Последняя осень

               
 
Утро пролетело мимо. Он отвернулся от него, укрывшись лёгкой дремой, и вновь оказался в царстве грёз. Даже низкие лучи зимнего солнца, проникшие глубоко сквозь занавеси в спальню и не на шутку разыгравшиеся весёлыми бликами, не смогли его растормошить. После вчерашней добротной "подзарядки" и тактильных шалостей, затянувшихся далеко за полночь, проснулся довольно поздно.
Ещё не разомкнув  глаз, привычным  движением коснулся одеяла  возле себя в поисках обитательницы соседнего ложа, но попытка оказалась безуспешной. Не вполне осознанным, но настойчивым похлопыванием продолжил импульсивный поиск. Подспудно, как это бывало по утрам, теплилась надежда на продолжение ночной  эйфории.  Однако обольстительное ложе, такое  ласковое и желанное пару часов назад, оказалось  пустующим и холодным. По существу же,  инстинкты не слишком сильно владели им, и  очередная  фаза сна без труда приняла его в свои тёплые объятья.
Дениз, американский кокер-спаниель, очень серьёзный молодой кобель, упёршись подбородком в прохладный пол,  покорно ждал своего часа, мирно распластавшись у  кровати в известной  позе, напоминавшей цыплёнка-табака. Ожидание было долгим, но, в конце концов, и оно закончилось. Обойдя сонное сознание, хозяина пробудила совесть. Она, по своим тайным каналам, напомнила про родное существо, жаждущее прогулки и рассчитывающее на его добропорядочность.
Не без труда выдавил себя из-под одеяла, присел, свесил с кровати сонные ноги, пару минут просидел с закрытыми глазами  и, наконец,  с чувством выполненного долга к  собственной пояснице, выпрямился, правильнее было бы сказать, почти  выпрямился, и осторожно шагнул в будни.
Новый день обещал быть солнечным, не по-зимнему ярким, чему способствовал искрящийся свежевыпавший снег. Сердце не ныло, не капризничало, не приковывало к себе особого внимания, как бывало в последнее время. Это радовало, значит, можно на время отложить заботы о нём.
 Всё  предвещало лёгкость светлого  дня.
Было настолько  хорошо и безоблачно на душе, что невольно подкралась шальная мысль:  а не сделать ли сегодня зарядку,  может даже  с эспандером и контрастным душем; но тут же отогнал от себя прочь эту сумасбродную затею, неизвестно откуда взявшуюся.
 - Когда очень хорошо, тоже не очень хорошо.  Хватит с меня того, что  уже пятый день не курю.
Действительно, это была нешуточная и не первая победа над собой, каждый раз радовавшая всё больше и больше, убеждая в том, что тёмное, неразумное  прошлое осталось позади, а впереди - незамутнённая даль.
Встав с кровати, первым делом  погладил дружочка по загривку, выдав ему несколько ласковых слов, после которых оба удовлетворённо сочли - день начался удачно. Для порядка  вытянул руки куда-то в сторону, а потом вверх, беспорядочно потряс ими, от чего хрустнули все наличные  сочленения, не повредив, к счастью, оснований головного мозга. Проделав несколько непроизвольных движений, отдалённо  напоминающих зарядку, ловко огибая препятствия из лежащих на полу папок,  бумаг и книг, семенящей походкой  двинулся по ежедневному утреннему маршруту.
На столе сразу же заметил большое сентиментальное послание Ларисы, написанное на мятой салфетке: "Ушла. Созвонимся. Це..."   От этой пространной  и  глубокой мысли стало ещё радостней и теплей. Всё нормально, отметил про себя, надо смотреть вперёд, жизнь удалась, а некоторые навалившиеся проблемы надо по возможности  устранять или игнорировать. Если каждодневная суета не нервирует, неурядицы не мелькают, не очень настойчиво мозолят глаза, то их почти нет.
День был относительно свободный, не кафедральный.  До третьей  институтской "пары"  оставалось ещё достаточно времени.  Можно было просмотреть конспекты сегодняшней лекции,  чуть потолкаться в сети, проверить почту, отписаться, спокойно, не торопясь, выгулять Деньку, а заодно и себя.
С Ларисой, вернее, с её  головой,  он столкнулся, пару лет назад, в супермаркете "Азбука вкуса" на Варшавке. Уронив случайно монетку, она бросилась доставать ее с такой стремительностью, что врезалась ему в голову  в тот момент, когда и он, желая выглядеть джентльменом, бросился спасать миловидную женщину от потери последнего гроша.  Искры из глаз брызнули нешуточные.  Болевой шок "со слезами на глазах" продолжался  некоторое время, но по мере того, как болезненные ощущения ослаблялись, нападавшим удалось разглядеть судьбоносного врага, и оба невольно  подумали об одном и том же.
Образ окончательно сложился, когда она, как бы отстранённо, чеканя каждое слово,  медленно уточнила:
- Куда вы летите, сломя голову?  Думаете,  вас ТАМ уже ждут? - он сразу признал за ней вкус к фразе и шарм. Только они, столичные штучки, способны так элегантно уесть человека, не нарушая эстетики отношений.
Начало было положено и  представилось  многообещающим.
Такой оборот означал...  во-первых, что он имеет дело с девушкой не простой,  эмансипированной, умеющей за себя постоять, а во-вторых, - столкнулся с человеком, с которым можно поговорить, помолчать, а в каких-то случаях,  даже  "услышаться". 
Настороженней  воспринял  бы  эскападу, типа, -  "товаришч,  вы  чё,  совсем уже...", -  или ещё более откровенную сентенцию с набором крепких слов, коих сейчас в обороте великое множество. Но тогда, возможно,  "распалась связь времён", и эпизод был бы исчерпан.
- Я, - начал вкрадчиво, после мимолётной паузы, тоном католического пастора, - подумал, может быть,  это была последняя  ваша монета,  и не хотел видеть вас разорённой... Вы такая молодая... Вам  ещё жить и жить...
В эту  минуту пикировщикам стало уже понятно,  куда дует ветер, и чем он наполнит паруса; происшествие вряд ли будет исчерпано мимолётным недоразумением. Оставалась открытой только часть немого вопроса  -  где  и когда это произойдёт.
- Я на автомобиле и, чтобы хоть как-то загладить свою вину,  с удовольствием подвезу вас,  куда прикажете.
- Спасибо, вы, как ни странно, бываете даже любезны, но этот благородный замысел вряд ли понравится  моему автомобилю.
