Проводник

Я открыл глаза. Или не открыл? Уже столько времени прошло, а я все никак не привыкну… В общем, я ,наверное, открыл глаза и, НАВЕРНОЕ, смотрел в потолок. Я лежал на полу – это я знал точно, но понятия не имел в какой стороне моя кровать. Снова свалился во сне… Каждую ночь падаю с кровати на пол. Я лежал, не шевелясь, пока не заболел затылок от твердого пола. Итак, Я проснулся от того, что упал. Так начинается мое утро. Или утро еще не началось? Я поднял руку вверх и почувствовал тепло, значит солнце встало. Уже утро… Мысленно вычислил откуда падают лучи. Отлично, окно находится где-то над моими ногами.

- Кровать там, - громко сказал я сам себе, вставая. Встал, убедился, что кровать действительно на месте, потом осторожно встал и  на ощупь нашел одежду. Когда-нибудь я привыкну складывать ее в одно место, а не на всю поверхность пола. Когда-нибудь я привыкну… Я заправил постель и направился в душ. Вода теплыми струйками стекала по коже, подставил лицо под воду и просто стоял. Болело плечо. Видимо,  ударился при падении. Провел по лицу рукой и удивился, что не помню, как выгляжу. Это странно – не помнить свое лицо. Но твое я помнил достаточно хорошо. Просто не мог забыть. Помнил твои глаза, твою улыбку. Ресницы мгновенно намочили слезы. Я прижался спиной к стене душевой кабинки и скатился на пол. Слезы и вода лились по щекам. Я не сдерживал глухие рыдания, вырывавшиеся откуда-то из груди или глубже.  Вода попала в легкие, и я закашлялся. Рыдания, кашель, вода со всех сторон и ТВОЕ ЛИЦО. Стало холодно, и я обнял себя за плечи, сжал зубы и почувствовал, как пальцы впиваются в тело. Больно… Но не больнее, чем чувствовать, что тебя нет не только рядом, а нет вообще…

  Ясно вспомнился тот день. Мокрый, серый, безнадежный. С утра лил дождь, оставляя следы на стеклах машины. Машин было много. Даже не знаю, откуда взялись все эти люди. Раньше мы всегда были только вдвоем. Кто-то взял меня за плечо и попытался выпихнуть из салона автомобиля. Я не обратил внимания, но вышел. Я был будто отключен от мира. Дождь падал и стекал с волос – я без зонта. Вокруг собралось безумное количество людей. Они окружили меня и натянули на лица выражения безграничной скорби. Кто-то бесшумно лил слезы, кто-то заметил, что я бледен, для кого-то это все было нудной необходимостью. Для меня это было чем-то ненастоящим, фальшивым. Помню, что на мне было черное пальто, которое совсем не спасало от пронизывающего ветра и холода, и я очень замерз. Каждый по очереди подходил к гробу, и я терпеливо ждал своей очереди. Боялся все-таки поверить в твою смерть. Кто-то протянул руку, чтобы выпихнуть меня вперед, но я, скорее инстинктивно, чем по своему желанию, опередил толчок. Я подошел близко к  этому деревянному ящику и взял тебя за руку. За холодную уже руку. Видел твое бледное лицо, глаза, прикрытые тонкими веками, мертвенно бледные губы. Нет, не таким я хотел тебя помнить. Я наклонился и прикоснулся губами к твоему ледяному лбу. Без эмоций. Появилось ощущение, что это и не ты вовсе, что все это мне сниться. Я не поверил, что тебя нет. Я и сейчас не верю. Поэтому я держался, холодно и спокойно, не проронив ни единой слезы. Только когда забили гроб, я  почувствовал что-то вроде невосполнимой утраты. Девушка, стоявшая рядом со мной, что-то тихо произнесла. Лишь через несколько минут я понял, что она обратилась ко мне, и повернул голову. Я ничего не слышал и не понимал. Прочитал по губам «Вы дружили, да?». Я не ответил и отвернулся, услышал некоторое перешептывание в толпе: «Это брат...». Девушка притихла и съежилась. Бесспорно, меня осуждали. За эту холодность, за видимое безразличие. Я ушел сразу же после того, как на крышку гроба упала земля, осторожно пробрался к дороге, поймал такси и уехал. Меня упрекали в моей поспешности и в твоей смерти. Я тогда едва закончил школу, я ведь не мог быть всегда с тобой. Откуда мне было знать, что там едет эта чертова машина? Я не знал и все же виноват. Надо было крепче держать твою руку…
Надо было… Но разве не достаточно я наказан?!

 Несколькими днями позже похорон я открыл глаза и… не увидел ничего. Ничего, кроме темноты. Потом уже я узнал, что по дороге с кладбища попал в аварию. Прошло больше трех лет, а я не привык ни к отсутствию тебя, ни к моей темноте.

