Бестолковая жизнь. часть 2. глава 14

- Ты же хочешь, чтобы я была с тобой. Тогда к чему все это?

- Что «это»?

- Эти упреки.

- Ты забываешь, Нина, что ты моя жена, - говорит Алекс.

- Я помню это. Я ведь с тобой.

Что он мог возразить? Что мог сказать ей сейчас, здесь, в этой спальне, в их мире. Что она неверна, что обманывает его? Но с какой стати? Ведь он поклялся любить ее такой, какая она есть, и несмотря ни на что. Он ненавидел себя за это. И ее ненавидел. И любил болезненно, нежно.

Она была жестока и эгоистична, в ней бродила цыганская кровь. Больше всего на свете Нина любила волю. Он не мог допустить, чтобы она ушла. Он страшился этого.

- Я была честна с тобой с самого начала, помнишь? – прошептала она. И он согласно кивнул в темноте. А что еще оставалось? Она загнала его в угол.

Нина смотрела на потолок, по нему блуждали едва различимые отсветы каких-то случайно заблудившихся огней. Город почти утих, затаился, но на самом деле он никогда не спал. В комнате – справа и слева – клубилась мягкая тьма, подступала к их постели, проникала в самую середину Нины. Рядом дремал Принц, и она лениво поглаживала его мохнатый бок.

 Алекс лежал, заложив за голову руки. Он был очень хорошо сложен. Нине нравилась его нагота.

- Разве ты не знал  с самого начала, что будет так? – продолжала она. – Знал! Не пытайся отрицать.

Алекс ничего не сказал, и в тишине вновь возник проникновенный шепот города. Он не возвышался и не опадал, как это бывало в дневные часы, а звучал ровно, монотонно -  звук, пришедший ниоткуда, постоянно существующий рядом. Он исходил от самого воздуха, от ветра, носящегося меж домов,  прямо из земли, затянутой в панцирь асфальта и плитки, из деревьев. Звучал, подобно хору ночи, и над всем этим царил автомобильный гул.

Нина встала и вышла на балкон. Здесь, на уровне двенадцатого этажа, воздух был чист и ясен. Ветер ударил голое тело, захватил, опутал, его прикосновения были остры, как нож, и столь же холодны. Отсюда, с высоты, она ничего не хотела знать о мире, утонувшем во мраке, грязном оттепельном снеге, талой воде. Пусть задохнется в тумане - разве это должно ее беспокоить? Она спустится в низину утром, когда там будет солнце и свет, и стада машин шаг за шагом будут следовать за ней.



***



В зале шумно, сильно накурено, рассеянный свет не дает разглядеть детали, но именно это и кажется привлекательным. Звучит музыка, голоса людей расслаиваются, в воздухе улавливается запах сандала. Привычная, уже надоевшая атмосфера; и губы Нины исказились ироничной улыбкой. Она уже пожалела, что пришла сюда. Следовало бы остаться дома, лежать в постели, принимать лекарства, дождаться Алекса и, всхлипывая, говорить ему, что простуда убивает ее, болит голова и знобит тело. Но порой приходится принимать решение, и решение это бывает неправильным.

Она вспомнила неделю без Алекса, когда он уезжал в другой город по делам кампании. Тишина в квартире, кофе по утрам. Холодные пальцы согревать о чашку, молчать, думать, потом снова брести в постель, уже успевшую остыть.
 
По-правде говоря, Нина любила одиночество, но в иной форме. Ей нужен был спутник, молчаливый и понимающий. Она думала о Еве, ее губах, которые всегда кровоточат зимой. Кровь Евы. Солоноватая, с запахом гвоздики. Губы Евы похожи на ее темный мускусный цветок со вкусом крови и шоколада, пульсирующий между двух белых ног.

Нина отпила немного из бокала. Шум в ушах и тупая боль постепенно отступали, на смену им пришло мягкое отупение. Все, абсолютно все утратило очертания, и это сглаживание нравилось Нине. Будто она в лесу, в самом распадке лета, солнце скользит в листве, рассыпаясь искрами свежих зеленых нот.

- Не меня ли ты ждешь?

Нина обернулась.

- А… это ты…

- Не рада меня видеть?

- Ты же знаешь, Генрих, я всегда рада видеть тебя.