Пришлось смириться с сильно возросшим в последние годы благосостоянием населения. После нескольких примирительных реплик обменялись телефонными номерами,  неспешно, как бы продолжая диалог, доехали до ближайшего светофора и разъехались по своим делам.
С той поры они постоянно встречались.  И не только для того, чтобы засвидетельствовать почтение... В первое время это случалось довольно часто, потом реже,  но он по-прежнему радовался  каждой из этих скоротечных встреч, оставлявших флёр недосказанности. Она удивляла  и нравилась своей непредсказуемостью; то появлялась чуть ли не ежедневно, то исчезала надолго. Не раз бывало, заскочит неожиданно, пощебечет, проворкует, выложит все новости и, не дав ему вымолвить фразы,  со словами  -  "мне так хорошо с тобой, чудик ты мой любимый" - внезапно испарялась. Всегда была куда-то устремлена,   неукротима,  раз за разом оставляя за собой неостывающий  вожделенный след. Ей бы, с её неуёмным темпераментом,  родиться в какой-нибудь Южландии, но природа распорядилась по-своему.
Значительно позже он узнал, что работала она куратором в одной из известных художественных галерей  Центра современного искусства и дизайна - "Винзавод". Иногда бывал там с ней, как правило, по  случаю  презентации очередного  проекта или открытия нового павильона. Ей же, как  ни странно, было совершенно безразлично, где он работает, чем занимается, что о ней думает. Она вообще не  придавала этому значения; не задумывалась, зачем  навязался и терпит её бесшабашность, что подталкивало его к ней, почему  вклинился её  сумасбродную  жизнь.  Правда,  знала,  кто по профессии,  внимательно и удивлённо прислушивалась  к  неожиданным  умозаключениям.  Ей  нравилась  неординарность таких суждений, а представляя своим друзьям, неизменно уточняла:  "Это мой лучший друг, он большой умник, урбанист-отшельник, к тому же наш человек".
Время летело, но в их взаимоотношениях ничего не менялось. Не прибавлялось и не убывало. Это вполне устраивало обоих, делая свободными от каких-либо обязательств, что, между прочим,  не мешало относиться друг к другу весьма трепетно.
Новый тип отношений между мужчиной и женщиной, порождённый жизнью в большом городе, стал возможен примерно с середины прошлого века. С тех самых пор, как финансовая свобода разрушила основу традиционной семьи, а равенство полов оказалось естественной реакцией  на жизнь в мегаполисе, состоящем из множества разнородных сообществ. Разомкнутость социального пространства, в котором пребывает горожанин в течение  суток, отразилась и на психологии индивидуального поведения. Это обстоятельство, как говорят социологи, косвенно разрушило стереотип собственника по отношению к партнёру.
Такая независимость болезненно воспринималась людьми старшего поколения,  считавшими  традиционную семью неоспоримой добродетелью. Мать, пока была жива, не раз просила его остепениться, жениться, настаивала на своём желании видеть  внуков и внучек, но каждый раз слышала стандартную оговорку:
- Я хочу видеть тебя всегда молодой и не представляю бабушкой. 
Так они и жили, не связывая друг друга обязательствами, баловали небольшими  сюрпризами, а  в сложных ситуациях  помогали, как могли;  иногда вместе выбирались на какие-то мероприятия, но чаще, отгородившись от мира, оставались вдвоём, увлечённо отдаваясь основному инстинкту.
Приближались новогодние каникулы. Лариса, вспомнив прошедший декабрь, предложила встретить Рождество и Новый год в каком-нибудь европейском горном местечке и покататься на лыжах. Идея его не окрылила. После прошлогоднего падения  колено периодически давало о себе знать, а чтобы    сидеть в  кресле-качалке, закутавшись в плед, пусть даже на свежем морозном воздухе, в ожидании сошествия в долину слаломных небожителей, не обязательно покидать страну.
Он, в свою очередь, догадываясь о её шкале приоритетов, не очень настойчиво, скорее провоцируя, предложил съездить в противоположную сторону, на юг.  В страну, где он родился и провёл юность. Как и предполагал, она снисходительно оглядела  его с ног до головы своими большими светлыми глазищами, наклонила очаровательную головку и с целомудренной  улыбкой Джоконды, но с грузинским акцентом, спросила:
- Ты собираешься обманом завлечь меня в страну тысячи и одной ночи, чтобы угнать в горный аул, предварительно завернув в персидский ковёр, а затем сделать из меня настоящую женщину?  Дорогой, зачем так далеко летать, зачем так усложнять жизнь, это можно сделать здесь и сейчас. Ковёр, хоть и не персидский, но ворсистый и мягкий,  разостлан, а  я всегда готова пойти навстречу любым твоим прихотям. Только сброшу кое-что из нательного белья.  А можно и так, не сбрасывая, для остроты ощущений...
Альянс не состоялся, как это не раз бывало и прежде. Оба рассматривали  свободу выбора, как признак разумной самодостаточности, а потому решили не настаивать  на своём и встретиться после Нового года. Уходя, на прощанье она подарила ему поговорку собственного изготовления, - "Милый, ничто так не укрепляет любовь, как разлука", - и упорхнула в стихию суматохи и городской сутолоки.
Освобождённый от каких-либо обязательств, он стал перебирать  варианты своих новогодних каникул и, к своему удивлению, в этом ряду обнаружил знакомую территорию. Сначала мысль показалась ему бредовой, а  потом  как-то  улеглась и утихомирилась...  Действительно, почему бы не дёрнуть к южанам, где давно не был, хотя и собирался неоднократно.  Прояснил по скайпу у своих родственников о новогодних планах, намекнул о возможном прилёте; реакция была легко прогнозируема:
- К нам, только к нам, - раздавалось из разных домов южного города.
Оставалось уладить некоторые формальности, связанные с работой; это, к счастью,  не представило большой трудности.  Остальное решилось звонками: в считанные минуты были заказаны билеты в оба конца и  на следующий день доставлены курьером.
В оставшиеся до Нового года дни необходимо было спрессовать время, закрыть все текущие  и частично январские проблемы. К концу дня тридцатого декабря всё как-то слепилось, замкнулось, улеглось. С чистой совестью  и авиабилетом в кармане можно было окунуться в многообещающую рождественскую чехарду.
