Трофей

Сценарий на сто серий с хеппи-эндом


Туркестан, 1923 год


- Бек возвращается! – Максуд опустил бинокль. Джигиты, угрюмо жавшиеся к скале, выходят из тени на безжалостное солнце, собираются вокруг Максуда. Стоят молча. Огромный, звероподобный Максуд – правая рука курбаши Тимур-бека, при нем лучше помалкивать, хотя недовольство витает в воздухе.
Несколько дней  назад отряд в полторы сотни сабель пересек афганскую границу, переплыв Аму-Дарью в районе провинции Балх,  и вошел на территорию советского Туркестана. Не в первый раз правоверные всадники под командованием Тимур-бека пришли уничтожать красных кафиров. Но в первый раз поход закончился постыдным поражением и бегством. Едва успели отойти от границы и войти в пески, как со склона одного из барханов застрочил пулемет: красноармейцы словно ждали их. Басмачи развернули коней и бросились обратно, но попали в ловушку: путь преградил отряд красных конников. На всем скаку врубились в него, выхватили сабли. Бой был коротким и яростным.  Первые всадники, врезавшиеся в отряд, рассекли его на две части, в образовавшийся проход ушли остальные. Вышли на берег Аму-Дарьи, посчитали потери. Четверть отряда осталась в песках Туркестана. Было много раненых. Тимур-бек решил возвращаться в Афганистан другим путем, так было безопаснее. Но на том берегу находилась афганская пограничная застава. Обычно афганцы беспрепятственно пропускали отряды басмачей на территорию Туркестана и обратно, но нужно было предварительно предупредить пограничников, чтобы они случайно не открыли стрельбу. Тимур-бек в сопровождении двух джигитов отправился на переговоры. Басмачи расположились здесь же на каменистом берегу под небольшой скалой, рядом с двумя развалившимися глиняными лачугами - приютом рыбаков. Сидели тихо, костры не жгли: неподалеку был Термез, где стояли части красных. Все были злые, голодные. Нужно было уходить за границу как можно быстрее,  красные  рыскали по побережью, разыскивая их. Неподалеку рысью проскакал небольшой отряд красноармейцев. Воины Тимур-бека взяли лошадей под уздцы, обнажили сабли и готовы были броситься в бой. Но пронесло, их не заметили. А Тимур-бека не было уже несколько часов. Мысль о том, что курбаши бросил свой отряд и один ушел в безопасный Афганистан, пришла не в одну голову. Только когда солнце стало клониться к закату, Максуд увидел, как из-за поворота реки показались три всадника. Первым подлетел на текинце Тимур-бек, спешился. Дорогая, породистая лошадь -  единственное, что выделяло его среди  бойцов. Все остальное - пыльный полосатый халат, чалма, борода, маузер, сабля -  ничем не выдавали его превосходства.


- Ждем, когда стемнеет, и уходим, - без предисловий сказал он, желая успокоить бойцов. Джигиты молча вернулись в тень скалы. Максуд жестом показал на одну из лачуг, вход в которую был завешен кошмой. Бек без слов понял: это пристанище приготовлено для него. Устало повернулся, пошел к лачуге, но вдруг остановился, заметив часовых у второй мазанки. Повернулся к Максуду, посмотрел вопросительно.


- Красные, - сказал тот, - пятеро. Ехали по берегу, мы заметили их раньше, чем они нас. Взяли по-тихому, без выстрелов. Похоже, они отстали от отряда, который прошел мимо нас за час до этого.


После паузы добавил: одна из них женщина, русская, молодая. Тимур-бек слегка поднял брови, показав крайнюю степень удивления. Заглянул в мазанку, пробежал глазами по фигурам пленных. На мгновение дольше задержал взгляд на женщине. Пошел к себе, поднял кошму над входом, и тихо сказал Максуду: приведи ее. Ни тени удивления не отразилось на лице подручного бека, он молча кивнул. Через несколько минут полог откинулся и  Максуд втолкнул женщину.  Длинные рассыпавшиеся каштановые волосы, белая блузка, темная юбка, испуг на лице. Бек сел на пол, скрестив ноги, женщина осталась стоять перед ним.


- Останься, - сказал Максуду  бек по-кашгарски, - будешь переводить на русский. Спроси, как ее зовут?

- Господин спрашивает:  ваше имя? -  Максуд говорил по-русски почти без акцента.

- Ольга Грачева, -  сдавленно отвечала женщина.

- Кто вы? Куда направлялись? – переводил Максуд вопросы бека.

- Я – учительница. Ехала в Мангузар открывать школу.

- Почему вас сопровождали красноармейцы?

- Они тоже ехали в Мангузар, меня решили отправить с ними.

- Но Мангузар в другой стороне…

- Мне сказали, что придется сделать небольшой крюк и только потом ехать в Мангузар.

- Зачем делать крюк? Кто командует отрядом?

- Я не знаю.

- Откуда вы ехали?

- Из Термеза.

- Вы там живете? Где?

- Я недавно приехала из Ташкента. В Термезе остановилась у знакомых.

- Как их зовут? Где они живут?


Женщина молчит.

- Скажи ей, пусть еще раз подробно расскажет, как она попала в Термез и куда ехала с красными, сам можешь уйти.
Максуд переводит вопрос, затем выходит. Женщина провожает его удивленным взглядом.

Начинает говорить, затем замолкает. Бек жестом предлагает ей продолжать.

- Я работала в Ташкентском  отделе народного образования. Работала два года, устроилась в 1921 году. Потом стали открывать школы в дальних городах и кишлаках. Меня направили в Термез, но там работы не оказалось. Мне предложили  работать в школе  в Мангузаре, я согласилась.
Она начинает оглядываться.

- Куда он ушел? Почему он не переводит? В Мангузаре есть школа младших классов, меня направили туда вести первый класс, обучать детей русскому языку. Я должна была ехать. Начальник отдела решил отправить меня с красноармейцами. Почему вы так смотрите? Вы же не понимаете, что я говорю? Где переводчик? Я – просто учительница, научу ваших детей грамоте. Они станут образованными людьми. Я ни в чем не виновата! Я ничего не знаю! Я ничего не скажу! Ну, расстреляй меня! Что ты смотришь? Что ты понимаешь! Ну, скажи, что-нибудь, что ты молчишь?!  - она кричит, ее бьет дрожь.

- Бандит проклятый! Я ничего не скажу! Пытай, убей! Что ты еще можешь? Я – учительница, меня зовут Ольга Грачева, я ехала в Мангузар, работать в школе. Что ты смотришь на меня, как истукан? Кричи, ругайся, злись!

- На Востоке не принято выставлять напоказ свои чувства. Традиции, - спокойно произносит по-русски бек.
Женщина медленно опускается на песок. Долго смотрит в лицо бека, вглядываясь в бесстрастные восточные глаза.

- Я почти поверил, что вы учительница Ольга Грачева. Но вы были слишком небрежны в своем рассказе, сначала сказали, что едете открывать школу, а потом сказали, что школа уже работает и вы просто будете преподавать в ней.  Вы не учительница. Так как вас зовут? Кто вы?

- Я – учительница Ольга Грачева.

- А вы не помните меня? – неожиданно  спрашивает Тимур-бек.

- Разве мы встречались? – хрипло говорит она.

- Да. Это уже не первая наша с вами встреча. Помните январь 1917 года, Ташкент, теплый вечер, свистки городовых?… Тогда меня звали Дмитрий Амиров. Да и вас не Ольга Грачева…


Телеграмму о смерти отца поручик Дмитрий Амиров получил в ноябре 1916 года, находясь на фронте. Матери у него не было, она умерла, когда он был еще ребенком, теперь нужно было хоронить отца. Но Первый Туркестанский армейский корпус, где он служил, в это время находился на Волынщине  и всю осень безуспешно штурмовал Ковель. Во время одной из атак поручик был ранен, больше месяца пролежал в госпитале, только в конце декабря  он получил отпуск и  смог поехать домой. Новый год Амиров  встретил в ресторане поезда Москва – Ташкент, а спустя несколько дней вышел из душного вагона  на Ташкентском железнодорожном вокзале. На улицах уже зажгли фонари, в окнах домов горел свет, прохожих почти не было.

- Куда прикажете, ваше благородие? – рядом с ним остановилась пролетка, возница был рад позднему пассажиру.

- Поехали на Пушкинскую, - Амиров положил на сидение саквояж.

- Это мы мигом!


В его доме не горело ни одно окно, даже окошко в каморке прислуги было темным. Он постоял немного на улице, не решаясь войти в пустой, темный дом. Толкнул рукой ворота, они оказались не запертыми. Будка дворника Ибрагима была пустой, самого дворника не было видно. С улицы донеслись свистки, крики, топот. Кого-то искали или догоняли. Он вспомнил, что у него нет ключей от парадной двери. Обошел дом вокруг, надеясь войти с черного хода. На крыльце увидел темную фигуру. Неслышно подошел, спиной к нему стояла женщина, пытающаяся открыть ключом замок.

- Позвольте, я вам помогу, - насмешливо произнес поручик.

Женщина вскрикнула, уронила ключ, обернулась и посмотрела со страхом и удивлением. Он увидел хорошенькое молодое лицо.

- Может, у меня получится, - он поднял ключ и вставил его  в замок. - Стойте, куда же вы?

Женщина попятилась с крыльца, но услышав за оградой свист и крики, остановилась в нерешительности.

- А я здесь живу, - с вызовом сказала она, - это ведь дом купца Вильданова, здесь комнаты сдают. Да? Я только что приехала, мне здесь посоветовали остановиться. Знакомые даже ключ дали, они тоже недавно в этом доме жили, забыли ключи от входной двери хозяевам вернуть. А я постучала, никто не открыл, вот я и решила сама войти. Но не смогла. Открывайте вы. Вы тоже хотите взять комнату в наем?

Поручик улыбнулся, попытался повернуть ключ в замке. Неожиданно замок щелкнул и дверь открылась.

- Входите, - пригласил он незнакомку.  По длинному темному коридору они прошли в прихожую, поручик безо всякой надежды повернул включатель, и вдруг загорелся свет.

- Сегодня вечер чудес, - говорит поручик и смотрит на молодую женщину: свето-каштановые волосы, выбившиеся из-под шляпки, немного бледное лицо, чуть тревожные серые глаза.

- Кто вы? – спрашивает она.

- Дмитрий Амиров, - представляется он, - а это мой дом.
Раздается стук в дверь.

- Не открывайте, - шепчет женщина, - меня могут увидеть наедине с мужчиной. Это позор!

- Спрячьтесь в гостиной, я никому не скажу, что я не один. А потом провожу вас до дома Вильданова.
Он открывает дверь и впускает дворника Ибрагима, широкого, плотного полу-русского, полу-узбека.

- Ваше сиятельство, простите, не ждал вас, - говорит дворник, - откуда, думаю, свет взялся. Может, воры влезли или еще кто.

- Ворота были открыты, я вошел.

- Городовые попросили помочь. Они смутьянку, революционерку ловили с прокламациями. Вот мне пришлось отлучиться.

- Поймали?

- Нет, сбежала.

- Нет ли, Ибрагим, у тебя горячего чаю?

- Дак как же, имеется, сейчас вам чайник принесу. Завтра утром и Прасковья придет, я кликну. Приготовить, убрать, как же.

- Когда похороны были?

- Дак, через три дня и похоронили. Народу немного было, все больше родственники. Все чинно прошло. Горе, горе…
Ибрагим приносит чайник.

- Вот и чай, - говорит Амиров незнакомке, - я, честно говоря, ужасно голоден. Но еды в доме нет, давайте хотя бы чаю выпьем. Может быть, скажете ваше имя, снимете пальто?
Она снимает пальто, и он видит молодую тоненькую девушку. Она поднимает руки, снимает шляпку, тень от которой, прятала пол-лица, и открывается чистый высокий лоб, выразительные серые глаза.

- Меня зовут Надежда, - улыбается она, - Волкова. Приехала из Самарканда. И, как я понимаю, заблудилась. Да и городовые меня напугали. Неспокойно тут у вас. А я слышала ваш разговор с дворником. А вы … вы – князь Амиров?

- Да. И тоже сегодня с поезда.
Он разливает чай в чашки, находит в шкафу сахарницу.

- Вы были на фронте? Как там?

- Что вам сказать? Несуразно как-то мы воюем. Надо эту войну заканчивать, а то всем плохо будет.

- А я читаю сводки с фронта. В газетах пишут, что немецкая армия выдыхается и союзные войска скоро одержат победу. А еще про патриотизм пишут.

- Да уж, патриотизм…   Давайте лучше о чем-нибудь другом поговорим. Вы одна приехали в Ташкент? Как вас отпустили?