  Я встал с пола кабинки, осторожно касаясь стен, оделся и вышел в кухню. Теперь я знал расположение всех предметов во всех комнатах, и мне уже не так тяжело, как первое время. Ощупью я нашел электрический чайник и включил его, подошел к окну. Смысла не было, я все равно не мог ничего увидеть, но эта привычка из той, другой жизни, где был ты, где были краски и цвета, где был смысл. Теперь я жил в мире звуков, воспоминаний и пустоты. Мне безумно не хватает тебя, брат. Чайник закипел и я, вздохнув, пошел туда, где по моему предположению стоял этот чайник. Самое сложное -  не облиться кипятком. И с третьего раза я, кажется, попал в кружку. Выпил кофе и прошел в зал. По пути зацепился за что-то, потерял направление, влетел в стену, ударился локтем, грязно выругался, но сжал зубы и упорно шел. Заняться было нечем. Раньше я рисовал, но теперь… «Слепой художник» звучит более, чем смешно. «Слепой» вообще звучит жалко и мерзко, но я слепой. Я часто думал, в силу своего безделья. Мне не хватает твоего веселого смеха, твоей болтовни, твоего «пиликания» на скрипке. Часто представляю, что ты мог бы стать великим скрипачом. Я тобой горжусь. И сейчас, и всегда буду. Я всегда был счастлив, что у меня такой младший брат, а теперь тебя нет. Нас было двое, а теперь я один, мне тяжело. У меня нет, и не было друзей, потому что я стал слишком горд и упрям, слишком холоден и замкнут, доверял лишь тебе. Ошибся? Нет, я сейчас еще более остро ощутил, какие равнодушные, злые и циничные люди. Они жестокие и самовлюбленные, каждый сам за себя, и я не имею права сдаваться, показаться слабым. А темнота надо мной смеялась…  Она ставила мне подножки, заставляла падать, обжигаться кипятком, теряться в собственной квартире. И за всем этим я слышал ее звонкий смех, смех темноты.
- Я с тобой справлюсь! – упрямо воскликнул я, нарочито громко. – Слышишь? Не думай, что ты сильнее!
«Свет предал тебя…» - шипяще отозвалась темнота – «Здесь только я и ты. Слабак…»
- Ты меня не сломаешь! – не соглашался я и слышал в ответ лишь насмешку. Я отыскал темные очки и спустился во двор. Зачем, я и сам не знал. Наверное, чтобы не оставаться наедине с ней. Внизу, у подъезда, кто-то осторожно взял меня за руку.
- Купил бы поводыря, - недовольно проворчал мой сосед по лестничной клетке, а это был именно он. Я попытался вырвать руку, но хватка у него была железная. – Молчи уж…
Мы, я знаю, подошли к киоску с газетами. Я все же вырвался из рук моего «провожатого» и самостоятельно купил газету, ощупывая каждую монетку, расплатился. «П-жалуста» - фыркнул он, терпеливо подождал. Я осторожно нащупал его лицо и шутя дернул за ухо. Он с готовностью облапил меня. Мальчишка…
- Ярик! Вот высеку тебя… - ответил я, но в общем даже тепло, по-доброму. Разве я смогу.
-Ладно, переведу тебя через дорогу, - милостиво согласился Яр.
- Я сам… - вздохнул я.
- Ох уж это твое «сам»! – сердито прошептал он, снова взяв меня за руку. И я, вспомнив брата, уцепился за мальчишкин рукав. Через несколько минут он нахально попытался скинуть мою руку. – Все уже. Отцепляйся.
Но я продолжил держаться – боялся. Сам не знал чего.
- Ну, все. Иди, - вспомнил я. Опоздаешь в школу.
- Тем! – захохотал Яркий. – Ты как с луны! Уже летние каникулы неделю.
Я немного смутился – счет времени давно не важен, потерян. Это ему, мальчишке, еще жить и жить, а мне…
-Эй! Ты что, еще и оглох?! – воскликнул Ярик. – Я тебя уже три раза спросил: куда идем-то?
- Вот тресну тебя разок, и узнаешь, кто тут оглох, - пообещал я. – Заскочу к старику. Проводишь?
- Куда я без тебя? – услышал я озорной смех. – А зачем?
- Много будешь знать – скоро состаришься, - улыбнулся я. – А что в газетах пишут?
- Про встречи всякие политические, - отмахнулся Ярослав. – Не интересно совсем…
На самом деле стариком я называл отнюдь не старца. Александру было не больше сорока. Я не знал кто он – то ли профессор, то ли психолог. Яркий привел меня к нему год назад, через три дня после нашего с ним знакомства.

Я помню этот день – первый день с Ярким. На душе было совсем пусто, впрочем, как и всегда. Я снова боролся с темнотой, и в этот раз ее нападки были особенно остры.
- Отстань! – отбивался я. – Ну, замолчи!
- Пожалуйста! – насмешливо фыркнула темнота.
- Уходи! – выкрикнул я, и мой голос разнесся эхом по пустой квартире. Я сел на пол с ощущением безнадежности. Звонок в дверь застал меня врасплох – я никого не ждал. Да ко мне попросту некому было ходить. Я осторожно поднялся и открыл дверь, опасаясь за что-нибудь зацепиться.