С утра тридцать первого за окном было градусов  тринадцать-пятнадцать. Снежно, зябко, вьюга  слепит глаза и забивает снежинки за воротник, но собран саквояж с минимально необходимым набором, а дальше был только путь:  Павелецкий вокзал - аэропорт  – взлёт - перелёт - приземление.
Сразу же при выходе из салона самолёта, с первым же вздохом остро ощутил специфическую смесь тёплого, не зимнего дыхания: календарной зимы без снежного покрова; воздуха, наполненного запахами выжженной солнцем земли и жухлой травы, с отчётливо выраженным нефтяным оттенком,  вдобавок со слабыми солёными  и одновременно сладковатыми примесями.
Такой вот необычный и сложный, чуть тяжелый подзабытый воздушный дух от земли окатил его. Что-то затаённое глубоко внутри, казалось бы давно  забытое, безвозвратно утерянное, всколыхнулось, ворвалось с первых же минут пребывания. Многим этот странный букет мог бы показаться неприятным, а для него это был  родной аромат, возвещающий о встрече с природой, с землей, где родился и прожил,  может быть, лучшую часть своей  жизни.
Радостное возбуждение от первых минут встречи, слегка притупилось  скованностью от многолетнего отсутствия. Первые объятья, поцелуи, дежурные комплименты и суета. По московским меркам довольно быстро добрались до города. Наконец, улица, дом, квартира - предновогодняя суматоха. Затем объятья  нескольких родственных домов, магическая граница времени, шампанское и не только, подарки от Деда Мороза, взаимные пожелания, самодеятельный концерт в честь гостя и прочие приятные утехи.
Со следующего дня началась череда визитов, встреч и сладких славословий, так приятно ублажающих слух, отвыкший  от пышных кавказских  ритуальных  текстов.  Райские кущи, сплошная благодать...
Беспечная круговерть  застолий, плавно чередующихся в течение первых дней, внезапно была расколота случайной встречей...
Она поразила его сразу. Безоговорочно. Это бывает редко, но бывает. Ослепление лишено здравого смысла,  и оценивать происшедшее рассудком  бессмысленно и глупо. Это сравнимо с внезапным вихрем или молнией, а потому не может  рассматриваться рационально.
Впервые он увидел её в кафе в центре города. Это было небольшое уютное заведение, встроенное в первый этаж старого многоэтажного здания, с современным дизайном и меблировкой, с хорошо вышколенными  официантами. Кафе очень популярное, почти всегда заполненное, располагающее к мирным, ни к чему не обязывающим беседам обо всём и ни о чём.  В шумном зале было много посетителей, которые, как он  сразу заметил, были знакомы между собой и в течение вечера перетекали от одного стола к другому,  из одной компании в другую. За его столом тоже было людно и говорливо. В круг хаотично, без всякого порядка, вываливались темы искусства и политики,  литературы и театра,  кино и телевидения. Как всегда, гендерные уголёчки атмосферу разогревали и  распаляли. Благо, современная жизнь с избытком насыщена светскими новостями с эротическими подтекстом, о котором каждый  не прочь  высказать своё компетентное мнение за чашечкой ароматного кофе.
В один из таких вечеров, чуть припозднившись, появилась Она.  Встретили её шумно и радостно, как долгожданного родного человека.
- Ризи,  Ризи, привет, давно не виделись, куда ты пропала, иди к нам, - раздавались возгласы с нескольких столов. 
- Я здесь, я всегда здесь. Даже когда меня нет, - отпарировала она, направляясь к их столу. Обняла и расцеловала всех сидящих, а подойдя к нему, протянула руку, оглядела вопрошающим взглядом,  мол, кто и каким ветром занесло.
Представилась без нажима: "Меня зовут Наргиз"
Села на свободное место в дальнем конце стола. На первых порах  была сдержана и вкрадчива. Он же, по старой  привычке, мысленно стал вырисовывать черты её лица. Утончённый овал, острый профиль,  высоко посаженная чуть наклоненная голова, мягкая  загадочная  вопросительная  полуулыбка.  На вид,  казалось,  лет тридцати пяти-сорока  или чуть больше.
Бледная худоба лица без макияжа, с острым волевым подбородком, отчётливо прорисованными скулами, с синевой под  миндалевидными глазами. Прямой, с чуть заметной горбинкой нос, напоминающий, возможно,  об ассирийских предках. Умеренная припухлость красиво очерченных губ. Иногда, когда говорила, забавно складывала их  трубочкой, и это делало её  моложе. Роскошные смолисто-чёрные вьющиеся волосы, разделенные  центральным пробором. Высокий лоб, на который с двух сторон  небрежно брошены пышные, непослушные локоны. Незаурядные черты лица сразу же обращали на себя внимание, но в этой необыкновенности особой роскошью были тёмные выразительные глаза, наполненные грустью и темпераментом южанки.
Глядя на неё, он представил себе, какой же великолепной фотомоделью она могла  быть. Позже выяснил, что так оно и было.
В ходе вечера увидел хрупкое, казалось, даже ломкое, изящное тело. Стройную, тщательно вылепленную фигурку.  Тонкую  талию, плоский, словно у юной девушки, живот, при этом  довольно рельефную для такой натуры грудь. Словом, очаровательный облик,    привлекающий внимание всякого, кто способен оценить искусную  работу  природы и дополнить увиденное своим воображением.
Женщина  такой конституции, вероятно, неплохо танцует, подумал он, и мысленно представил её на высоких каблуках в центре танцевального зала. Утончённые, манящие движения, вырванные лучом софита, должны производить завораживающее впечатление. И это позже тоже подтвердилось - она действительно  посещала курсы латиноамериканских танцев.
Она долго и внимательно вслушивалась, не высказывая своего мнения. Через некоторое время включилась в беседу.  Поначалу, жест - очень скупой и сдержанный. Комментарии кратки, ёмки, сбалансированы.  Готова промолчать, если кто-то её прерывал, не очень настаивая на своём суждении. Постепенно  жестикуляция  становится эмоциональней,  слова  четче  артикулируются, но всё-таки - из числа флегматичных натур. Он невольно вспомнил темперамент своей "Северной Пальмиры", а сравнив, поразился, насколько они были противоположны, не только по характеру, но и  внешне.
Чем дольше продолжалась встреча, тем очевидней становилось, что он не столько слушает, сколько  восхищенно наблюдает за ней. Приходилось делать это исподволь, но с каждой минутой  становилось всё трудней. Несколько раз он поймал её взгляд, но мгновенья были слишком кратки,  прочитать какой-то знак внимания не удавалось. Взгляды встретились ещё несколько раз, являя максимально возможную безучастность.