- Мой отец - учитель гимназии в Самарканде. А я хочу поступить на женские курсы. Должна была ехать с подругой и ее братом. Но она неожиданно заболела. А прием заканчивается. Я своим родителям не сказала, что Даша не поедет. Обманула их, сказала, что вместе все едем. И поехала одна, добралась нормально, а в Ташкенте заблудилась. Вот и все.

- Дом Вильданова ниже по улице.

- Мне нужно идти, а то совсем поздно будет.

- Я провожу вас. Сейчас только ключи от дома найду.
Он выходит в прихожую, открывает ящики комода, где всегда лежали ключи, но ничего не находит. Нетерпеливо махнув рукой, возвращается в гостиную. Она пуста,  нет ни девушки, ни одежды.
Поручик хмыкает, с улыбкой произносит: Надежда Волкова из Самарканда…


- Так как же вас зовут? – спрашивает Тимур-бек, - Ольга или Надежда?

- Конечно, Надежда, - быстро-быстро начинает говорить женщина, - я действительно – Надежда Волкова. И я вас вспомнила, и встречу нашу вспомнила. Я тогда испугалась вас и ушла. Вышла через черный ход. Я ведь на курсы тогда же поступила, окончила их и стала учительницей. После революции пришлось работать на новую власть, на большевиков. Что же оставалось делать? Вот направили меня в Мангузар. И мы снова с вами встретились, я очень рада. Не узнала вас сначала. Вы изменились… Но я действительно рада…
Она нервно смеется. Бек тоже начинает смеяться, прикрывает лицо рукой.

- А вы совсем не изменились, а ведь прошло шесть лет. Даже еще красивее стали. Как сложилась моя жизнь, вы видите. А ваша? У вас есть семья, муж, дети?

- Нет, я одна.

- Значит, в Мангузаре будете учить детей? – голос его становится вкрадчивым,

- очень хорошо. Кто командир отряда, с которым вы ехали? Мы его расстреляем, скажите имя.

Женщина молчит.

- А ведь была еще одна встреча. Если это можно так назвать, - взгляд Тимур-бека становится холодным, - вы меня не заметили, а я вас видел. Это произошло в конце 1918 года. Фронта уже не было, правительство большевиков заключило мир с Германией. Я возвращался домой. Пришлось надеть солдатскую форму. Офицерская шинель, даже без погон, могла стоить мне жизни. Я ехал две недели -  и в теплушках, и на крыше вагона. В Ташкент прибыли днем. На вокзале была толпа не протолкнуться. Кто-то кричал: не расходитесь, сейчас митинг будет. Выбраться из толпы было невозможно,  пришлось остаться. Я стоял совсем близко к паровозу, на котором выступали большевистские ораторы. И вдруг толпа заволновалась, загудела: приехала, приехала. Оратор в солдатской шинели закричал: А сейчас выступит комиссар Туркестанского ревкома товарищ Елена Литвинович. Все закричали: даешь! И вы поднялись на паровоз. В кожаной куртке, галифе. Сначала я вас не узнал, но когда услышал голос, сразу вспомнил нашу встречу у моего дома. Это ведь именно вас тогда искали городовые, вы расклеивали прокламации по городу. Правда? Вы очень хорошо выступали на вокзале, призывали солдат организовывать отряды самообороны, не складывать оружие.  Многих зажгли революционным огнем. А я пошел домой, только никакого дома у меня уже не было. И ничего у меня уже не было…


- Вы обознались, - чуть слышно говорит женщина.

- Нет. Вы – Елена Литвинович, член партии РСДРП. Революционной деятельностью занимались с 1915 года, два раза были в ссылке. Ваш отец  - профессор Ташкентского университета Алексей Литвинович. О том, что в Термез прибыло высокое красное начальство из Ташкента, я узнал еще на границе Афганистана. Совнаркомом было принято решение покончить с повстанческим движением в пограничных округах. Хотели показательно уничтожить несколько басмаческих отрядов, чтобы напугать остальных. В одну из засад попал  мой отряд. Это ваших рук дело. Просто мне даже в голову не могло прийти, что сама комиссар Совнаркома прибудет в ничтожный Термез. Как же вы так неосторожно, Елена Алексеевна, пустились в путь с четырьмя бойцами, а? Или просто отстали от отряда? Решили совершить прогулку верхом по берегу? А где же ваша комиссарская кожаная куртка?

Женщина тяжело дышит, остановившимся взглядом смотрит в пустоту, на мгновение закрывает лицо руками, и тогда по контрасту с ладонями становится заметным, что кожа лица стала серой.

- У меня только одна просьба, - говорит она устало, - просто расстреляйте, без ненужной жестокости.

- Просто? Расстрелять? Красивую женщину? Боюсь,  джигиты меня не поймут, - Тимур-бек улыбается.

Мгновение она смотрит на него потемневшими глазами, и вдруг начинает валиться назад и падает навзничь без сознания. Бек вскакивает, садится перед ней на колени, приподнимает голову, и пытается влить в полуоткрытый рот воду из фляги. Затем мочит ей лоб, виски. Женщина приоткрывает глаза. Он берет ее лицо в ладони и долго смотрит.

- Я вас так напугал? Простите. Какая глупость. Честно говоря, я думал, что у члена Совета народных комиссаров Туркестана должны быть железные нервы. Не бойтесь, пожалуйста, не бойтесь. Никто ничего вам не сделает. Вы… вы даже не представляете, что значит для меня эта встреча. Вы не знаете, сколько я вас искал тогда в Ташкенте. Я обошел все дома на Пушкинской улице, доходные  дома Вильданова, чуть не поехал в Самарканд. На фронте вспоминал о вас почти каждую ночь. Потом как в воронку провалился: революция, поражение в войне, возвращение, арест, побег, пески Кызыл-Кума, повстанцы, борьба против режима, бегство в Афганистан.  Уже два года обещаю себе, что очередной поход будет последним…  Ясно понимаю, что эту борьбу мы проиграли, что пора успокоиться, закончить все. Но как жить? Чем? …Десять лет войны… с 1914 года…  Устал, не верю…Ничего не хочу… Я узнал вас сразу, как только увидел, вы сидели спиной ко мне… не поверил своим глазам, еще какие-то сомнения были. А когда Максуд привел вас, у меня остановилось сердце…  Что мы делаем здесь, не понимаю…. Разве этого вы хотели, войны, смерти, разве это то, что вам нужно? Не верю. Давайте уедем, оставим эту бойню, пески, кровь, смерть. Давайте начнем все сначала, на берегу моря, где нас никто не знает, где можно все забыть… Я больше не хочу убивать…  Это не просто встреча, это знак судьбы… Я больше не хочу с вами расставаться… Вы слышите меня, Елена?
Она уже пришла в себя и с изумлением смотрит на Тимур-бека. Резко отодвигает его руки от своего лица, садится.

- Вы - сумасшедший. Куда уехать? Зачем? С вами?! То, что вы называете бойней
– моя жизнь. Революция, ради которой я не пожалела ничего. Идея, ради которой тысячи моих товарищей пожертвовали жизнями. Променять это на спокойное существование? Смешно. Отпустите, расстреляйте, все, что вам будет угодно. Я не удивлюсь ничему, На войне, как на войне.

- Однако, вот лишились же сознания. Как бы вы ни храбрились, а боитесь. До сегодняшнего дня вы, похоже, подписывали приговоры о расстрелах для других, думали, что вас саму это никогда не коснется. А судьба преподнесла сюрприз, поставила вас в равные условия с остальными. Испугались…  Какой конфуз, правда?

Оба долго молчат. Елена сидит отвернувшись. Бек протягивает руку, поворачивает к себе ее лицо.

- Мы – враги. Конечно, мы враги, - он как будто убеждает себя. - Но… может быть, хотя бы на время, забыть об этом. Через час мы уйдем в Афганистан, и я больше никогда вас не увижу…  И сюда не вернусь, родины больше нет…  Вы – утешительный подарок судьбы.

- Чего вы хотите?

- Даже не знаю…  может быть, поцеловать вас…

- Нет!

Бек смеется. В это время вдруг начинается стрельба, сначала слышны одиночные выстрелы, затем мгновенно - грохот сплошной канонады, стук копыт, крики. Бек выхватывает маузер и бросается наружу. Елена приподнимает кошму и смотрит, как в закатных сумерках вспыхивают  выстрелы.

- Наши…

- Елена Алексеевна! – сквозь выстрелы слышит она голос командира красноармейцев. Выбегает из мазанки, навстречу всадникам в буденовках.

- Вы живы! – спрыгивает с лошади запыхавшийся молодой, коренастый узбек, - а мы уже и не надеялись. Три часа вас уже ищем, догадались, что что-то случилось. Знаем ведь, что банда Тимур-бека где-то здесь прячется. Найти никак не могли, оказывается, два раза мимо проезжали, носились по всему побережью.

- Что с бандой?

- Большая часть ушла вплавь через Аму-Дарью.  Афганцы пропустили без единого выстрела, несмотря на все наши договоренности. А некоторые остались здесь, вон валяются. И  главное, Тимур-бека взяли. Представляете?

- Что?!

- Да, да!

Вокруг них собираются разгоряченные боем красноармейцы.

- Мы его втроем еле скрутили! Надо было убить собаку сразу, но приказ же: брать только живьем. А он Мансурова выстрелом убил. Сволочь!

- Где он? – быстро спрашивает Елена.

- Да вон в той мазанке, где вас держали. Пусть сидит пока. Сейчас ехать не можем, лошади из сил выбились. Требуется часовой отдых. Накормим, тогда обратно, в Термез, - говорит командир.

- Я хочу с ним поговорить, - негромко говорит командиру Елена.

- Допросить? Прямо сейчас? Рустам, проводи комиссара к пленному!

Ей накидывают на плечи кожанку, часовой отодвигает плетеную заслонку, заменяющую дверь, она резко входит внутрь. Несколько минут вглядывается в темноту. Затем замечает сидящего у стены Тимур-бека. Подходит ближе, садится на корточки, смотрит. Нет ни чалмы, ни халата, руки связаны за спиной, рукав светлой рубахи в крови, ссадины на лице.

- Комиссар! Не может быть, не верю своим глазам! Пришли продолжить нашу вечернюю беседу? Не надоел я вам? Или хотите полюбоваться на поверженного противника? Льщу себя надеждой, что приказ о моем расстреле вы подпишете лично.

- Сначала вас будут судить.

- Военный трибунал вы называете судом? Впрочем, неважно. В приговоре я не сомневаюсь.

- Мы, скорее всего, больше никогда не увидимся. Может быть, у вас какие-нибудь просьбы? Я постараюсь что-нибудь сделать для вас.

- У меня есть просьба, и вы ее знаете, и за последний час она не изменилась.

- Чего вы хотите? Не понимаю.

- Все того же. Поцелуйте меня. Последняя просьба приговоренного. Нехорошо отказывать.

- И это все?

- Да. Более чем достаточно.

Елена смотрит в его лицо, прикасается пальцами к царапине на виске, наконец, решается, и чуть-чуть приближает свои губы к его губам. И сразу отводит лицо назад.

- Спасибо и на этом, - говорит он, даже в темноте она видит, как у Тимур-бека блестят глаза, - я до конца жизни не забуду вашей доброты.

- Конец вашей жизни уже недалек, - зло говорит она.

- Как легко вы распоряжаетесь чужими жизнями, мадмуазель…

С улицы доносится шум, затем топот лошадей. Елена встает, прислушивается, идет к выходу. В этот момент в дверь проскальзывает темная фигура.

- Бек, вы где? Это я – Максуд, скорее! Бежим! Лошади на берегу. Красных джигиты увели за собой… - Максуд вглядывается в темноту и вдруг видит перед собой женскую фигуру.

- Ты! Ты! – с ненавистью произносит он, узнавая Елену. Последнее, что она видит, -  блеск кинжала…

- Нееет! – страшно кричит бек, от этого крика рука Максуда,  уже нанеся удар, соскальзывает…

Первое, что делает Тимур-бек после того, как Максуд перерезает веревки на его руках, бросается к Елене.  Прижимается ухом к ее груди, слышит стук сердца. Жива! Он поднимает ее на руки, выбегает на берег, где умный текинец, узнает своего хозяина по звуку шагов и тихо ржет. Бек кладет женщину на седло и тащит лошадь к реке.

