Валик - Валька - Валентин

   Голову разрывало на части. Похмелье проходило тяжело, давило своей неизбежностью и неминуемой расплатой. Пошарив рукой по столу в поисках спасительных таблеток, Валентин разочарованно приподнялся на диване. "Да,-подумал он,-хорошее дешёвым не бывает". Он вспомнил, как вчера, купив в ближайшем ларьке очередное зелье, просидел в холодном парке весь вечер. Закусить было нечем, последние деньги сожрала водка (будь она проклята), и пришлось подавленность, которая с некоторых пор в нем поселилась, утопить в пустом желудке. Как добрался домой - уже не помнил.

   В комнате тикали часы - наследство бабушки. Баба Аня умерла год назад, умерла тихо, просто уснула, не попрощавшись с любимым и непутёвым внуком, не сказав ему, что прощает его и не держит на него зла. А было за что...

   Валентин тяжело прошёл по комнате, остановился возле окна. В темноте январского питерского утра чётко различались грозные силуэты домов, машины, слегка припорошённые скупым снегом, толпились во дворе, а возле мусорки тоскливо крутились две тощие собаки. Постояв ещё немного у давно немытого  окна, Валя поплёлся на кухню. "Ты ещё тут!"- сквозь зубы процедил он, когда мимо испуганно пролетела соседская кошка. Он ненавидел эту тварь, которая по ночам гадила возле его двери. А соседскую толстую тётку он так и предупредил:"Будет гадить - убью!"

   Недовольно проскрипела дверца холодильника, оглашая коммуналку противным скрежетом. Взяв с полки засохший кусочек плавленного сыра, Валя с силой кинул назад дверцу, будто старый "Зил" был в чем-то виноват.

   Давно уже в этом доме не пахло бабушкиными пирожками, борщом, давно не играл старый довоенный патефон, чудом сохранившийся после войны и не поменянный на кусочек черного хлеба. Бабушка много рассказывала о том времени внуку, а мальчик с трепетом рассматривал пожелтевшие страницы писем, сложенные в причудливые треугольники, гладил пальчиком поломанные от времени фотографии деда, погибшего на войне, а точнее, утонувшего с полуторкой на Ладоге, как многие тысячи других безвестных героев.

   Валька сохранил эту любовь к деду навсегда, сам не понимая, почему. Он просил бабушку Аню  рассказать о нём подробнее, а она всё отнекивалась, иногда, забываясь, выдавая мелкие подробности его жизни. И мальчик чувствовал, что бабушка таит какую-то обиду за что-то на деда, но это так и осталось тайной.

   Родителей своих мальчик не помнил, мама умерла в роддоме, а отец запил и вскоре, окончательно опустившись, ушел из дома. Бабушка так и не смогла вразумить своего зятя и была только рада, что внук не запомнит пьяных сцен отца. Ребёнку был годик, когда она оформила опекунство.  Так и жили  вдвоём. Жили небогато, едва сводили концы с концами, а внук подрастал, и переходный возраст уже диктовал свои законы. Справляться с Валиком стало тяжело, а помочь некому. Многие секреты жизни Валька узнавал на улице, среди не самых благополучных сверстников. После пятнадцати жизнь потекла быстрее, принося разочарования и зависть.

   ...Голова болела, мысли путались. Он посмотрел на календарь: 26-ое. А 25-го бабушке обычно приносили пенсию... Надо где-то взять денег. Уже год Валька перебивался случайными заработками.

   Он снова подошел к окну: там шла чужая ему жизнь, сытая, в достатке. Вон внизу стоит "Nissan Qashqai". "Стоит, наверное, как две мои жизни",- думал Валька, рассеянно водя глазами по окнам соседнего дома. Вдруг его взгляд остановился на стареньких шторах третьего этажа. В этой квартире жила старуха, Валька часто встречал её во дворе их "колодца". Когда он был подростком, она  часто гоняла пацанов, грозя им своей палкой, а они дразнили её Муркой, кричали, что она живет в "кошкином доме". Старуха подкармливала бездомных кошек, а некоторых брала к себе домой. Соседи сторонились её, но были и такие, кто жалел: ведь больше ей любить было некого. Она жила одна.

   Свет в окне погас, а вскоре во дворе показалась хилая фигурка с авоськой, в тоненьком пальто, с неизменной палкой. "Старуха Шапокляк, - с ненавистью подумал молодой человек, - кошек кормит колбасой, а люди тут подыхают с голоду!" ...Решение пришло очень быстро, как-то само собой. Он кинулся под диван, открыл чемодан с дедовским инструментом, достал оттуда топорик, довоенный, добротный, с почерневшей от времени ручкой. Наскоро накинув куртку, стремглав бросился вниз по лестнице.

