В библиотеке

Иннокентий Петрович стоял на кухне своей маленькой однокомнатной квартиры и смотрел в окно. Серый, талый снег похудевшим сугробом притулился к стене соседнего дома. Стена была сплошь покрыта  влажными подтеками и огромной, красной надписью, состоящей всего из одного слова с восклицательным знаком: "Вперед!".  Куда ж вперед  из этого  двора-колодца, в котором не было ни единого зеленого кустика, ни единой скамейки, а только  опрокинувшийся на бок ржавый  мусорный бак.  Вырваться из этого замкнутого пространства казалось делом совершенно невозможным.  Разве что только броситься в него…

Нет, бросаться Иннокентию Петровичу не хотелось. Напротив, он находился в радостном расположении духа, в ожидании той минуты, когда, наконец, сможет покинуть свою душную квартирку.
 
Небольшого роста, сухонький, он отошел от окна и начал  суетиться возле газовой плиты. С нетерпением ворошил ножом яичницу, то и дело  приговаривая: "Когда ж ты, наконец, поджаришься?"  Вообще     Иннокентий Петрович привык разговаривать сам с собой.  Еще бы не привыкнуть!

За исключением самых ранних детских лет, Иннокентий Петрович всегда был одинок.  Романисты порой любят употреблять словосочетание: "пронзительное одиночество". Точнее не скажешь. Хотя самому Иннокентию Петровичу нравился другой образ, им же и выдуманный:  посреди заснеженной, безлюдной степи, прямо в сугробе стоит свеча и теплится маленьким огоньком, который рвет на части и пытается задуть жестокий ветер. Но ему никак это не удается, а этот крохотный огонек помогает спастись заблудившемуся путнику. Пусть хоть одному.
 
  Были в его жизни и школа, и институт, и работа. Однако, крутясь в людском водовороте, Иннокентий Петрович умудрялся  никогда тесно не соприкасаться  с другими его частицами. При этом он не чурался людей, и люди не сторонились его. Он был вежлив, воспитан, старался помочь, когда об этом просили,  не злословил,  не сплетничал. Беда заключалась лишь в том, что он смотрел на человека и не видел его, беседовал с ним и не слышал его. Иннокентий Петрович постоянно был замкнут в себе. Он жил в мире    своих мыслей и его гораздо больше интересовал  выдуманный человек, чем стоящий напротив со своими заботами и печалями. Окружающие это чувствовали. Наверное, поэтому за свою долгую жизнь он так и не обзавелся ни семьей, ни  другом.
 
Всю жизнь он проработал на одном месте в машиностроительном конструкторском бюро. Должность его называлась довольно мудрено, а на самом деле  он исполнял обязанности иженера-чертежника. Карьера, да и сама профессия интересовали его мало.  Поэтому как стал он в двадцать пять лет чертежником, так  в шестьдесят пять им и оставался. В далекие времена ему предлагали заняться кандидатской диссертацией, но так ничего путного из этого и не вышло. Однако, несмотря на пенсионный возраст и частые  сокращения  Иннокентия Петровича никто никогда  не трогал. Работником он был средним и вполне заменимым, но незлобивым и абсолютно незаметным. Вероятно, эти последние качества намного перевешивали все другие. Так и текли день за днем, словно тихая водица в извилистом ручейке на дне темного оврага.

Да что же это такое! Неужто бывает столь пустоцветная жизнь - ни семьи, ни работы, ни привязанностей, ни пороков, ни добродетелей? Возможно и бывают совсем пустые жизни, чего на свете только не бывает... Однако давайте не будем торопиться наклеивать ярлыки. Ярлык наклеить легко, да как потом отодрать.

Однажды, когда жизнь перевалила за середину, на глаза Иннокентию Петровичу попался томик стихотворений Гумилева.

"На полярных морях и на южных,
 По изгибам зеленых зыбей,
 Меж базальтовых скал и
                жемчужных
 Шелестят паруса кораблей..."

 Часто теперь бубнил себе под нос Иннокентий Петрович, стоя у чертежной доски. Глаза его при этом светились вдохновением. Сотрудницы переглядывались и понимающе улыбались. Да, это была влюбленность, но – другая!

Литература поэтическая и прозаическая с ее яркими образами, неожиданными поворотами сюжетной линии все больше захватывала инженера-чертежника. И в какой-то момент Иннокентий Петрович попробовал сам взяться за перо.  Вначале, как и положено новичку, он излил на бумагу “всю душу”. Средний сочинитель, как правило, на этом  и заканчивает свою  карьеру. Иннокентий же Петрович сумел взглянуть на написанное им со стороны и осознал, насколько это слабо, беспомощно. “Вперед!” – звала надпись на стене двора-колодца. Учиться, учиться постигать тайны ремесла.
 