- А если честно?

- Если честно, мне все равно.

- Это обнадеживает. – Он хлопнул ладонями по столу. – Раз уж ты одна, мой ангел, я просто обязан составить тебе компанию.

- А ты уверен, что я хочу этого?

- А для чего в таком случае, ты пришла сюда? – Он вскинул брови. – Милая, здесь люди. Девушка не должна сидеть одна, здешний народ этого не понимает, так что тебе придется смириться с моим присутствием.

- Пока еще никто не подкатывал. Ты – первый.

- Ну, правильно! Кому нужен скандал? Они выжидали – вдруг ты ждешь кавалера? Вот кавалер и явился.

- Да уж…

- А что? Тебе стоит только захотеть.

- Генрих, давай оставим эту тему, - устало отмахнулась Нина. Подумать только, еще совсем недавно Генрих нравился ей!

…Вечер был снежен. Темный пористый воздух напитан влагой, в нем плыли фонари, оставляя короткие нечеткие полосы. Повсюду разливалось смутное голубое свечение, и голые обледенелые кусты вдоль тротуара были похожи на сгустки черного дыма. Нина завернула за угол дома, в лицо ударил сырой ветер, и тут же отхлынул, потому что из сумерек, из снега к ней шагнул Генрих, обнял ее стремительно и жадно, и она очутилась как будто в западне, в маленькой душной комнате, и отчетливо слышала, как колотится его сердце.

Эти объятия, прикосновения сухих ладоней сквозь куртку заводили ее именно потому, что она ничего не знала о Генрихе, еще три дня назад не подозревала о его существовании, а теперь он здесь, и на все согласен, лишь бы она позволила.

- Спасибо, что вышла…

- Пожалуйста. - Нина убрала волосы, хлестнувшие ее по щеке. – Вообще-то, я занята. Но для тебя постараюсь найти время.

Генрих смотрел на нее пристально, с прищуром, слегка наклонив голову. На его лицо упал свет фонаря, кожа вмиг приобрела матовое свечение, зрачки расширились, в правом плавился зеленоватый блик. Получился неожиданно красивый эффект. Что-то вампирское было сейчас в этом парне, во всем его облике, в его тонкой поджарой фигуре, тенях на впалых щеках и под прямым носом, широких темных бровях. Но очертания губ были неожиданно мягкими, они словно принадлежали другому лицу, другому… которое Нина не видела уже несколько лет, но никак не могла забыть.

Его губы… Когда Генрих говорил, она следила за движением его губ. Это было наваждение. Он поджимал губы, как Иван, и смягчал согласные так же. А потому не было ничего удивительного в том, что она позволила ему к себе приблизиться.

Теперь Генрих находился в опасной близости, и она во всех подробностях разглядела его лицо. Она, как всегда, не ошиблась, - он тот, кто ей нужен. Ее понятия о красоте достаточно конкретны. В этом отношении Нина оказалась настоящим гурманом. Только плохо, что он напоминает ей Ивана, наверное, не стоит вызывать к жизни призраков прошлого, и все-таки это так… вдохновляет.

Он ласкал ее лицо и шею - Нина никогда не надевала шарфа – посыпался мелкий снег, цеплялся за его ресницы, а он все не отводил взгляда. Господи, боже мой, подумала Нина, неужели это никогда не кончится. Это невыносимо, в конце концов… мучительно… И она уверенным жестом хозяйки сжала воротник его куртки, потянула на себя, и губы их, наконец, встретились в первом поцелуе.

Идя за руку с Генрихом, Нина почему-то подумала об Алексе, о том, как он сидит там один, курит и прислушивается к шагам на лестнице. Ей нравилось, что ее ждет мужчина. Что ее ждет Алекс. Это было ключевое слово, имя, которое на самом деле значило для нее больше, чем она того хотела. Идти по краю чувственных впечатлений – вот что ей нравилось, это заводило, горячило кровь. Что сказал бы Алекс, увидев ее сейчас в объятиях другого? Нина недобро усмехнулась. Генрих расценил по-своему эту усмешку, и молния на ее куртке поползла вниз.