- Здравствуйте. Я ваш сосед. Наш  телевизор еще не привезли, а там важная передача, - торопливо выдал мой гость, а что это именно гость, а не гостья, я не сомневался. Мысленно усмехнулся. Телевизор у меня был, но совершенно ни к чему. Голос у существа за порогом был звонкий, мальчишеский, но я не припоминал никого, кто мог бы им обладать. Пока я обдумывал все это и сдерживал желание прикоснуться к нему, чтобы иметь хоть малейшее представление о том, с кем говорю, «существо» пыхтело и «мялось».
- Проходи, - решился я как можно спокойнее – пусть не знает о моей слепоте.
- Спасибо! – обрадовано воскликнул «сосед», пробегая вперед. Я осторожно закрыл за ним двери.
- Только включай сам, - предупредил я, понятия не имея, где находится пульт. Послышался голос диктора, и я уселся в кухне, чтобы не мешать. Время подходило к обеду, а я еще даже не завтракал – не хотел, достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. Из зала, где работал телевизор, донеслась мелодия скрипки – ее я узнаю из тысячи. Я невольно вздрогнул и выронил зажигалку. Она улетела на пол. Пока я, осторожно опустившись на колени, ее искал, я вспомнил все проклятия, которые знал.
- Что Вы делаете?- раздался удивленный голос у меня за спиной, откуда-то от дверей кухни. Я поспешно поднялся. Внезапная злость на этого мальчишку накрыла меня с головой. Ну, зачем он пришел ко мне? Чтобы посмеяться надо мной?
Он не смеялся, что-то положил на стол.
- Я поднял зажигалку, - сообщил он ровным голосом, без тени усмешки.
- Я и сам могу! – раздраженно почти выкрикнул я. Меня трясло: в телевизоре играла скрипка – напоминание о брате, кругом была темнота – ограничение моих возможностей, и где-то стоял этот мальчишка… Здоровые люди действуют на меня как красная тряпка на быка. – Убирайся отсюда!
- Не рычи, не в зверинце, - грубо посоветовал мальчишка, и за ним хлопнула дверь. С тех пор вот и появился у меня провожатый – Яркий Огонек…

- Артем Викторович! Какими судьбами!? – засмеялся Александр, как только мы с Ярким ступили на порог. – И «юношу с взором горящим» с собой прихватили! Вот и молодцы, что явились!
Я прошел в кабинет Александра, подошел к мольберту (он всегда стоял именно здесь, специально для меня) и, взяв в руку кисть, провел по чистому холсту.
- Юноша! Огоньков! Да, Вы, Ярослав, пойдемте-ка со мной. У меня кое-что для Вас есть…
Александр вышел, и я слышал шумные восторги Огонька уже из коридора.
- Артем, - позвал меня Александр. Я так увлекся рисованием, что не услышал, как он вернулся.
- Да, - отозвался я.
- Хочешь взять новые книги?
Я молча подошел к нему, зная, что стопка книг для меня уже лежит на столе. Только я приблизился к столу, моих век коснулась холодная ткань. Это Александр завязывает мне глаза шелковой лентой.
- Александр! – невольно и слегка раздраженно воскликнул я. Он как никто другой знал, что даже при желании, при самом сильном, что ни на есть желании, я не смогу ничего увидеть.
- Мне так проще на тебя смотреть, - отмахнулся Александр. Он упорно обращался со мной, как с абсолютно полноценным человеком, поэтому мое возмущение никак не подействовало. Я протянул руку, полагая, к книгам.
- Левее, - посоветовал Александр. – И не торопитесь, прочтите название верхней книги. Я хочу знать, что Вы их действительно читаете.
На самом деле нет, я не читал. Такое чтение, с моим знанием этого шрифта не приносило никакого удовольствия, напротив, было сходно пытке. Я положил пальцы на книгу и стоял.
- Артем, сконцентрируйтесь.
Я выдохнул. 
- Это Достоевский. Мне во всю жизнь не прочитать.
- Ерунда. А вот художество Ваше достаточно неплохое. В Вас есть определенный талант, Артем Викторович.
Я развернулся туда, откуда доносился слегка хрипловатый голос Александра.
- Хорошо, что Вы ко мне пришли, - продолжил Александр.
- Почему? – резко поинтересовался я.
- Иначе Вы загубите свой талант. Вы ведь считаете, что мы сейчас занимаемся полной ерундой... Не отпирайтесь! Я знаю, что Вы именно так и думаете. Что художником Вам никогда не стать, даже не великим, а просто художником.
- Да, я так считаю. Это невозможно! – воскликнул я. Он выводил меня из равновесия не впервые, и мне казалось, что сейчас он делает это намеренно.
- И Вы, конечно же, вините во всем свою слепоту. Нет, мой друг – здесь виноваты только Вы сами, вините во  всем себя и только себя. Потому что Вы отказались даже надеяться.
Я попытался возразить, Александр не дал мне слова сказать, и я передумал отрицать, молча слушал.