- Шайтан! – шепчет про себя взбешенный Максуд, спеша за ним…


Она видит перед глазами белые и зеленые квадратики, которые разбегаются в разные стороны. Потом квадратики начинают кружиться, собираются обратно, выстраиваются в узор, каждый квадратик находит свое место, и вдруг оказывается, что то, что она видит, -  это белый потолок и зеленая стена. Вдруг оказывается, что она слышит какой-то гул. В этом гуле она улавливает слова. Сначала отдельные, затем словосочетания, потом оказывается, что никакого гула нет, а просто женский голос рассказывает, что кто-то открыл глаза. Ей кажется это смешным, подумаешь, открытые глаза… Вдруг странный звук, да нет,  не странный, это скрип двери. А это шаги… Она узнает все звуки. Кто-то ходит, разговаривает. О чем они говорят? Кто открыл глаза? Женский голос, мужской. Она поворачивает голову, смотрит. Белые халаты, шапочки. Больница? Дверь открывается, снова шаги, снова голоса.

- Полчаса назад она открыла глаза, - говорит женщина.

- Что -нибудь сказала? – спрашивает мужчина.

- Нет. Попробуйте  с ней поговорить. Смотрите, она повернула голову!

Лицо. Прямо перед собой она видит лицо. Мужское. Бледная кожа, тонкие, азиатские черты, хищно вырезанные ноздри.

- Вы очень красивы, - говорит она, язык немного не слушается, слова сливаются и сглаживаются.

- Что? – мужчина смотрит на нее в изумлении.

- Доктор, что она говорит? – обращается он к кому-то, кого она не видит.

- Что вы красивы. Отвечайте ей.

- Что отвечать?

-Да что хотите, Дмитрий Темирович, только говорите что-нибудь!

- Вам что, не говорили, что вы красивы? – она удивляется.

- Да, говорили, - он  смотрит на нее.

- Женщины?

- Да, женщины.

- Вы нравитесь женщинам, правда?

- По-моему, не очень. Во всяком случае, таких было совсем немного.

- Почему?

- Не знаю. Может, потому, что с характером мне повезло меньше, чем с внешностью.

- Откуда у вас шрамы на лице?

- Осколки. Снаряд разорвался рядом.

- Вы воевали? Где?

- На Украине.

- Когда?

- В 1916 году.

Она молчит, пытается что-то вспомнить.

- Вы меня не помните? – спрашивает он.

- Нет.

- А свое имя помните?

Она внимательно смотрит на него, и по глазам он понимает, что она начинает вспоминать, что с ней случилось.

- Где я? – спрашивает она.

- В  госпитале.

- В Ташкенте?

- Нет.

- Где?

- В Мазари-Шарифе.

Она закрывает глаза и мгновенно засыпает.

- Устала, - говорит врач, - но сегодня она еще проснется.

-Только что в коридоре я столкнулся с каким-то оборванцем, - обращается Амиров к врачу, - кто это?

- Представляете, какой-то грязный дервиш зашел в палату, - оправдывается тот,
- мы его еле выгнали.


С каждым днем Елена спит все меньше, разговаривает со своей сиделкой Надеждой – русской эмигранткой, совсем юной, щуплой, светловолосой - бывшей медсестрой белой армии, пытается садиться. Каждый день в больницу приезжает Амиров, садится рядом с ее кроватью, шутит, смеется, иногда приносит цветы. Она разглядывает его выбритое лицо, костюм, белую рубашку.

- Вы – курбаши Тимур-бек? – спрашивает она его однажды.

- Я – Дмитрий Темирович Амиров, - отвечает он, - бывший поручик, бывший князь, бывший курбаши.

- Я здесь в плену?

- Нет, разумеется, нет.


Однажды, когда она уже начала ходить по палате, Надежда говорит ей, что она уже достаточно окрепла, для того чтобы переехать в больницу Кабула.

-Зачем  в Кабул?- спрашивает Елена.

- Столичная больница лучше, чем эта. Господин Амиров хочет, чтобы вас лечили лучшие доктора. Я поеду с вами, если вы не против.

Через несколько дней в палату заходит лоснящийся, улыбчивый торговец в феске и европейском костюме. Приносит ворох женской одежды, белье, обувь. Надежда помогает Елене выбрать по размеру платья и туфли. На следующий день утром на автомобиле приезжает Амиров, чтобы отправиться в Кабул. Елена начинает спускаться по лестнице, неожиданно останавливается, бледнеет и теряет сознание. Но упасть не успевает, Амиров подхватывает ее на руки и несет до автомобиля. Надежда робко предлагает остаться еще на неделю в госпитале, но Амиров говорит: нет. И через несколько часов они приезжают в Кабул, в центральную больницу. Елена всю дорогу спит, но на второй этаж в свою палату поднимается сама.

В палате большие окна, перед одним из них ставят кресло, где Елена сидит днем, пока не устанет. Она смотрит на раскаленную, пыльную улицу, редких прохожих в чалмах и пестрых халатах. Каждый день приезжает Амиров, садится на корточки у кресла и смотрит на нее снизу вверх, иногда берет ее за руку.


Москва, председателю ГПУ НКВД Ф.Э.Дзержинскому
В районе Керки-Келиф в Афганистане сконцентрировано несколько тысяч басмачей.  Командует ими брат убитого Энвера-паши – Нуры-паша. Готовится вторжение трех крупных отрядов басмачей (до 600 чел.) в пределы Бухарской республики. Цель - соединение басмачей с Селим-пашой в Келифском районе.
Курбаши Тимур-бек, главарь разбитого в марте в районе Термеза отряда басмачей, замечен в Мазари-Шарифе. В госпитале Мазари-Шарифа с ножевым ранением находится на излечении женщина, похожая по ориентировке на исчезнувшую Е.А. Литвинович – члена СНК Туркестана.
Петр


Через три недели Елена уже самостоятельно спускается по лестнице на первый этаж и гуляет по больничному саду. Во время очередного посещения Амиров находит ее сидящей на скамейке под деревом. Вместо больничного халата на ней надето легкое летнее платье.

- Мне надоела больница, - говорит она ему, - я почти здорова, хочу выйти отсюда. Хочу хотя бы пройтись по городу.

- До выздоровления вам еще далеко, по крайне мере, так говорит доктор. Гулять по городу европейцам здесь не всегда безопасно. Мы могли бы осмотреть достопримечательности, например, крепость Бала-Хиссар, но сейчас слишком жарко для такой прогулки. Я предлагаю вам сегодня вечером поужинать со мной, здесь есть один ресторан с европейской кухней.

- Хорошо, - говорит она.


И вечером они едут в ресторан на проспекте Майванд. Официант почтительно наклоняет голову и проводит их в отдельный кабинет. При этом они пересекают часть зала. Посетителей немного, это мужчины восточной внешности. Когда Елена входит, все до одного поворачивают голову в ее сторону.

- Вы произвели впечатление на здешнюю публику, - говорит Амиров, когда они садятся за стол.

- Не боитесь, что меня могут узнать? – спрашивает она.

- Боюсь,  что о вас здесь знают уже давно. Большевики наводнили Кабул своими агентами.
 
Официант приносит меню. Они делают заказ. Сразу же на столе появляется вино, фрукты. Амиров наполняет бокалы. Елена пробует вино.

- Мы с вами никогда не разговаривали ни о чем, - говорит она, - наверное, сейчас самое время обсудить положение вещей. Что вы собираетесь делать дальше?

- Я хочу уехать. В Ниццу, - отвечает Амиров.

- Почему в Ниццу?

 – А почему нет?

- А я? – спрашивает Елена.

- А вы поедете со мной.

- Как?! Я не поеду. Я хочу вернуться в Туркестан, причем как можно скорее, - резко говорит она.

- Вы поедете со мной.

- Да зачем я вам нужна?

-Нужны.

- И в качестве кого же я поеду?

- Это как вам будет угодно. Но в вашем паспорте написано, что вы Анаит-ханум – моя жена.

- Вот как, - насмешливо говорит она, - вы уже и документы мне выправили. Я никогда не стану вашей женой.

- Я знаю.

- Так чего же вы хотите? Зачем я вам?

- Сам не понимаю. Но вы поедете со мной.

- Да вы с ума сошли!

- Да. Только это случилось не сегодня.

- А если я сейчас закричу, что вы меня похитили? Позову полицию?

- Кричите. Ничего не будет. По законам этой страны вы принадлежите мне.

- Это бред какой-то! Я требую, чтобы вы немедленно отвезли меня в советское полпредство. Я – гражданка другого государства. Я хочу домой, в Россию!

- Мы поедем в Ниццу.

- Отпустите меня, ну что вам нужно? Похищение человека – это преступление, вас будут судить. Как вы вообще все это себе представляете? Что я буду делать в вашей Ницце? Чего вы от меня хотите? – она кричит.

- Ничего не хочу.

- И сколько я буду жить в Ницце? Месяц? Год? А потом что?

- Не знаю. Я не загадывал так далеко. У меня нет планов на будущее.
Официант расставляет на столе тарелки с едой.
 
– Я не верю, что это происходит со мной, - говорит она, - так не бывает.
Амиров берет вилку и начинает есть.


Москва, председателю ГПУ НКВД Ф.Э.Дзержинскому
Эмир Афганистана Амманула-хан готовится к принятию конституции.
Выбитый с территории Туркестана отряд Селима-паши находится в приграничном районе. Басмачи разместились в кишлаках Каук, Ислампеджах, Исламчумгар.
Курбаши Тимур-бек объявил о прекращении борьбы с Советской Россией. Басмачи из его отряда влились в отряд Селима-паши. Часть из них решила осесть в Афганистане и стать декханами.
Присланный из Ташкента сотрудник опознал женщину Тимур-бека. Это действительно Е.А.Литвинович. Тимур-бек отправил телеграмму в Стамбул и забронировал два места на Восточный экспресс, отправляющийся в Париж в середине июня. Одна бронь на имя Анаит-ханум, жены Тимур-бека.
Петр


Несколько дней после ужина в ресторане он не приезжает в больницу. Однажды, когда Елена по утренней прохладе гуляет в саду, ее находит встревоженная Надежда.
- Елена Алексеевна, - кричит она, - скорее пойдемте собираться. Вы уезжаете.

- Прямо сейчас?

- Да, Дмитрий Темирович дал всего час на сборы. Надо спешить.

- Да я никуда не поеду! Так ему и передайте! Где он?

- Он ждет вас в палате, - удивленно говорит Надежда, - скажите ему все это сами.

Елена поднимается наверх.

- Здравствуйте, - улыбается ей Амиров.

- Я не поеду! – говорит она, - Я никуда не поеду!

Он смотрит на нее. Долго молчит.

- Вы помните, что с вами произошло? На берегу Аму-Дарьи. Вы чуть не погибли. Нож не дошел до сердца всего на миллиметр. Потом вы почти месяц не приходили в сознание. Врачи сказали мне, что я должен готовиться к худшему. Потом вам стало лучше. Но последнее обследование показало, что не все хорошо. Задета аорта, возможны осложнения. Нужно еще, по крайней мере, два-три месяца лечения, чтобы организм восстановился. Нужны постоянные обследования, чтобы исключить возможность ухудшения. В Европе лучшая медицина в мире. Там сумеют помочь вам. Как только здоровье вернется, я клянусь вам, вы уедете, куда захотите. Я помогу вам вернуться. Даю слово.

Она садится на постель.

- Собирайтесь. Нас ждет самолет.

- Мы летим в Париж? – спрашивает Елена.

- Нет, самолет летит только до Стамбула. Там придется сесть на Восточный экспресс и еще трое суток ехать до Франции.

- Надежда летит с нами?

- Нет. В самолете только два свободных места. Она приедет позже. Если вы этого хотите.

- Да.

- Елена Алексеевна, - говорит обрадованная Надежда, - давайте я вас переодену. Вам придется выйти, Дмитрий Темирович.

- Я жду вас в машине. Надежда, не забудьте лекарства.
Они долго едут на юг, вдоль хребта Шер-Дарваз. Наконец, выезжают на каменистое поле, где садятся в четырехместный «Юнкерс». Два места в нем занимают невозмутимые китайцы в европейских костюмах. Самолет летит из Гонконга.

- Вы когда-нибудь летали самолетом? – спрашивает Елену Амиров, когда они усаживаются и пилоты начинают запускать двигатель.

- Нет, - отвечает она, - это в первый раз. Мне немного не по себе.

Она долго смотрит в иллюминатор, видит уплывающую землю, затем игрушечные горы, пески. Через час однообразное зрелище надоедает, и она засыпает. Просыпается, снова спит. Амиров находит в чемодане приготовленную Надеждой снедь, кормит Елену. Спустя семь часов самолет садится на взлетное поле Стамбула. Они выходят в холодный ночной воздух. Где-то вдалеке видны огни города. Турок в феске бросается к ним, как только они спускаются по трапу на землю.
На смеси турецкого и фарси предлагает довезти до гостиницы. В гостинице выясняется, что им придется жить в одном номере. Но Елена так устала, что ей все равно. Она хочет поскорее добраться до постели. Они идут в номер, Амиров куда-то уходит. У Елены еще хватает сил принять душ: она хочет смыть себя дорожную пыль. Когда Амиров возвращается с выпрошенным у портье одеялом, она уже спит на огромной кровати. Он раздевается, ложится с краю, укрывается принесенным одеялом и засыпает. 