   На улице ещё темно, хотя было девять утра. Зато все на работе, никто ничего не заподозрит. Дверь поддалась легко, без шума. В комнате пахло кошатиной и плесенью. Валька невольно сморщил нос. Прислушавшись, он осторожно прошёл по скрипучим половицам. Фонарик в его руке слегка подрагивал, но быстро шарил по комнате. Где же старуха прячет свои накопления? Ага, вот они! Под скатертью было выпуклое место, где лежали тридцать тысяч - целое состояние! Тут же стояла шкатулка. "Я и до тебя сейчас доберусь!" - радостно подумал Валька.

   В темноте зеленью что-то мелькнуло - это были глаза кошки. Валька невольно оглянулся. Было тихо, только тикали часы, такие же, как у него дома. Комната опрятная, только на спинке старенького стула была аккуратно разложена одежда, какое-то платье. Что-то похожее на брошь красовалось на нем. На круглом столе были газеты и лежал конверт. Валька понимал, что времени у него мало, и полез к шкатулке. Вытряхнул из нее содержимое, но вместо украшений, из нее вдруг посыпались... бумажные треугольники, что-то звякнуло о крышку стола.

   "...а вчера друга моего, Кольку, убило, я тебе про него писал. Ещё руку ему оторвало. Как же он теперь, без руки-то?..."Валька читал выхваченные из письма строчки. Одна, вторая, третья. И все думал, зачем мертвому Кольке рука.

  Это были письма с фронта, написанные химическим карандашом, письма, в которых он видел фрагменты чужой  жизни. Только почерк, вроде бы, знаком...
А вот ещё одно. Оно не было свернуто, как остальные, треугольником, а было просто вчетверо сложено.    "... приходила Нюра. Я сначала испугалась, но потом она развернула бумажный пакетик, в котором лежали два кусочка мяса: это была Даша, вернее, то, что от нее осталось. Мы ели, обнявшись и глотая слезы, Дашу, проклиная фашистов и себя...твоя Галя-Валя".

  Юноша подумал, что это, вероятно, старухино письмо, которое она так и не решилась отправить. "Вот гадина! - подумал он. - Как она могла! Кто эта Даша?"
Он с омерзением отбросил письмо в сторону. За окном стало светать, и на столе ясно различались теперь все предметы. Тут лежали, помимо писем с фронта, медали "За оборону Ленинграда", медали блокадникам, медаль "60 лет прорыва морской минной блокады Ленинграда"... У Вальки закружилась голова, дыхание остановилось... Как же он раньше не подумал? Взгляд его упал на старые фотографии. Вот смотрят на него смеющиеся глаза молодой женщины, красивой, улыбающейся. Она снята на фоне моря. А на обороте надпись "Евпатория. Набережная. На память о нашей встрече". В этом лице едва угадывалась старуха-кошатница. Кому-то так и не достался снимок. А вот и другая: групповая фотография, бойцы, наверное, в минуту передышки. Валя берёт в руки следующий снимок, и кровь отливает от его лица: дед! С фотографии на него смотрел его дедушка, только молодой. Он его из тысячи узнал бы! Это один из тех снимков, которые он с такой нежностью и любовью, с такой гордостью перебирал в детстве... Его дед и эта женщина?! Не может быть! Вот почему баба Аня с такой неохотой говорила про деда, про их жизнь. И тут молодой человек вспомнил про любимую бабушкину кошку Дашу, о повадках которой долго-долго могла она рассказывать маленькому внуку. Эту кошку она ещё ребёнком принесла домой с улицы... "Нюра, Нюра - это же Аня!" - эта мысль поразила его ещё больше.

   Он снова обвёл глазами стол: старые снимки, письма-треугольники, медали. Прочитал на конверте надпись - это было письмо из Совета ветеранов,  приглашение на концерт, посвященный годовщине снятия блокады Ленинграда.

   Платье, разложенное на стуле, теперь  казалось ему не "каким-то", а самым красивым на свете, а медали на нем - самым лучшим украшением, какие он когда-то видел. В этой скромной квартире жила женщина, которая всю жизнь любила его деда, но так и не решилась отправить свою фотографию и письмо о кошке Даше. Валентин аккуратно положил на место деньги, тихо вышел из комнаты, закрыл за собой дверь.

   Он шел по набережной Невы и плакал. Плакал, как ребёнок, навзрыд, не обращая внимания на изумленных прохожих. Он плакал от обиды и злости на себя, на свою беспутную жизнь. Он плакал от счастья, что теперь он не один! Она, эта старушка, тоже любила деда, тоже смотрит на его фотографии. Остановившись на мосту, он долго смотрел вдаль.

   Теперь у него все будет  хорошо!