- А между тем, Артем, я видел Ваши ранние работы…
- Как? – перебил я.
- Мальчишка, - вздохнул Александр. – Что с него взять? Но работы очень и очень радуют. В другое время я бы назвал Вас подающим надежды молодым художником и тут же показал бы мастерам этого искусства, рекомендовал бы Вас знающим людям, но…
- «В другое время», «но», - как эхо повторил я.
- Именно! – согласился Александр. – Как люди смогут поверить Вам, Вашему таланту, если Вы сами себе не верите!?
Вот к чему он клонил!
- Ну-ну, продолжайте, - насмешливо улыбнулся я и сложил руки на груди. Александра, похоже, это все очень беспокоило, потому что я услышал шаги вокруг себя – он ходил по комнате.
- Между прочим, Ваша болезнь, может быть, даже способствовала раскрытию таланта! Ведь только теперь Вы попробовали себя в новом стиле – абстракции. Я вижу, как Вы рисуете…
- Зато я не вижу! – мой голос сорвался на крик. - Вы не знаете как это – не видеть ничего, кроме темноты!
- А если Вам напротив – выпал редкий шанс? Ярослав. Вдруг его послала Вам сама судьба?
Я тихо порадовался, что не вижу его возбужденного идеей лица и горящих глаз.
- Это замечательный мальчик, он хочет помочь Вам. И я хочу. Только представьте, получите деньги, сделаете операцию…
- Я ценю Ваше участие, но мне уже не поможет, - рассмеялся я.
- Люди Вашего положения, Мальчик мой, наиболее чувствительны, ярче передают настроения и чувства. Знаете, «Говорят, мир прекрасен» - сказал слепой, «кажется» - ответил зрячий. Вы более восприимчивы к этому миру, замечаете намного больше, чем остальные…
- Да я просто гений и провидец, - рассмеялся я. – Хватит меня лечить!
- Вы не глазами слепы, юноша, Вы сердцем слепы, - неожиданно холодно отозвался Александр. У меня пробежали по спине мурашки, но эта вся беседа немало меня взбесила, и  я не сдержался.
- Плевать мне на Вашу мишуру, у меня брат погиб! – зло крикнул я и насколько мог быстро вышел за дверь, по пути сдергивая повязку с глаз, так и не взяв книги. Это здание, расположение коридоров и лестниц я знал хорошо, поэтому вышел из него без проблем. Александр еще что-то говорил мне вслед, но я не слышал и не слушал. Уже внизу чья-то рука легла мне на плечо, я крупно вздрогнул.
- Трость. Вам просили отдать, – голос был мне не знаком, возможно, принадлежал вахтеру. Я взял трость и медленно побрел по улице.
Домой пришел лишь под вечер. Меня встретили жаркие объятия и возглас:
- Ну, наконец-то!

Я обнимал мальчишку крепко, потому что после того разговора я чувствовал сосущую пустоту внутри и одиночество. Мне как никогда нужна была поддержка, крепкое плечо, и я искал его всюду, но не мог найти...
- Ярик... – прошептал я. – Славик... Славка... Славочка, не бросай только меня...
-Дурак, - дрожащим голосом тихо отвечал Ярослав. – Ой, дурак...
Хлопнула дверь.
- Ой, мальчики! – тревожно воскликнула мама Яркого, а это точно была она, ее голос ни с чем не спутаешь. Такой мягкий, нежный, ласковый, самый любящий и какой-то очень родной. Этот голос должен быть у настоящей мамы. А у нас с братом ее не было... Давно... Мишка совсем малыш был, да и я смутно помню. Сейчас на меня навалилась такая многолетняя усталость, печаль, невыносимое одиночество и  так захотелось назвать эту вполне молодую женщину мамой...
- Мальчики! А я уже боялась – где вы пропали! Огонек, накорми Артема. Ужин на плите. Кушайте, пока не остыло, - заботливо говорила мама.
- Мам, а ты куда? – спросил Яркий и прибавил: - Поздно уже.
-Огонечек, - тут она (Я почти уверен!) поправила сыну волосы и продолжила: - Я скоро вернусь. Не волнуйся, я к тете Любе. Постараюсь освободиться до темноты.
- Хорошо, - ответил я за Яркого и прошептал еле слышно:- Мама...
Огонек сжал мою руку, по лестнице застучали каблуки. Мы вошли в его квартиру отчего-то почти бесшумно. Ужин был вкусным, горячим, а главное настоящим «маминым». Яркий убрал со стола и начал мыть посуду.
-Ну, и что у вас там случилось? – поинтересовался мальчик.
-Зачем он меня грузит? – виновато спросил я.
- Он хотел как лучше. Ты сам знаешь.
- Ты знал, о чем он будет говорить... – догадался я. – Не ты ли посоветовал?
- Нет. – Вода перестала журчать, скрипнул стул. Значит, Огонек взобрался на него с ногами. – Я ищу деньги на твою операцию...
- Что ты делаешь? – удивленно переспросил я.