Иннокентий Петрович никогда не забудет эти сумасшедшие дни, месяцы, годы. Очутившись в  библиотеках, он с головой погрузился в мир удивительных сочинений, повествующих о правилах стихосложения, компоновке сюжета, теории, истории литературы и прочее, прочее, прочее. Он с восторгом вникал в трактаты авторов-литературоведов, которые в силу ясности ума и знания предмета могли превратить изложение скучной теории стиха в захватывающий детективный роман.

Теперь после работы, перекусив в столовке, Иннокентий Петрович бежал в районную библиотеку. Неказистая снаружи, она была очень уютная внутри. Заказав нужные книги, он садился за небольшой столик, включал старенькую лампу с зеленым абажуром и переносился в  бесконечно счастливый мир. Посетителей  было мало, а иногда  не было вообще, поэтому вокруг царили тишина и покой.  Иннокентий Петрович мог брать литературу домой, и работать там  в одиночестве. Но он этого не делал, ему нравилась таинственная, умиротворяющая атмосфера библиотеки.

Мало помалу он сдружился  с заведующей - суровой на первый взгляд Маргаритой Павловной. После ухода (из-за мизерной зарплаты)  последней своей  сотрудницы, она  осталась в библиотеке  единой во всех лицах. Помощницей у нее была только  приходящая три раза в неделю уборщица Аня. Станешь тут суровой поневоле. Маргарита Павловна была бесконечно предана любимому делу, охраняла книги как зеницу ока и ей нравилась та любовь, с которой относился к ним  Иннокентий Петрович. Она всегда с одобрением наблюдала как пожилой человек в стареньком, потертом костюме склонялся под лампой и что-то увлеченно реферировал мелким, аккуратным почерком. Она тогда еще не знала, что кроме реферирования он и сам пытается творить.

    В результате вдохновенного, многолетнего труда родился сборник рассказов и стихов. Иннокентию Петровичу казалось, что в этой книге он сумел отразить то лучшее, что было в его душе, пролить немного солнечного света на бумажные страницы. Наверное, поэтому он и назвал весь сборник "Солнечный зайчик". Шлифовал и переделывал каждую фразу в нем Иннокентий Петрович многократно – он постоянно искал более точные “свои” слова.
 
И вот настал момент, который не минует ни одного автора. Иннокентию Петровичу мучительно захотелось поделиться написанным с окружающими. В отличие от прошлых времен, затруднения в этом отношении, казалось бы, все исчезли. В издательстве обязательно возьмут  рукопись,  редактор поймет, что книга  будет продаваться и приносить доход!

Однако, Иннокентий Петрович к своему изумлению обнаружил, что в издательствах вообще не хотят читать рукописи. В лучшем случае их просматривают по диагонали, или просят принести одну, две главы, мол, нам  и так все будет понятно. А как может быть понятно!? Нужно погрузиться в атмосферу произведения, проникнуться его духом, - наивно полагал Иннокентий Петрович. В действительности никто никуда погружаться не собирался. Редакторы рубили прямо: "Новые авторы, если честно, нам не в кайф, на старых, проверенных бабки делаем. У вас не криминал,   не секс,  не скандал? Плохо, очень, плохо. Вот на прошлой неделе старый, закаленный боец Перетрясов, слышали, наверное? Да его и Чукотка знает. Так он молоток, все в одном флаконе принес. Вот это кирпич - расхватают в миг!" В другом издательстве женоподобный редактор глянул на рукопись: "Солнечный зайчик, говорите?". И  расхохотался.
 
Потерпев неудачу с издательствами, Иннокентий Петрович решил попробовать напечатать отдельные рассказы и стихи в каком-нибудь толстом журнале. Журналов таких осталось немного и в первом же он напоролся на  субъекта, отвечающего одновременно за прозу и поэзию. Его длинная шея торчала из под свитера без воротника, отчего он становился похожим на водолаза. Хронически воспаленные красные глаза и привычка постоянно  одергивать ворот пиджака  дополняли картину. На приносимые рукописи он смотрел с ненавистью и без устали повторял: "Главное – профессионализм. Горы мусора вокруг. Каленым железом надо выжигать дилетантов. Каждая строчка, каждая буковка должны быть правильными”.

Иннокентия Петровича он встретил неприязненно, спросил, где он ранее печатался и, узнав, что нигде, швырнул рукопись под стол, а на  вопрос смущенного автора, когда можно узнать о результате, демонстративно повернулся к нему спиной.

