьяницы?
- Да это я так, к слову. Вы у меня непьющие, молодцы! Понятно?
- Понятно, Лариса Чингеровна, мы же не алкаши какие.
- Я этого не говорила. Алкаш, он выпьет бутылку водки и сидит себе, как огурчик. А непьющий пробку понюхает от спиртного – и под стол. Пробок не нюхать! Понятно? Лучше выпейте по стакану российской белой. После этого, кто не сможет добраться до автобуса, который будет стоять у калитки дома, карабкайтесь в башню, ну ту, на которой стоит рыцарь, вооружённый до зубов, и сторожит всю Чуприяновку. В башне будьте осторожны, не заденьте взрывное устройство – наши люди видели, что она хранит его там. Если заденете случайно, то взлетите к чёртовой матери с башней и рыцарём. Тогда уж никто вам не поможет: «Ни Бог, ни царь и не герой.» Тот герой-рыцарь сам будет валяться искореженный в канаве. Понятно?
- Понятно, Лариса Чингеровна!
- Проспитесь и, даст Бог, к утру доберётесь на «Скорую».
На следующий день разговор был продолжен. Заведующая «Скорой»:
- Похоронили? Остались живы алкаши?
- Лариса Чингеровна, да разве мы…
- Ладно, ладно, это я к слову. Зарыли хорошо? Не вылезет?
- Не должна б, - ответили молодцы.
Тут подскочил со своего стула блондинистый фельдшер, имени его я не знаю.
- Лариса Чингеровна, то в башне в коробке я рассмотрел. Нет там никакого взрывного устройства. Телескоп большой там лежит.
- Как нет? А теракты она делала? Слышали?
Все молчали секунду. Но вдруг аудитория взорвалась от криков:
- Да ничего не слышали об её террактах. Не было их нигде.
- А в Дагестане?
Страсти накалялись… Но тут отрылась дверь, и в зал вошёл фельдшер средних лет, только что вернувшийся из командировки. И он тут же вмешался в разговор:
- Был я в эту весну в Дагестане. Народ там очень добрый и гостеприимный.
В разговоре с ним выяснилось, что панику и оговор русской женщине устроили две старые жёны аксакала из ревности.
Дагестанский народ сурово осудил этих сплетниц.
 - Что и говорить, - заключил тот фельдшер, - народ дагестанский хороший, миролюбивый и честный.
- Значит, она никого не убила?
- Нет, нет! – крикнули молодцы. – Она неплохая! Она очень даже неплохая! – раздались обрадованные голоса.
- Если бы ей было лет 20, я бы на ней женился, - воскликнул молодой фельдшер (имени не знаю).
- Заткнись, бабник! У тебя было столько этих девочек!
- Ну, и что? Я смотрю по телеку «Прямой эфир», там часто рассказывают про артистов и других видных людей, так все они женятся по три-четыре раза, не менее. А один телеведущий, красавец, умница, так тот женился шесть раз, и у каждой жены есть его дети. А я что? Я бы бросил всех и женился на той террористке!
- Замолчи! Она никакая не террористка.
- Да это я забыл. Простите.
Слово взяла заведующая «Скорой»:
- А теперь поговорим о сорока днях, поминках. Надо собрать деньги на свечу и поставить её в храме за упокой Анастасии Александровны. Предлагаю сдать всем по три рубля. Если останется какая-то сумма – купите два цветочка на её могилу. Все согласны? Поднимите руки.
- А ты, Мурат, почему не поднял?
- У меня вера другая, не позволяет.
- Вера? Какая ещё вера? У нас у всех одна Вера – Вера Ивановна, ваша надзирательница. И больше нам никаких Вер не нужно. Запомни, Мурат, Бог един. Для всех людей – един. Сдашь деньги?
- Сдам.
- Сколько?
- Три пятьдесят.
- Осознал человек, молодец! Анечка, проверь, все ли сдали деньги и по какой сумме.
- Лариса Чингеровна, сдали все по три рубля.
- А Мурат?
- Мурат сдал три рубля пятьдесят три копейки.
В зале смех.
- А за что ему теперь купить сигареты? – воскликнул кто-то.
- Мурат обещал Анастасии Александровне бросить курить, - сказал второй голос.
- Опять вы мне об обещаниях? Так вот послушайте. У американского известного писателя Марка Твена после его выступления спросил один курящий: «Вы мудрый, умный человек, великий писатель, Вы много знаете. Дайте, пожалуйста, совет, как бросить курить?»  Марк Твен улыбнулся: «Это очень просто. Я сам бросал 18 раз»! (В зале оживление, смех.)
- В заключение хочу закончить словами от всех нас: «Простите нас, Анастасия Александровна, за то, что мы поверили сплетне, очернили Вас. Простите! Да будет Вам земля пухом.»

                Послесловие.
Сорок дней душа моя будет с теми, кого я любила, знала и с теми, кто своим милосердием продлял мою жизнь.
Сорок дней душа моя будет страдать, но и тогда она не позовёт никого из вас в мир иной, а лишь только тихонечко напомнит о себе – ветерком в окошко постучит.

                Друзья мои и недруги!
Все, кого я однажды обидела!
Вы простите меня!
Я просить об одном вас хочу –
Вы хоть раз – помяните,
Поставьте свечу!



  PS: С чистым сердцем. Читатель отзовись.