Золотой укол

Живите! Живите, радуйтесь, страдайте, но при этом помните, что супротив вашей боли всегда есть другая, пусть чужая, но не менее важная и нестерпимая боль.

                Часть первая

  С самого начала этой абсурдной истории, я предчувствовал, (да, именно предчувствовал) что всё это плохо кончится. Понимаю, из уст такого циника как я, это звучит нелепо, но всё же. И, несмотря на это я ничего не предпринял, чтобы уберечь друга от страшной, роковой ошибки. Ошибки, стоящей ему жизни.
Наблюдая за его страданиями, за тем, как он буквально чахнет из-за любви к этой смазливой и жутко легкомысленной девчонке, я, по примеру лжедоброжелателя ушёл от ответственности. Умыл руки и шмыгнул в кусты.  Моего друга, на бешеной скорости несло к пропасти, а я палец о палец не ударил, дабы помешать этому. Перекрыть ему путь к безумию, зубами удержать его на краю пропасти, не дать сорваться – не это ли было моим дружеским долгом? Но я выбрал наилегчайший путь и продешевил. Я разменял нашу дружбу по мелочам, и в результате не просто лишился дорогого мне человека, а порядком попортил себе жизнь. Сейчас, я браню и проклинаю свою гнилую сущность, но, как известно, после драки…
После всего, что произошло, я уже далеко не тот, кем был прежде. Я  не собираюсь прихорашиваться и вести долгие дискуссии о том, как изменился. Но  то, что изменения во мне произошли – это факт. Сегодня я на многое смотрю другими  глазами. Возможно, глазами моего лучшего друга. Нужны доказательства? Их есть у меня.  Прежде, я не стал бы думать  над тем, почему я имею  всё, что ни пожелаю, а другие погибают в голоде и нищете. Мне попросту было наплевать на чувства и проблемы других людей.  Да, я сижу  в шикарном особняке, купленном моим отцом непонятно за какие деньги, весь такой обласканный и обожравшийся, ну и что? У кого какая карма, тот с ней и кирюхается. Сегодня я понимаю,  что ничем не лучше беззубого бродяги, что подстрекаемый лютым холодом подбирает на свалках остатки пищи и пустые бутылки. Своим просветлением я обязан Проше.
Проша – это мой лучший друг. Он единственный, кто сносил мою мерзкую эгоистичную натуру. Он был человеком без недостатков. Сейчас я в этом убеждён. Нет, один недостаток у него всё же был – немодное и  несозвучное времени имя. Но оно досталось ему в наследство от деда, неудобного члена общества, репрессированного и сосланного в Сибирь, который, в свою очередь, получил его от своего отца. Прохор рассказывал, что его прадед, Прохор Павлович, был потомком великой княжеской династии, однако, впоследствии стал ярым революционером. Проша никогда не называл фамилии прадедовых родственников, и, если честно, меня это особо не интересовало.
Мы с Прошей были – не разлей вода. То, что я далеко не русский, нисколько  не мешал нашему общению. Да, прежний строй имел существенные плюсы, и не деление человечества по национальному и религиозному признаку – один из них.
Наше побратимство, началось задолго до моего рождения. Меня просто поставили перед фактом, о чём, признаться, я ничуть не сожалею.  Всё началось в те дни, когда наши отцы вместе воевали. Да-да, это сейчас мой папаша весь такой из себя. Были времена, когда он был бравым солдатом. Перед боем  его товарищ поделился радостной новостью: у него родился сын, а после, когда всё стихло, на последнем дыхании, взял с друга слово позаботиться о мальчонке. За прошедшие годы мой отец ни разу не нарушил данного обещания. За это я очень его уважаю. Я вот не могу  похвастаться  силой слова и чести.  А вот Проша, он – да.
Воротившись с войны, отец женился и через два года у него родился  я. Я всегда думал, что Проша мой старший брат. Только рассматривая полученный Прошей новенький паспорт у меня появились вопросы, и я узнал, как на самом деле обстоит дело. Но это не сказалось на наших отношениях.  Проша по-прежнему оставался моим старшим братом. А Елену Степановну, маму Проши, я и сегодня люблю и уважаю, как родную мать. Когда девять лет назад мою маму свалил тяжёлый недуг, именно она, не смыкая глаз, день и ночь дежурила у постели больной. А когда ещё спустя полгода мамы не стало… Мне страшно представить, что стало бы с нами, не будь рядом  верной и любящей Елены Степановны. Магда бы точно не справилась. Они с мамой были очень  привязаны друг к другу,  и когда мама отошла в мир иной, сестра, казалось, лишилась части себя самой.
А чем я отплатил этой святой женщине, тем, что позволил смерти забрать самое сокровенное? 
 Сволочь! И это ещё мягко сказано. С другой стороны, ну что, собственно, я мог сделать, запереть Прохора в ванной и держать на воде и хлебе до тех пор, пока он не повзрослеет? Или может избить до полусмерти, вышибив вместе с мозгами ещё и память?
 Но ведь дело не в том, чтобы я мог. Важно чего я не сделал. Я не протянул брату руку помощи, не постелил соломинки на место его предстоящего падения, хотя прекрасно знал его координаты. Я остался безучастным.  Это ли не подло? Правда, я такой не один. Земля кишмя кишит жалкими, бездушными посредственностями. Мир полон существ, неспособных сопереживать, сочувствовать чужой боли. Попробуйте сосчитать,  сколько среди нас тех, у кого вид сидящей на снегу в ветхом пальтишке старушки, молитвенно протягивающей парализованные морозом руки в надежде получить медяшку на пропитание не вызывает и тени сострадания? Поглощённые облюбованием себя, мы зачастую уже не понимаем и смысла слова милосердие.
 А вот Прохор, он  был другим. Он болезненно реагировал на каждую встретившуюся на пути «попрошайку», как я их называл, бледнел при встрече с инвалидом и всякий раз замирал, слыша по телевизору о брошенных детях, страдающих в стенах приютов, или в рабстве у приёмных родителей.  И хотя он всегда нормировано тратил заработанное, ему ничего не стоило оставить побирушкам сумму, хватившую на безбедное существование как минимум на три дня.  Он просто  потуже затягивал пояс и питался практически одними крохами. Странный малый, он всегда экономил на себе. Даже тесное общение со мной, самовлюблённым растратчиком папиного капитала, не искоренило в нём этой черты. Он легко  умел переносить как хорошие, так и плохие времена, и был убеждён, что для насыщения плоти достаточно самой малости. Главное – это питание для души. И с этим у него было всё в порядке.
 Думаю, я не открою Америки, если скажу, что жизнь чаще пичкает нас горькими пилюлями, нежели позволяет лакомиться сладким десертом. Во всём, что нас окружает катастрофически мало позитива – вот что всерьёз беспокоило Прошу. Мысли, что страна, в которой он родился и рос, постепенно превращается в вертеп, разрывали ему душу. Кровь вскипала в нём, когда он сталкивался с несправедливостью, нечестностью, злым цинизмом и омерзительным заискиванием. Сам он фактически никогда не злословил, а чтобы заискивать, прогибаться под кого-нибудь – об этом и речи быть не могло. Подхалимы  вызывали у него брезгливость. Он на корню пресекал  любые попытки заискивания перед ним, а, надо сказать,  и такое бывало. Всем было известно об их с моим отцом отношениях.  Думаю и это посопутствовало тому, что в одно дождливое осеннее утро, с первыми  лучами невидимого солнца, в дверь позвонили, и у нас на пороге я встретил своего друга, мокрого и прозябшего. Разумеется, он не просто так явился к нам ни свет, ни заря, да ещё в такую погоду. Для этого у него была серьёзная причина: необходимость застать  моего отца до того, как тот отправится в офис.  О чём они говорили, я не знаю. Беседа проходила в отцовском кабинете, за закрытыми дверями. Но после того как Прохор покинул стены нашего дома, на отца было страшно смотреть. Он ходил взад-вперёд по кабинету и матерился. Из расслышанного я понял только, что Проша приходил, чтобы сообщить, что не намерен и дальше пользоваться финансовой поддержкой отца. Он хочет сам чего-то добиться в жизни. «Я уже взрослый, и как настоящий мужчина обязан сам заботиться о себе и своём благосостоянии». Продолжая бубнить себе что-то под нос отец загрузился в свой «Хаммер» и нажал на газ. Как прошёл его день, что за мысли обуревали его, я не знаю. Вернувшись домой намного позже обычного, он уже был спокоен как удав. За чашкой крепкого индийского чая, (а другого отец не признавал) он стал  нахваливать Прохора, чем удивил и одновременно порадовал меня. Это означало, что нашей с Прошей дружбе ничего не угрожает. Мог ли я знать, что я сам и есть угроза?
 