Однако с её приходом он почувствовал, как что-то невидимое, еле ощутимое, словно тонкой  иглой, прошло сквозь него. Затем это ощущение повторилось, усилилось и застряло в теле. Это было похоже на свиристящий звук высокой частоты. Звук этот нарастал в течение вечера и перерос  в смутную тревогу, со специфическим теплым  щемящим привкусом.
Наконец, во встречном взгляде уловил еле заметный импульс. Или так ему показалось, так захотелось прочитать этот немой подтекст. Ещё один визуальный контакт, но это уже был взгляд женщины,  разглядывающей диковинный в этих краях предмет, ну, может быть, одушевлённую фигуру, чем-то отличающуюся от примелькавшихся. Так было на протяжении всего вечера: то ясно считываемый посыл, то скользящий взгляд, равнодушие,  может быть,  напускное.
Как появилась внезапно, так  внезапно и собралась уходить, простившись и извинившись за эту необходимость. Он кинулся проводить её до двери, успел договориться об обмене письмами и, впопыхах, на клочке бумаги записал свой электронный адрес.
Оставшаяся часть вечера была тягостна. Он о чём-то говорил, отвечал на какие-то вопросы, иногда невпопад, но это уже не имело никакого значения. Через пару дней, там же, практически в том же составе, состоялось ещё одно вечернее чаепитие. Встретились как старые знакомые и расцеловались:  ничего не значащий ритуал, принятый на Кавказе.
Теперь он не только не скрывал своего интереса, но даже стремился всячески подчеркнуть это. Разговор сначала зашёл о его  миниатюре,  которую успели прочесть, а потом о  разном, но темы ему не запомнились. Он был слишком занят поиском  смыслов во встречных  взглядах с ней. Увы, никаких  желанных подвижек не рассмотрел. Это, конечно, расстроило. Пытался  найти объяснение, типа, только у юных девиц всё написано на лице, но это было слабым утешением.
В эти дни был ещё один эпизод, который запомнился. В доме общих знакомых устраивалось, так называемое "кулинарное шоу", в котором с восторгом участвовали как взрослые, так и дети. Предварительно закупались продукты, и в назначенный час все участвовали  в совместной подготовке каких-нибудь блюд. Ну а затем,  ко всеобщей радости, приготовленное коллективно уничтожалось. Одно из блюд взялась готовить Наргиз. Он, естественно, вошёл в её команду, постоянно вертелся вокруг, делая вид, что помогает,  выполняя различные поручения, что-то нарезал, что-то мелко крошил, подносил, относил, а на самом деле, находился в состоянии блаженства  из-за физической  близости и возможности иногда прикасаться к ней.
В конце вечера, подсев поближе, предложил проводить, и она охотно согласилась.
До стоянки такси было метров сто. Неспешно шли по улице дугой опоясывающей морской  бульвар. Был тёплый январский вечер, обычный для  южного города. Легкий ветер с моря,  хотя и вносил освежающие нотки, но  не мог развеять начальную скованность, помочь  неловкости. Разговор не ладился. Некоторое время шли молча.
Тяжесть первой фразы взяла на себя:
-  Вы давно живете в Москве?
-  Больше тридцати лет.
-  Часто бываете в Баку?
-  Лет десять не был, но если появится причина, буду приезжать чаще.
Ответила только ухмылкой, но благожелательной, и он  воспринял это как знак.  Теплота невольно проявилась в интонациях. Постепенно темы стали переплетаться, связываться ниточка за ниточку, но по касательной, с трудом продвигаясь к сути. Наконец он произнёс:
-  Наша случайная встреча знаменательна во многих смыслах. Мне казалось, что жизнь моя катится по накатанной колее, в которой все вехи предопределены.  Теперь же у меня  такое ощущение будто бы сбились незыблемые ориентиры.  Я этому безмерно рад, но меня не покидает чувство, что это происходит не со мной. Как будто я участвую в чужом спектакле, задуманном невидимым режиссером с пультом в руке, способным в любую минуту выключить действие.
-  Но ведь я  здесь иду рядом с вами, и ничуть не виртуальна.
- Да, действительно, - согласился он. -  И все же во мне сохраняется чувство,  будто играю чужую роль.
Не стали ждать такси, сели в подошедшую маршрутку. Автобус, петляя,  медленно поднимался куда-то в верхнюю часть города, где она жила. В какой-то момент, ощутив идущую от неё теплоту, бережно взял её ладонь в свою, и так продолжалось пару минут. Затем она осторожно убрала  руку.
Новых попыток он не предпринимал.  Вышли на оживлённом проспекте с яркими неоновыми витринами, свернули с него на менее освещённую улицу, а затем ещё какую-то часть пути прошли по тусклым узким переулкам. В голове теснились обрывки мыслей: стоит ли проявлять активность, может, напроситься  в гости, не воспримет ли как бесцеремонность; а ему так не хотелось расставаться с этим приятным  ощущением  близости.
-  Всё,  -  сказала она, прервав сумбурный поток сознания, - мы пришли.
- Спасибо что проводили, это моя обитель, - и махнула в сторону почти непроглядной  темени,  -  Дальше я пойду одна.
-  Да, но я так и не успел многое тебе сказать...
Сделал  попытку приблизиться и коснулся щеки. Отстранилась, чуть сдвинув голову назад.   
-  Нет, не сегодня...   Надеюсь, нам ещё представится случай встретиться, тогда договорим.  Вы найдёте обратную дорогу?
-  Постараюсь,  -  произнёс он без особого оптимизма  и добавил невпопад, -  всё будет хорошо.
-  Да,  всё  у вас будет хорошо,  -  ответила ему в тон.
И через несколько мгновений её стройная фигурка исчезла, словно растворилась в ночи.
Оставшись наедине с любимым городом, надо было решить в какую сторону идти. Интуиция подсказывала ему, что надо идти направо вниз, ведь ехали наверх слева. Пропетляв чуть-чуть, вышел на широкую, похоже на знакомую улицу, но через некоторое время уверенность пропала. По улице можно идти в обе стороны... Позвонил брату по мобильному телефону. С того конца провода раздался опережающий голос:
 -  Привет, гуляка, где ты бродишь в полночь, когда будешь дома?
-  Если бы я знал, где - то смог бы сообщить, когда…
 -  Подойди к ближайшему  дому и прочитай название улицы.