Если бы не снег, не обледенелые кусты, не ноябрьская морозная оттепель… если бы не Алекс…

- Скажи-ка, ты давно виделась с Варнавой? – говорит Генрих. Он небрежно развалился на стуле и ковыряет в зубах  зубочисткой.

- Да нет… не очень.

- Когда?

- Несколько дней назад.

- А точнее?

- Не помню.

- Надо вспомнить.

- Генрих, ты удивляешь меня. Какое тебе до этого дело?

- Дело есть, уж поверь мне.

- Неужели? – Нина усмехнулась. Какие они все-таки идиоты. – И какое дело?

- А такое, что Варнава мертв.

Нина замерла.

- Ты дурак, Генрих, - прошептала она. – Твои шуточки…

- Тише, Ниночка, - он наклонился к ней. – Меня вызывали. А тебя? А, черт! Не вызывали же, ясно! Но вызовут. Варнава мертв… странная история.

- Ничего не понимаю, Генрих. Кому он помешал? Он же такой безобидный! Он как ребенок!

- Ну, не знаю, - ее собеседник пожал плечами. – Ладно, если бы просто убили, но его пытали.

- Кто тебе сказал?

- Следователь показал мне фотки. Там такое, помилуй бог! На неделю может отбить аппетит.

- О чем тебя спрашивали?

- Ну, как обычно, все как в фильмах: что да как, куда ходил, с кем общался?

- Что ты им сказал? – Нина дрожащими пальцами вытащила сигарету, помяла в пальцах, напряженно вглядываясь в лицо Генриха.

- Что это с тобой?

- Что?

- Что-то не так?

- Ничего. Нормально все.

- Выглядишь неважно.

- Спасибо.

- Успокойся, я говорил только за себя. А тебе, что, есть чего бояться?

- Нет, конечно. Просто я по-своему любила Варнаву.

- Допустим, я этому поверю.

- Плевать мне, веришь ты или нет! Где его нашли?

Генрих выдержал паузу, потом отхлебнул из бокала Нины и произнес:

- Недалеко от твоего дома. В мусорном баке.

Сказать, что Нина была потрясена, значит, не сказать ничего. Она смотрела на Генриха глазами, полными слез.

- Нужно выпить, Нина, - говорит Генрих.

- С меня хватит. Я не хочу.

- Нужно.

- Генрих…

- Посиди здесь, я скоро.

Он направился к бару походкой делового человека, и все-таки немного вальяжно. Студент филфака, болтун и повеса, он собирался стать писателем. Никто из его знакомых не относился к этому серьезно, слишком часто менялись его увлечения. Но эта внешняя легковесность была на руку Генриху. В компаниях при нем говорили все, не стесняясь, а он был наблюдательным, умел фильтровать информацию. Качество, необходимое писателю.

Кто-то накрыл глаза Нины ладонями. Она вздрогнула и убрала чужие руки. На нее смотрела довольная физиономия Лотоса.

- Здравствуй, – сказала Нина.

- Добрый вечер. Позволишь?

- Конечно, - она кивнула на свободный стул.

Он неторопливо сел, убрал за уши длинные прямые волосы, улыбнулся. Всякий раз, глядя на него, Нине приходила одна и та же мысль: все-таки он чертовски хорошо собой. Никак не тянет на свои двадцать восемь. Лет на пять моложе, а то и на весь десяток. Лотос худ, его бледное лицо с темной щетиной можно было бы назвать лицом аскета. Его глаза брусничного оттенка с влажной поволокой, с неизъяснимой мечтательностью, в обрамлении угольно-черных ресниц оказывались настоящей ловушкой для женщин. Но сам он вряд ли кого-то любил - Лотос ко всему был равнодушен. Нина вдруг вспомнила сон, виденный накануне, настолько яркий, что нельзя было не поверить в его реальность.

- Лотос, почему у тебя всегда такие холодные руки? – спросила Нина.

- Вены плохие. Когда-нибудь для меня это плохо закончится.

- Ты фаталист, Лотос.

- Нет, Нина, я – реалист. Я просто знаю, что это так, и все. – Он откинулся на спинку стула и сказал с усмешкой: - А мне тебя сам бог послал.

- Да ну! Ты же отрицаешь его существование.

- Ты умная женщина, Ниночка, тем более тебе нужно быть осторожнее в выборе слов. Я верую, просто не люблю рассуждать об этом.