Хотя всё и разрешилось благополучно, времени на общение у нас поубавилось. По утрам мы, как и раньше, ездили в институт, а  после я предавался прелестям зажиточной жизни, а он отправлялся в мини-офис, неподалёку от дома и подрабатывал курьером. Домой он приходил часам к восьми. Всё, на что у него оставалось времени это окунуться в мир науки, проанализировать пройденное в институте и заглянуть ко мне на чашечку чая. Интересно, успевал ли он поесть? У нас он отказывался от еды, а, возможно, я просто не предлагал.
  Ровно без пяти минут десять, крикнув своё коронное «покеда», он выходил из нашего дома и отправлялся вкалывать, пахать, как он любил говорить.  Ночная жизнь Проши кардинально отличалась от того, чем он занимался днём. Костюм сменялся робой, книги тяжёлыми ящиками и чемоданами. Труд грузчика в порту был крайне суров, но он неплохо оплачивался, и Прохор держался. А что ему оставалось? Частенько по утрам он испытывал страшные боли в спине. Многочасовое сидение на студенческой скамье причиняло муки, но он не сдавался. Казалось, он мог вынести ещё в сто раз больше и не сломаться.
  Да, мне повезло, судьба подарила мне необыкновенного друга, доброго, и к тому же упорного и целеустремлённого. Я был уверен, что ничто на свете не может ослабить и подмять его принципы. Заставить его свернуть с избранного пути казалось невозможным. Он был непоколебим. Всегда и во всём.  Изменить что-то было можно лишь уничтожив его самого. Видимо, я ошибался. Хотя, как знать, может, именно это и случилось?
               
                ***
  Всё началось примитивно и безобидно: с дружеской вечеринки, устроенной мною по поводу нашего с Прошей окончания авиационного института. Почему авиационного? Да потому что мы с самого детства грезили о высоте, о небе. Поначалу, когда мы ещё слыли несмышлёнышами, и нам было по четырнадцать, мой отец записал нас в секцию прыжков с парашютом. Мне это не то, чтобы не нравилось, но…А вот Проша, для него небо было всем. Небо и полёт – вот что было его стихией. Поэтому, когда пришло время определяться с будущим, Прохор не сомневался, ну и я, разумеется. А куда я без него.   И вот на этой злосчастно-проклятой вечеринке они и встретились. Прежде Прохор по возможности избегал нашу «оп» компанию. Но это был особый случай. Он наравне со мной был виновником торжества. Тут уж бесполезно отлынивать. Оглядываясь назад,  я думаю, что лучше бы он по дороге упал и сломал  ногу. Но, возможно, и тогда их встреча, так или иначе бы состоялась. Говорят же, от судьбы не уйдёшь. Интересно, а убежать от неё можно?
Мне очень тяжело вспоминать это всё, несмотря на то, что утекло немало времени, и всё же и сегодня я продолжа утверждать, что напыщенная расфуфыренная «барби» первой приметила Прошу. Ещё бы: высокий, статный, голубые глаза, пепельно-русые волосы – грех не залюбоваться. Странно что, несмотря на свою природную привлекательность, Прохор никогда не занимал внимание девушек.  А вот я, низкорослый  коренастый Квазимодо, всегда имел у них успех. Думаю,  тут дело не в карме, а в кармане, и отнюдь не я, а  денежки моего папани так привлекали девиц. Определённо, какие бы глобальные перемены в мире не происходили, деньги по-прежнему не пахнут, а распыляют вокруг себя умопомрачительный завораживающий аромат.
 Конечно же, я не мог не заметить, что мой друг весь вечер тенью следует за этой дурой. Но я даже представить себе не мог, что он станет всерьёз париться по поводу этой порхающей  «мадам-баттерфляй».  Грета,(а именно так звали пустышку, покорившую сердце моего друга) была чуть ли не первой девчонкой, обратившей на Прохора внимание. Вот я и подумал, пускай, не мальчик уже, давно пора. Если бы я только мог знать… Думаете, тоже мне  незнайка? Но это чистая правда. Всё, что я не знал, я не знал действительно.  И только когда друг попросил у меня телефон «птички», я въехал, что он попал. Но даже тогда, мне в это не верилось. Разве с рассудительностью Проши такое возможно? Как бы там ни было, я дал ему номер попрыгуньи и стал дожидаться, что же будет дальше. А дальше было первое свидание, принёсшее  первые горькие и колючие ростки.  Жаль, что это не послужило ему уроком. И меня не растормошило.
 
                ***
 К свиданию Прохор готовился как к первому причастию. Ввалившись ко мне с рассветом, он битый час расписывал Гретины достоинства. А я, как полное ничтожество, острил и иронизировал, предупреждая, что после её поцелуя он рискует стать оборотнем. Друг не слышал моего злословия, слишком занятой была его голова и восторженными мысли.
Итак, Прохор втюрился, и я как «настоящий» друг отодвинул в сторону своё ко всему этому отношение и попытался… порадоваться за него.  А что? Что, если я преувеличиваю, и Грета вполне достойная девушка? Может у них с Прошей всё по-настоящему?
 Поскольку  гардероб Прохора хранил в своей утробе лишь один, достойный костюм, тот, в котором он появился на вечеринке, я не поскупился и подарил ему один из своих многочисленных нарядов. Я мог бы отдать ему все. Зачем они мне? Мой стиль это джинсы да футболки. В них чувствуешь себя свободным: движения не стеснены, вентиляция полная. А вот Прохор – он любитель всего изящного. Брюки обязательно должны быть со стрелками, воротнички накрахмалены, туфли начищены. Ничего не поделаешь, отголоски  дворянского происхождения.
 Костюм сидел на Проше, будто наливной. Бедняга, как же он волновался.  Ему так хотелось соответствовать любимой, произвести на неё впечатление. Дурачок, разве одежда красит человека? В случае с Прошей, уж точно нет. Но куда набитой опилками «куколке» понять этого.
 Провожая друга на первое свидание, я пожелал ему удачи. Но сердце моё было неспокойно.
 А если подумать, к чему были волнения? Ну что такого страшного могло выйти из того, что взрослый, разумный парень проведёт вечер в обществе понравившейся ему девушки? Да, но если девушка Грета… Эта кого угодно с пути собьёт,  вскружит голову. Я чуть ли не единственный, кого не ослепили  её чары.
Должен заметить я даже немного завидовал Проше.  Нет, конечно же, речь не о Грете. Просто в силу причин и обстоятельств, мне никогда не испытать тех чувств, что переполняли сердце моего друга.  Я по натуре своей не способен отдаться чувству, в ком-то раствориться. И именно эта особенность характера стала причиной тому, что я потерял лучшего человека, который только встречался на моём пути.
 Отогнав от себя метлой зеленоглазую красавицу, я уселся за компьютер. Это бездушное чудо техники было способно отвлечь меня от всего на свете. Десять минут контакта, и виртуальность становилась моей реальностью. Когда часа через два Прохор вошёл и окликнул меня, я не сразу смог сообразить что к чему. Воротившись в настоящее, я увидел перед собой друга. Его, недавно столь светящееся лицо, было бледным, словно последние капли крови и те покинули его.   В руках Проша держал шикарный букет полевых цветов. Его дивный аромат распространился по всей комнате.
- Это мне? Спасибо.
Похоже, Прохор даже не обратил внимания на мою неуместную по всем параметрам шутку.
- Выбрось этот веник, чтобы глаза мои его не видели.
 «Я ценю твоё внимание, но пойми, не могу же я явиться домой и заявить, что это твой подарок по случаю нашего первого свидания. Только представь, какой я буду выглядеть дурой. Меня же засмеют. А парни, которых я променяла на тебя? Они же неделю будут злословить и наслаждаться моим поражением».
Вот как отблагодарила несчастного влюблённого девушка, ради которой он был готов вынуть без анестезии сердце и осветить путь.
- Да, дело дрянь. А чего ты, собственно ожидал? Она такая. У неё, братец…Ты видел её брата? Мразь полная, ничтожество. А она вся в него.
 Зачем я это сказал? Что на рану соль. Правда, Прохор не обиделся. Скорее всего у него просто не было на это сил.
- Да я и сам всё понимаю. Понимаю и всё равно люблю.