-  Пытаюсь, но на домах нет табличек. Вот, кажется, набрёл - улица Строителей.
- Понятно. Ты идёшь в сторону Академии?
- Гм...  спроси  что-нибудь полегче, тогда, может, отвечу...
- Ладно, подойди к любому прохожему и передай ему трубку телефона.
- Хорошо, но пока прохожих не вижу.  Ага, ну вот, наконец, идёт навстречу парень.
 - Молодой человек,  вы не могли бы поговорить по моему телефону…
В глазах у парня - нескрываемое удивление. Не каждый день в ночном городе обращаются с такой странной просьбой. С подозрением, осторожно берёт трубку, молча, выслушивает просьбу, видимо, понимает задачу. Определив, по внешним признакам, человека не своего, и желая соответствовать этикету, сложил фразу на чужом для себя языке:
-  Ти азэрбайджан  дилини (язык)  панимаиш?
-  Да, понимаю, но говорю плохо.
Вполне доступно, ловко используя словесный микст, объяснил, как идти дальше к станции метро, и на какой автобус садиться. На этом ночное приключение благополучно закончилось, и  минут через тридцать он оказался в доме родственников.
А утром следующего дня, находясь в двойственном состоянии, отправил письмо. Среди прочего, там были строчки, больше похожие на сентиментальную лирику Серебряного века, чем на письмо нашего современника:  "Я  опять  не родился на свет,  мне ещё предстоит появиться.  Это воля твоя, я тебе доверяю ответ, стоит мне появляться,  иль нет"  Потом он много раз сожалел, что так наивно подставился, но было уже поздно.
Время  вольности оказалось скоротечным, необходимо было возвращаться домой, увозя с собой острые осколки противоречивых  чувств, смятение и внутренний озноб. За день до отъезда позвонил, сказал, что завтра улетает и хотел бы встретиться. Согласилась. Предложила теперь уже известное ему место - кафе. Время определила сама – шесть вечера.
Пришла в оговоренное время, без опоздания, была, как показалось,  излишне  собрана,  но доброжелательна. По его просьбе, довольно подробно, не таясь, стала рассказывать о событиях своей взрослой жизни. Их было много, этапы были разные, не всегда радостные, иногда драматические, случались  и  трагические. Он слушал её и поражался амплитуде  перепадов в её жизни, тому, как много всякого легло на плечи этой, в общем-то хрупкой, изящной женщины.
Видно было, как тяжело ей ворошить старые раны и обнажать свои несчастья перед чужим человеком, но в ней была какая-то внутренняя убежденность в собственной правоте, в своей жизненной правде. Он физически ощущал желание обнять ее, укрыть защитным покрывалом, оградить от невзгод её дальнейшую жизнь. Но как это сделать, находясь за тысячи километров, не представлял.
Всем нам  свойственна зацикленность  на собственной жизни, которая действительно единственная, но только, однажды,  выслушав другого человека, можно понять меру своего эгоцентризма. Перед ним сидела умная, красивая женщина, у которой, казалось бы, вся жизнь должна состоять из одних приятностей. Как правило, мы так и воспринимаем чужую судьбу, боязливо  выглядывая иногда из своего  панциря.  Жизнь, убеждены  мы,   жестока только по отношению к нам, она несправедливо обделяет нас и даёт значительно  меньше того, что заслуживаем.   Мы живём с этой иллюзией, холим и лелеем её побеги, поскольку ими очень  удобно оправдывать свои недостатки.
Говорили они довольно долго, он успел сказать ей почти всё, что хотел, при этом настойчиво приглашал приехать в гости весной.  Она вежливо благодарила его, но так и не сказала - да.  Каждый раз произносилось уклончивое  "посмотрим".
За время общения он несколько раз прикасался к её кисти: то слегка дотрагиваясь, то сжимая в своих ладонях, то поглаживая, как бы успокаивая её, в такт произносимых, иногда тяжёлых  фраз. Он знал, прикосновение к женской кисти и ощущение её ладоней несёт в себе  несколько смыслов, больше исходящих от женщин, чем от мужчин.
В момент прикосновения  кисть женщины может испуганно отдернуться, указывая на беспечную торопливость. Может плавно отползти, оставляя след надежды. Может  вяло и сонно лежать в ладони, как бы говоря, я здесь, но меня  нет. В некоторых редких случаях - отзываться слабым импульсом, быть может, самым ярким знаком расположения.  И, наконец, активно  реагировать на прикосновение,  пылко утверждая равноправие полов.  К его сожалению (а может,  это  природа,  и от этого никуда не деться), кисть собеседницы вела себя   по третьему сценарию  - "вяло и сонно".
Зимние каникулы, не успев начаться, закончились. Москва быстро взяла его в свой оборот, вторая половина учебного года началась без раскачки, загруженность лекциями и консультациями была довольно  большой, вдобавок,  зав. кафедрой пристегнул  ещё одного аспиранта. Так что тело было забито делом, тут  не до сантиментов.
Лариса, позвонив, с восторгом рассказывала о своих  зимних каникулах, о слаломных успехах, о новой технике освоения поворотов и многом другом.  А через некоторое  время,  продолжая верещать по телефону, стала уточнять причину отсутствия пылкости в его голосе.  И со свойственной ей прямотой  спросила:
- Уж не влюбился ли ты, дружок,  в какую-нибудь черноокую красавицу?  Такое с вами, мужиками, случается. Смотри у меня, я появлюсь завтра, и чтоб ты был чист как стёклышко. Я буду тебя любить, если этого заслужишь,  -  и  бросила трубку, не дожидаясь ответа.
Тут же перезвонила и, как бы продолжая фразу, выпалила:
-  Чуть не забыла, предупреждаю, если  будешь пай-мальчиком, то  возобновлю тренировки и буду ходить  с тобой на корты.
Переписка с Наргиз продолжалась в сети и по электронной почте; иногда говорили по скайпу, но сложившиеся обстоятельства не предвещали скорых перемен. Она рассказывала про свои журналистские дела. Он - про свои дела, не забывая подтверждать, что с нетерпением ждёт встречи с ней, но каждый раз  получал уклончивый ответ. Однажды, это было в марте, он почти уговорил её прилететь, но тут совсем некстати влиятельные спонсоры предложили  ей написать серию очерков о светских особах первого круга для глянцевого журнала. Сулили  неплохой гонорар, который  позволял хотя бы на время почувствовать себя независимой. А потом - весенняя простуда, ставшая причиной недомогания, вынудила отложить решение о поездке.