- Артем, я узнавал стоимость... Это очень много... – виновато объяснил Яркий. – Вот если бы ты выставлялся, можно было бы собрать...
Я вздохнул и позвал его к себе, обнял и осторожно погладил по голове.
- Понимаешь, уже поздно. Операция мне не поможет. А картины... Им грош цена... Кто возьмет неизвестного художника, к тому же слепого, - как маленькому ребенку объяснял я.
- Тем, насчет картин мы еще посмотрим, а с глазами... Неужели все так плохо?
- Плохо, - подтвердил я. Яркий прижался ко мне сильнее и сообщил:
- Тогда я буду твоим проводником. Слышишь?
- Слышу. Вряд ли твоя мама обрадуется.
- Ну, ты дурак, - протянул Огонек. – Она тебя очень любит. Только задеть и обидеть боится...А давай ты к нам переедешь?
- Чудо ты мое, - засмеялся я. – Вы и так теснитесь в одной комнате, а теперь еще и я.
- Как хочешь... Тем, мне твоя помощь нужна.
- Какая?
- Позвони классной, скажи, что мой брат, - попросил Огонек.
- А у тебя есть брат? – удивился я.
- Будет, если ты позвонишь, - засмеялся Ярослав.
- И что ты натворил?
- Ничего, - просто ответил он, и в руку мне ткнулась телефонная трубка. – Я набрал.
Мне ответил приятный женский голос.
- Вам кого? – спросила женщина на другом конце провода.
- Я по поводу Ярослава Огонькова, - на одном дыхании проговорил я. Я так давно ни с кем незнакомым не общался, что стало страшно, будто кто-то мог увидеть мою слепоту и осмеять. – Вы хотели поговорить?
- Да, а... Вы отец Славы? – задумчиво предположила учительница.
- Брат. Старший, - я сказала это небрежно, не акцентируя внимание, но на душе заскребли кошки, будто я звоню по поводу очередной Мишкиной проделки, будто он сейчас выйдет из комнаты и уткнется носом мне в плечо, как всегда делал, и я увижу его улыбку... Я только сильнее сжал зубы и трубку в руке, быстро проговорил:
- Хорошо, я с ним поговорю. Больше не повториться, - и нажал предположительно на кнопку завершения вызова.
- Ярослав, зачем ты это сделал? – без строгости, безразлично поинтересовался я.
- Что? – последовало из недр квартиры.
- Гадости какие-то про нее на доске писал... – с трудом припомнило мое сознание.
- Это не важно, - прозвучало от направления дверей, - Тем, я уезжаю.
Я вздрогнул. По спине побежали мурашки. Я услышал осторожные приближающиеся шаги, что-то уткнулось в мое плечо... Я обнял Яркого и тихо спросил:
-Что мы будем теперь делать?
-Не знаю, - прошептал мальчик, жарко дыша в мою рубашку, всем телом прижимаясь ко мне. – Но сделай, пожалуйста, что-нибудь...
Я медлил с расспросами, боясь услышать подробности, но через несколько минут спрашивать что-либо было бессмысленно – мой «проводник» крепко спал... Мы  так и сидели в кухне до прихода его мамы – донести мальчишку до дивана самостоятельно я не решился.
- Вы уезжаете? – спросил я у женщины.
- Он сказал тебе? – ее голос чуть дрогнул. – Да, мы переезжаем...
-Далеко? – перебил я с жаром в голосе.
- Нет, - выдохнула она. – В деревню, недалеко от нашего города. Не волнуйся, пока только на лето.
-А Яр? – спросил я, чуть было не сказав «Я» вместо «Яр».
- Он в сентябре вернется, в эту же школу... Но, я думаю, летом Ярик самостоятельно не сможет сюда приезжать.
В моем горле образовался ком, и слезы застыли в глазах, я все же спросил:
- А как же я?
- Артем! – на выдохе воскликнула женщина, сжав мою руку и, кажется, заплакав. – Мы больше не можем здесь оставаться... Все не ладится... На лето столько работы! Я хочу, чтобы за Славой был присмотр. К тому же, там у меня больная мать. Ярослав теперь нужен там...
- Возьмите меня с собой! – прошептал я, поддавшись горячему порыву.
- Артем, дело в том, что там у Ярослава будет отец... Ты понимаешь, как для него это важно?  И сейчас столько проблем... Мы решим этот вопрос к осени. Потерпи еще чуть-чуть...
- Я понял, - холодно перебил я и медленно вышел за дверь. Остановить и вернуть меня не пытались.  Несмотря на всю мою врожденную гордость, слезы все же пролились и душили меня у дверей собственной квартиры. Я оказался лишним там, где так стремился стать своим, нужным любимым. Не быть рядом с Ярким целое лето! Это сродни вечности в одиночестве! Неужели она, мать, не чувствует, как я стремлюсь к ним каждой клеточкой?! Неужели не понимает, как я хочу быть им нужным?! И что будет осенью, никто не знает...  И доживу ли я до осени без Огонька? Хотелось выть и кричать «Пожалуйста, не разлучайте нас!!! Пожалуйста!» Я рыдал на полу в прихожей своей квартиры, уткнувшись лицом в колени. Я снова теряю брата... Я снова бессилен...