                Часть вторая

Когда в одиннадцатом часу вечера, обессиленный и побитый действительностью Прохор уходил от меня, я даже не попытался его остановить. Магда, услышав  шаги, выглянула из своей комнаты. Одного её взгляда на Прошу было достаточно, чтобы понять, что с ним творится неладное. Прохор лишь на секунду приостановился, еле слышно ответил на приветствие Магды, и  поспешил прочь. Сестра выскочила следом. Её не было минут пятнадцать. Когда же она вернулась, то набросилась на меня, будто фурия.
- Ты…Ты сухарь. Бессердечный и самовлюблённый предмет интерьера, которому наплевать на всё и на всех, кроме себя. Мне стыдно, что ты мой брат!
 Права ли была она в своих обвинениях? Неужто я и впрямь такой? К прискорбию должен признать, что да. И сегодня, оглядываясь назад, я как никогда понимаю это.

 С того дня, будь он неладен, Прохор больше не показывался у нас. Папа постоянно о нём  спрашивал, при встрече приглашал, но друг не появлялся. От Магды я узнал, что в тот день, покинув наш дом, он отправился в ночной клуб. Залив в себя тонну горючего, в стельку пьяный, он явился к Грете. Там, как и полагается, его встретили вышибалы и отделали как плюшевого медвежонка. На счастье или на беду, Грета ещё не ложилась. Дожидаясь, когда подсохнет маникюр, она расхаживала по комнате, когда вдруг со двора стали доноситься дикие крики. Подойдя к окну, она увидела, как четверо бугаев измываются над несчастным. И в ней таки проснулась совесть. Она приказала отпустить бедолагу. Что было дальше – не важно. Результат –  Прохор и Грета с тех пор вместе.
 Магда рассказала мне ещё кое-что странное. Оказывается, Прохор разбогател. Он забрасывает Грету драгоценностями, водит по фешенебельным ресторанам. Предположить, что всё это на денежки Гретиного братца, означает не быть знакомым с Прошей.  Он бы никогда на такое не пошёл. С другой стороны, заработать столько, чтобы угождать капризам дрянной потаскушки, тоже нереально. О том, каким образом  мой друг зарабатывает на побрякушки для свой подружки, я узнал случайно. Накануне дня рождения Магды я отправился за подарком. Что купить я ещё не придумал, поэтому решил походить, присмотреться. Я вошёл в  Торговый центр и нос к носу столкнулся с Прошей. Мой друг как раз вынимал из сумочки пожилой дамочки толстый, набитый деньгами портмоне. Заглянув в глаза друга, я прочёл немую мольбу: остановить его и не позволить в очередной раз пасть так низко. Я слышал это так, как если бы Прохор всё это мне прокричал. Но я не внял его мольбам. Опустил глаза и выбежал из магазина.
 Тем же вечером, взволнованная и запыхавшаяся Магда вбежала в дом и сообщила, что Прошу арестовали. Новость не стала для меня неожиданностью и Магда это поняла.
- Так ты знал? Ты знал, чем промышляет Проша и..?
- А ты что думала? Откуда у него бабки, с неба?
- И ты позволил обстоятельствам потопить своего лучшего, своего единственного друга? Да ты…Подонок!
  Она обвела меня взглядом, сверкавшим, будто лезвие ножа, и вся в слезах убежала к себе, предоставив меня собственным мыслям. Так кто я на самом деле? Гадёныш, ничтожество, жалкий трус? А может ассорти, всё вместе взятое? Но, если подумать, разве от меня что зависело? Он же не младенец. Маяковского читал и чёрное от белого отличить умеет. Он прекрасно понимал, с кем связался, знал, что Грета испорчена и взбалмошна, привыкла транжирить и шиковать на полную катушку,  и продолжал любить её. И что из того, что я с самого начала  знал, что они не пара? Тонкая и романтическая натура Прохора не могла ужиться рядом с такой особой. Но в моих ли силах что-то изменить? Имею ли я право вмешиваться? Дискуссия с самим собой длилась долго и  протекала весьма болезненно. Я оправдывался перед собой, успокаивал, точнее, усыплял собственную совесть, и понимая, что не откровенен даже с самим собой.  Когда твой товарищ безнадёжно ранен, нужно набраться сил и пустить ему пулю в лоб. Вот что значит настоящий друг. А я не сделал этого, смалодушничал. Признаваться во лжи себе любимому – это страшно. В данной войне  нет ни победителей, ни побеждённых, но она, определённо, самая коварная и жестокая. Я ощущал себя жалким насекомым.  Покинув шикарный особняк, ошибочно называемый просто домом, я направился в отделение милиции. Был февраль, и снег, разлетающийся словно пух под воздействием ветра, оседал мне на голову, бил в лицо. Его удары пробуждали мой спящий рассудок, возвращая, тем самым, заблудшую в лабиринтах совесть. Казалось, сам Господь бичует меня, наказывая за проступки, подлость и безразличие. Глотая мокрые холодные хлопья, я пытался заглушить полыхающий во мне огонь.  Но попытки мои были тщетны. Он только сильнее разгорался, и чёрной копотью садился мне на сердце и душу.
 Душа – это то,  с чем многие из нас вступают в контакт лишь во сне. Причин тому множество. Кто-то поступает так, потому что в ночной тишине лучше слышно и нет угрозы огласки, другие, к числу которых принадлежу и я, оттого, что ночью власть души сильнее и ослабленный сном человек не в состоянии её отогнать.
Как только я узнал, что  Прохор болен Гретой, в ту же самую ночь,  душа явилась ко мне и оповестила, что быть беде. Моё вмешательство необходимо. Но я спрятал голову в подушку и оттолкнул не только друга, но и свою собственную душу.

                ***
Добиться свидания с Прохором не составило труда. Имя моего папаши служило проходным билетом везде, кроме разве что рая. Друг встретил меня холодно, я бы даже сказал с презрением. Была ли моя персона настолько ему неприятна или в нём говорила обида? Уверен, и то и другое.  Стоило нам перекинуться парой ничего не значащих фраз, как я убедился, что моя затея помочь другу обречена на провал. Но я хоть успокоил свою совесть. Отныне она не будет терзать и доставать меня по ночам. И всё же мне было не по себе, не хватало воздуха. Я вышел вон, даже не попрощавшись. Я всё больше  задыхался. Задыхался от нахлынувшего гнева и душащих слёз. Душа, перепутав день с ночью, рвалась во мне, ко мне. Но я заталкивал  её всё глубже и глубже.  «Строит из себя недотрогу. А что, собственно, я сделал? Возможно, я и виноват. Да, я проявил слабость, не протянул руку помощи. Но я ошибся. Разве за ошибки убивают? Их прощают. Где оно, праведное всепрощение?»
Но измеряя шагами мостовую, я понемногу стал понимать, что охлаждение со стороны Проши связано не с манией величия. Она ему не присуща. Причина в другом: в болезненном сознании собственной слабости и беспомощности. И … в чувстве стыда. Прохор всегда стыдился, если вдруг совершал нечто неподобающее. Какой же я болван! Оплевав себя с ног до головы, я повернул назад и сломя голову, помчался к другу. Моё появление удивило дежурного. Но отказать в повторном свидании он не посмел. Правда его покорность не принесла результатов. Прохор попросту отказался выходить ко мне. Это был удар. Удар в самое сердце. Такой, следы от которого остаются синяками. Внутренняя гематома и сегодня даёт о себе знать.
 В тюрьме Прохор не сидел. Братец Греты всё уладил. Без труда.
 Сейчас я уверен, отсиди Прохор нужный срок, было бы намного лучше.  Узнав про отношения сестры с Прохором, всемогущий братец, покопался в биографии Проши и просчитал возможную для себя выгоду. Обладатель крупнейших вложений во всех существующих и несуществующих банках мира, владелец мясокомбината, личного аэродрома, этакий мистер Твистер догадался, что ради любимой Проша готов на всё. И он  нанял его своим личным пилотом. За гроши. Единственное, что Прохор получил от этого, это возможность вернуться к прыжкам с парашютом.

