Бестолковая жизнь. часть 2. глава 15

Он выпрямился и оттолкнулся ногой от батареи, офисное кресло откатилось назад. Он потянулся, похрустел суставами пальцев. Захотелось кофе, но он переборол в себе это желание. Горел светильник, и от стены распространялся мягкий розоватый свет. Где-то играла классическая музыка, звуки, доносящиеся сквозь толщу стен, гармонировали с его теперешним настроением.

В прихожей было темно. В темноте он чувствовал себя свободно, двигался ловко и бесшумно, отлично видел. Был под защитой тьмы. Все-таки настал тот день, когда он одержал победу над собой, полностью перекроил свой характер. Научился ждать, наблюдать, часами не меняя положения. Запоминал все до мельчайших деталей: лица, имена, номера телефонов, машин,  коды, пароли – сразу и навсегда. Умел молчать. Это тоже стало особенностью его характера.

Когда она задернула шторы на кухне, он понял, что делать ему здесь больше нечего. Он почувствовал приближение утра по тому, как сгустился мрак. Ощутил запах кофе и усмехнулся. Все-таки мозг – великий мистификатор. Вынул из нагрудного кармана пачку сигарет, закурил, с наслаждением выпуская дым в потолок.

Тренога перед окном показалась еще уродливее, чем всегда. Наблюдатель поднялся, прошел несколько шагов, упруго, неслышно ступая. Задвинул жалюзи, разобрал оптику. Губы его шевелились, он что-то проговаривал про себя. Он как будто все еще видел ее, почти нагую, с гибкой шеей и прямыми плечами. У нее был такой растерянный вид. Неужто она боится? Но наблюдателю нужно было не это. Он изжил страх в себе и не желал мириться с ним в других. Через минуту он уже покинул квартиру и быстро спускался по лестнице, застегивая на ходу куртку.


***

Снег прекратился. Сегодня он не сыпал с неба, как в прежние истекшие дни. Ветер гнал серые легкие облака. Хозяин квартиры поднялся с дивана. Он только что закончил говорить по телефону, и теперь думал о новых делах.  Предстояла поездка в Англию по делам компании. Официально он отошел от дел, но пока не было человека, который смог бы заменить его.  Преемник Покровского – сын Алексей – был неглупый парень, но ему не хватало опыта, и того, что называют дипломатией. В своих суждениях и поступках он бывал резок. С партнерами так нельзя, считал Покровский. Тем более, если занимаешься легальным бизнесом.

Нужно было ехать в Лондон, и кроме самого Покровского, никто не мог быть там наиболее полезен.

Леонид Покровский по-своему любил Лондон с его архаичным Биг Беном и цветущими клумбами под прохладным смогом. Здесь можно было спокойно встретить осень жизни, и ни о чем не тосковать. После переговоров нужно будет ехать в Барроу, где море сливается со свинцовыми небесами, где воздух насыщен солью, и кричат корабли и чайки. Да, все так, пусть все так и остается, дело прежде всего. Но Покровского расстроило другое. Ему страшно хотелось увидеться с Ниной, уговорить до отъезда провести вместе несколько дней. Ему по-настоящему нравилась эта женщина. К ней влекло. Все время после их последней встречи мысли его летели к Нине.

И вот, когда он совсем было решился пригласить ее на дачу, этот телефонный звонок. Покровский понимал, что не должен бросать компанию на сына. Алексею нужно время, чтобы окрепнуть, ощутить себя хозяином, понять, что бизнес зависит от него. Да, нужно дать сыну время.  Но желал Покровский сейчас совсем другого.

Он подпоясал халат, подошел к окну. Все те же серые небеса. Тот же ледяной кошмар. Внизу лежала площадь Восстания – бесконечное движение, гул ветра. Как вчера, как всегда. Тусклый свет, кроткий день сменяется сумерками, и это все, что может дать город в январе. Он взял пульт, чтобы включить телевизор, но что-то его остановило. Внимание привлекла одна вещица на портале электрического камина. Рядом с латунной птицей, на фоне гипсовой головы, она казалась броским нелепым пятном.