Встреча с “водолазом” оказалась последней каплей. Иннокентию Петровичу все стало ясно. Он подсчитал свои сбережения, которые откладывал на лечение, на врачей.  Сбережения оказались крохотными, а болезнь была реальной. Приступы стенокардии время от времени мучили его, и он их боялся. Однако желание, чтобы его книгу увидели читатели, чтобы именно они выступили ценителями и судьями его творчества, а не эти спесивые  редакторы, это желание оказалось столь сильным, что он решил накопить денег, издать книгу за свой счет, и продавать через книжные магазины.
 
Вряд ли стоит описывать подробно последующий довольно длительный отрезок жизни Иннокентия Петровича. Уж слишком тягостен и невесел он был: тяжелое безденежье, экономия на самом необходимом, включая еду, наконец, мытарства по частным издательствам, выпускающим  литературу за счет автора. Замечая его неопытность и доверчивость,  все пытались надуть Иннокентия Петровича. Первоначально оговоренные цены очень скоро безбожно  завышались, денег у него не хватало, его прогоняли, не возвращая то, что он уже заплатил. Так бы все и кончилось крахом, но в последний момент судьба сжалилась над Иннокентием Петровичем. Он набрел на небольшое издательство при обществе инвалидов. Там были рады любым деньгам, да и люди попались честные и совестливые. В результате пять месяцев спустя Иннокентий  Петрович держал в руках скромно, без изысков, но вполне достойно изданную собственную книжку. Он увидел на обложке крохотного олененка, бегущего к горизонту, к диску заходящего солнца, которое, однако, не было ни желтым, ни красным, поскольку на цветную печать не хватило средств. Иннокентий Петрович постоянно подносил книгу к носу и с наслаждением вдыхал запах свежей типографской краски. Он снова смотрел на олененка и чувствовал, может быть впервые в жизни, что по-настоящему счастлив.
 
Хорошее настроение не покидало теперь Иннокентия Петровича даже тогда, когда ему в трех магазинах  отказали в реализации книги.  Директорам и товароведам казалось уж очень легкомысленным и некоммерческим название: "Солнечный зайчик", да и скромный вид книги… Прочесть же хотя бы несколько страниц произведения  никто не удосужился. В одном магазине все же приняли пять экземпляров.

Иннокентий Петрович не унывал, и очень удивился, что и через месяц, и через три, и через полгода ни одного экземпляра из пяти продано не было. Иннокентий Петрович не на шутку встревожился - если дело и дальше так пойдет, то ему могут вернуть все экземпляры и расторгнуть контракт. Он решил действовать. Сам купить книгу он не мог, его слишком хорошо знали в этом  маленьком магазинчике. Поэтому он подловил однажды у входа компанию девушек-студенток и дал им денег на три экземпляра. На недоуменный вопрос: "А почему вы сами не можете купить?", Иннокентий Петрович  пробормотал что-то невнятное и застыл с разведенными в разные  стороны руками. Девушки ничего не стали больше спрашивать и вскоре принесли ему книги. Он попытался их подарить, но студентки сказали, что у них нет сумок и беззаботно смеясь, побежали по своим делам.
 
В крупные библиотеки, такие как Публичная или Маяковского Иннокентий Петрович дарить свою книгу не решился. Зато с удовольствием преподнес ее Маргарите Павловне, уборщице Ане, а третий экземпляр надписал: "От верного, благодарного читателя и автора - районной библиотеке такой-то". Маргарита Павловна поблагодарила и торжественно поместила книгу на полку.
 
С тех пор Иннокентий Петрович потерял покой. Приходя в библиотеку, он первым делом, как бы невзначай, случайно оказывался  рядом с тем стеллажом, на котором покоился "Солнечный зайчик". Увы,  каждый раз он обнаруживал его на месте. А он  так мечтал, чтобы у книги  нашелся читатель, совершенно посторонний, который никогда не видел и не знал его и  который заинтересовался бы самим произведением. Увы, проходили недели, месяцы, минуло уж два года, а книга как стояла стиснутая двумя кирпичами в черной обложке, так и продолжала находиться в их плену, не в силах обрести свободу.
 