- Не обижайся, моя прелесть. Что-то ты сегодня воинственный. – Она вздохнула. – Тебе что-то нужно?

- Да-да. Выручи меня, прошу. Я сейчас на мели, понимаешь? Так основательно сел на мель… Мне нужны деньги… Вот такой я банальный тип, Ниночка.

- Продай что-нибудь.

- Нина, Нина! Если бы мне нужен был совет, я бы так прямо и сказал. Но мне нужны деньги, деньги, понимаешь? – Лотос нервно закурил, выпустил дым в потолок. Перевел дух и сказал уже более спокойно: - Позавчера продал часы. Отец пока не в курсе… Не узнаю его, старикан в последнее время совсем лютый стал.

- У него на это есть причины.

- К черту все причины!

- Лотос, послушай меня, ты заигрался, малыш. Пора прекратить это. У меня есть знакомый психолог, я договорюсь о приеме. Хочешь? Или нет, лучше лечь в клинику, лучше всего в клинику. Лотос! Прекрати строить рожи! Все слишком далеко зашло!

- Пора бы и тебе прекратить, Нина.

- Что именно?

- Мы давно знакомы. Просто оставайся той Ниной, которую я знаю.

- Возьми себя в руки.

- Хорошо.

- Прекрати все это.

- Хорошо.

- Пожалей отца, Лотос.

- Хорошо.

- У тебя замечательный отец.

- С этим не поспоришь.

Они помолчали. Лотос прятал глаза, Нина смотрела на него, мучительно стараясь вспомнить детали сна. Темно-синий трикотажный кардиган, малиновая рубашка шейный платок с орнаментом, высокий чистый лоб – Лотос о чем-то думает, время от времени затягиваясь сигаретой. По его сутулой фигуре пробегают вытянутые параллелограммы цветомузыки. Лотос раздавил окурок в пепельнице, слегка отклонившись, и Нина увидела на шее свежий порез. Она схватила его за руку, потянулась, коснулась пальцами ранки. Он зашипел и отстранился.

- Что это, Лотос? – прошептала Нина.

- Так, пустяки, порезался бритвой.

- У тебя щетина.

- Ну, да, - он потер ладонью горло. – Со вчерашнего утра. Теперь не буду бриться, пока не заживет.

Подошел Генрих с бутылкой водки, соком и тремя стаканами, мрачно взглянул на Лотоса.

- Ты сегодня щедр, - произнес Лотос и постучал ногтем по стакану.

- Для тебя я бы и пальцем не пошевели, ясно? – огрызнулся Генрих. – На мою щедрость не рассчитывай, дело в другом.

- Так приоткрой тайну.

- Уже не тайна, черт бы тебя побрал! – Генрих взъерошил волосы.

- Варнаву убили, - горестно сказала Нина. – Ты ведь помнишь его?

Лотос помолчал, закурил новую сигарету. Глядя на его опущенные глаза, темные брови, Нине нестерпимо захотелось плакать. Лотос кивнул:

- Да, помню, конечно. Это тот гомосек, кажется, с Волхонки. Безобидный малый.

Генрих со стуком поставил бутылку на стол. Присутствие Лотоса бесило его. Молча выпили. Нина заслонила лицо руками, скрывая гримасу отвращения.

- Все там будем, - говорит Лотос.

- Ну, да, - отозвался Генрих, - только сначала ты, а потом я. – Он все больше раздражается, все больше хмурится.

- Знаешь, в чем твоя проблема? Ты зол. Конечно, ты можешь возразить, что это не так, что ты душа компании, с любым найдешь общий язык, но меня-то не обманешь, Генрих. Ты злой, как собака. А я люблю этот мир, поэтому я спокоен.

- Да ты жить не можешь без наркоты.

- Ну, и что? Это способ самовыражения. Я не стремлюсь прожить сто лет, стать старым пердуном, отвратительной обузой для окружающих. Я не так сильно привязан к этому измерению, Генрих. Я пойду дальше. Смертью не прерывается жизнь, она – бесконечна.

Генрих рассмеялся и посмотрел на Нину.

- Как ты общаешься с ним? Он же конченый придурок! Философствующий наркоман! Забавно.