В квартире Покровского было целое собрание вещей. Он не был коллекционером, просто ему нравились красивые сувениры, предметы роскоши, он был поклонником изящных искусств. Каждая вещица имела свое место, и годами не переставлялась. И глядя на красную бархатную коробочку, Покровский старался вспомнить, когда она появилась в его доме. Он взял ее в руки, повертел. В таких обычно хранят кольца. Но, как она появилась в его доме, и что внутри, он решительно не помнил.

- Неужели начинаются проблемы с памятью? Дожил. Черт знает что такое! – сказал он вслух и приподнял крышку.

Раздался шорох, внутри что-то задвигалось. Первым порывом было отбросить это от себя. Он испытывал брезгливое отвращение к насекомым. В детстве он страдал фобией, неконтролируемой боязнью насекомых, прикосновение бабочки могло довести его до истерики. С годами это прошло. Он сам докопался до основы проблемы. Мысли о смерти в раннем возрасте дали сбой в сознании. Уже тогда он понял, что смерть могущественна и неизбежна, но весь сложный анализ сводился к одному: дыра в земле, где темно, тесно, холодно, где повсюду копошатся черви, и лишь одни они спутники на ближайшую вечность. Осознание смерти в таком виде отнимало всякую надежду. Он рыдал по ночам. Смотрел, как живут отец и мать, и думал: неужели они ничего не знают о смерти? Позже страх ушел, но осталась заноза в сердце, тупая, ноющая боль.

Внутри коробочки находился скорпион, хвост его был угрожающе поднят. Он сошел бы за настоящего, и сначала Покровский так и подумал, но это оказался механизм.

Он закрыл коробочку и поставил обратно на портал. Он знал точно, что это не принадлежит ему. Тогда кто мог его принести? Квартира закрыта для посторонних. Покровский тяжело сходился с людьми, и очень щепетильно относился к своему окружению.  В этой квартире гости были редким явлением, он даже домработницу не нанимал. Мысль, что по дому станет ходить чужой человек, его расстраивала. Раз в неделю приходила дочь, делала уборку и закупала продукты. В последний раз у него был Сурков с женой, в начале декабря, еще не лег снег. Праздновали Варин сороковой день рождения, и из ресторана прикатили к нему, с шампанским и пакетом фруктов. Могли ли они оставить это? Вряд ли. Сурков на такое не способен, как никак, работает под его, Покровского, началом. Хороший специалист, но в других областях туповат, психология далека от него, Сурков мыслит житейскими стандартами. Но спросить все-таки следует. После, не по телефону. Покровский не терпел насмешек над собой и не прощал.

А, может, это все-таки Люба? Ну, могла случайно оставить, забыть. Может, купила игрушку Мите? Но, почему не машину, не мозаику? Почему это чудовище? Странный выбор. Скорпион. Тот, кто охотится ночью. Бьет без промаха. Для кого время не в разряде ценностей. Покровский решил не думать об этом. Сел, включил телевизор. Но, взгляд его время от времени возвращался к красной коробочке. Присутствие чужой вещи раздражало, а в особенности то, что он не знал природу ее происхождения.

Скорпион. Тот, кто охотится ночью. Ловец человеков…


***


Ева заявилась в ее ателье через несколько дней. Каждый раз после разлуки Нине казалось, что это другая Ева, что настоящей нет уже давно, с тех пор, как после первой размолвки она ушла, хлопнув дверью. Нина помнила, что тогда потеряла голову, жила, словно в сумерках, и только Алекс не давал ей погрузиться в них с головой. Потом Ева, конечно, вернулась. Конечно же. Было бурное объяснение, и было примирение. Ночью, до самого дна наполненной нежностью. Они занимались любовью, Ева что-то шептала, рассыпала бисер смеха. Нина так и не проронила ни слова. Эта краткая передышка в отношениях дала ей возможность подумать. Вдруг стало ясно, что к этой девушке Нина привязалась. Фото Евы не поместишь на обложку журнала, но что-то в ней определенно было, какой-то магнит. Нужно с ней порвать поскорее, решила Нина. Но так до сих пор и не сделала этого. В ту ночь они целовались, как мотыльки, касаясь губами губ. Внизу прокатывались фантомы автомобилей, и свет дробился в стеклах эстампов.
 