Так и затягивалась эта встреча, сохраняя для обоих пространство свободы и неопределенности, а  может быть всевидящее око знало, что это добром не кончится, и потому стопорило  приближение развязки.
В середине апреля московская весна всё явственней начала проявлять себя во всей красе. День заметно удлинился, а в дневные часы уже чувствовалось ласкающее тепло  солнечных лучей. Так и хотелось, закрыв глаза,  подставиться под них, расстегнуться, раскрыться, но стоило солнцу на миг спрятаться, или день отходил к вечеру, как холод вступал в свои права, а по ночам и вовсе по-зимнему подмораживало. Дороги и тротуары  уже давно были очищены от снега и наледи, но на газонах и меж деревьев кое-где  ещё сохранялись старые слипшиеся пласты, лунки вокруг стволов расширялись и темнели, отбеливаясь с каждым вновь выпавшим снегом.
Была вторая половина апреля, когда раздался  звонок. Это была она, никогда до тех пор по телефону не звонившая. Сказала, что  через неделю  вылетает  в Москву; назвала номер рейса и спросила, сможет ли встретить. Он стал спрашивать о причине столь внезапного решения прилететь, она опять уклонилась от прямого ответа, добавив лишь, что расскажет потом, по приезде.
Теперь уже он ждал этой встречи с нескрываемой тревогой и необъяснимым страхом; подобно антилопе, задохнувшейся от быстрой погони и внезапно замершей в оцепенении перед прыжком пантеры. Мужчинам только кажется, что они охотники, выбирающие свою жертву, а на самом деле давно известно, что выбор остаётся за женщиной. Она определяет, кого подпустить к себе, а кого держать на расстоянии, к кому ластиться, а на кого огрызнуться, в ком раствориться, а кого, в роковых обстоятельствах, без сожаления  уничтожить.
Час пришёл, и от этого никуда не деться...
 По расписанию самолёт должен был прилететь днём. Загодя заехал на мойку, чтобы  бывалый "японец" был тщательно умыт, отполирован и готов принять гостью. Ехал  необычно малой скоростью, в голове крутились  разные версии её решения - от оптимистичных, в которые  мало верил, до разного рода экзотичных. Припарковал автомобиль на стоянке и пошёл нарочито медленно, наслаждаясь прохладой и неназойливым солнцем.  Купил цветы, почему-то они его смутили, раздражённо затолкнул их  глубоко в урну и направился в зал прилёта.
Приблизившись к зоне выхода пассажиров, невольно и безучастно стал оглядывать  встречающих.  Там, среди прочего незнакомого люда, глаз неожиданно упёрся в знакомое лицо.  Сначала решил, что померещилось, этого не может быть, выглядело уж слишком неправдоподобно для многомиллионного города. Существует ведь теория   вероятности и здравый смысл. Увы, вопреки очевидным закономерностям,  это была  она - Лариса, окружённая двумя молодцами.
- Только этого мне не хватало для полного счастья, - процедил  сквозь зубы  от  неуместной издевки,  но, поперхнувшись, быстро взял себя в руки и решил затеряться в толпе, подальше от этого наваждения.
Не тут-то было! Лариса, своим  зорким  и метким взглядом, вопрошающе  вскинув удивлённые  брови,   высверлила ему глубокое отверстие во лбу.  Пришлось подойти...
Как всегда, опережая его реакцию, удивлённо спросила:
-  Так  кого ты здесь потерял? Какая страсть забросила тебя в эти бурлящие людские  потоки?
- Встречаю знакомую, об этом меня попросили мои друзья, - как-то неубедительно оправдываясь,  промямлил  он.
-  Интересно, если это не секрет, как зовут твою знакомую, за которой попросили присмотреть твои заботливые товарищи.
-  Нар...,  -  начал было, и тут, чуть не поперхнулся во второй раз. В руках у Ларисы была табличка, на которой фломастером было начертано только одно слово - "Наргиз".
Не произнеся ни  слова, он ткнул пальцем в табличку и плохо понимая,  что на самом деле происходит, тупо мотнул головой, что означало - да, да, именно её.
-  А что вас связывает?  - в свою очередь, не менее удивлённо спросил уже он.
- Наша  галерея  готовит новую экспозицию  работ концептуалистов из стран бывшего Союза, представляющих художественную практику  - Contemporary Art. Эти работы сопровождает куратор. Вот и вся недолгая история... А мальчики, это моя боевая свита, мои телохранители, оруженосцы.
Пришлось вместе потоптаться, в ожидании последствий фортеля судьбы,  делая вид, что нет никаких тайн...
Выход  из таможенного терминала мучительно затягивался, он уже и не знал, что  подумать, но когда показалось, что это никогда не кончится,  увидел её силуэт в конце длинного прохода. Она шла своей уверенной, чуть гарцующей походкой, с высоко поднятой головой, с гладко зачесанной на висках  копной  роскошных, невероятно черных волос, собранных в тугой узел на затылке. На ней был строгий брючный костюм, песочно-коричневых оттенков, вокруг шеи  ажурная ткань неопределённого цвета, и очки... продолговатые дымчатые  очки в темно-коричневой оправе, придающие её облику некоторую отстраненность и отдельность от окружения.
Каждый шаг, приближающий её к нему, отзывался гулким тревожным эхом в груди.  Казалось, ещё чуть-чуть, и  сердечный мотор, ставший слишком большим для его тела, выскочит и заживёт самостоятельной  жизнью. А он стоял, как  вкопанный, боясь шевельнуться и пропустить хоть на мгновение эту  туманящую воображение  сцену с единственным солистом.
Увидев табличку со своим именем, она направилась к ним.  Коротко переговорили о способах передачи работ. Когда все формальности были улажены, работы перенесены в машину, с дежурной фразой, брошенной в воздух  -  "приятно было с вами познакомиться. Мы полетели, у нас сегодня ещё  миллион  неотложных дел", -  Лариса быстро улетучилась.
-  Ну, здравствуй, -  произнесла первой, отметив про себя  некоторую его заторможенность.
Молча,  не поцеловав, как прежде, он обнял её и притянул к себе, да так сильно, что ей стало даже чуточку тяжело дышать. И  долго так стоял, не вымолвив ни слова, вдыхая смешанные ароматы  парфюма и запаха волос. 