Елена открывает глаза и видит голубые шторы, сквозь которые просвечивает зеленоватое солнце. Некоторое время не может понять, где она. Потом вспоминает самолет, ночное такси, гостиницу. Стамбул...  Она трет глаза, поворачивается на другой бок и видит Амирова, который спит, почти уткнувшись в нее. В это время он открывает глаза, несколько секунд непонимающе смотрит на нее, затем,  окончательно проснувшись, улыбается Елене.

- Доброе утро, - говорит он.

Она улыбается в ответ. Какое-то время они лежат, глядя друг на друга. Амиров начинает вытаскивать руки из-под одеяла, Елена вдруг пугается, быстро откидывает свое одеяло и встает. Поправляет сбившуюся сорочку и быстро идет в ванную комнату. Становится под теплый душ. Раздается стук в дверь, и голос Амирова говорит: Елена Алексеевна, спокойно одевайтесь. Я подожду в коридоре.
Он смотрит на бурлящую стамбульскую улицу, так не
похожую на безлюдные улочки Кабула. И вдруг из-за двери слышит стон, затем что-то падает. Амиров распахивает дверь и врывается в номер. Елена стоит у зеркала и держится за левый бок.

- Что?! – кричит Амиров.

- Я хотела расчесать волосы, - говорит она,- но забыла, что не могу высоко поднимать левую руку. Мне больно. Да не бойтесь так. Это со временем пройдет. Так Надежда говорит. Она всегда меня расчесывала и помогала одеваться.

- Как вы меня напугали, боже мой…
Он подходит к ней, усаживает на стул перед зеркалом, поднимает тяжелую расческу и начинает расчесывать мокрые волосы.

- Что-то у меня не получается, - с досадой говорит он, - это, оказывается,  не так просто.

- Эту проблему решить можно, - смеется Елена, - я просто постригусь. Где-нибудь рядом наверняка есть парикмахерская. Вы должны еще кое-что сделать. Застегните мне крючки на платье.
Она встает, поворачивается к нему спиной и в зеркало наблюдает, как он непонимающе осматривает ее.

- Где они?

- Уберите волосы. Застежка сзади, на шее.
Амиров долго возится, наконец, кое-как справляется с крючками. Снова начинает расчесывать волосы.

- Надо сделать узел или заплести, но вы этого не сможете, - смеется Елена, - хотя бы завяжите их.
Она подает ему ленту, и он еще пять минут пытается повязать ею волосы. Елена смотрит на свою прическу, улыбается.

- Я справился? – неуверенно спрашивает Амиров.

- Для первого раза вполне.

- Спускайтесь в ресторан, - Амиров берет полотенце, - я сейчас приду.

Елена уже пьет кофе, когда он садится за стол. Амиров выбрит, влажные волосы аккуратно причесаны, верхняя пуговица свежей рубашки расстегнута.
Они не спеша завтракают.

- Поезд отправляется сегодня ночью, - говорит Амиров, - так что весь день у нас свободен. Прежде всего, как я понимаю, нам нужно найти парикмахерскую. Потому что цирюльник из меня никакой.
Они выходят на Диван-Йолу и на первом же доме, который стоит возле гостиницы, видят вывеску парикмахерской.  Амиров на плохом турецком объясняет парикмахеру, что он должен сделать. А потом смотрит, как прядями падают на пол волосы Елены. Турок горячими щипцами подкручивает каре, укладывает прическу.

- Как вы считаете, мне идет? – спрашивает Елена у Амирова.

- Да, очень хорошо. Вам к лицу.

Они идут по улице, возле одной из витрин Елена останавливается, рассматривает платья, блузки.
Амиров жестом предлагает ей войти в магазин.

- Покупайте все, что вам нравится.

- Все?

- Да.

Он что-то говорит продавщицам, они ведут Елену в примерочную, приносят десятки вешалок с одеждой. Помогают ей раздеться, затем надевают на нее новое платье. Ведут показывать Амирову, который пьет кофе.

- Они спрашивают, нравится ли мне ваш наряд, - объясняет он Елене. Он осматривает ее с головы до ног.

- Этот платье вам идет. Но я хотел бы, чтобы сзади у него были крючки.

- Зачем?

- Это моя мечта, каждое утро застегивать вам платье, - он  улыбается.

Елена покупает платья, блузки, шелковое белье, чулки. Покупки посыльный относит в гостиницу. Они обедают в ресторане. Амиров шутит, Елена хохочет.

- Почему вы так смотрите на меня? – спрашивает она.

- Я в первый раз вижу, как вы смеетесь, - отвечает он.

Около полуночи  они садятся в поезд на вокзале Сиркеджи. Стюард в смокинге провожает их в купе со спальней и гостиной. Когда поезд трогается, приносит по бокалу шампанского, приглашает на ужин в вагон-ресторан. Елена хмуро смотрит на дам в мехах и бриллиантах, на их холеных спутников, на бархатные занавески, хрустальные бра, стены красного дерева, инкрустированные позолотой. Берет меню, читает по-французски названия блюд. Открывает карту вин, раздраженно бросает на стол.

- Я не хочу есть. Я не могу здесь есть.

- Почему? – спрашивает Амиров.

- Это черт знает что! – со сдерживаемым бешенством говорит она, - я просто не могу это видеть! Это оскорбляет во мне чувство справедливости! Посмотрите на этих толстосумов, на их драгоценности, одежду, на это выставляемое напоказ богатство, роскошь! Чем они это заслужили? Кто они? Разве все это заработано их трудом? Нет! Для этого работали десятки рабочих и крестьян, которые получают за свой труд гроши и еле сводят концы с концами. А результат их труда присваивают эти!
Она презрительным жестом указывает на ужинающих пассажиров.

- Может быть, сначала поужинаем, а потом устроим митинг? - улыбается Амиров,

- хотите омаров? Или фуа-гра? Вино?

- Благодарю, - сквозь зубы говорит она, поднимается и уходит.

Когда Амиров возвращается в купе, Елена  смотрит в слепое ночное окно. Он садится напротив, она не поворачивает головы.

- Ну, посмотрите на меня, - шутливо говорит он, - я понимаю, классовая борьба -  это очень важно для вас. Но здесь и сейчас революция не произойдет от того, что вы не будете есть. Ну, хорошо, только не сердитесь. Ложитесь спать, уже поздно, спальня ваша, я лягу здесь. Можете принять душ.

- Я заходила туда, - тихо отвечает она, - там позолоченные краны и мраморный кафель. Скажите, зачем вы купили билеты именно в этот поезд?

- Честно говоря, хотел произвести на вас впечатление. Вижу, что мне это удалось.
- Более чем. Откуда у вас деньги, ведь это безумно дорого? Вы что, богаты?

- Да.

- Боже, какая пошлость!

- В этом нет никакой моей вины, впрочем, как и заслуги. Отец распоряжался финансами, за год до начала беспорядков он перевел капитал в Швейцарию. Я в этом ничего не понимаю, я – военный.

- А вы никогда не задавались вопросом: откуда у вас взялся этот капитал? Десятки тысяч? Миллионы? Вы что, их заработали?

- Я – нет. Но наши предки владели землей, нам принадлежали имения во многих губерниях империи.

- Еще про крепостных крестьян вспомните. Человеку должно принадлежать только то, что он заработал сам. Лично. Своими руками. Если вы построили себе дом, то он ваш, если вспахали поле, засеяли, сжали – урожай ваш. А если на ваших землях трудятся сотни людей, то почему плоды их труда принадлежат вам? Вы ведь этих земель даже не видели.

- Но по закону земля принадлежала нам, нашей семье, мы нанимали крестьян, сдавали землю в аренду. Они отдавали часть урожая в оплату.

- Земля не может никому принадлежать. Это не нормально. Ну не может же никому принадлежать воздух, вода.

- Но это общемировая практика. Часть земли принадлежит государству, часть – собственникам. Ваши «советы» забирают землю у собственника, но ведь вы не оставляете ее бесхозной. Передаете государству, земля все равно не остается без владельца.

- Это совсем другое.

- Почему же? Получается, что государство – землевладелец. На данном этапе вашей революции оно забирает урожаи у крестьян. Разве не так?

- Да, но мы передаем его рабочим. Иначе они умрут от голода.

- Но крестьянину от этого не легче. Он считает, что вы его грабите. По-моему, так и есть.

- По-вашему, мы должны бросить на произвол судьбы жителей городов и смотреть, как они умирают.

- Но вы силой забираете хлеб у крестьян, а потом удивляетесь, почему они поднимают восстания, воюют против вас. Вы закрываете мечети и медресе, расстреливаете мулл и не понимаете, почему народ помогает басмачам и вступает в их отряды. В стране был относительный порядок, вы сломали существовавший уклад, делаете одну ошибку за другой, расстреливаете людей, развязали гражданскую войну.

- Но миллионы людей были недовольны старым порядком…

- А сейчас они недовольны новым… Я не понимаю, почему вы считаете, что вы правы, а те, кто против вас – нет?

- Мы дадим беднейшим классам образование, свободу, справедливые законы!

- Но пока дали войну, голод, разруху. Погибли сотни тысяч людей.

- Зато остальные получат справедливый общественный строй!
Она в ярости вскакивает, Амиров встает следом за ней.

- Что они получат  - еще неизвестно. Ваши идеологи об этом между собой все никак договориться не могут. Но уже начали внутреннюю грызню между собой. От репрессий населения вы переходите к уничтожению друг друга.

- Это неправда!

- Вы знаете, что это правда. Разве не вы подписываете приказы об арестах, о расстрелах.

- Нет! Нет! – Елена кричит, - Судит трибунал, расстреливает ЧК. Я не причем! Это Бокий, Петерс! А вот вы … посмотрите на себя! Вы бросали людей в атаку, стреляли в красноармейцев, убивали дехкан! Разве нет! Лично убивали!

- Но это было в бою! – Амиров тоже кричит, - у всех было оружие! У каждого был шанс остаться живым! Все были на равных! А коммунисты приезжают с оружием, хватают и расстреливают безоружных людей!

- Это вынужденная мера! Расстреливают врагов советской власти! Классовых врагов! Наш вождь Владимир Ленин говорит, что революцию не делают в белых перчатках! Да, сначала кровь! А вы как думали! А потом мы создадим новое общество, где не будет классовых различий, где все будут равны!

- Да создавайте! Но зачем для этого расстреливать женщин и стариков? Или для них у комиссаров справедливости не осталось? Я тоже воевал за справедливость!

- Вы, ваше сиятельство, за справедливость?! За какую? Владеть тысячами десятин земли, заводами, банками? По какому праву? По праву рождения! А мы не признаем этого права! Все должны быть равны -  и князья и батраки! Вы воевали…  Да чем вы лучше нас? Басмачи вспарывают животы красноармейцам, вешают сочувствующим большевикам! Это вас почему-то не трогает!

- Это ответ на зверства большевиков!

- Да вы сами хуже зверей! Замолчите!  Замолчите! Я не хочу вас слушать! Я вас ненавижу!

Она бросается на него с кулаками. Амиров хватает ее за руки, смотрит в дикие глаза. Затем притягивает ее к себе, обнимает, наклоняется и, касаясь губами ее уха,  шепчет:

- А я люблю вас…

- Пустите! – она упирается ладонями ему в грудь.

Он опускает руки, Елена захлопывает дверь в спальню, и Амиров слышит, как щелкает задвижка. Он долго стоит неподвижно, садится, встает, ходит взад-вперед по купе, затем возвращается в ресторан.

- Мартель! Рюмку, - говорит он, подбежавшему официанту.

Утром долго стоит под душем, заказывает кофе, раскрывает свежий «Таймс». Когда официант начинает сервировать завтрак, дверь спальни открывается, Елена садится за стол. Амиров встает, произносит: доброе утро. Она молча кивает.

- Сегодняшний «Таймс» пишет о России. Идут чистки комсостава Западного фронта, - говорит он, - часть офицеров из окружения командующего фронтом Тухачевского арестована. Самому Тухачевскому прочат роль Бонапарта, свергнувшего директорию. Считают, что он может совершить военный переворот, свергнуть Советы и стать красным диктатором.

- Я в это не верю, Тухачевского знаю лично. Он – порядочный человек. Впрочем, все эти бывшие царские офицеры не надежны. Но других пока нет.