                Часть третья

- Сегодня у Проши день рождения. Надеюсь, ты об этом не забыл?
Я промолчал. Мне нечего было ответить. Наши с Магдой отношения охладели. Охладели с того самого дня, когда, как она сама любит повторять, я предал друга.
Разумеется, я помнил о дне рождения друга. Да и как тут забудешь, первое мая, дата запоминающаяся. Вот уж точно, кто в мае родится, тот всю жизнь маяться будет. К сожалению,  Проша не стал исключением.
- Что молчишь, как рыба?
- Я на глупые вопросы не отвечаю. Как я мог забыть?
- С тебя станется.
Эти слова стали той каплей, что переполнила чашу моего терпения.
- Дура! Метёшь языком, как помелом.  Что ты, вообще ко мне пристала? Тебе что делать нечего, да? Друг – мой, хочу – помню, хочу – нет. Тоже мне, праведница. Не тебе меня учить, понятно?
 И чего я так разошёлся? Ведь я всё сделал правильно. Вмешиваться в чужую жизнь не этично, даже если это и не чужой вовсе, а друг детства.  Только вот Магда почему-то не понимала этого.
 В тот же день, около четырёх, сестра без стука вошла ко мне в комнату. Я в это время лежал и рассматривал картинки в журнале. Заметив появление сестры, я даже не шелохнулся.
- Я к Проше. Ты со мной?
- Голова раскалывается.
- Прими таблетку.
- Ты же знаешь, я не занимаюсь травлей организма. Это по твоей части.
- В виде исключения, только сегодня. Проша огорчится, если ты не придёшь.
- Ха, он даже не заметит. И ты ему не нужна. Думаешь, он забудет свою куколку и прибежит к тебе? Брось сестрёнка, гиблый вариант.
- Да пошёл ты!
И она выложила передо мной весь маршрут моего путешествия. Я прям опешил. Не в её правилах подобное "красноречие". Это моя прерогатива.  Определённо, я – худший из земных тварей.  Так бить по больному… Как же низко я пал. Сейчас мне стыдно, а тогда…
 Может я и подонок, но спокойствие моё нарушить Магде всё же удалось. Она, уже в который раз  была права, и я не мог не понимать этого. У нас с Прошей  столько общих  воспоминаний. Нашей дружбе не один год. Разве такое сотрёшь? Будь сегодня мой день, Прохор был бы тем, кого бы я хотел видеть в первую очередь.
Итак, я собрался и вышел из дому.  Брат Греты подарил молодожёнам дом, и мне это было известно. Я так же знал, что это где-то вблизи аэродрома, поэтому найти его не составило труда.  Когда я подъехал, у ворот  уже была целая стоянка. Тачки стояли и во дворе. «На широкую ногу видать пирует  Прохор», – подумал я про себя.
Войдя в дом, я обнаружил там пёструю компанию гостей.  Ни Проши, ни Магды в доме не было. 
- Надо же, какие люди и без охраны, – пропищала, выросшая передо мной  как из-под земли Грета.
До чего она мне была омерзительна. Я и прежде не особо жаловал её, но сегодня… Сегодня в ней было что-то гадкое и противное.
- Где Магда? – не скрывая отвращение, проорал я.
- Ушла, – чавкая жвачкой промычала Магда. – Проходи, сядь, выпей с нами.
- А Прохор?
- А кто его знает. Летает, наверное. Чёрт меня дёрнул связаться с этим летуном. Вот ты... Ты другое дело.
 И Грета полезла целоваться. Никогда не думал, что поцелуи девушки могут вызвать во мне подобное отвращение.
-  Пошла прочь, гадюка!
- Ну, что ты. Не будь таким бякой. Мне следовало выбрать тебя. Прохор мелкая сошка. Возомнил себя орлом, а сам, если и птица, разве что колибри.
- Колибри, между прочим, ценная птаха, – вмешался чей-то писклявый голос, сопровождаемый не менее  отвратительным ржанием.
Всё это было так противно. Слюнявые губы Греты вызывали во мне рвоту. Я не сдержался и, что было сил, оттолкнул её. Как мог Прохор жить с этой крашеной пустышкой? Она как была дешевкой, так ею и оставалась. А эти разукрашенные менестрели, что они потеряли на дне рождения моего друга? Да, влип  Проша, ничего не скажешь. Не удивительно, что этой компании он предпочёл небо. Может мне поехать к нему, поговорить? Может, ему помощь какая нужна?
 В эту минуту, я был горд собой, как никогда.  Кажется, впервые в жизни я принял верное решение.
                ***
 Принять-то я его принял, а вот поступил совсем по-другому. Я вдруг вспомнил, что по телику будут показывать классный фильм. И не важно, что я видел его уже сотню раз, а в столе у меня лежит диск именно с этой картиной. Главное – его показывают по ящику, и я, непременно, должен его посмотреть.   
Дома я увидел сидящую у окна сестру. Она была печальна и задумчива, настолько, что  даже не заметила, как я вошёл.
- Ау, красавица, ты где?
- А, это ты.
- Ждёшь кого-то ещё?
Знаю. Я повёл себя глупо. Шутливый тон, плюс я подошёл и защекотал Магду. Учитывая, в каких мы отношениях это было нелепо. 
- Прекрати! Что это с тобой? Ты пьян?
- Нет. Ну ладно, пропустил пару кружек пива. Это что, преступление?
- Да пошёл ты.
- Ну, прости. Брось дуться. Признаю, я кругом неправ. Лучше скажи, почему ты сбежала со дня рождения?
Магда мгновенно переменилась в лице.
- Ты знаешь? Значит, ты ходил к нему? Видел, что там творится? Бордель какой-то, непонятно кто они и чем занимаются. Бедный Проша.
Тут Магда позволила себе расслабиться и зарыдала. Мне стало жаль её, жаль по-настоящему.
- Мы должны ему помочь. Просто обязаны. Неужели ты не понимаешь?
- Понимаю и согласен с тобой.  Но как?
- Я не знаю. Но нельзя же сидеть, сложа руки. У него никого кроме нас на целом свете. Тёть Лена слишком слаба, чтобы идти наперекор сыну. Давай пойдём, поищем его.
- Хорошо. Я завтра же встречусь с ним. Встречусь и поговорю,  где бы он ни был.
- Почему завтра? Нужно сегодня. Сейчас!
- Я сказал завтра.
- У-у-у! Ты так ничего и не понял.
 А почему собственно завтра? Что мешало мне подняться с места и отправиться на поиски друга? Фильм?
                ***
 До завтра ждать не пришлось.  В тот же день, вечером, точнее  ночью, Прохор сам зашёл к нам. Было около одиннадцати. После нашего разговора Магда заперлась  у себя в комнате, папа был в деловой поездке и я, один-одинёшенек, сидел, уткнувшись в телевизор, и смотрел какой-то  примитивный фильм. И тут в дверь позвонили, причём так тихо, что я сначала подумал, не  померещилось ли мне. Я поднял свою пятую точку с кресла и подошёл к окну.  Ночь была  безлунная. Темно, хоть глаз выколи. Потом донёсся повторный звонок.
Я вышел во двор и подошёл к воротам.
- Кто там?
- Это я.
Я сразу же узнал голос друга, но для убедительности всё же переспросил:
- Прош, ты?
- Я.
 Я спешно распахнул ворота.
- Можно? – почти шёпотом спросил Прохор.
- Не вопрос. Тебе всегда здесь рады.
Оставив друга в гостиной, я отправился на кухню готовить коктейль из растворимого кофе, мороженного и колотого льда. Когда я с бокалами вошёл в комнату, Прохор стоял у окна и, казалось, считал звёзды, которых на небе не было.
- А вот и я.
- Спасибо, – поблагодарил друг, принимая из  моих рук охладительный напиток.
- Не проблема.
 Я  был чрезмерно рад визиту друга. Судьба давала мне ещё один шанс. Оставалось не упустить его. Тогда я ещё не представлял всю  глобальность вставшей перед другом проблемы.