-  Может быть, мы всё-таки пойдем?  -  осторожно спросила она, не освобождаясь от его объятий.  И только тогда, очнувшись от оцепенения, понял всю нелепость ситуации;  два взрослых человека стоят неподвижно, наперекор ситуации,   мешая потоку тележек и снующих пассажиров, озабоченных  транзитными проблемами.
Доехали почти без приключений, если не считать, что чуть дольше задержав на ней свой взгляд, он едва не задел идущий сбоку автомобиль. В другом случае, подъезжая к одному из перекрёстков, отвлекшись на её профиль, хоть и завизжал тормозами, но не проехал на красный свет. А в голове происходило чёрте-что:  ворох каких-то раздёрганных, беспорядочных мыслей и  смутных сомнений,  переполнявших его.
Войдя в дом, она привычно, как будто бывала здесь неоднократно, скинула верхнюю одежду и, не особенно разглядывая  интерьер, произнесла обыденно, без затей:
-  Я смою с себя дорожную пыль, и тогда  пойдём куда-нибудь поесть. Я ужасно голодна, но хорошо бы, чтобы это было недалеко.  Мне так хочется надышаться весенним московским воздухом, я ведь сто лет здесь не была.
Уютное кафе «КампучаноФФ» расположено было в нескольких десятках метров от главного входа в Коломенский парк. Заказали  лёгкий салат и рыбное фрикасе с соусом из шампиньонов, но прежде попросили принести свежую цитрусовую  смесь. К блюду официант посоветовал взять белое испанское вино "Барон де Кампос".
 - Нет, - сказала она – мне хочется выпить немножечко русской водки, - и попросила к заказанному добавить чего-нибудь солененького, с грибочками. С пониманием и улыбкой заказ был принят.
Удовлетворенные  застольем, в легком опьянении (он больше от её присутствия), оставив машину на стоянке кафе,  они неспешно двинулись к парку.   
Коломенский парк, с его вековыми дубами и клёнами, с уникальным  рельефом и памятниками  архитектуры,  хорош во все времена года.  Но прозрачный весенний воздух с запахами почек и травы, уже очищенной от растаявшего снега, наполненный звуками неугомонно чирикающих воробьёв и  воркующих голубей, придавал ему особую атмосферу.
Они обошли почти весь комплекс. Задрав головы и зажмурившись от яркого света, смотрели на  остроконечный шпиль церкви Вознесения, попробовали воду из природных родников, спустились к высокому, обрывистому берегу Москвы-реки, но внезапно пролившийся небольшой дождь заставил их укрыться под сводами крыльца храма Георгия Победоносца.
Как только капли дождя поредели, они побежали на стоянку автомобилей и уже через десяток минут были у  дома.
Сняв с себя мокрую одежду, она не стала переодеваться, а воспользовалась его большим белым махровым халатом, запахнулась им, став личинкой в коконе, уютно устроилась в большом кресле перед низким журнальным  столиком и с любопытством ожидала развития событий.
До сумерек было ещё далеко, но день постепенно плавно угасал. Привычной  люстры в доме не было,  он включил напольное бра, стоявшее недалеко от кресла, наискосок от кровати, и мягкий, приглушенный свет разлился по комнате.
-   Ну, здравствуй…  -  произнёс он с какой-то  странной новой интонацией,  протягивая ей бокал. Эта  "длинная" речь ничуть не смутила её и, даже наоборот, обрадовала отсутствием пафоса. Она сделала несколько глотков, и, отложив бокал в сторону, спросила:
-   А нет ли у тебя чего-нибудь покрепче?
- Конечно-конечно, -  обрадовался он, догадываясь, что это расслабит обоих, но прежде всего в этом нуждался сам.  Уже вторая рюмка коньяка резко изменила атмосферу комнаты, наполнив воздух грёзами, а после третьей он неожиданно оказался у её ног.
Она почти ритуально опустила перед ним сначала одну, затем вторую ногу, прежде поджатые под себя, как бы приглашая его к вступительному шагу. Движения эти были точно выверены, представляя собой манки первой ступени женского согласия, как шаг к  па-де-де.
Приблизившись к её коленкам, он осторожно коснулся их губами. Это был не поцелуй, а только прикосновение, осторожное, настороженное... Он повторил свои прикосновения, лишь отдаленно  похожие на поцелуи, но с каждым разом они становились чуть продолжительней, все больше напоминая этот беззвучный акт любви.
В какой-то момент он ощутил прикосновение её руки. Замедленные движения напомнили ласки матери в далеком детстве перед сном, когда казалось, что темнота  в спальне готова была поглотить его своей  глубиной и безмерностью. Это ещё больше расслабило его,  воображаемый образ становился подлинным.
Коленки чуть раздвинулись, приглашая его ко второй ступени согласия. Сначала он не доверился своим ощущениям и чуть помедлил, боясь неверно истолковать значение импульса. Не хотелось нарушать тональность столь долго ожидаемой близости,  но когда намёк повторился, сомнения  развеялись. Губы невольно потянулись к внутренней поверхности, задержались там несколько мгновений, затем перекинулись на другую сторону берега, и так продолжалось некоторое время, пока не почувствовал, что берега постепенно отдаляются друг от друга.
Полы халата незаметно, как-то сами собой разошлись, раскрыв перед ним её заветные   начала...
Подведя руки под талию и коленки, бережно приподнял податливое тело,  оно показалось ему абсолютно невесомым.  Чуть придержал, продлевая этот чудесный миг счастливого  мгновенья, а затем перенес  на большое ложе с невысоким  изголовьем.
Халат безвольно и послушно сполз с  плеч на пол.
Она лежала ровно, безмятежно, с вытянутыми вдоль бедер руками, чуть согнутой в коленке левой ногой.  Полуоткрытый рот, опущенные веки и размеренное дыхание выражали спокойную уверенность дикой степной кошки после удачной охоты. Нагота была естественной и удивительно целомудренной.
Пальцы обходят рельефы тела, как бы запоминая их контуры -  вдоль подбородка, шеи, к плечу, к руке,  по-девичьи угловатым  ключицам,  очерчивая основание возвышающейся куполами плоти; на мгновение задерживаются у  овала небольшой впадинки с узелочком на дне. Но рука крадётся вниз, зная, где хранятся райские снадобья. Пальцы настороженно подбираются к «холмику, покрытому черным мхом», срединной   расщелине, скользят  по ней к основанию, только чуть-чуть проникая в теплую, влажную негу разомкнутых губ...