- Успокойся, Генрих, - сказала Нина. – Он просто дразнит тебя.

Лотос ничего не сказал, только улыбнулся и покачал головой.

- Что-то мне нехорошо. Сейчас пройдет. Наверное, слишком много выпила.

- Это нервы, Ниночка, - отозвался Генрих.

- Не надо мешать, - встрял Лотос. – Она пьет только вино, а тут ты со своим пойлом.

- Жаль было портить тебе вечер, Ниночка. – Генрих проигнорировал замечание Лотоса. - И Варнаву жаль. Но, я ведь должен был сказать тебе об этом.

- Да-да… -  Нина отстранила руку Генриха, смотрела прямо в бледное, страстное до страдания лицо Лотоса. – Ты о чем-то просил меня?

- Когда нет дозы, я не чувствую гармонии мира.

- Сколько?

- Помилуй бог! Разве я людоед! Сколько дашь, и на том спасибо.

Она достала деньги, положила перед ним. Лотос свернул купюры и отправил в карман.

- Ты всегда понимала меня. Спасибо. Мне пора.

Он поднялся и, сунув руки в карманы, быстро пошел к двери. Генрих проводил его недовольным взглядом.

- Что ты в нем нашла? Это же наркоман. Что для него ценно? Он плюет даже на свою жизнь.

- Я стараюсь в каждом человеке видеть личность. Это трудно, но, наверное, правильно.

- Куда это приведет тебя?

- Не знаю.

- Ты просто путаешься со всякой дрянью.

- Ни с кем я не путаюсь. Мои знакомые – интересные люди. 

- И этот?

- И он тоже. Я дам тебе добрый совет, Генрих, воспользуйся им. Если ты действительно хочешь стать писателем, не пренебрегай людьми. На самом дне ты можешь встретить такого героя, которого не выдумаешь и не найдешь больше нигде. Вот так-то. Кстати, зря ты психуешь, Лотос хороший парень. Только ему не повезло, у него с детства все было – деньги, развлечения, исполнение желаний. Он привык к этому, ему ничего не нужно добиваться, и поэтому скучно. Он выбрал свой путь, и ты не можешь осуждать его за это.

- А все-таки, что ты в нем нашла?

- Надо сделать его портрет. Из него может получиться хорошая модель… Да, нужно нарисовать.

И так они сидели и разговаривали, пили, не чокаясь, поминая Варнаву. Пришла тихая сумеречная грусть, заполнила всю Нину. Она знала, что настанет утро, похмелье, воспоминания и страх, вызванный ими. Но об этом не хотелось думать. Что связывало ее с Варнавой? Да, в сущности, ничего. Он был как женщина и понимал ее, а это уже немало. Варнава. Вот он есть, и вот его нет. Как такое возможно? А если все так, как говорит Лотос, то где сейчас Варнава? Блуждает в темноте, ищет дорогу назад,  или уже все забыл? А вдруг там солнце, плеск и тень, и небо веером над головой. И все счастливые дни, что пережиты здесь когда-то  –  там. Ведь бывают же дивные сны, им надо верить.

- Чему? Снам?

- Да, Генрих, да. Может, это окна в другие миры…

- Тебе надо отдохнуть. Надо домой. Пойдем, поймаем на улице такси.

Нина согласилась. Уже поздно. Алекс звонил два раза. Ах, да, чуть не забыла, он приедет за ней сам. Генрих придерживал ее под локоть, стоял сейчас слишком близко. Наверное, это было бы ей неприятно, если бы она хоть раз с ним переспала. Нина потянулась за сумочкой, и вдруг рука ее остановилась. Все, кто находился в баре, услышали отчаянный женский крик. Началось движение. Выключили музыку. Слышался лишь топот ног  и возбужденные голоса.

- Что-то случилось, - говорит Генрих.

- Как ты думаешь, что это может быть?

- Не знаю. Идем, посмотрим.

- Нет. Надо уходить отсюда.

- Что с тобой, Нина? Здесь один выход, нам все равно туда.

У гардеробной уже собрались люди, наперебой говорили о случившемся, кто-то по мобильнику звонил в скорую и полицию. Генрих помог Нине надеть пальто.

- Идем отсюда. Ну, идем же скорее, - вполголоса повторяла она.