В дверь с рыданием шумно вбежал Огонек.
- Артем... Завтра... Утром... Я не могу ничего сделать.
- Обними меня... – прошептал я. Детские руки облапили меня, Ярослав всхлипывал мне в ухо.
- Прости... Артем... Она говорит, это до осени... Мы же с тобой знаем, как это долго, что может столько случиться! Артем, береги себя...
А потом я провалился в сон...
  Утром я оказался в квартире один. Они уехали... Я ждал, надеялся, что они передумают и вернутся, но напрасно. На пятый день я неподвижно лежал на диване, закинув ноги на спинку  и свесив руку вниз, к полу. В этот день Темнота (а ее уже можно называть с большой буквы), спокойно спящая в уголке квартиры, проснулась. Мы снова остались с ней наедине. Она потянулась и довольным приторно-сладким голоском сообщила:
- Ты мой.
- Не дождешься... – прошептал я чуть слышно.
- А что так тихо? – рассмеялась Темнота. – Не стесняйся, мы здесь одни.
  Наступила полная тишина, которую нарушало лишь какое-то пиликание в соседней квартире сверху.
- Будешь рисовать?
Голос прозвучал совершенно неожиданно, будто из-за плеча, но за плечом у меня был диван, да и разговаривать со мной кроме темноты было некому. Несмотря на это, я ответил очень спокойно:
- Кисти в руки не возьму.
- И правильно. Жизнь не удалась. Мишка никогда не станет скрипачом, не будет играть в оркестре. Твоего Мишки больше нет.
-Замолчи.
- А соседи сверху купили скрипку... – Если бы моя Темнота имела живую плоть, это была бы молодая жгучая брюнетка с черными глазами и красной помадой, и сейчас, коварно улыбаясь, она показала бы пальчиком наверх. К счастью, это самая Темнота существовала лишь в моем воображении и после сообщения о скрипке не замедлила удалиться.  Я прислушался. Пиликание наверху и вправду скрипка. Я судорожно сглотнул и зажал уши руками.

  Я не знаю, когда я проснулся. Осторожно касаясь стен, прошел в кухню, включил чайник. Через форточку залетали крупные холодные капли дождя – я их сразу почувствовал, но форточку не закрыл. Так создавалось ощущение, что я пью кофе с дождем. Думаете, я псих? И правильно думаете. Мы с Мишкой часто пили кофе под шум дождя, а потом он играл на скрипке.  Если бы меня спросили, каким он был, я не смог бы ответить, ведь он был родной, настоящий, любимый. Мы жили вдвоем. Мама умерла, когда мне было пять, отец оставил нас после моего совершеннолетия, лишь присылал деньги по почте... На Мишкины похороны он не явился, а деньги все шли и шли, шли на нас двоих. Сомневаюсь, что отец вообще в курсе событий, произошедших за  последние четыре года. Разница между мной и Мишкой не была такая уж большая, всего два года, но, тем не менее, я всегда чувствовал, что в ответе за брата, должен беречь, и не сберег... Мы всегда были вместе, друг за друга, а теперь без него так пусто... Я устало вздохнул, допил кофе и вышел на балкон. Дождь бил по спине и лицу. Я глубоко дышал, достал спички и сигареты, попытался закурить. Получилось не сразу, но хотя бы без жертв.
-Тебе не кажется, что ты заменил его Ярославом? – спросила Темнота.
-Нет.
-А то, что ты виноват в его смерти?
Я закашлялся. Отлично помню тот день…  Солнце слепило глаза. Мы шли по тротуару, машина вылетела на нас так неожиданно. Все случилось в один миг, так быстро…
Я чувствовал, что виноват. Я всегда это чувствовал. Просто надо было крепче держать его, оттащить подальше.
- Ты собираешься открыть дверь? – поинтересовался голос Темноты.
Я вздрогнул и услышал, наконец, дверной  звонок. Сердце быстро застучало в предчувствии чего-то… «Успокойся, успокойся» - уговаривал я себя, но не получалось. Мне очень хотелось побежать, кинуться к двери, но я не мог. Я лишь медленно скользил рукой по стенам. Спешно открытая дверь только сильнее разожгла мое любопытство.
- Вам письмо. Распишитесь.
Сердце упало куда-то в желудок и там болело, болело и жгло. Это не Ярослав. Это всего лишь почтальон… Расписался я с трудом. Почтальон был знаком, я ему доверял, поэтому ничего не спрашивал. Закрыв дверь, Я оперся плечом на стену и разорвал конверт, тщательно проверил пальцами содержимое.  Ничего необычного – деньги. Наверняка от отца. И никакого вложения, письма, чего-то еще… Одно равнодушие. Только безупречно ровные денежные купюры. Я небрежно швырнул их на столик в прихожей и лег на диван лицом вниз. Сверху раздались звуки скрипки, неумелое пиликанье, так же, как и у Мишки в начале. Из глаз потекли слезы. Соленые линии расчертили мое лицо.