- А когда появятся офицеры из рабочих и крестьян, то прежние станут не нужны, и большевики от них избавятся. Так? Кстати, вы ведь тоже не пролетарского происхождения. Не думали о том, что вас может ожидать та же судьба.

- Знаете что, давайте не будем продолжать вчерашний спор. А то мы станем врагами на всю жизнь и вообще не сможем общаться, - говорит Елена.

- Согласен, - отвечает Амиров.


Они проезжают Болгарию, останавливаются в Белграде, затем следуют Венеция, Милан. Обедают и ужинают в ресторане, ко второму дню путешествия Елена уже пьет шампанское, заказывает икру, ананасы, смеется, даже немного кокетничает с Амировым. В бутике поезда покупает несколько дорогих вечерних нарядов и переодевается к обеду и ужину. Затем купе наполняется запахом дорогих духов, косметики, два раза в день появляется парикмахер, укладывающий Елене волосы, маникюрщица приводит в порядок ногти. Последнюю ночь поездки они проводят в ресторане, пьют шампанское, болтают. Когда идут обратно, Амирову приходится взять Елену под руку, ее шатает. Это ее веселит. В купе он усаживает ее в кресло, садится рядом, улыбается. Затем берет ее руку, целует в запястье.

- Боже, какие нежности, - в голосе ее издевка, она смотрит исподлобья, - вы все еще чего-то ждете от меня? А вы вообще-то понимаете, как я к вам отношусь? Вы понимаете, что вы со мной сделали? Вы сломали мою жизнь. Где все, что было для меня важно, все, чем я жила? Куда я сейчас еду? Зачем? Что делаю здесь? Мне уже кажется, что я никогда не смогу вернуться обратно. Что я скажу своим товарищам, как объясню им, что со мной случилось? Они не поверят, не поймут! Больше всего я хотела бы оказаться сейчас там, на берегу, где мы с вами встретились… Почему вы не оставили меня, раненую? Лучше бы я умерла… Чем вы хотите заменить мне мою прежнюю жизнь? Ну чем? Наряды, украшения, роскошь… Какая чушь… Это ничего не стоит…  Единственное, что меня, когда –либо по-настоящему интересовало, это – борьба, революция … Мне казалось, что мы вершим историю… А сейчас я сплю до обеда, мне приносят завтрак, меня причесывают, я покупаю какие-то женские штучки… Наверное, обычная женщина была бы счастлива… Я веселюсь, пью шампанское… Да нет, я просто пытаюсь заглушить свою растерянность, страх… Неужели вы могли подумать, что я смогу все это принять и смириться… Господи, что вы наделали со мной?
Амиров молча уходит, Елена, не раздеваясь, ложится ничком на кровать.


В швейцарской Лозанне они покидают поезд, садятся в автомобиль, который дожидался их приезда, и несколько часов едут к Лазурному берегу.
- Два месяца назад в Лозанне был убит Вацлав Воровский, - говорит Елена, - он был журналистом, дипломатом. Еще двое наших товарищей ранены. Убили белогвардейцы-эмигранты…
Амиров не отвечает.  Автомобиль мягко бежит по петляющей дороге мимо небольших городков. Теплый летний ветер ласкает кожу. Елена смотрит на яркую зелень, горы в легкой дымке. Засыпает, проснувшись, ощущает неизвестный влажный запах. В это время машина выезжает из-за поворота, и Елена видит темно-синюю гладь воды до самого горизонта.

- Море! – восхищенно кричит она.

- Никогда не видели раньше? – спрашивает Амиров, - это – Лазурный берег.

- Нет, в первый раз.

Они еще долго едут по побережью Прованса, затем сверху видят красные крыши домов Ниццы, пальмы, площади, порт. Пересекают город, въезжают в район редких частных домов. Машина останавливается почти на берегу рядом с двухэтажным белым домом. На крыльце их встречает пожилая семейная пара. Улыбчивая женщина показывает Елене ее комнату на втором этаже, распаковывает вещи. Елена почти не понимает ее французского, тем более что говорит женщина невероятно быстро, но та жестами приглашает ее спуститься вниз, и Елена, наконец, разбирает в ее болтовне слово «обед». Она переодевается и идет в столовую, где накрыт стол, за которым сидит Амиров.

- Вы сняли этот дом? – спрашивает она, - как зовут хозяев?

- Их зовут Марсель и Жанна. Он – садовник, привратник, сторож, его жена – кухарка. Дом принадлежит мне.

- И земля вокруг тоже ваша?

Амиров молчит.

- Отвечайте же? Да или нет?

- Да. Надеюсь, что я не очень испортил вам аппетит. Жанна прекрасно готовит, особенно рыбу. Попробуйте, это – форель с грибами и креветками.

- Ну что ж, - после недолгого молчания говорит Елена, - давайте вашу форель. Я очень хочу есть.

Оба смеются. Вечером они отправляются на берег, Елена сбрасывает туфли, приподнимает платье и по колено входит в теплую воду.

- Если хотите, можете купаться. Здесь никто не ходит, это – частные владения.

- У меня нет купального костюма.

- Я всегда плавал по ночам. Вода теплее, чем днем, море тихое. И без купального костюма -  кто меня увидит ночью?

- Купаться обнаженной? Нет, у меня не хватит смелости.

- Завтра я поеду в больницу, по пути куплю для вас купальник.
Она выходит из воды, идет по песку.

- И здесь песок, - говорит она, - проехать полмира, чтобы снова увидеть песок. Почти такой же, как в Туркестане, только цвет другой, светлее. Судьба такая: жить на песке…


На следующий день приезжает врач - месье Фернье- пожилой седоволосый француз. Долго осматривает Елену, слушает сердце, смотрит на затянувшийся шрам. Качает головой. Еще через день Амиров отвозит Елену в больницу, где тот же врач снова слушает ее, проводит процедуры.


Стоит жара, поэтому днем Елена никуда не выходит, купается вечером.
Однажды днем, когда она читает книгу у себя в комнате, входит Надежда. От радости Елена обнимает ее.

- Как ваше здоровье, Елена Алексеевна? – спрашивает Надежда.

- Все хорошо, иногда бывает слабость, голова кружится, но это пустяки. Мне кажется, я абсолютно здорова.

- Не думаю, рана была слишком серьезной, нужно лечиться.

Надежда рассказывает о долгой дороге, о своих приключениях, они болтают. Елена провожает ее в комнату на первом этаже. Возвращаясь, проходит мимо библиотеки, заглядывает в открытую дверь и останавливается. Среди полок с книгами боком к ней стоит Амиров, прямо перед ним на полу лежит человек. Лежит плашмя на животе, раскинув руки, лбом прислонившись к полу. Она узнает его не сразу, сначала понимает, что где-то видела, потом появляются какие-то обрывки воспоминаний, и вдруг она вздрагивает - это Максуд. Несколько минут она наблюдает за этой безмолвной сценой, затем уходит.
За ужином говорит Амирову:

- Я сегодня видела Максуда. Он будет жить здесь?

- Вы против?

- Нет. Никакого зла не держу. Все было честно. Война. Или он меня, или я его.

- Хорошо. Пусть будет так. Вы не будете его видеть.

- Нам уже нужна охрана? Или охранять будут меня? Боитесь, что я сбегу? – с иронией спрашивает она.

- Да, нам нужна охрана. И еще я боюсь, что вы сбежите, - серьезно говорит Амиров.

Однажды вечером она возвращается с прогулки по пляжу и застает в гостиной Амирова и двух гостей. Все встают, когда она входит.

- Штабс-капитан Бородин, Сергей Петрович, - представляется плотный, черноволосый здоровяк средних лет.

- Поручик Егоров, - кланяется невысокий худощавый шатен.

- Здравствуйте…э… господа, - улыбается она, - Елена Алексеевна.

- Мы с Сергеем Петровичем – однополчане, вместе были под Ковелем, - рассказывает Амиров, - а господин Егоров – член Русского национального объединения.

- Наше объединение, в отличие от большинства пораженцев, которые верят в эволюцию Советов, не отказалось от вооруженной борьбы с коммунизмом, - с гордостью сообщает Елене Егоров, - кстати, ваш муж тоже не верит в перерождение советской системы.

- Да? Неужели? – деланно удивляется Елена, - вы, то есть ты, не веришь? В перерождение?

- Я считаю, что необходимо вести борьбу, - говорит Амиров, стараясь не смотреть на Елену.

- Вы собираетесь бороться с Советской Россией, находясь в Ницце? – смеется Елена.

- Напрасно смеетесь, - обижается Егоров, - наш штаб находится в Париже. Мы разрабатываем диверсии, как военные, так и экономические, террористические акты, ведем подрывную работу. Планируем интервенцию. Но необходимы финансовые вливания, без этого работы не будет.

- Разумеется, я помогу средствами, - обещает Амиров.

- Повезло тебе, Митя, - вступает в разговор Бородин, - ты обеспечен. А вот я бежал в одном мундире. Семью вывез, отдав последнее. Нищ и наг. Тружусь водителем такси. Трех дочерей кормить надо. Но не ропщу, в союзы не вступаю, в интервенцию и перерождение не верю. Живу здесь и сейчас, одним днем. По-моему все ваши мечты о том, что вернетесь в Россию на белом коне, чушь. Той России, о которой вы тоскуете, больше нет и никогда не будет. Нельзя вернуться во вчерашний день.

- Но  что-то же делать надо, - говорит Егоров, - ты, Сергей, пессимист, а я верю в возрождение Родины, в конец Советов. Не может долго существовать такая государственная система, она, в конце концов, сама рухнет.

- Вот я и подожду, пока это не случится.

- А я буду помогать  ей обрушиться, - горячится Егоров.

- Ладно, помогай. Тебе никто не мешает. А сейчас поедем домой, мои уж заждались.

- Поедем, хотя лично меня никто не ждет. Мы еще зайдем к вам в гости.

- Разумеется, заходите. Будем рады.

- Однако, весело здесь, - говорит Елена, когда они уходят, - а интересно, что вы будете делать, когда они узнают, кто я? Рано или поздно это произойдет.

- А что я должен делать?

- Представьте, вооруженный отряд бывших офицеров окружает вашу виллу. Мы занимаем круговую оборону, кстати, вы дадите мне револьвер? Я неплохо стреляю. Они идут на штурм, мы отражаем атаку за атакой, - она смеется.

- Они вызывают подкрепление, - поддерживает ее шутку Амиров, - кавалерию. Мы высылаем наперерез Марселя. И он, размахивая своими граблями, отгоняет врага. Мы торжествуем победу.

- В следующий раз я скажу им, что я не ваша жена, а член Совета народных комиссаров, - говорит Елена, когда они садятся ужинать.

- Хотите их удивить или напугать?

- А что вы станете говорить им, когда я уеду?

- Скажу, что вы меня бросили.

- Мне пришлось до революции жить по правилам конспирации. Но тогда хотя бы какая-то цель была в такой жизни. Зачем я это делаю сейчас, не понимаю. Это самый странный период в моей жизни. А вы довольны тем, как мы живем?

- Да.

- Да!? И чем же конкретно, позвольте вас спросить, вы довольны?

- Всем. Например, тем, что здесь нет войны. Хотя она снится мне каждую ночь. Я даже стал ложиться спать под утро, но это не помогает. До сих пор не могу поверить, что для меня война закончилась. А еще каждое утро я просыпаюсь с мыслью, что сегодня я опять увижу вас. Мы будем вместе пить кофе, вы будете смеяться, говорить мне колкости, мы будем гулять вдвоем.

- И все? Вам этого достаточно?

- Пока, да. Хотя…


Москва, председателю ГПУ НКВД Ф.Э.Дзержинскому
Е.Литвинович и Тимур-бек прибыли в Ниццу. Тимур-бек живет под своим настоящим именем – князь Д.Т.Амиров. Литвинович выдает за свою жену. Нашему агенту она представилась собственным именем. Ведет себя спокойно, естественно. С Тимур-беком разговаривает по-дружески. Не похоже, что он привез и удерживает ее насильно. Каждый день они посещают больницу, где Литвинович проходит лечение. Ждем приезда агента «Троянский конь», чтобы приступить к операции «Парис».
Бернар


В один из дней жара спадает, резкий морской ветер приносит неожиданное похолодание. После обеда Елена и Амиров остаются в столовой, болтают.

- Знаете, здесь недалеко есть небольшая гора, на которую я часто взбирался в юности, - говорит Амиров, - давно хочу снова подняться на нее.  Когда я  ссорился с отцом, уходил на эту гору и проводил там иногда целые дни. Хотите прогуляться со мной? Гора не высокая, не пугайтесь.