Плавное кружение у подножья двух пригорков, а потом медленное восхождение, словно по серпантину все выше и выше к коричневым окружностям на вершине куполов с бойко торчащими налитыми почками. Вслед за пальцами губы, а затем язык  шаловливо теребит,  дразнит почки-сосочки. Губы движутся по ручейкам, извивам и проталинкам,  незримо прочерченным рукой, покрывая тело бесконечным числом тёплых отметин, тёплая струя желаний  стекает  вниз к заветной цели. Кончик языка  коснулся клокочущего, пульсирующего бугорка в расщелине, ощутил, как тетива  напряглась,  вытянулась  и  с придыханием выгнулась  навстречу истоме.
Семя, услышав неведомыми путями  зов женского поля, бунтует, рвётся наружу, требует, чтобы плоть вошла в ущелье и, достигнув поля, оросило его. Но опытный вожак  до поры  удерживает зверя.  Женщина, испытавшая упоение, наполнена счастьем и будет излучать его долго, безотчетно, подобно обильно плодоносящему  древу, орошённому досыта влагой и щедрым  солнцем.
Прелюдия закончилась, и началась закрытая пологом доминанта любовного диалога…
Утро проснулось  ярким и игривым. Комната  была наполнена прямыми радостными лучами, пронизывающими пространство квартиры, а стены благодарно отвечали  отражённым светом. От зеркал и стёкол, от других полированных поверхностей по комнате неуловимо скакали солнечные блики-зайчики;  пробежав своё, прятались в щелях, а потом неожиданно вновь выскакивали.
 Уставшие от наваждений ночи, завтракали молча, слегка касаясь встречными взглядами друг друга.  Он смотрел на неё и удивлялся, как она умудряется быть прекрасной  в любое время суток, как  бесконечны и разнообразны её лики.
 К концу завтрака, глубоко вздохнув, словно перед решающим прыжком в неизвестное, произнесла:
"Дорогой мой, я прилетела не только по делам, но и для того, чтобы объясниться наконец...
Ты умный, добрый и  далеко  не безразличен мне... С самого начала твои чувства напоминали большую волну, которая обволакивала  меня, одаривала  всё новыми и новыми лестными сравнениями, многие из которых были явно преувеличены. Но ты так чувствовал.  Попытки объясниться натыкались на твоё нежелание выслушать. Мне же недоставало воли разрушить иллюзию.
 Но и ты должен понять. Моя жизнь связана со  страной, где живёт моя мама, сын и любящий меня человек.
Я без малейших сомнений  подарила тебе частицу своего сердца,  но  дольше не смогу выполнять отведённую мне роль, а жить двойной жизнью не хочу.
Мой обратный рейс в половине четвёртого.  Вечером в аэропорту меня будет встречать тот, кто знает о тебе, которому я обещала сегодня  вернуться.
Вот и всё..."
Это был шок, он не знал, что сказать...
Оставшееся до выезда время,  провёл как  в тумане,  что-то перебирал, передвигал, задвигал, затем снова возвращал на место. Отрешенно ходил по комнате, глядя, как она собирается. При этом был так раздавлен её словами, что не мог вымолвить ни единого слова.
  Ехали молча, погружённые в свои мысли. Он проводил её до последнего турникета аэровокзала,  дождался,  пока знакомый силуэт навсегда скрылся за таможенной шторкой. Несколько секунд простоял в глубоком ступоре, бессмысленно глядя себе под ноги, и обречённо двинулся прочь.
Как-то умудрился доехать до дома, не видя дорожных знаков, перекрёстков и  светофоров.  Лег, не снимая обуви, на кровать, на которой несколько часов назад лежала женщина его мечты, и долго, тупо глядел в потолок.
Из оцепенения его вывел пёс, взобравшийся на кровать. Ему уже давно полагалась прогулка, но он не решался напомнить хозяину, видя его подавленное состояние.  Уже смеркалось, когда почувствовал настойчивое ёрзанье Дениза и только тогда вспомнил о нём. Пришлось превозмочь себя и выполнить свою  обязанность.
Вернувшись, он по инерции включил компьютер, хотя отлично понимал, что писем от неё больше не будет. Стал щёлкать по знакомым страницам, заглянул на новостные и  спортивные сайты, в светские порталы, наткнулся на силиконовых девиц, предлагающих  украсить  жизнь  джентльменам. Почувствовав голод, открыл дверцу холодильника, долго стоял, раздумывая зачем он здесь стоит, а есть не хочется. Несколько глотков попавшегося под руку напитка, утолили и голод, и жажду.  Лёг...  долго ворочался, но сна не было. Встал, походил по комнате, не находя себе места. Присел, и опять невпопад. Вспомнил про транквилизаторы.  Проглотил две таблетки какого-то снотворного и не заметил, как провалился в глубокий сон.
Сначала был яркий день на берегу моря. На ней был белый прозрачный сарафан,  намокший от воды и потому рельефно обнажающий её прелестные контуры. Она была обворожительна. Резвилась, заразительно смеялась, убегала от набегающей волны, а набегая на уходящую, догоняла, разбрызгивала и отчаянно визжала.
Затем, в затенённой комнате оказалась давно умершая мать, с тех пор она ни разу ему не снилась, а тут неожиданно... гладит его по голове и приговаривает:  "Всё у тебя будет хорошо - но не с ней".
Он не мог понять, как мать могла узнать о его любви, он ведь никогда и никому  не открывался. Но мать теперь уже превратилась в неё и с той же интонацией продолжила: "Всё у тебя будет хорошо, но только без меня".    Он силился сказать, что без неё жизнь теряет всякий смысл, но она не могла его слышать -  голос был беззвучен.  Это его очень огорчало...
Шило вошло под лопатку внезапно, но боль быстро разрушилась, распалась на мелкие частички, а их место стали занимать искорки блаженства, постепенно заполняя всё тело.
Утром, как это бывало всегда,  Дениз подошёл к постели с приветствием и напоминанием. Увидев на лице хозяина слабую, отрешённую  улыбку, не стал нарушать утреннюю дрёму, только лизнул руку и, вильнув хвостом,  улёгся возле него. Так он  пролежал довольно долго, размышляя о своём, собачьем. Потом приподнялся, стал вяло помахивать хвостом, чтобы зримо напомнить о себе. Не чувствуя ответной реакции, сел, уткнулся мордой в постель, и ещё какое-то время   недвижно  просидел в этой позе.
И только затем, задрав голову, протяжно завыл.