- Ты не будешь ждать мужа?

- Я подожду на улице. Не хочу здесь.

Он подал ей сумочку и взял под руку. Она отстранилась.

- Нет, постой. Я хочу узнать, что случилось.

- Ты же слышишь, что говорят. На кого-то напали. Зачем тебе это знать? Скорее бы приехал твой муж!

- Нет, стой! Кто там, я хочу узнать.

Она побежала к мужскому туалету, где у раскрытых дверей толпились люди. На миг все то показалось ей знакомым, пришло ощущение дежа вю. Она раздвинула руками сомкнутые плечи, и уже почти догадывалась… В туалете горел неяркий свет, черная и белая керамическая плитка на полу создавала ощущение тяжести, словно здесь усиливалась гравитация. Зеркала. По правую руку ряд писсуаров. Напротив кабинки. Он сидел на полу, привалившись спиной к стене, одна нога подвернута, кардиган расстегнут, на рубашке оторваны пуговицы. Шелковый шейный платок покрывал голову, Нина стянула его за край.

Глаза Лотоса закрыты. Красивые губы исказило страдание. На горле алеет глубокий порез. Этого не может быть.

- Смерти нет, - прошептала Нина. – Великое заблуждение человечества.

Она выпрямилась, напротив встало ее отражение. Лицо ненастоящей Нины перечеркивала надпись: это я.


***

- Ты же ничего не понял!

- Милая, успокойся, неудачный вечер, я согласен. Не принимай так близко к сердцу. Этим и должно было кончиться. Типичный финал для наркомана. Кому-то он насолил, вот и все.

- Нет, Алекс, не все. Он не лез ни в какие аферы.

- Неужели? Что ты вообще о нем знаешь?

- Я знаю только, что он не стал бы заниматься ничем противозаконным. Он, если хочешь, нашел свой рай. Всякая суета ему была ненавистна. Ему ничего не было нужно.

- А деньги? Не будь такой наивной, Нина, таким, как он, всегда нужны деньги. Он же без дозы сдохнет!

Нина облизнула пересохшие губы, сказала внятно:

- Алекс, ты видел надпись на стене?

- Ну, и что?

- Зачем убийце подписываться?

- А с чего ты взяла, что это убийца?

- А кто тогда?

- Да кто угодно, господи! Это же общественный туалет. Надпись могла появиться еще до убийства и не иметь к этому никакого отношения.

- Но она была сделана помадой. Женской губной помадой в мужском туалете.

- Мало гомиков, что ли, - пожал плечами Алекс.

- Алекс, я прошу тебя, не надо. Это очень грубо, не твой стиль. Но для чего эта надпись?

- Если предположить, что ее оставил убийца, то это послание живым. Он как будто играет, дразнит кого-то. Вообще, знаешь, так действуют маньяки.

- Маньяк? Но, почему он убил Лотоса?

- А вдруг Лотос случайная жертва? Такое бывает.

- Алекс, у меня дурное предчувствие.

Он сжал ее руку:

- Все будет хорошо, милая.

- Останови машину, мне нехорошо.

Алекс затормозил, прижался к обочине. Нина кое-как выбралась из машины. Холодный ветер ударил в лицо. Она стояла в расстегнутом пальто, ощущая, как коченеет тело. Алекс подошел и встал за спиной. Нина обернулась, в глазах ее стояли слезы.

- Алекс, мне кажется, это убийство не случайно, - сказала она. – Но, Лотос… почему именно он? Он был так красив… Послушай, все время, что мы сидели в баре, убийца находился поблизости. Он смотрел на нас, словно он был охотник. Это плохо, Алекс, очень плохо.

Он обнял ее, прижал к себе.

- Пока я рядом, с тобой ничего не случится, - уверенно сказал он.

- Столько психов на свете…

- Полиция во всем разберется. Его поймают.

- Я хотела написать портрет Лотоса…

- Не надо стоять на ветру. Идем в машину.

Они ехали домой. Нина тихо плакала. Алекс рассказывал ей о долине Лассити, о критских красотах, о горной дороге, что в сумерках похожа на лунный луч. Она постепенно успокоилась, и теперь молчала, глядя на убегающие назад огни моста Нарциссов.