Теперь все повторяется. Ева приехала, привезла с собой запахи города и зимы, и ложь, что сквозила в ее глазах. Нина отложила кисти и пошла к ней навстречу, раскрыв объятия. Губы у Евы были холодные, со вкусом малины.

- Помнишь, как я призналась тебе в любви? – шепчет Ева.

Нина закрывает глаза, молчит. Под тонкими веками – цветная темнота. Она никогда не думала, что у нее может быть роман с девушкой. В какой-то мере она признавала чужие слабости, но все-таки придерживалась традиционных отношений. И вдруг случилась Ева. Может быть, Нина просто устала от мужчин? Но даже с Евой она не могла снять маски.

- А я помню, - мечтательно говорит Ева. – Все, до мельчайших деталей. Я тогда сама испугалась, думала, ты посмеешься надо мной и уйдешь.

- Я не ушла.

- Милая, в каком-то смысле ты – моя первая любовь.

- То-то же.

Ева придвигается, ее лицо вырастает, лицо, преображенное сумраком. Темнота  - великий скульптор, она отсекает все лишнее и выявляет истинную красоту, сокрытую от дневного света. Нина вдыхает аромат ее духов, молодой чистой кожи, и еще… о, еще пробивается запашок дешевой пудры. Ева пахнет как французская уличная проститутка, как набоковская Лолита.  Больше Нина не может говорить, язык Евы вползает ей в рот, исследует его, гладит небо. Нина отдается наслаждению. Ева целует ее шею, охватывает губами мочку уха, руки ее постоянно в движении. До финала еще далеко, ласки можно затянуть, в этом есть своя прелесть.

Нина безоружна перед ней, слабая, нагая, как в день рождения. Пальчики Евы с острыми ногтями ввинчиваются в скользкую темную мякоть, начинаются медленные поступательные движения. Ладонью она прижимает холм Венеры как раз над тем местом, где спрятана сердцевина бутона, мокрая, клейкая, готовая послать импульс в мозг. Ногти Евы отточены как раз по этому случаю, она ранит Нину, и та с шумом втягивает воздух через стиснутые зубы. Ева смеется тихо, призывно, одним горлом, меж тем, как глаза ее остановились и потемнели. Их тела сплетались древесными побегами, возносились подобно готическим соборам, в каждом поцелуе была вся глубина их падения, падения, превращенного в изящное искусство.

Они целовались, тело скользило по телу, отстранялось, уступая место горячему языку, грудям, вырастающим, как розовые холмы перед глазами. Голова и плечи Евы окутаны жидким лунным флером. Она целовала живот Нины частыми поцелуями, и вдруг утонула в сумраке, исчезла в темном ущелье между ног Нины. И вот границы нарушены, фантазии стали реальностью. Быстро бегут облака, золотые по краю, подсвеченные снизу солнцем, гибнет лотос, разорванный лодкой, кайман открывает глаза, лопаются виноградные ягоды, превращаясь в давний день, где только солнце, плеск, отворачивающееся дитя… Плоть напряжена, красное, тугое мясо. Звон в ушах. Агония оргазма как короткая смерть, легкое помешательство, моя любовь. Нарастает, нарастает, нарастает… Снежная буря в лесу, пущенная стрела, ангел, летящий сквозь пустоту. Достигает пика. Тело выгибается дугой. Крик похож на крик совы. Текут соки тела.

Нина поднимает голову, Ева возвышается над ней, держась на голых руках. Облизывается. Глаза прищурены. Она любит сок Нины. В низу живота пожар потушен, остывают уголья.

- Теперь твоя очередь. – Ева запускает пальцы в волосы Нины.

- Да, моя, - шепчет та.

- Эротика остается эротикой, правда?