                Часть четвёртая

- Знаешь, когда братец Греты узнал о наших отношениях, он был так счастлив. И это не было наигранным. Другое дело, чем обосновывалось его счастье.
- Ясное дело, ничем хорошим.
- Я так боялся, что родня Греты сочтёт, меня, бедолагу, недостойным находиться рядом с их королевой.
- Это Грета-то королева?
- Для меня она была больше, чем королева.  Я боготворил её. 
- Истинно: влюблённые слепнут и глупеют.
-Ты прав, я поглупел. Ещё как. Любовь и страсть буквально ослепили меня, тотально изменили моё представление о жизни. Но каковыми оказались прозрение и расплата…
Друг вдохнул и опустил глаза.
- Представляю.
- Нет. Такое  не представить и не предвидеть. Жарко у тебя, – расстегивая ворот рубашки, произнёс Проша.
Я поднялся с места и распахнул форточку.
- Спасибо.
 Что за привычка за всё благодарить. Меня это всегда в нём раздражало.
- Получив благословение брата, мы расписались. Излишне рассказывать какой была наша свадьба. Всесильный магнат не поскупился. В качестве свадебного подарка на имя Греты братом был приобретён загородный дом.  Вилла, как любит называть его Грета. Неподалёку протекает речушка, в которой даже кой какая рыбёшка водится. На следующее после свадьбы утро братец заявился к нам в гости и принёс с собой столько провизии, что можно было сыграть ещё одну свадьбу. Напившись и наевшись до отвала, шурин подсел ко мне и поведал, что у него ко мне, как к родственнику есть небольшая, если не сказать крохотная просьба. – Я напрягся, ибо прекрасно понимал, что когда имеешь дело с таким ничтожеством, коим была Грета и вся её гнилая семейка, добра ждать не приходится. Уверен, и Прохор знал это. – Разговор был коротким. Суть разговора в следующем: от меня требовалось, да-да, именно требовалось, подделать кое-какие подписи. Ты же знаешь, у меня это хорошо получалось. Но я никогда, не позволял себе пользоваться этим.
- А как он узнал?
- А, чёрт его знает. Возможно, когда-то в разговоре с Гретой  я упомянул об этом, а она, случайно, а может и нет, теперь я уже ни в чём не уверен, рассказала об этом брату.
- Стерва!
- Я понимал, что должен отказаться, но не смог. И дело тут не в страхе. Точнее сказать в нём, но это был страх не за себя, не за своё благополучие. Просто я знал, что в случае отказа, Грета станет тем самым запретным плодом, который я, вкусив, потеряю навсегда. И, как само собой разумеющееся, я помялся, посопротивлялся и сдался. И что из того, если я помогу родственнику?
- Альтруист хренов!
- И я стал регулярно подделывать подписи. Бывало, мне по десять раз на дню приходилось надевать на себя личину беспринципного человека и выводить каракули, принадлежащие незнакомым мне людям.
- Я не узнаю тебя. Что она с тобой сделала? 
- Это ещё цветочки, плоды ждали меня впереди. И какие плоды. Как бы кардинально меня не изменила любовь, полностью бесхребетным я всё же не стал. Где-то месяца через три, приняв на грудь, для храбрости, я, прямо с утра явился в офис шурина. Я был твёрд в своём намерении заявить, что не желаю больше идти наперекор совести. Меня встретили как почтенного гостя, угостили ромом, сигарой. Я  даже закурил, можешь себе такое представить? Я, ярый противник курения. Всю дорогу по пути в офис я думал о том, что со мной будет дальше. Меня запросто могли стереть в порошок, а труп закапать где-нибудь у сточной канавы. Но как ты понимаешь, этого не произошло. Шурин терпеливо выслушал меня, ни разу не перебив, кивнул головой и проводил. Заметь, сам, лично проводил к выходу. 
- Расскажешь кому – не поверят. Ты ведь многое успел узнать о нём, как он не побоялся оставить тебя в живых?
- О, тут ему ничего не угрожало. Он был прекрасно осведомлён о моих чувствах к Грете, и понимал, что ради неё я буду молчать вечность.
- Может, тебе обратиться к специалисту? У Магды есть знакомый, у него отец спец по шизам.
- Брось. Мне и без того смертельно.
- Прости. Нет, серьёзно. Извини.
- Ровно через месяц, день в день, ни свет ни заря,в шесть тридцать утра меня разбудил звонок мобильного.  Это был он.  Он сообщил, что ждёт меня на аэродроме, и я наскоро собравшись, помчался навстречу родичу. Я ожидал чего угодно, но только не того, что он мне предложил.
- Весьма заинтригован.
- Да уж и есть чем. Мне было предложено место личного пилота магната. Представляешь?
- Вот так поворот. Весьма оригинальный способ наказания.
- Вот и я так подумал. Я вернулся к полётам и чувствовал себя в своей тарелке. У меня снова появилась возможность окунаться в поднебесье. Вот это жизнь! Что ещё человеку нужно? Любимая женщина, любимое дело, ещё парочку ребятишек и... Полная идиллия. Разве мог я предполагать, что пока я летал, утопая в небесах, моя фея улетала, одурманенная героином. И это было отнюдь не мимолётное увлечение. Грета была больна, давно и серьёзно.
- Оба-на! Как же ей удавалось скрыть это от тебя? Такое не может оставаться незамеченным. Ты должен был заметить, что с ней что-то не так. Кроме того, следы от инъекций, их не могло не быть. Хотя, может она нюхала, курила или ещё как-то оттягивалась. Чёрт их разберёт, этих «торчков».
-  Я и сам неоднократно задавался  этим вопросом. Но факт остаётся  фактом: моя жена наркоманка, а я ни сном, ни духом. Всё раскрылось совершенно случайно. Просто в один день, будь он неладен, я решил сделать любимой сюрприз и не пошёл на работу. Деловых полётов у босса намечено не было, так что я мог спокойно отдохнуть, окружённый лаской и заботой дорогой супруги. Накупив в супермаркете массу съестного, конфет, шампанского, я вернулся домой и застал жену на диване в состоянии неимоверного блаженства и спокойствия. Понять сразу, что к чему, я не мог.  Конечно, мне приходилось слышать о подобном, но сталкиваться – никогда. Ясное дело, я позвонил её братцу. «Не паникуй. И помни, никому ничего не рассказывай. Если всё обстоит так, как ты мне описал, скоро всё пройдёт». Вот в точности то, что пробурчал мне в трубку  братец миллионер.  И тут я прозрел. Оказывается все всё знают. Все, но только не я. Земля ускользала у меня из-под ног. Меня с самого начала держали за идиота. Вот в чём причина благосклонности её братика. Выдать замуж сестру-наркоманку дело не простое.  Негодование и отчаяние переполняли меня. Но я понимал, что сам повинен в случившемся. Нельзя быть таким слепым, ведь многие, в том числе и ты, предупреждали меня.
- Но такое даже мне не снилось.
- Обхватив голову руками, я уселся рядом с супругой на диване и стал ждать. Братец не солгал. Скоро Грета очнулась. Увидев меня подле себя, она  удивилась, но тут же одела на лицо свою обворожительную улыбку.
- Ой, милый, ты уже дома?
Я не сдержался и залепил ей такую пощёчину. У неё аж искры из глаз посыпались. Она завопила как ненормальная и этим разозлила меня ещё больше. Я стал колотить её по лицу, по голове, по рукам…Одним словом дубасил её как собаку. Я бил и бил её, не переставая. Бил до тех пор, пока силы окончательно не покинули меня. Тогда я упал на пол и зарыдал. Впервые в жизни я плакал, и вокруг не было ни души, дабы утешить меня. Одна только Грета присела рядышком, чем составила достойную компанию. Сколько мы так провалялись, не знаю. Но когда слёзы иссякли и дурман рассеялся, Грета обвила руками мою шею и пообещала, что такого больше не повторится. И я подался ей.
 Как ты понимаешь, это были лишь пустые обещания. Ситуация повторялась регулярно. Стоило мне отлучиться, как  она принималась за своё. Думаю, она ширялась и при мне, но делала это так умело и аккуратно, что мне не удавалось поймать её за столь мерзким занятием.
- Но ты же должен был видеть, что она под кайфом.