- Я помню тебя, малыш… И люблю… - шептал я.
- Он мертв! – раздался громкий, оглушающий, разносящийся по всей квартире голос Темноты.  – Никогда ты его не увидишь! Никогда! Ты вообще ничего не увидишь! Так и будешь до конца своих дней ненавидеть себя! Холодный самоуверенный слепец!
- Замолчи! – резким криком прервал я ее и ударил кулаком в диван.
- Оглянись! Оглянись, если сможешь! – Жестоко рассмеялась она в ответ. – Все люди там, за окном… Живут! Они живут. А ты дохнешь. Ха-ха-ха… Ты медленно умираешь!
- Заткнись! – я вскочил с дивана и остановился в комнате.
- Разве ты не понимаешь? Отец не будет содержать тебя вечно, а сам ты ничего не можешь… Даже Яр тебя бросил…
Я не выдержал, бил все, что попадалось в руки, кричал, плакал, а она не хотела замолкать, говорила о моей жестокости, беспомощности, смеялась моей ничтожности.
- У тебя никого нет, теперь ни Мишки, ни Яра, никого! Никто тебя не полюбит, ты навечно один! Ты погибнешь, умрешь.  Через три дня…
И тишина… Даже не звенящая, а космическая. Я остановился, тяжело дыша, вдруг осознав, что весь этот диалог произошел только в моей голове. Я схожу с ума.  Опустившись на колени, я просто молчал, не зная, что делать дальше. Мне захотелось, безумно захотелось, покинуть эту квартиру, но страшная усталость свалилась на плечи, и я провалился в сон прямо на полу. Следующие несколько часов прошли в полубреду, мне снились ужасные, страшные сны, но стоило проснуться на несколько минут, сквозь бред прорывался голос Темноты, отдаленно похожий на мой собственный голос.

  К утру кошмары прошли и, осознав, что я все еще нахожусь на полу, я резко вскочил, так быстро, насколько это вообще было возможно для меня. Скрипка с верхнего этажа проснулась вместе со мной, беспечно наигрывая что-то из Вивальди. Нужно было чем-то занять себя, чтобы не думать больше, ни о чем не думать. Эти несколько дней были слишком тяжелыми для моей психики. Я медленно прошелся по квартире в поисках дела, спотыкаясь в том беспорядке, который натворил вчера, остановился у книжных шкафов, провел пальцами по пыльным, старым, но таким родным корешкам книг и замер. Я любил читать. Пожалуй, это всегда было моей страстью, ни сколько не менее, чем рисование, но теперь чтение не приносило ни радости, ни удовлетворения… Читать пальцами – совсем не то, что глазами… К этому надо было либо привыкнуть, либо не мучиться вовсе. Я выбрал последнее и только сейчас осознал, как соскучился по книгам. Пальцы заскользили по полкам. Где-то здесь должны быть со шрифтом Брайля… Нашел, сел на подоконник и начал читать. Это явно было что-то по психологии, Александр такое любит, а я натыкался только на воспоминания, слова из книги никак не хотели расшифровываться, и вскоре были позабыты, а воспоминания глушили… Снова и снова я возвращался к Мишке, к Ярославу, даже к тому розовому детству, в котором были родители и когда, как мне казалось, они любили меня... Легкость пробуждения как рукой сняло, мной овладело что-то безумное, какой-то вихрь чувств и эмоций, и вопреки обещанию, я все же стал искать кисти и краски. С какой бешеной яростью я рылся в коробке с тюбиками, ища лишь один. Я почему-то точно помнил, как выглядит тюбик черной краски – почти не тронутый, открытый всего пару раз, он представлялся изрядно опустевшим, с глубокой выемкой по центру. Я нашел и рисовал… Впервые за годы слепоты я рисовал так самозабвенно и уверенно. Хаос. Только Темнота и Хаос. Только черный. Я рисовал размашисто, крупными резкими мазками, не слишком заботясь о результате. Это мой ответ этой жизни, мое послание, загадка. Возможно, последняя. Не знаю, сколько прошло времени после моего пробуждения, помню только, что отложив кисти, я вбежал на кухню, схватил нож и… остановился, отшвырнул его в сторону. Убивать я себя не хочу, я и так умру сегодня, мне обещала Темнота, а я ей верил, как верил впрочем, всегда. Этой ночью сон не спешил ко мне, да и мыслей было не много. Только темнота кругом… Никогда ее не боялся, как видно зря.

  Сначала я видел только темноту, потом… свет, много яркого света – я уснул. Этот сон был сказочно хорош и красив, жаль, что всего лишь сон… Я видел небо такое голубое-голубое, таким оно вряд ли когда-то было на самом деле, видел полоску света на горизонте – солнце еще не успело взойти, видел насыщенную пестроту зелени на деревьях, кустах, под ногами, уходящего к горизонту луга. Я давно представлял себе этот рассвет, но даже мечтать не мог, что когда-то его увижу, пусть даже во сне.