И они не торопясь отправляются по пляжу к виднеющейся полуразрушенной скале.  Каменистая тропинка не круто идет вверх, петляет среди мелких расщелин.

- Вот здесь я всегда сидел, - говорит Амиров, когда они оказываются на вершине, - посмотрите, какой вид отсюда открывается: почти весь Залив Ангелов, как на ладони,  даже порт немного виден. И ничего не изменилось. Кроме меня. Хотя и я почти тот же. Всегда был замкнут, нелюдим, неуживчив.

- А у нас был хлебосольный дом, - говорит Елена, - я люблю гостей, шумные разговоры, споры о политике. А еще люблю танцевать. У меня было много подруг, мы гуляли, часто ходили в театр, на галерку. А еще на каток. Я хорошо катаюсь на коньках…

- Какие мы разные. И ничего не знаем друг о друге.

- Да. А нужно ли это?

Они долго смотрят на море, а когда спускаются вниз, Елена вдруг вскрикивает и садится на камни. – Я, кажется, подвернула ногу. Не могу идти, мне больно ступать.

Амиров садится, берет ее ногу, начинает ощупывать лодыжку.

- Ай, вот здесь больно! Как меня угораздило?

- Это  растяжение. Как можно было в горы надеть туфли на каблуках?

- У меня не было других. Как я теперь дойду?

- Очень просто, - говорит Амиров, и поднимает ее на руки, - я вас донесу.

- Надеюсь, я не очень тяжелая, - Елена обнимает его за шею, и Амиров, сделавший шаг, вдруг останавливается и смотрит ей в лицо.

- Вы… - он хочет что-то сказать, но голос срывается на хрип.

- Нет! – резко говорит Елена, - вы неправильно подумали.

- Впрочем, - она презрительно кривит рот, - то, чего вы хотите, вы можете получить в любое время. Я даже постараюсь не сильно сопротивляться.
Амиров, держа ее на руках, молча спускается с горы и идет по песку.

- Я обдумаю ваше предложение, - спокойно говорит он. Елена смеется.

Когда они возвращаются, Надежда долго охает, затем туго перебинтовывает ногу Елены. На следующий день приезжает доктор, осматривает распухшую лодыжку, назначает компрессы. Несколько дней Елена не выходит из своей комнаты. Наконец, однажды утром Амиров застает ее в столовой.

- Слава богу, что вам лучше. А то я чувствую себя виноватым из-за вашей больной ноги.

- Все почти прошло, я лишь немного прихрамываю. Хочу сегодня прогуляться.

- Вечером у нас будут гости. Приедут Бородин и Егоров. Наверное, снова будут просить денег на борьбу с Советами.

- Не помогайте им. Не давайте ничего. На ваши деньги они могут купить оружие, организовать диверсию. 

- Я даю деньги не на борьбу.  Большинству эмигрантов элементарно не на что жить. Эти деньги помогут тем, у кого нет ни жилья, ни работы. Я считаю своим долгом помочь соотечественникам.

После обеда Елена гуляет по берегу. Но недолго, поврежденная  нога болит при каждом шаге. Останавливаясь и отдыхая через каждые пять минут, она возвращается к себе. Облегченно падает на кровать, засыпает. Просыпается перед ужином, слышит громкие голоса из гостиной. Надежда помогает ей причесаться, надеть вечернее платье с открытыми плечами, подводит глаза, красит губы.

- Вы удивительная красавица! – говорит она, любуясь своей работой.

Елена спускается вниз. В гостиной накурено. Мужчины поднимаются, здороваются, говорят комплименты, смотрят восхищенно, Амиров не сводит с нее глаз. Все уже изрядно выпили, говорят одновременно, никто никого не слушает.

- А я почему-то часто вспоминаю, как свежевыпавший снег хрустит под ногами. Зима, вечер, тихо, идешь по улице,  и хруст громкий-громкий…

- Нельзя сдаваться, надо продолжать борьбу. Мы вернемся, я свято верю. Эта вера помогает  хоть как-то жить…

- Мне за автомобиль осталось выплатить банку меньше половины и начну работать на себя…

- Пожалуй пора ужинать, - говорит Елена, - пойду попрошу Жанну накрыть на стол.

- Позвольте помочь вам, - слышит она голос за спиной.
Оборачивается, видит высокого молодого мужчину со смеющимися глазами и щегольскими усиками.

- Разрешите представиться. Поручик Звягинцев, Петр Петрович, - он щелкает каблуками, слегка кланяется, протягивает ей руку.

- Сделайте одолжение, - Елена кладет свою руку ему на ладонь, он наклоняется и целует ей кончики пальцев.
За обедом все продолжают много пить.

- Господа, выпьем за родину!

- По-моему за нее уже пили, - говорит Амиров, - мне, пожалуй, хватит.

- Ты что, за Россию отказываешься пить? Ты ведь больше нас всех за нее воевал! – кричит Бородин.

- Ну, это уж слишком! – возмущается Егоров.

- Россия здесь не  причем, просто я пить больше не могу.

- Нет уж, братец, давай-ка выпьем, да стоя. Как-никак,  родина!

- А где Звягинцев? – вдруг вспоминает Амиров.

- А черт его знает! Куда-то ушел…

- Ты тень на плетень не наводи, давай пей!

- Не могу, мне нужно выйти на воздух, - Амиров встает, Егоров загораживает ему дорогу.

- Решил ретироваться! Не выйдет! – в руках у него две рюмки, одну он подает Амирову.

- Ты – русский офицер! Присягал России! Пей!
Амиров пьет, отодвигает пытающегося остановить его Егорова, выходит из столовой и направляется на террасу. Неловко распахивает дверь, расстегивая ворот рубашки. И замирает на пороге, мгновенно отрезвев, видя целующихся Звягинцева и Елену. Они опускают руки и поворачиваются к Амирову. Тот несколько секунд смотрит на них, молча закрывает дверь. Возвращается в столовую, наливает рюмку, залпом выпивает, у него дрожат руки.

- Вам пора, господа, - говорит он Егорову и Бородину, - вас отвезут домой. Всех. Прощайте.

Гости, ворча и шатаясь, выходят на улицу, громко зовут Звягинцева, затем хлопают дверцы и слышится шум отъезжающей машины. Амиров стоит посреди столовой, тяжело дышит, смотрит остановившимся взглядом. Тяжелым шагом выходит на террасу, оглядывается и видит Елену, сидящую на скамейке у стены. Она не смотрит в его сторону, затем встает и идет к двери. Амиров грубо хватает ее за руку:

-  Куда?

- Что вам нужно? – раздраженно спрашивает она.

- Что мне нужно? Ха-ха! Я тоже хочу получить кусок этого пирога… - он бесстыдно разглядывает ее, - вы позволяете целовать себя первому встречному! Может быть, даже всем подряд, а?!  Почему же мне нельзя?
Голос его дрожит от сдерживаемого бешенства. Он проводит рукой по ее волосам, затем кладет ладонь на обнаженное плечо. Елена вырывает руку и пытается уйти, Амиров нагоняет ее в гостиной, поворачивает к себе, целует. Она пытается вырваться, отворачивает голову, он целует ей шею, плечи.

- Пустите! Ну, не надо! Я не хочу!

- Почему?! Почему не я? Почему, кто угодно, но не я?!

Она отталкивает его, пытается бежать, он хватает ее за плечо, разворачивает к себе. От резкого поворота Елена налетает на Амирова, и они падают на пол. Через секунду она уже лежит на спине и видит над собой его лицо с сумасшедшими глазами. Он разрывает на ней платье. Прижимает к полу ее руки и целует губы, затем грудь. И вдруг… все заканчивается… Он отпускает ее руки, Елена поднимает голову и видит, что Амиров, немигающими глазами, смотрит ей
под левую грудь. Он отворачивается от ее, садится, трясет головой, чтобы прийти в себя, затем прикрывает глаза ладонью. Елена вскакивает, и, прижимая к груди обрывки платья, бежит по лестнице в свою комнату. На ходу она оглядывается, Амиров сидит на полу в разорванной рубахе…

На следующее утро, когда Елена спускается к завтраку, за столом уже сидит Надежда, которая сообщает ей, что Амиров уехал по делам и вернется только вечером. Весь день они проводят вместе: гуляют, обедают, вечером идут купаться.

- Елена Алексеевна, откуда у вас такая ссадина на плече? –спрашивает Надежда, когда Елена снимает сарафан и остается в купальнике.
Елена поворачивает голову назад, пытаясь разглядеть царапины.

- Надо же, а я и не вижу, - с нервным смешком говорит она, - вчера не заметила открытую дверь и ударилась. Совсем забыла про это. Пустяки.

Они долго плавают в вечерней теплой воде, Елена пробует плыть на глубину, но заходящее солнце слепит глаза, и она быстро возвращается назад. Затем они ложатся на остывающий теплый песок, смотрят в темнеющее небо. 

- Елена Алексеевна, давно хочу задать вам вопрос, совершенно женский. Вы не рассердитесь?

- Задавай.

- Я иногда невольно слышу ваши разговоры, вижу ваши отношения… Вы уже простили Дмитрия Темировича?

- Простила? За что?

- Я не знаю, за что. Но понимаю, что он вас чем-то обидел. Вы всегда так холодны, раздражительны с ним. Живете в разных комнатах. А он заботится о вас, хочет заслужить прощение…

- Ты считаешь, что мы с ним близки? Нет. Мы не муж и жена, даже не любовники. Мы друг другу никто.

- Как это? Когда он нанимал меня на работу, он сказал, что вы его жена…

- Не жена и никогда ею не буду.

- Но почему? Ведь он так любит вас…

- Почему ты так думаешь?

- Просто я иногда замечаю, как он смотрит на вас, когда вы не видите… Мне кажется, вы поступаете с ним жестоко… А как… как вы оказались вместе? Бежали от красных?

- Я никуда не бежала, не могла бежать. Я воевала на стороне красных. 

- Что?! – Надежда резко садится – вы большевичка? Кем вы служили? При штабе?

- Да... – Елена тоже садится, - при штабе … я была… секретарем. А Дмитрий Темирович взял меня в плен, когда меня ранило. Да, я была на другой стороне. И что? Это так важно для тебя?

- Красные убили мою сестру, - говорит Надежда, - мои родители остались в России. Боюсь, что при Советах им не выжить..

- Кто твои родители?

- Отец служил почтмейстером, мама – домохозяйка… Вы были на стороне красных? Я не верю! Вас, наверное, мобилизовали?

- Нет. Я служила добровольно. Я разделяю идеи большевиков. Свобода, равенство, братство, справедливость для всех. Разве это неправильно?

- Это все слова! Знаете, как я оказалась у Деникина? Мы в Курске жили. Помню, когда узнали, что царь отрекся от престола, радовались. Всем царское правительство надоело. Потом в городе появились Советы. Власть перешла к комиссарам, они заседали в городском собрании. Мы тоже ждали справедливости, верили в свободу, равенство, братство. Но потом стали брать заложников. Потом расстреливать. Списки расстрелянных вывешивали рядом с нашим домом. По вечерам, чтобы меня не узнали, я ходила их читать. Среди расстрелянных всегда находились люди, которых я знала. Однажды я прочла там имя своей двоюродной сестры…  Мы с мамой долго плакали. Не понимали, за что ее убили? Хотели узнать, где ее могила…  Да как узнаешь? Когда Деникин взял Курск, на окраине города нашли несколько захоронений. Сотни людей… Сотни!  Их поднимали из могил и выкладывали рядами, полгорода ходило искать своих… Мы с мамой Стасю нашли… На ней не было никакой одежды… ее убили выстрелом в затылок… За что? Когда красные выбили деникинцев и они начали отступать, я с обозом ушла. Мама благословила, сказала: иди, даст бог, жива останешься… Она права была. Я жива. Спаслась, потому что бежала…  А что стало с теми, кто остался, не знаю…Живы ли мои родители? Я их бросила…

- Это классовая борьба, понимаешь… Война угнетенных с эксплуататорами… Тех, кто работал, с теми, кто наживался на их труде… Чтобы рабочие и крестьяне могли свободно трудиться, класс буржуазии должен быть уничтожен…

- Какой класс? Какая буржуазия? Это – люди! Они могли бы жить так же, как мы с вами…  а их нет!

Обе долго молчат. Надежда встает, одевается.

- Я не хочу больше работать у Дмитрия Темировича, - говорит она, - я уеду…

- Нет, - отвечает Елена, - никуда ты не уедешь. Некуда тебе…  Да и работы другой нет. Оставайся. Это я уеду. И скоро.

- Куда?