Они занимались любовью, пока не устали. Потом тихо лежали на красном диване посреди ателье. Глаза Нины закрывались, тяжелели веки. Лунный свет казался мыльными пузырями, плывущими в темноте. Хорошо лежать, ни о чем не думать, любить девушку. Любить совсем чуть-чуть, думать, что это – греза, от которой можно будет легко избавиться, когда она надоест. Убеждать себя в этом.

Ева встала. Сквозь ресницы Нина смотрела, как она надевает трусики, поднимает руки, собирает волосы и скрепляет их шпильками.

- Я все же не зря волновалась. Оказывается, тут у тебя кое-что произошло. Почему ты не сказала мне?

- О чем ты? – говорит Нина.

- Ты пыталась скрыть от меня, да? У тебя появились секреты? Я весь вечер ждала, что ты расскажешь, но не тут-то было!

- Что ты хочешь узнать?

- Ничего. Я уже и так все знаю. Мне позвонил Генрих.

- С каких это пор ты общаешься с ним? – Нина поднялась на локте. Сообщение Евы ей было неприятно.

- Ни с каких. Просто он твой приятель, а я не хочу, чтобы…

- Это не твое дело! Мои приятели тебя не касаются!

- Ошибаешься. Я должна знать этих людей. Ты и так возишься со всякой дрянью.

- Ева, я не собираюсь с тобой это обсуждать.

- Я думала, что я не последний человек в твоей жизни.

- Так и есть.

- Значит, я должна знать о тебе все. Иногда бывает полезно поговорить с твоими приятелями. Генрих рассказал мне все.

- Что?

- О Лотосе, и о том, что случилось с Варнавой.

Нина резко села, уставившись на Еву – та все так же стояла, повернувшись спиной.

- Ты даже не знаешь этих людей!

- А мне это и не нужно. Я знаю тебя, и я за тебя боюсь.

- Перестань контролировать меня.

- Никогда.

Порой Нине хотелось избить Еву, жестоко, до крови. Волоски на ее руке серебрятся, поворот головы так изящен. Она любила Еву. Это какой-то лабиринт, и я ухожу в него все глубже. Нина провела ладонью по губам - во всем был привкус крови, сладкой, как мед.

- Генрих просто глуп, - сказала Нина.

- Может быть, - Ева пожала плечами. – Не знаю.

- Он не должен был тебе рассказывать.

- Он считает иначе. – Ева села рядом, закинув ногу на ногу. – Зря ты скрывала от меня. Это все равно бы выплыло наружу. Ты хорошо знала Лотоса?

- Не уверена.

- Генрих говорил, ты была от него без ума.

- Не следует верить всему, что говорит Генрих.

- Что у тебя было с ним?

- Я хотела, чтобы он стал моей моделью. Он был чертовски хорош собой.

- У художников всегда начинается с этого, а заканчивается постелью!

- Замолчи, Ева! Лотос мертв.

- Почему убили Лотоса?

- Откуда мне знать?

- Он был твоим приятелем.

- Как и многих других.

Ева вскочила и, разозленная, вышла из комнаты.

- Куда ты? – крикнула Нина.

- В душ.

Нина прикурила сигарету. Кожа ее запечатлела аромат Евы. Черт бы побрал эту девчонку! Было так хорошо. Нужно же было все испортить! Она вытянулась вдоль дивана, курила, уставившись на натюрморт с фиалками. Было слышно, как в душе шумит вода. Наконец, стукнула дверь. В дверях появилась Ева.

- Я ухожу, - бросила она.

- Ева, ты же знаешь, я ненавижу твои истерики.

- Истерики? О чем ты вообще говоришь! Я вижу, мной пренебрегают. Мне нечего здесь делать.

- Черт бы тебя побрал!  Ты далеко зашла. Чего ты хочешь?

- Ничего, - отрезала Ева. – Ты что-то скрываешь, я знаю.

- Да что ты можешь знать! Успокойся. Послушай меня, Лотос не был обычным. Теперь мне кажется, что что-то такое с ним должно было произойти.