- Должен, а может, и видел. Сейчас я уже ни в чём не уверен. Говорят это не всегда заметно. Они прекрасно маскируются. К нам приходили её друзья. Позже я узнал, что все они…Ну, ты понимаешь. Тебе говорят что-нибудь такие слова или сочетания как, струна, красная шапочка, как у Иры, спайс, смок, балтийский чай, перец, кассета? Ты знаешь, что в кругу наркоманов каждое из этих слов имеет своё значение? Вот и я не знал. Я думал всё в порядке. Она счастлива, жизнерадостна, общительна. А что ещё мне было нужно?  Но временами, она слетала с катушек, начинала вести себя неадекватно, и я понимал, что просто обманываю себя. Ничего не прошло. Да и могло ли, вот так, запросто, ведь, скорее всего, это продолжается не один год? 
- Сочувствую.
- Да, что уж там. Когда она впадала в эйфорию, я проваливался в ад. Но стоило дурману отойти, Грета вновь становилась прежней. Той, которую я полюбил. 
- Она всегда была избалованной и капризной девицей!
Прохор ничего не ответил, и я был рад этому. В противном случае, друг запросто мог бы обвинить меня в предательстве. Ведь если мне изначально была известна её гнилая натура, я был обязан предупредить его, уберечь от непоправимого шага. Да, но ведь я пытался.
- А что её брат? – прерывая паузу, поинтересовался я.
- А что брат? Это же урод, ничтожество. Сколько раз я пытался завести  с ним разговор о сестре, но он игнорировал мои попытки. Он делал вид, будто ничего не происходит. Ведь это он снабжал её отравой. Героин – альфу и омегу всех наркоманов, доставляли ему из Афганистана и Колумбии. Да-да. Он занимался наркоторговлей и подсадил собственную сестру. Нет, я не думаю, что это было сделано специально. Он конечно мразь полная, но на такое, думаю не способен.
- Не знаю. Я бы не удивился.
- В минуты просветления Грета признавала, что  её пристрастие чревато последствиями. Она даже соглашалась лечь в клинику. Однако со временем подобные просветления случались всё реже и реже. Вскоре она разучилась воспринимать действительность, перестала понимать, что больна. Стоило мне заговорить о её пристрастии, начиналась истерика, ругань и всевозможные нелепые обвинения в мой адрес. Я узнал, что кроме героина, она употребляет ещё и спидбол. Это смесь героина с кокаином. Он вызывает сильный прилив удовольствия, к тому же без тревоги и оцепенения. Но для сердечнососудистой системы – это настоящий палач. Как видишь, у меня немалые познания в медицине, в частности в наркологии.  Но они не особо мне помогли.
Я был взбешён и одновременно погибал от сознания собственной беспомощности. Как-то раз, вернувшись пораньше и не застав Греты, я начал шарить по дому. Я был подобен ищейке, в поисках смертоносной дряни. Перевернув всё вверх дном,  я нашёл, что хотел. В кармане пальто Гретиной мамы. Там был и чистый белый порошок, и что-то серо-коричневое с неприятным запахом, непонятного грязного цвета, и сушёная травка. Было даже несколько ампул с готовым раствором. Не теряя ни секунды, я отправил находку в канализацию и спустил воду. О том, что было потом, мне страшно вспоминать.  Грета вернулась. Она будто не заметила меня. Раздражительная, движения резкие, зрачки расширены. Бросив сумочку посреди комнаты, она отправилась за  «конфеткой» и  наткнулась на пустоту. Конечно же, она поняла, что без моего вмешательства тут не обошлось. Тут началось целое театральное представление.  Поначалу она ластилась ко мне как кошка, тёрлась об меня и обжигала поцелуями. Но когда до неё дошло, что я ей не помощник и все уловки бесполезны, она точно взбесилась. Только что ласковая и благоухающая страстью Грета, с такой силой отшвырнула меня, что я попятился назад, не удержался на ногах и рухнул на пол, ударившись виском о край журнального столика. Мне ещё повезло, что у нас круглые столы, иначе я, вероятно, не сидел бы сейчас рядом с тобой и не исповедовался.  Хотя, как знать, может это было бы и к лучшему. 
- Перестань, всё ещё образуется.
- Не надо меня успокаивать. Я и сам понимаю, что это конец.  Принеси мне выпить.
- Воды?
- Нет, чего-нибудь покрепче.
Эта просьба ещё нагляднее показала, насколько всё было серьёзно. Ведь Прохор не пил. Он был принципиальным трезвенником. Хотя, откуда мне знать. Возможно, времена принципов прошли. Как бы то ни было, я наполнил большой хрустальный бокал коньяком и протянул его другу.
- А покрепче?
- Рома не держим.
- Что ж.
Прохор отчаянно вздохнул и иссушил бокал. Залпом. И чего это я вспомнил про ром? Нет, я не друг, я гестаповец.
- Не обращая на меня никакого внимания, – продолжал Прохор, –  Грета принялась крушить всё вокруг. Она перебила всю посуду, переломала стулья, разбила зеркала. При этом она божилась что убьёт меня, если немедленно не получит дозы. Слышал бы ты, как она материлась. Её уста изрыгали такую похабщину, какая ни мне, ни даже тебе не снилась.
 Я невольно улыбнулся.
- Да-да. Это так. Даже в твоём объёмистом словаре ненормативной лексики не уместился бы тот шквал, что выплеснулся мне в лицо из её маленького, неоднократно целованного мной ротика.  И, самое страшное, выглядела она в тот миг безумнее безумного. Чем изощрённее она выражалась, чем пошлее становилась её брань, тем сильнее во мне вскипала ярость. Она словно лава с неимоверно дикой силой бурлила во мне и выталкивалась наружу. Я снова не сдержался и угостил её затрещиной. В этот момент сверкнула ослепляющая молния, и ударил страшный гром. Я шарахнулся. Что это, карающий бич  Господень или победный фейерверк Люцифера? Налей ещё.
 На это  раз у меня хватило ума не философствовать. Я молча принял из рук друга пустой бокал, а спустя  несколько секунд вернул его ему уже с горючей жидкостью. Поблагодарив меня едва заметным кивком, Проша поднёс бокал к пересохшим губам, но не выпил всё, а лишь немного отхлебнул расслабляющего напитка, набрал в лёгкие воздуха и продолжил.
- Воспользовавшись моим замешательством, Грета шмыгнула мимо и уже через секунду в её руках блеснул мобильник.  Дрожащими руками она принялась давить на маленькие кнопки, но у неё ничего не получалось. Я рывком добрался до неё, выхватил телефон и швырнул в распахнутое окно.  Каким ужасающим и проклинающим взглядом она на меня посмотрела. Ооо… Растрёпанная, в разодранной одежде, Грета была похожа на приведение, злобное и кровожадное. Передо мной всплыли кадры из экранизации повести Гоголя, увиденные ещё в детстве. Ужас, накрывший меня в те далёкие годы, ожил и приобрёл ещё большую мощь и силу. Неужели это бледное как смерть, сверлящее взглядом существо и есть предмет моего обожания? Неужели эти дрожащие руки, эти прозрачные пальцы с длинными, будто когти хищной птицы ногтями,  я так жадно целовал недавно? Думая об этом, я приготовился отразить её нападение, однако, она только швырнула в меня телефонный аппарат и завизжала, словно порося в предчувствии своей кончины. Я пригнулся. Телефон вписался в единственно уцелевшее после погрома Греты зеркало, разбив его на сотни осколков. Не мешкая, я бросился к Грете, скрутил ей руки за спину и поволок в комнату. Бросив её на диван, я стянул со стола скатерть и  связал ею Грету. Я  вышел из комнаты и запер за собой дверь на ключ. Где-то полчаса из-за двери не раздавалось ни звука. Это  и успокаивало и тревожило меня, одновременно. Но я старался держать себя в руках. Я сидел на полу, прислонившись к двери, и ждал, чего сам не знаю. Мне было необходимо разобраться в собственных мыслях и чувствах, чтобы определиться, как быть  дальше. Но чем интенсивнее я заряжал свои серые клетки, чем сильнее напрягался, тем яснее понимал, что нахожусь в тупиковой ситуации. Страхи и сомнения одолевали меня. Они обволакивали плотной паутиной, и я чувствовал, что задыхаюсь. И всё же, было кое-что, в чём я не сомневался. Во-первых, так больше не могло продолжаться, а во-вторых…  Что я по-прежнему люблю её и мечтаю провести с ней всю оставшуюся жизнь.