- Не знаю…  Обратно… Или куда-нибудь…К Крестинскому, в Берлин…


Вечером Елена ужинает в одиночестве: Амиров так и не вернулся, Надежда заперлась в своей комнате. Утром за столом снова никого нет. Выпив кофе, Елена поднимается на второй этаж. Воровато оглянувшись по сторонам, входит в кабинет Амирова. Подходит к столу, осматривает бумаги, роется в ящиках, замечает небольшой сейф с ключом в замке. Когда идет обратно, дверь неожиданно распахивается, на пороге стоит Амиров. Он на мгновение замирает на месте.

- Что вы здесь делаете? – Амиров старается не смотреть в ее сторону.

- Пришла поздороваться с вами. Думала, что вы ночью приехали. Постучала, никто не отвечает, я вошла…

- Я только что приехал. Зачем я вам понадобился? Неужели соскучились? – спрашивает с иронией.

- Ну… вы так неожиданно исчезли и так надолго…

- Я подумал, что лучше не попадаться вам на глаза.

- По-моему это чересчур…

- Вы не сердитесь?

- Нет.

- Правда?

- Да нисколько.

- Не могу поверить! И позавтракаете со мной?

- Конечно.

Они едят, затем гуляют по берегу. Амиров в радостном возбуждении много смеется, говорит. Внезапно останавливается.

- Не могу понять…  Что-то случилось? Почему вы так переменились?

- Ничего не случилось. Просто у меня сегодня день рождения.

- Вот оно что! Ну что ж, это надо обязательно отпраздновать.


Вечером Елена переодевается у себя в комнате и неожиданно слышит музыку. Она идет вниз, в гостиной Амиров возится с патефоном.

- Вчера вечером я был в ресторане, - рассказывает он, - дамы носят невероятные платья, все танцуют удивительные латиноамериканские танцы. А еще какой-то чарльстон! Это вообще не поддается описанию.

- Европа живет своей жизнью, - говорит Елена, - людям и дела нет до революции, войны, смерти.

- Да, европейцы оправились после войны. Здесь экономический рост, промышленный бум. И все хотят веселиться. Никак не могу ко всему этому привыкнуть.

Он крутит ручку патефона, ставит иголку на пластинку, ритмичная, страстная музыка заполняет гостиную.

- Это – аргентинское танго. Очень откровенный танец.
Амиров приносит Елене бокал шампанского.

- У меня есть подарок для вас.

Он берет ее за руку, ведет к зеркалу. Достает из кармана цепочку с кулоном из желтого камня, надевает Елене на шею, долго возится с застежкой.

- Это – янтарь. Камень для тех, кто родился в августе. Если его носить, то он поможет избежать многих бед.
Елена смеется.

- Что за глупости, неужели вы в это верите?

- Я – нет. Но в это верила моя мать. Это украшение принадлежало ей. Она тоже родилась в августе, как и вы. Вы с ней очень похожи. Нет, не внешне, хотя она тоже была русской, по внутреннему складу. Она была холодной, равнодушной, высокомерной. Правда, я понял это очень поздно, через несколько лет после ее смерти. Случайно. Однажды зашел за тетрадью к своему однокласснику. И увидел семью. Настоящую. В маленькой квартирке его мать хлопотала на кухне, сестры и братья играли на полу, пахло пирогами. Меня оставили обедать, за столом все смеялись, разговаривали, младшие шалили. Мать – румяная, полная – разговаривала со всеми одновременно, спрашивала, как прошли уроки в гимназии, отвечала на вопросы маленьких. Мне было пятнадцать лет, я только начинал думать. Я смотрел на них и вспоминал свой пустой, холодный дом. Я почти всегда был один. Отец вечно в департаменте, на заседаниях. А мама… рауты, приемы, балы, театр. Она была светской дамой, львицей. Я вспоминаю ее всегда перед зеркалом, то она примеряла новое платье, то делала прическу. Она была очень красива. Все время ездила по гостям. Она и умерла, сидя перед зеркалом. Неожиданно остановилось сердце…

- Вы любили ее?

- В детстве – да. Сейчас - не знаю. Я ведь получил хорошее образование, много читал, много знаю.
Но вот… чего-то не хватает. Какого-то важного пустяка. Я плохо разбираюсь в людях. У меня никогда не было друзей. С женщинами тоже не получалось. Впрочем, это вы и сами видите. Пытаться завоевать взаимность женщины таким диким способом… Неудивительно, что из этого ничего не вышло…

- Не пытайтесь меня разжалобить, - Елена отпивает из бокала, - кстати, ничего дикого в том, что вы сделали, не вижу. А что из этого вышло… откуда вам знать?

Они садятся за стол, снова пьют.

- Что из этого получилось, я вижу каждый день, - шутит Амиров, - результат просто поразительный. По-моему, вы с каждым днем ненавидите меня все больше.

- Да нет. Я даже как-то привыкла уже и к вам, и к нашей жизни вдвоем.

- Так оставайтесь. Пусть все продолжается.

- Не получится. Это невозможно.

- Это возможно. Просто вы этого не хотите. Я все понимаю. Я вам не нравлюсь, и ничего не поделаешь. Уже и смирился с этим. Но иногда вдруг представляю себе, что все могло бы быть по-другому. Начинает казаться, что я могу все исправить, просто нужно что-то сделать… Смешно, да? Что же тут сделаешь?

- Чем вы собираетесь заниматься в мирной жизни?

- Не знаю. Я вообще пока ничего не знаю. Знаю только, что воевать больше не буду никогда. С этим покончено. Может быть, начну путешествовать. Или читать. А вы, естественно, продолжите революционную борьбу. А потом построите справедливое общество, в котором все поголовно будут счастливы. Как видите, я интересовался идеологией коммунизма.

- Да. Это мечта. Я не понимаю, почему ее нельзя осуществить?

- Потому что это противоречит законам природы. Не может быть одинакового счастья для всех, все люди разные. Хотя да, я забыл. Вы ведь собираетесь стереть различия между бедными и богатыми, образованными и неграмотными. Различия по половому признаку уже стерли, нет ни женщин, ни мужчин, теперь все товарищи. Стереть индивидуальность, все обобществить… Вас не пугает огромная, безликая масса одинаковых людей? Или вы думаете, что ими будет легко управлять? Может быть…

- Но люди перестанут завидовать друг другу, ненавидеть друг друга, ведь все будут равны. А если к тому же лишить человека частной собственности, то исчезнут меркантильные интересы, страсть к наживе, сойдет на нет преступность, прекратятся войны. Частнособственнический инстинкт можно заменить образованием, культурой. В обществе равных человек будет чувствовать себя спокойно и уверенно, никто не будет ни лучше, ни хуже других.

- Люди никогда не смогут думать и чувствовать одинаково. Это невозможно. Если только вы не превратите их в животных или роботов. Ваши эксперименты просто пугают, а фантазии о совершенном обществе  - бред извращенного сознания. Страшноватое будущее вы уготовили стране. Вы сами-то в него верите? На себя его примеряли?
- Честно говоря, я и верю, и не верю. Но такое общество имеет право на существование, как и любое другое. Почему бы не попробовать построить его?

- Много крови прольете, пока будете строить. А если вы ошибаетесь? Если такое общество, такой строй возможен только в теории, а не в реальной жизни? Потом убитых воскрешать будете, как Христос?  Или плюнете на них и другую идею начнете осуществлять?

- Вы просто злитесь, потому что проиграли войну. Ведь победили мы. Народ принял наши идеи, пошел за нами. Не за вами.

- Он еще ваши идеи плохо знает. Ведь вы на полпути не остановитесь, пойдете до конца. Нахлебается он с вами.

- Ну, может, мы ошибаемся. Пусть это ошибка. Но кто их не делает? И не вам об этом говорить. Уж сколько ошибок совершил царизм - и не сосчитать. Да и крови пролил немало. Вспомните расстрелы рабочих, а казаки против безоружных, а? Мы своих товарищей хоронить не успевали.

- Да, царизм натворил немало…  Но посмотрите, чем все закончилось для него. И вас ожидает такой же конец, если продолжите свои глупости…

- Нет, не ожидает. При всей неспособности царей они двести лет правили страной. И мы просидим не меньше.

- Да вы уже за пять лет натворили больше, чем все цари, вместе взятые, за все свое существование!

- Это еще только начало! – Елена смеется. Оба уже пьяны, Амиров открывает очередную бутылку шампанского.

- Зачем это? Вам зачем все это?

- Не знаю. Я не знаю, зачем мне это. Раньше была абсолютно уверена в своей правоте. А сейчас уже ничего не понимаю…

- Значит, фанатикам тоже свойственны сомнения! Ну, слава богу…

- Вы думаете, что я фанатичка? Ну… нет… нет…Я совершенно пьяна… вы тоже…  Надо проветриться…

Оба встают, шатаясь, выходят на террасу. В душной безветренной ночи плавают запахи моря, сада, цветов.

- А пойдемте на берег, - предлагает Елена.

- Пойдемте…

Волны колышут осколки лунного света, мягко ударяются в песок. Елена садится на берег, снимает туфлю, высыпает из нее песчинки.

- Давайте, помогу, - Амиров садится рядом, снимает с ее ноги вторую туфлю, вытряхивает ее.

- Я устала, - Елена откидывается на спину.

Амиров ложится рядом. Оба смотрят в ночное, звездное небо.

- Видите Большую медведицу? – спрашивает Амиров.

- Что-то не вижу…  У меня в глазах все расплывается… Зачем я столько выпила?

Оба смеются.

- Знаете, мы с Надеждой поссорились. Я сказала ей, что я служила у красных. Теперь она считает меня своим врагом. Максуда давно не вижу. Он что, больше не охраняет нас?

- Уехал ненадолго в Париж. Тамошняя мусульманская община проводит сбор…  Скоро вернется… Вам не холодно?

- Нет… давайте еще полежим… я не могу пока встать… у меня кружится голова…

Амиров кладет свою ладонь на ее руку.

- Вы родились под созвездием Льва… Оно находится рядом с ковшом Большой Медведицы…  Самая яркая звезда созвездия – Регул… Но ее видно только в северных широтах…

Амиров просыпается в полдень. Поворачивается в постели, морщится от головной боли. Одевается, идет на кухню, залпом выпивает стакан воды. Жанна варит ему крепкий кофе. Он идет в прохладную библиотеку, садится с кресло, пьет кофе, от нечего делать листает старый словарь. Трет висок, закрывает глаза.

- Месье, завтрак подавать? – он вздрагивает от неожиданности, видит Жанну в белом фартуке.

- Мадам встала?

- Еще нет.

- Придется самому разбудить ее…

Он несколько раз стучит в дверь, затем нажимает ручку, неуверенно входит. Видит разобранную постель, разбросанные вещи. Оглядывается, ничего не понимая – в комнате никого нет. Заглядывает в открытую дверцу шкафа, видит пустые вешалки.

- Елена! – кричит он, еще надеясь, что ошибся. Видит в зеркале трюмо свое отражение -  бледное, растерянное лицо. Вдруг замечает среди флаконов и помад исписанный листок бумаги.

«Я хотела уехать без объяснений. Но потом все же решила написать» …
Он читает, ничего не понимая. Перечитывает первые строки много раз прежде, чем смысл слов начинает доходить до него.
 
«Я хотела уехать без объяснений. Но потом все же решила написать» …

«Я хотела уехать без объяснений. Но потом все же решила написать. Есть вещи, которые вам необходимо знать.

Помните того мужчину, с которым вы застали меня на террасе?  Первый встречный! – так вы кричали. Это совсем не первый встречный. Этого человека я знаю много лет. Он комбриг Красной армии. Одно время мы были с ним близки. В вашем доме он появился неслучайно, его привели ваши друзья. На самом деле никакие они вам не друзья. Они давно завербованные агенты ГПУ. Вы действительно совершенно не разбираетесь в людях. В Москве был разработан план операции по вашему похищению и возвращению в Россию. Там вас должны были судить и расстрелять. ГПУ уже провело несколько подобных акций. А главную роль в похищении должна была сыграть я. Мне предлагалось привести вас на место, где вас бы оглушили, связали и доставили в порт, там сейчас стоит советский торговый корабль. Я тоже должна была на нем вернуться на родину. Я отказалась. Звягинцева доставили во Францию в надежде, что ему удастся меня уговорить. Во время этих «уговоров» вы и застали нас.
 
Операция назначена на сегодня. Вместо этого я уезжаю. Нет, даже не уезжаю – бегу. Я понимаю, что  делаю. Я отрезаю себе путь на родину. Но сделать то, чего от меня хотят, не могу.