- Да, я знаю, Генрих сказал мне. Лотос был наркоманом. Но ты последняя видела его живым.

- Это совпадение.

- А Варнава? Тоже совпадение?

- Не знаю.

- Что-то здесь не так.

- Эти убийства никак не могут быть связаны со мной. Ты мне веришь?

- А что мне еще остается?

Глаза Евы поблескивают. Кажется, в них стоят слезы.

- А почему того парня звали Лотосом? – шепотом спрашивает она.

- Не знаю, я не думала об этом. Но это имя шло ему. У него было что-то общее с цветком – так же красив и нежен.

- Генрих плохо отзывался о нем.

- Генрих его не любил. Мне кажется, он завидовал Лотосу.

Они помолчали. Нина снова видела Лотоса, таким, как в последний раз – перепачканным кровью, с закрытыми глазами, а Ева – свое представление о нем: в белом плаще с красным подбоем, верхом на кентавре розовой масти.

Среди ночи Нина проснулась со странным ощущением, что в ателье есть кто-то посторонний. Она лежала, боясь пошевелиться, напрягая слух. Наконец, раздались шелестящие шаги. Луна ярко светила на синем небе, ее лучи падали под немыслимым, сломанным углом, окно оставалось во мраке. Но даже так Нина узнала Еву. Она прислушивалась, в ее опущенной руке тускло отсвечивал нож. Бесшумно приблизилась, постояла, вглядываясь в лицо Нины. Нина не могла пошевелиться, она слышала, как Ева сдерживает дыхание, стараясь успокоиться. И тут Нина поняла, что Ева убьет ее. Она резко повернула голову и открыла глаза.

- Не спишь? – сказала она.

- Я… я не могу спать… слишком яркая луна, она как заноза в мозгу.

- А, может быть, это сон?

- Сон? Да… да, наверное, сон…

- Зачем тебе нож, Ева? Зачем он?

- Не знаю. Не зажигай света. Он нас найдет, увидит.

- Кто?

- Он. Карты не врут. У меня плохое предчувствие.

- Ева, ты куда?

- Я скоро.

- Стой, Ева, остановись.

- Он зовет меня, но я скоро приду за тобой.

Нина вскрикнула и села в постели. Темнота обступила ее, придвинулась. Было слышно, как за окном воет ветер. Алекс проснулся, взял ее за руку.

- Что такое? – спросил он. – Плохой сон?

- Да… да, сон. Такой реальный. Я дома, Алекс?

- Конечно, дурочка, где же еще ты можешь быть? 

- Мне показалось, я в ателье.

- Ты работала вчера допоздна. И так уже много дней. Твой мозг просто не успевает отдохнуть. Тебе нужно остановиться, милая, хоть ненадолго.

- Алекс, - она потянулась к нему, и он обнял ее, как всегда нежно.

Как странно, подумала Нина, часто я попросту забываю о нем, но в нужную минуту оказывается, что он рядом. Я несправедлива к нему, я так перед ним виновата. Если бы только я смогла полюбить его, как любила когда-то, очень давно, другого. В том, какая я теперь, отчасти вина Алекса: все прощает, на все готов, приносит себя в жертву во имя своей любви, святой мученик.  А я, что остается делать мне? Только падать.

- Я не помню, как приехала домой…

- Ничего, ничего, ложись, спи, мой ангел.

- А ты?

- Я здесь, рядом.

- У меня нехорошее предчувствие, Алекс. Странные сны.

- Что ты видишь?

- Разное. Я не сразу поняла, да и сейчас не понимаю. В конце декабря я видела Варнаву… Потом узнала, что он мертв, что нашли расчлененное тело… все было, как в моем сне. Потом Лотос…

- Ты жалеешь о нем?

- Очень жалею. Красота – такая редкость в нашем мире.

Он улыбнулся, поцеловал ее. Потом поцеловал снова, и она отозвалась. Луна осветила ее лицо, благородные черты. Она была очень красива в этом бледном сиянии. Нет, никогда он не оставит ее. Она заглянула в его глаза, и он опустил ее на подушки.