- Блин! Прости, Прош, но это же ненормально, это…Это абсурд какой-то. Она же дрянь похуже той, чем периодически ширяется.
- Скорее всего, ты прав. Однако в ней была вся моя жизнь. Не смотри на меня так.  Я не спятил. Я реально верил, что это временные трудности и всё ещё образуется. Поглощённый мыслями о том, как спасти Грету, а в том, что это необходимо сделать я не сомневался, я не заметил, как заснул. Видимо сказались бессонные ночи. Меня разбудил жуткий грохот. Я вскочил с места и первое, что пришло мне в голову, это отпереть дверь и  вызволить из заточения любимую. Но эта мысль как возникла, так и исчезла.
Как всё-таки ясно и красиво он изъясняется. И это сейчас, когда на душе у него, я уверен не кошки, а львы и тигры скребут. Вот и я, как вижу, заразился его красноречием. Я знаю, что ещё в школьные годы весь класс заворожённо слушал, когда Проша у доски рассказывал урок. Его классная преподавала нам литературу и постоянно ставила Прохора в пример.
- Я, должно быть, надоел тебе своим нытьём.
- О чём речь? Кто, если не я выслушает тебя? Может нам перекусить?
 И чего это я? Нашёл время.
- Конечно. Если хочешь ешь. Я не голоден.
 Разумеется, я не стал. Мне вовсе не хотелось есть, это я так, сдуру ляпнул.
- Опустившись на колени, я заглянул в замочную скважину и увидел её, валяющуюся на полу. Видимо, она сползла с дивана и теперь барахталась и извивалась как гадюка, усиленно пытаясь освободиться от связывающих её руки пут. Я непозволительно грубо высказываюсь о ней, правда?
- По мне, так слишком мягко.
- Просто в такие минуты, она и впрямь мерзко и противно выглядит. Меня от неё просто воротит. Представляешь? Как так может быть, я люблю и в то же время люто её ненавижу. Очень скоро она вызволила из плена одну руку, после чего до окончательного высвобождения оставались считанные секунды. Вскочив на ноги, она бросилась к двери и всем телом навалилась на неё. Дверь, ясное дело, не поддалась. Она крепче меня. «Открой, сволочь! – вопила она.  –Немедленно, слышишь!» Я продолжал стоять на коленях и ждал, что же будет дальше. А дальше, Грета подошла к журнальному столику, взяла его в руки и, со всего размаху, ударила им по двери. Один удар. Потом второй. Третий… Это продолжалось до тех пор, пока столик не развалился. Я был в отчаянии. «Господи, за что мне это?» Но Господь молчал.
  Может я и ничтожество, но в эту минуту чувство сострадания к другу переполняло меня. Я желал помочь, но даже не представлял как. Глядя на него, вяло развалившегося в кресле, я с трудом узнавал в нём прежнего, жизнерадостного, способного свернуть горы, Прохора. Какой жестоко повела себя с ним судьба. А нет ли в этом и моей вины?
- Осознав, что бой проигран, она  швырнуло то, что осталось от столика в окно. Стекло разбилось вдребезги, а фрагменты стола оказались во дворе и, судя по визгу, коснулись дремлющего в тени пса. Я поспешил во двор и убедился, что с псом всё в порядке. Странно, не так ли, что в такой момент я думал о собаке.
- Ничего странного. Ты всегда любил всяких там зверюшек.
- Оттого и полюбил животное. Нет, животные не такие. Они верные и понимающие. Воротившись в дом, я снова приложился глазом к замочной скважине. Картина, представшая передо мной на этот раз, была ужасней прежней. Грета, моя сказочная возлюбленная, снова валялась на полу, однако на этот раз она больше не воевала со скатертью, а тряслась и каталась по полу, словно испорченная заводная кукла. Потом её скрутила такая судорога, что я не на шутку испугался. Мне казалось, что она больше не вывернется. Так и останется наизнанку. Помнишь Стаса, эпилептика? Поверь, это зрелище куда страшнее.
- Может, воды?
- Моё сердце обливалось кровью. Я ломал в руках осколки разбитого зеркала, истекая кровью, и не чувствовал боли. Я просто не мог её чувствовать. Боль, поедающая меня изнутри, заполняла всё. Не в силах больше продлевать двухстороннюю агонию, я отпер дверь. Войдя в комнату, я подошёл к Грете и протянул ей мобильник. Она пыталась набрать номер одного из своих дружков поденщиков, но ей это не удавалось. Руки не слушали её. И тогда я вырвал у неё из рук телефон и сам набрал цифорки номера убийцы.
- Давай сделаем паузу. Тебе нужна передышка. Я приготовлю тебе ванну с травами, ты успокоишься. Представляю, каково тебе.
- Не представляешь, и, слава Богу. Но передышка – не для меня. Мне необходимо выговориться, освободить мысли и душу. А после я отдохну. Обязательно. Прости, что завалился к тебе со своими проблемами, но у меня никого, кроме тебя. Не стану же я рассказывать такое маме. Она вряд ли это переживёт. А где Магда?
 Этот вопрос был задан столь неожиданно, что я не сразу понял его смысла. Но и после того как до меня дошло, что к чему, я не спешил отвечать. Мне не хотелось, чтобы Проша знал о наших с сестрой спорах. Ведь никто иной, как  он являлся их причиной. Точнее моё неподобающее к нему отношение, моё безразличие. И я мастерски перевёл разговор в другое русло.
- Не застав тебя сегодня дома я догадался, что что-то не так.
- Ты был у меня?
- А что тут такого? Ведь я твой друг, а у тебя день рождения.
 И я ещё строю из себя обиженного. Какая же я всё же сволочь.
- Значит, ты их видел?
- Имел несчастье.
- Видишь, с каким отребьем она водится.
Я промолчал. Чтобы я не сказал, этот ничего бы не изменило. Единственное, что я мог сделать для друга в сложившейся ситуации – исполнить миссию терпеливого слушателя. 
- Предоставив её самой себе, я ушёл из дома и вернулся лишь часа через три. Грета встречала меня у порога, счастливая и весёлая. Ещё бы! Ведь ей дали лакомый кусочек. Она прибралась в доме, разогрела пищу, зажгла свечи. Представляешь? Но мне, разумеется, было не до романтики. Кто может осудить меня за это?
«Нам нужно поговорить», – только и сказал ей я. – «Милый…» – «Сейчас же».
Она не дура, и тут же смекнула что к чему. Выражение её лица мгновенно изменилось, улыбка исчезла, скулы забегали.  Но она быстро собралась, присела рядом и прижалась ко мне. Нежно поглаживая мою руку, она расплылась в наигранной улыбке.
«Глупо и неблагоразумно делать вид, будто ничего не происходит и в семье у нас полная идиллия». – «А что, разве что-то не так? Что не так, дорогой?»
 Я чувствовал, что вновь завожусь.
«Всё! - крикнул я. – Всё, и ты понимаешь это». – «Малыш, не расстраивайся. Это всё мелочи».
И она стала липнуть ко мне в поцелуях.
«Мелочи!? – заорал я, отталкивая её. – Да ты в своём уме? Хотя, о чём это я, ты давно растеряла то немногое, что имела».
Я был готов убить её. На этот раз завелась она:
«Не смей! Не смей оскорблять меня. Забыл, кто ты, а кто я? Стоит мне только щёлкнуть пальчиком, и от тебя мокрого места не останется».
Я вскипел, взбесился. Это было невыносимо. 
«Как я могу забыть? Я помню, всё прекрасно помню. Сейчас разница между нами заметна как никогда. Именно твоё безбедное детство, вседозволенность, ненасытность довели тебя до такого. Но будь уверена, я не позволю тебе окончательно сгубить себя. Завтра же я уложу тебя в клинику».
« Ха-ха-ха», – только и ответила Грета. – «Куда ты? Я ещё не закончил». – «Спать. Я хочу спать».
И она вышла, виляя задом, и с треском захлопнула за собою дверь.
Разумеется, ни в какую клинику мы не поехали. С утра к нам заявился её братец и приказал, да-да, именно приказал мне держать язык за зубами.