-Темка! Ну, чего ты застыл?! – весело вскрикнул до боли знакомый и родной голос. Я обернулся – так и есть, мой Мишка. Он беззаботно засмеялся, а я заметил, что он ничуть не изменился. Да и как? Это ведь сон, и Мишка здесь такой, каким я его помню…
- Привет!
- Привет, звонко откликнулся я, смотря на брата – миниатюрную копию меня. Миниатюрную ли? Всего два года разница. Но здесь он был каким-то слишком маленьким и беззащитным, одновременно с этим, совсем прежний, веселый.
- Ты же меня ждал. Почему молчишь? – слегка тревожно поинтересовался братишка.  – Неужели ожидал меня увидеть с крыльями, нимбом и скрипкой?
- Нет, ну что ты! – нежно улыбнулся я, подошел к нему вплотную, потрепал по голове. Волосы его были мягкие, «льняные» и их легко шевелил теплый ветерок. – Просто я боюсь, что ты исчезнешь…
- Тем, я знаю, только… Ты не думай об этом, ладно? – горячо зашептал он и прижался ко мне. Мы обнялись, и я чувствовал его так, будто это было на самом деле.
- Ладно… - шепотом согласился я, боясь спугнуть этот чудный сон.
- Мы будем вместе до полного восхода солнца. И я не уйду.
- Ты ведь живой? – совсем глупый вопрос задал я.
- Конечно! – отмахнулся Мишка и вырвался из объятий. – Я тут перед ним топчусь, а он глупые вопросы задает. Еще какой живой! Хочешь, за руку возьми.
 Я взял. Не потому, что не верил, а потому, что безумно соскучился.
- Я тоже скучал… - будто услышав мои мысли, сказал брат. – Я домой хочу.
- Так пошли, Миш! – почти жалобно попросил я.
- Нельзя. Ну, меня же там… у вас… нет… - осторожно ответил Мишка.
- А где ты есть?
- Я и сам не знаю… Не понимаю. Вот видишь – живой, а домой не могу, не получается.
- А ты пробовал? – удивился я.
- Пробовал… - вздохнул Мишка.
- Без тебя там плохо…
- Ну, в общем, это… - замялся он. – Я за тобой…
- А можно?
- Тебе – да. Решай.
- С тобой? – не поверил я.
- Да, выдохнул мальчик и опустил глаза. – Ты только решай скорее.
- А там как? – спросил я нерешительно. Мишка вскинул на меня голову, пожал плечами.
- Ты будешь видеть, - прошептал он. – Тема, если я к тебе не могу, значит, ты ко мне приди. Мы же всегда вместе…
- Конечно, родной мой, - улыбнулся, снова прижав его к себе. – Я с тобой. Но я должен попрощаться. Яркий… Можно мне его увидеть?
-Ага! – ответил он с облегчением. Или мне показалось? – Пойдем!
Вперед мы не пошли – свернули в сторону, куда-то пробрались и… оказались в комнате Огонька. Мишка с интересом осматривался по сторонам. Я не смотрел, хотя тоже никогда не видел его квартиру. Взгляд мой был прикован к креслу у окна, на котором, кутаясь в пледе, спал Огонек.  Он был моим помощником, провожатым, спасителем, но я никогда его раньше не видел и сейчас удивленно рассматривал. Тринадцатилетний мальчишка с белокурыми волосами и длинными густыми ресницами. Из под пледа торчала тощая нога, такая же коричневая от загара, как руки и лицо. Я наклонился к уху, прошептал:
- Огонек мой, я желаю тебе счастья. Прощай, Яркий…
  Мы подошли к окну, я обернулся напоследок и вдруг понял, что это не деревенский дом, а их квартира, соседняя к моей… Догадка, будто током меня ударила – они вернулись! Ради меня! Я неожиданно для себя остановился.
- Миш, я не могу уйти…
- Почему? – мгновенно отозвался он, смотря на меня огромными от испуга глазами.
- Как я его оставлю?
 Я не знал, как объяснить то чувство, которое вызвал у меня Яркий, не знал, как объяснить брату, почему остаюсь. Миша молчал с выражением горькой обиды, я – виновато и боялся, что он заплачет. Не заплакал, поднял голову.
- Ну, тогда… тогда ты сам приходи ко мне… только не скоро, ладно? – Я кивнул. – А я тебя ждать буду… Ты не плач больше, мне больно, когда ты плачешь.
- Я не буду,… - согласился я. – Прости меня…
- Ну, чего ты… Я же все понимаю,…- успокаивал братишка.
- Я люблю тебя…
- И я… Ты не забывай меня. А Яркий… Может, он и есть тот Огонек, который иногда видят слепые? Может, ты научишься видеть и там…
 Мы в последний раз обнялись, и я смотрел, как уходит к восходу мой брат, зная, что никогда уже не увижу его во сне. А еще я был твердо уверен, что буду видеть. Не глазами, душой. И со мной будет Проводник – мой Яркий, мой Огонек.