Был второй час ночи, когда они добрались, наконец, до своей постели. Алекс спал, размеренно дыша во сне, а Нина смотрела во тьму, что как купол нависала над ее головой. Ясно представилось лицо Лотоса, кровь на черно-белой плитке. Кажется, вот только что она разговаривала с ним, на минуту забылась, и вот уже нет ни вечера, ни приглушенных огней бара, и самого Лотоса тоже нет. Сон, все существующее – сон.

Нина вышла на кухню, где на столе стояли две пустые чайные чашки, при свете ночника мерцали блики на их поверхностях. А вдруг ничего не было, вдруг ей все только померещилось? Ведь, сказать по-правде, с ней это уже бывало раньше… Она потрогала стул, на котором сидел Алекс. Холодная, гладкая поверхность. Она прислушалась. Показалось, в темных углах что-то шевелится. Она включила верхний свет, потом обошла квартиру, по очереди зажигая лампы. Неужели прошлое зовет ее из темных глубин? Неужели опять? Заиграла мелодия мобильника, дрожащей рукой Нина нажала кнопку вызова.

- Нина, ты слышишь меня? Але, але!

- Ева, это ты? – настороженно спросила Нина.

- Ну, конечно, я. Ты не узнала меня?

- Прости, милая. Что-то случилось? Ты хоть знаешь, который час?

- Я разбудила тебя?

- Нет, я не спала.

- Я так и думала. У тебя чужой голос… Что там у тебя творится?

- Ничего. Жизнь как река в тумане, и хоть бы что-нибудь разглядеть.

- Я скучаю по тебе.

- Я знаю.

- Уже несколько дней мы не виделись. И ты не звонишь.

- Я хотела позвонить, - начала Нина, но Ева нетерпеливо перебила:

- Как там Алекс?

- Нормально.

- Нормально, и все? Что он делает?

- Что можно делать ночью?

- А я откуда знаю! Что угодно! Что он делает, Нина?

- Спит. Тебя это устроит?

- Он спит в одной постели с тобой, а я тут схожу с ума от ревности. Он не заслужил того, что имеет. Это он забрал тебя у меня!

- Не начинай. Я много раз слышала весь этот бред. Алекс мой муж, у нас семья, Ева, пора тебе понять это.

- Я ненавижу его.

- Что еще ты скажешь?

- Я тебя люблю.

- Я устала, Ева, завтра у меня куча дел. Оставь меня в покое.

- Не говори так! Хочешь, я приеду?

- Нет. Мне нужно хоть немного поспать.

- Хорошо. Как скажешь. Нина, ты, правда, в порядке?

- Не уверена. – Она устало потерла глаза.

Ева помолчала.  Слух Нины заполнила глухая пустота, потом снова возник голос, но он как-то изменился, стал другим, монотонным, механическим. Куда-то подевалась нервозность, свойственная Еве.

- А тебе ничего не показалось странным? – спросила она.

- Что именно?

- А вот то, что я позвонила тебе среди ночи?

- От тебя можно ожидать чего угодно.

- Просто мне приснился дурной сон.

- Что ты видела?

- Вряд ли я смогу пересказать. Были какие-то люди, среди них – ты. Открытая дверь. Я знаю, что входить нельзя, но иду за тобой, хочу, чтобы ты увидела меня, кричу, но ты меня не слышишь. Я видела комнату, кровь, и там была ты.

- Ты вошла за мной?

- Да.

- Это только сон, Ева, сон и ничего больше. Забудь о нем.

- Ниночка, что-то не так. Я чувствую это. Тебе не удастся меня обмануть.

- Поговорим потом. Теперь неподходящее время.

- Я за все тебя прощаю, Ниночка. Я пойду спать. И ты ложись.

Нина еще держала телефон, когда голос Евы сменился гудками. Странный разговор. Конечно, Ева незаурядная девушка, взбалмошная, непостоянная, нелепые поступки свойственны ей. И все же, что-то здесь не так, Нина просто кожей ощущала какой-то подвох. Ева позвонила ей, словно желая в чем-то убедиться. Но в чем? Вспомнился Варнава, женственный, с теплым сердцем. Он умел сопереживать. Однажды Нина видела, как он рыдал над каким-то фильмом.

- Это же просто кино! – сказала она тогда.