В последние дни постоянно вспоминается один случай. Однажды в русском поселке я приказала расстрелять молоденького бойца, который отказался участвовать в казни одной крестьянки. Она красноармейца убила. Он зашел к ней в дом, забрал два каравая хлеба. А она его вилами возле сарая… Трибунал вынес приговор: расстрелять! Поставили ее к стене этого сарая… А мальчишка этот из расстрельного отделения кричит: Не надо! Не убивайте! У нее пятеро детей! А он последний хлеб забрал! Она их защищала… Убьете ее  - они же без матери все помрут! Я сам из деревни… Командир приказывает: целься! А он винтовку бросил. Дисциплину разлагает. Я смотрю -  некоторые бойцы тоже засомневались. Спрашиваю его: приказ выполнять будешь? Отвечает: нет!  Говорю: именем революции! За невыполнение приказа! Расстрел! Иди к стенке, становись рядом! А он и пошел, не поверил, что своего расстреляем. Командир скомандовал: огонь! И два трупа лежат. Рядовая история.  Уверена, что и на вашем счету немало подобных было. Забыла об этом давно. А сейчас из головы не выходит…
Разве я не то же самое делаю, что и этот мальчик? Позволила себе человеческие чувства по отношению к врагу. Стало быть, и конец мне уготован такой же. По законам революционного времени… Кто там будет разбираться в причинах…  Стало быть, вернуться я не могу. Но и не вернуться не могу. Что я здесь буду делать? Долго думала, взвешивала. Скорее всего, вернусь. А там будь, что будет. К стенке так к стенке. Но не сейчас. Сейчас мне надо побыть одной, разобраться в себе.

Столько людей было убито по моей вине. А я испугалась смерти. Мне не нужно было приезжать сюда. Но я не хотела умирать…  Всегда говорила, что отдам жизнь ради революции… Да все мы так говорили… Валькирия революции… Оказалась обычной бабой, слабой, панически боящейся смерти. Как я смогу теперь отдавать приказы убивать других? 

Да, совсем забыла. Вы, пожалуй, не понимаете, почему я отказалась участвовать в чекистской операции. Все просто: я люблю вас. Я хочу, чтобы вы жили. Пожалуйста, не выходите сегодня из дома.

И еще одно. На днях вы застали меня в своем кабинете. Я сказала, что зашла туда случайно. Конечно, это была неправда, никаких случайностей. Я открыла ваш сейф, нашла свой паспорт. А еще взяла немного денег. На билет на поезд, на гостиницу. Приношу свои извинения.

Вот теперь все. Скорее всего, мы никогда больше не увидимся. Благодарю вас за все.

Прощайте.»

Он читает письмо один раз, затем второй. Идет вниз, без стука входит в комнату Надежды.

- Что она тебе говорила? Вспомни! Она собиралась уезжать? Куда?

- Сказала куда-нибудь…про классовую борьбу что-то говорила…  А что случилось?

- Уехала… ночью… неизвестно куда…

- Постойте, я вспомнила! Она назвала фамилию какого-то Крестинского и, по-моему, Берлин.

- Ну конечно Берлин! Крестинский -  полномочный представитель Советской России в Германии, а полпредство находится в Берлине.

- Но как она въедет в Германию, у нее же нет документов?

- Есть. Я оформил ей нансеновский паспорт, в Германию ее впустят. А оттуда с советскими документами она проедет через все границы. Именно так я собирался отправить ее на родину. Позавчера изучал расписание поездов …
Он вдруг замолкает и ошарашенно смотрит на Надежду. Затем неожиданно хлопает себя по лбу, начинает смеяться.

- Что с вами, Дмитрий Темирович?

- Я дурак, идиот! – кричит Амиров, - я же узнавал самый короткий, удобный  маршрут до Берлина. Мне сказали, что придется ехать через Швейцарию, там делать пересадку. Поезд в Швейцарию ходит один раз в сутки каждый день и отправляется из Ниццы поздно вечером. Вечером! Понимаешь? Елена сейчас или в гостинице, или ожидает отправления на вокзале!

- А если она решит уехать не сегодня, а завтра или через несколько дней?

- Да хоть через месяц! Время отправления всех поездов известно. Другого пути в Берлин нет. Я буду провожать каждый поезд и однажды встречу ее…

Он стремительно выходит и тут же возвращается обратно.

- Надежда, если не трудно, я хотел бы, чтобы ты отправилась со мной на вокзал. Вдвоем у нас больше шансов найти ее.

- Конечно, Дмитрий Темирович, я поеду.

- Сейчас три часа, выедем в пять. Будь готова.


Ровно в пять Амиров садится за руль открытого «Форда», и они едут по лесной дороге в сторону центра города. За одним из поворотов стоит припаркованный автомобиль. Когда «Форд» оставляет его позади из автомобиля выходят Звягинцев и Бородин.

- Это не она! – говорит Бородин, - я тебе говорил, она его не приведет. Сказала: нет! Не подействовали твои чары! Плохо старался…Герой-любовник…
Он презрительно смеется.

- Этого козла любит, говоришь… - у Звягинцева от ненависти дрожат губы.

Он вынимает револьвер, целится вслед уходящей машине и нажимает на курок.

- Лови, сука…

Слышится истошный, женский крик. «Форд» виляет и съезжает в кювет. Ехавший навстречу «Форду» автомобиль останавливается, из него выбегают люди.
Звягинцев садится за руль, заводит машину.

- Куда, болван! – зло орет Бородин.

- Добить!
 
- Ты что делаешь! Рехнулся?? Сейчас здесь вся полиция будет! Ты сбежишь обратно в Совдепию, а мне здесь оставаться! Я в тюрьму не хочу. Ходу!
Они разворачивают машину и уезжают на полной скорости. Звягинцев без конца выглядывает в окно и смотрит назад.

- Да как ты с такого расстояния в него попал? – удивляется Бородин, когда машины исчезают из вида.

- Я – ворошиловский стрелок… Ничего, притащим и басмача, и эту суку обратно в страну ... Я лично приведу приговор в исполнение, шлепну эту гадину!
- Доигралась комиссарша! - смеется Бородин, - ни своим не нужна, ни здесь никому не нужна ...
Насмешливо смотрит на Звягинцева: Хотя нет, здесь, как раз, кое-кому нужна...
- Я вернусь, - с ненависть говорит Звягинцев, - им не жить...


Елена просыпается в номере гостиницы. Не торопясь умывается, одевается. Выходит в столовую, где немолодая, тучная хозяйка разливает кофе, к которому подает свежее печенье. Пахнет ванилью, молотым кофе, утренней свежестью.

- Мадмуазель, - обращается хозяйка к Елене, чтобы поддержать разговор, - вы ведь русская? Вчера кого-то из ваших убили, важного эмигранта…  Вот свежая газета, не интересуетесь?

Елена отпивает глоток кофе, смотрит за окно на чистенькую улочку, улыбается от удовольствия, слушает в пол-уха хозяйку, не понимая половины слов. Что она говорит? Русская, убили, газета… Улыбка исчезает, она резко встает, ищет глазами газету, наконец, находит ее, разворачивает дрожащими руками и видит в заголовке фамилию «Амиров», написанную по-французски.

-Мадмуазель! Мадмуазель! – откуда-то издалека доносится до нее женский голос, и что-то холодное льется на лицо. Она открывает глаза, видит перед собой испуганное лицо хозяйки гостиницы и вдруг понимает, что лежит на полу и ей брызгают в лицо водой. Елена с трудом садится, приходится опираться руками в пол, чтобы не свалиться набок.

- Мадам, - она говорит тихо, голоса нет, - пожалуйста, прочтите мне, что там написано, только медленно, я плохо знаю французский.

Хозяйка часто кивает, подхватывает газету, тычет пальцем в статьи, спрашивает: это? Или это?

- Убийство…- говорит Елена.

- Да, да, да, Слушайте мадмуазель, читаю: «Вчера вечером на побережье в районе Мон Борон был убит русский эмигрант князь Дмитрий Амиров. Убийца выстрелил ему в голову, когда тот вел автомобиль. Князь скончался на месте. Его русская спутница Надежда Першина почти не пострадала. С легкими травмами она доставлена в муниципальную больницу».

- Где эта муниципальная больница?

- Здесь недалеко. Но мадмуазель, вы не дойдете в таком состоянии. Я вам вызову такси. Сейчас, сейчас. Давайте помогу вам встать.
Она не помнит, как ее посадили в такси, как она вошла в больницу, как поймала за руку, первую проходящую мимо медицинскую сестру, назвала имя Надежды. 

- Да, мадмуазель, - сочувственно ответила ей добродушная девушка, - пойдемте, я провожу вас.

И вот она уже держится за кровать, на которой лежит Надежда. Медсестра внимательно смотрит на Елену, ставит стул и усаживает ее.

- Елена Алексеевна, - слабым голосом говорит Надежда, - это вы? Вы не уехали?
Елена мотает головой. Горло сдавило так, что она не может говорить.

- Да, ужасно, ужасно, - говорит Надежда, - мы ведь вас искать поехали, на вокзал. Я даже не поняла ничего. Выстрела не слышно было. Просто машина вдруг поехала куда-то вбок. Я посмотрела на Дмитрия Темировича, а он весь в крови. Я закричала. Тут мы въехали в овраг. Я головой ударилась и ногой. У меня перелом.

- Я в газете прочла, - наконец говорит Елена, - написали, что ты не пострадала.

- Ну ничего себе, не пострадала! Теперь месяц с переломом буду лежать. Еще подозревают, что у меня сотрясение мозга.

- Он сразу умер? – почти шепотом произносит Елена.

- Кто?

- Амиров.
- Как умер? – Надежда приподнимается на кровати, - Когда?

- Его успели привезти в больницу?

- Да. Пуля попала в шею, задела важную артерию. Сколько было крови! Вы не
представляете!

- Он уже в больнице умер?

- Когда он умер?

- Написали, что умер…

- Я не знаю…  был жив. Его палата здесь недалеко. Идите прямо, потом налево. Когда меня везли, я видела, куда его положили.

Елена бежит по длинному, длинному коридору. Открывает двери, заглядывает в палаты. И когда уже теряет надежду и открывает последнюю дверь, то вдруг видит Амирова. Он сидит на кровати и пытается надеть больничную рубашку, но рука не попадает в рукав. Шея его забинтована, и от этого он не может поворачивать головой.

- Мадмуазель, - обращается он по-французски, не глядя на дверь, - помогите мне, я запутался…

Елена подходит, надевает рубашку, застегивает пуговицы. Садится на край кровати, только тогда, повернувшись всем туловищем, Амиров вдруг видит ее.

- Комиссар? Вот уж кого не ожидал увидеть здесь. Я думал, что вы уже на полпути в Берлин.

- Нет, нет… Сегодня утром я прочла в газете, что …  что вас убили…

- Ох, уж эти газеты! Я плохо помню, но там, кажется, крутился какой-то репортер. Он, пожалуй, никогда в жизни не видел столько крови, вот и написал такую чушь. Пуля просто пробила мышцу и задела артерию. Задела-то по касательной, но крови было много… Я на время впал в беспамятство… Потом очнулся, потом снова… Надежда получила травмы, бедная девочка... На наше счастье, навстречу по дороге ехал врач со своими друзьями. Они доставили нас в больницу. Чтобы остановить кровотечение, мне зажали артерию пальцами, так и занесли в операционную. И вот я жив-здоров, а меня не отпускают домой. Говорят – большая кровопотеря…

- Вам не нужно было в тот день никуда выходить.

- Я недооценил ваших единомышленников.

- А я поверила, что вас больше нет…

- Неужели это вас опечалило? Не похоже на вас, - он смотрит в ее лицо, - да вы, по-моему, даже плакали! Ваши несгибаемые железные большевики не простят вам женской слабости.

- Оставьте эту глупую иронию. Я что-то хотела вам сказать, но не помню, что… все забыла…

- Не торопитесь, вспоминайте. Мне спешить некуда.

- Нам будет нелегко… когда мы будем вместе. Нелегко и непросто. Нас слишком многое разделяет.

- Слов «легко» и «просто» нет в моем лексиконе. У меня ничего не бывает легко и просто. Все всегда сложно и тяжело. Очевидно, это свойство характера. Так что я не боюсь.

Елена гладит его по руке, затем прикасается ладонью к его щеке.

- Ну, сделайте же это наконец, комиссар…

- Что?

- Поцелуйте меня.

Она садится ближе, берет его лицо в ладони. Они смотрят друг другу в глаза.

- Как я смогу жить здесь? Я все равно вернусь когда-нибудь...

- Когда-нибудь...

- Но скорее всего нас убьют раньше ...

- Скорее всего да...

- Мне страшно…

- Я знаю…

Он берет ее за подбородок и целует.

















































































V