  …Расправившись на скорую руку с яичницей, Иннокентий Петрович быстро сложил папку, сунул ее в старенький портфель и быстро направился к вешалке.    Внезапно он остановился и медленным, черепашьим шагом вернулся к тахте. Прилег. Вслед за острой болью, за грудиной чувствовалось тупое жжение. Как же обрадовался Иннокентий Петрович, когда через полчаса все болезненные ощущения оставили его. Если бы не поход в библиотеку, он, наверное, остался бы еще полежать. Но ему хотелось завершить рассказ, финал которого так ясно виделся,  причем не плоский, а объемный, скульптурный со всеми выпуклостями и шероховатостями, с живыми диалогами людей.  Все это  бурлило в нем и стремилось выплеснуться на чистые листы бумаги.  Разве можно было бороться с таким искушением!

Натянув осеннее пальто и шапку со свисающими ушами, как у спаниеля, Иннокентий Петрович покинул свое жилище.
- Здравствуйте, дорогой наш читатель-писатель, - Маргарита Павловна тепло улыбнулась. - Вы сегодня пока у нас один.

Иннокентий Петрович в ответ церемонно по-старинному  поклонился.
- Рад снова оказаться в вашей  благословенной обители.

Раздевшись и перекинувшись еще несколькими любезными словами с заведующей, он углубился в пространство между стеллажами к столику, за которым  обычно работал.  Иннокентий Петрович бросил мимолетный,  безнадежный взгляд на заветную полку и пошел дальше. Не дойдя несколько шагов до стола, он вдруг остановился, как вкопанный. Медленно повернулся и одним рывком снова достиг стеллажа.
 
В библиотечной тишине Маргарита Павловна отчетливо  услышала стук падающих книг. Вначале она не поняла, что происходит. А, подбежав, увидела, как, уцепившись двумя руками за полку, Иннокентий Петрович медленно  оседает на пол. Стеллаж угрожающе наклонился и в любой момент мог  обрушиться на старика. Маргарита Павловна подхватила его  под руки и оттащила в сторону. Бледно-синие губы Иннокентия Петровича едва шевелились, слабым кивком головы он указывал  в сторону стеллажа, на котором, плотно сомкнувшись боками, стояли два черных кирпича.

- Видите, у меня нашелся читатель! Книгу-то  взяли, не зря я работал пол жизни. Маргариту Павловну поразило, что на сером заострившемся лице Иннокентия Петровича затеплилась улыбка.
- Сейчас, голубчик, сейчас… полежите одну минутку… спокойно, вот так.- Она подложила ему под голову несколько книг и опрометью бросилась к телефону.
 
А далее...  далее были “скорая”, больница, реанимация, морг.

Спустя два дня, как обычно, Маргарита Павловна сидела на абонементе. Открылась дверь, на пороге стояла уборщица Аня.
- Аня, здравствуй. Слушай, ты в последние дни никаких книг не выкидывала?
- Да что вы, Маргарита Павловна, это ж библиотека, я никогда книжек не трогаю.
- Странно. Смотрю по формулярам, никто книжки не брал, а на месте ее нет.
- А что за книга? - спросила Аня и почему-то отвела глаза в сторону.
-  Ты помнишь старичка, что постоянно к нам ходит? В уголке сидит и рассказы сочиняет?
- Как не помнить, имя такое -  Иннокентий.
- Да, правильно. Только знаешь, нет больше Иннокентия Петровича, умер и умер прямо у нас в библиотеке, между стеллажами, два дня назад. Но перед этим книжка его, которую он подарил нам, пропала. Он увидел и...

Аня всхлипнула. Маргарита Павловна с изумлением посмотрела на нее.
- Это я, я виновата. Из-за меня человек умер. - Слезы потоком текли из ее глаз.
- Да погоди ты, успокойся, объясни толком.
- Маргарита Павловна, в среду, вы уже ушли домой, а я одна убиралась. Уставшая была, за день успела  отмахать тряпкой в трех местах: в двух офисах и в бане. Решила кофейку сварить, отдохнуть немного. А в электрической плитке, будь она неладна, ножка отломалась, вот я и подложила вместо нее книжку первую попавшуюся, как раз с той полки взяла, а обратно поставить забыла, дура. Маргарита Павловна, а он что увидел, что книжка потерялась и с расстройства помер?

Маргарита Павловна подошла к Ане положила ей руку на плечо и задумчиво произнесла:
- Нет, Анюта, совсем наоборот. От радости.
- Как это?
- Не бери в голову, ты не виновата, - тихо проговорила заведующая, вспоминая последнюю улыбку Иннокентия Петровича.

Спустя два часа библиотека опустела. За столом на абонементе в глубокой задумчивости сидела Маргарита Павловна. Внезапно она вздрогнула - серые зимние облака за окном расступились, и рядом с ее руками на гладкой, полированной поверхности стола возник желтый солнечный зайчик.