- Ну, и что? Это истории о людях, - отвечал он, и попросил носовой платок.

Генрих сказал, что тело Варнавы нашли в мусорном баке. Еще неделю назад он показывал Нине новую рубашку… На лицо Лотоса был наброшен платок. Неужели убийца стыдится себя, стесняется жертв? Или это такая форма садизма? Три часа ночи. Самое жуткое время. Нужно уйти в мир снов, чтобы чужие не явились за ней сами. Но она сидела на кухне с чашкой кофе и все думала о несчастье, постигшем ее.

Кем был Варнава? Милый, женственный, он знал дюжину способов завязывания шелкового платка, а при виде крови терял сознание. Но у него была и темная сторона. Надо это признать, чтобы быть объективной. Варнава был гомосексуалистом, любил мальчиков не старше пятнадцати. У Варнавы могли быть враги. И этого педофила, паршивого развратника наконец-то пришили. Но Нину кое-что смущало: его убили именно в ту ночь, когда он был с ней. Варнава забрал ее из клуба, точнее, она сама увязалась за ним. В тот вечер она была без машины, а компания порядком надоела ей, она хотела уехать. Варнава оказался в клубе случайно, Нина догнала его уже в холле и попросила отвезти домой.

По дороге они почти не разговаривали. Варнава был простужен, кашлял и кутался в шарф, говорил, что его постоянно знобит, хотя в машине было жарко.

- Это пройдет, - успокаивала его Нина. – Просто – зима.

- Ненавижу зиму. Полгода существуешь в ледяном кошмаре. Хочу на море. Давно надо было уехать.

Навстречу валил снег и разбивался о ветровое стекло. Варнава рассказывал что-то о прошедшем лете, о проблемах в отношениях с любовником, о том, что умирает от любви. Нина всегда удивлялась, как спокойно и трезво он описывает ситуации. Да, говорила она себе, порой, юноши бывают куда коварнее девушек.

Варнава остановил машину метрах в ста пятидесяти от ее дома. Подъехать не было возможности, все оказалось запружено автомобилями. Нина быстро пошла по заснеженной дорожке. Позвонил Алекс, сказал, что едет домой в эту секунду она обернулась – Варнава мигнул на прощание фарами.

С Лотосом дело обстояло иначе. Что, если Алекс прав? Что она знала о Лотосе? Только то, что он сам рассказывал. Но было ли это истиной, была ли это вся истина? Конечно, он не был существом с белыми крыльями. Он – наркоман. И уже одно это очень серьезно. Он мог связаться с бандой, мог стать посредником в наркотрафике. Тогда как же его философия, гармония  с миром?

Снова навернулись на глаза слезы. Невыносимо жалко стало себя и других безумцев, блуждающих в заснеженном городе. Зазвонил мобильный. Она посмотрела на дисплей. Номер не определился.

- Слушаю, - тихо сказала Нина.

- Надеюсь, ты не очень расстроена?

- Кто это?

- Мы оба знаем, что есть причины для дурного настроения. Мы уже беседовали с тобой, помнишь? Запомни хорошенько мой голос, Ниночка. Думай обо мне.

- Кто ты такой, твою мать? Я заявлю в полицию.

- Как ты думаешь, где сейчас Генрих?

- Отойди от него. Не смей его трогать!

- Что ты! Я только спросил, знаешь ли ты, где он? Я – знаю. Хочешь, скажу?

- С ним все в порядке?

- Абсолютно. С ним будет все в порядке, если ты поведешь себя правильно.

- Что ты хочешь?

- Я скажу тебе немного позже. Помни, Ниночка, я всегда рядом, всегда здесь. Я – в твоей голове. Нам не нужна полиция, правда?

- Да…

- Я тоже так думаю. Нам хорошо вдвоем. Уже поздно, тебе нужно отдохнуть.

- Иди к черту.

- Это несложно. Береги себя.

Нина подошла к окну. Тьма стояла непроглядная, дома спали. За линией парка дрожали огни, похожие на слезы. Надо позвонить Генриху.

Он долго не отвечал, потом, наконец, раздался его приглушенный голос. Он дома, он спал, черт возьми, что за манера звонить среди ночи! Нина и вправду чувствовала себя очень глупо.