                Часть пятая

Но меня хватило ненадолго. Как-то утром я проснулся и увидел Грету, распластавшуюся на пороге ванной. Я подбежал к ней. Глаза её были открыты, но реакция отсутствовала. Дыхание было промежуточным и порывистым. Пульс едва прослушивался. Перевернув её набок, я стал массажировать ей мочки. Я всё время разговаривал, хотя не уверен, что она слышала меня. Нужно было вызывать «Скорую…». Промедление было сродни смерти для неё, но я не мог. Даже если бы я скрыл от врачей, что это передоз, списал всё на обычное отравление, её братец обо всём бы узнал и тогда…Но я не мог позволить ей умереть.  Начхав на запрет, я взял дорогую супругу на руки, донёс до машины и аккуратно уложил на заднее сидение. К тому времени я уже многое знал о наркотиках и наркоманах,  разузнал о клиниках, специализирующихся по данному  профилю. Одним словом, я знал, куда её везти.
Через тридцать шесть минут в дверях показался доктор. Я подбежал к нему и поинтересовался состоянием Греты.
«Ещё чуть-чуть и нам бы её не спасти. Сейчас она спит. Позже Вы сможете навестить её».
Я спросил, смогут ли они вылечить её. Он ответил, что для начала они должны провести обширное и биохимическое обследование. Затем выяснить, нет ли у Греты хронических заболеваний. Уже потом, с учетом её индивидуальных особенностей, они предложат наиболее подходящий вариант устранения абстинентного синдрома и подберут наркотический «блокатор» длительного воздействия.  Тебе всё это непонятно?
- Ничего, разберусь как-нибудь.
- Доктор предупредил, что это долгий и мучительный процесс. Важно убедить Грету, что без комплексного лечения, сначала медикаментозного, в дальнейшем лечения у психотерапевта и врача-реабилитолога, выздоровление будет невозможным. Разъяснив мне, что к чему, он сказал в точности следующее: «Ваша супруга, уже долгое время принимает наркотики. К тому же вводимые ею препараты настолько разнообразны и сильны, а доза так велика, что я остерегаюсь, как бы не было  поздно». Я не знал, что ответить. Если раньше я считал, что её дурная привязанность – болезнь, страшная, сложная, но болезнь, от которой при желании можно излечиться, то теперь понимал, что не ровен час и она покинет меня, покинет навсегда. На меня напала паника. Я стал умолять доктора помочь, пообещал любых денег, всё, что угодно, только бы она снова была жива и здорова. Видя моё отчаяние, он попытался успокоить меня и пообещал, что сделает всё от него зависящее.
  Выйдя из клиники, я поплёлся домой, упал на постель, которая ещё хранила тепло любимой и зарыдал. Зарыдал, как младенец. Однако раскисал я недолго. Понимая, что промедление чревато последствиями, я собрал всё ценное в доме, включая драгоценности Греты, и направился к знакомому скупщику. Я знал, что отдам всё даром, но выбора не было, абсолютно никакой альтернативы. Нужны были деньги и деньги и большие.
- Надо было прийти ко мне.
- Когда я возвратился в клинику, профессор огорошил меня страшной вестью.  Оказывается, после моего отъезда в клинику ввалились вооружённые бандиты и забрали Грету. Доктор оправдывался, но мне это было неинтересно. Я то точно знал, что это за воинствующая бригада.  Но откуда всемогущий родственник узнал? В палате нет телефона и чтобы позвонить, Грете нужно было пройти в приёмную. Но никто и персонала не встречал её там. Как бы там ни было, братец узнал и вызволил её, обрекая на смерть. Я поспешил к нему.
«Ты серьёзно предполагал, что я позволю сестре провести жизнь в сомнительной клинике? –
« Почему сомнительной? И кто сказал, что она проведёт там всю жизнь? Её вылечат, и мы снова будем счастливы». Но жестокий магнат был неумолим. Он продолжал брызгать слюной и размахивать длиннющими как грабли руками.  «Я вытащил тебя из грязи! Да если бы не я, ты бы уже давно был подстилкой в какой-нибудь паршивой тюряге». Обида и злость за нанесённые оскорбления накапливались во мне с неимоверной скоростью, но я продолжал держаться, повторяя про себя, что всё это ради любимой. «Никто, слышишь, никто никогда не узнает, что моя сестра наркоманка!» И тут меня осенило. До меня, дурака, наконец, дошло.  Владелец  заводов, машин, пароходов бранился не из-за того, что я поместил Грету в не комфортабельную клинику. Его не волновало состояние сестры. Факт, что она наркоманка нисколько его не тревожил. Главное, чтобы новость об этом не просочилась за пределы его владений. «Даю тебе последний шанс. Если бы всё зависело только от меня, я бы с радостью прогнал тебя взашей. Но вот Грета, дура, просила не разлучать вас!» – «Значит, она не обиделась на меня за то, что я поместил её в клинику?»
 Представляешь, о чём я думал? Ещё.
И друг протянул мне пустой бокал.
- Может…
- Пожалуйста, уже недолго осталось.
Я повиновался. А что мне оставалось? У моего друга, можно сказать брата такая трагедия, а я только сегодня узнаю об этом. Верно говорит Магда, я самовлюблённый напыщенный прыщ на теле общества, пекущийся лишь о собственном спокойствии и благополучии. Но ничего, я исправлюсь. Я признаю все свои промахи и недосмотры и сделаю всё, чтобы уберечь друга от дальнейших ошибок. Хватит ему губить себя из-за этой стервозной твари.
- Этот разговор окончательно лишил меня сил. Я сдался. А что я мог сделать, объявить войну крёстному отцу со всем его кланом и в одиночку расправится со всеми злодеями? Может, у меня хватило бы решительности пойти на это, будь Грета у меня в союзницах. Но она была не в себе и не понимала всего масштаба и трагичности ситуации.
 Так мы и жили: я всё больше времени проводил в небе, демонстрируя мастерство пилотажа, а Грета… Она менялась с каждым днём. Маниакальная зависимость от наркотиков изменила не только её внутреннюю структуру. Она сказалась и на её внешности. Не стираемые синяки под глазами, коррозия зубов и ногтей. Даже походка, и та стала другой. Исчезли грация и пластика, шаги стали неровными, приземистыми. Всё это бросалось в глаза мне. Что до неё, ей были не видны изменения. Приступы истерического смеха и глубокой депрессии учащались. Стоило мне заговорить о проблеме, она грозила золотым уколом.
- Золотым уколом?
- Это когда вводишь в себя смертельную дозу с целью суицида.
- А, вот оно что.
 - Я понимал, что обязан посвящать ей всё своё время, быть всегда рядом, но я не мог. Силы мои иссякли. И вот в один прекрасный день, убедившись, что больше не в силах  притворяться будто всё хорошо, я позвонил её брату и попросил аудиенции. Я не дурак и не молокосос какой и прекрасно понимал, на что иду. Но мне уже было всё равно.  Жизнь вдали от Греты была для меня немыслима, но и находиться с ней рядом я тоже не мог. Сидя в роскошном кабинете шурина, я, возможно, впервые в жизни задумался над своей жизнью. Я  вдруг отчётливо увидел, что моё увлечение Гретой изначально было обречено. Разве тот блеск, к которому она привыкла, постоянные сделки с совестью, совершаемые её братцем, разве это всё моё?
- Долго же тебе пришлось ждать прозрения.
- Да, очень долго. В тот день, я высказал родственнику всё на чистоту. Я пытался довести до его сознания горькую правду, объяснить, что Грета губит себе жизнь. Но всё было напрасно. Денежный босс не собирался ничем жертвовать. И я попросил разрешения удалиться. Ты спросишь, зачем мне это было нужно, почему я просто не взял и бросил всё к чертям собачьим? Возможно, так и следовало поступить. Но Грета мне слишком дорога, чтобы я мог так просто взять и сжечь все мосты.  Удивительно, но этот чёрствый мешок с деньгами, спокойно выслушал мою несвязную речь и всё понял. Тебе трудно в это поверить?
- Всё это подозрительно.
- Но это правда. «Моя жена была алкоголичкой, и я прекрасно понимаю каково тебе», – ответил на моё повествование шурин. Я сообщил, что завтра же предоставлю заявление об уходе по собственному желанию. Разумеется, я имел ввиду работу. «А вот это ни к чему. Личное и работа – не взаимосвязаны. Хорошо, когда они гармонируют, но коль не сложилось…Что ж, видать не судьба. Да и где я ещё найду такого аса? Потом, я доверяю тебе, а это главное. Так что иди и живи себе дальше».  Напоследок, я поинтересовался, могу ли я изредка навещать Грету. «Да, пожалуйста. Она всё ещё твоя жена».
 Прохор замолчал, закрыл глаза и запрокинул голову назад. Мне так хотелось утешить друга, но я не нашёлся, что сказать. Но затягивать молчание тоже не стоило.
- Когда это всё произошло? То есть, я хочу спросить, когда вы с ней расстались?
- Сегодня ровно три месяца.
 Меня это задело. Прошло три месяца, а я только сегодня обо всём узнаю. Выходит, зря я мучился, занимался самобичеванием. Прохор и не считает меня другом. Сейчас, анализируя всё, я понимаю, что дело не в нём. Я никогда не был ему настоящим другом и  вполне заслуживал недоверия и отчуждённости с его стороны.
- Может тебе постелить? Ты, наверняка, с ног валишься.
- Понимаю, я тебя достал. Нет, я не обижаюсь, у тебя своя жизнь, свои дела, а я ввалился посреди ночи и беспокою тебя своими болячками, да ещё смею надеяться на твоё участие. Ну, кому сейчас больно от чужих порезов?
 Мне стало совестно, как, наверное, никогда прежде.
- Что за ерунду ты несёшь? Мы же друзья.
 Прохор переменился в лице.
- Правда? Мы друзья? Не представляешь, насколько мне это важно. Твои слова, они…
И я заметил в глазах друга слёзы.
- Может, ты всё же поешь? Принесу закусочки?
- Не нужно, лучше налей мне ещё и выслушай до конца, пожалуйста.
- Без проблем.
- Сегодня, я впервые решил навестить её. Надев лучшее, приобретя шикарный букет, я направился навстречу к той, которую всё ещё безумно люблю. Ворота были заперты, однако у меня ещё оставался ключ. Во дворе стояли автомашины, и я догадался, что в доме гости. Но что мне до них. Представляешь, я даже не помнил про свой день рождения. Последнее время моя жизнь превратилась в кошмар. Я  жил в бреду, не интересуясь ни временем, ни чем.  Несмотря на то, что двор пестрил иномарками, в доме царила гробовая тишина. Я забеспокоился. В груди больно кольнуло. Дверь в дом была нараспашку, и я вошёл. Ещё с коридора я почувствовал неприятный запах. Смесь духов, табачного дыма и ещё чего-то вонючего. Мне сделалось нехорошо. Прикрыв нос рукой, я поспешил в зал.  Ещё, – протянув бокал, попросил Прохор.
Я видел, что нервы его на пределе. Его колотило, как в страшной лихорадке. Я даже испугался, не случилось бы чего. Наполняя бокал коньяком, что уже оставался на дне бутылки, я наблюдал, как на красивом лице друга непрерывно бегают скулы.
- О, Всевышний! Мне этого не забыть! Я вошёл туда, где так смердело, и то, что я увидел, заставило забыть про вонь. Вся комната была завалена обнажёнными и полуобнажёнными телами. Именно завалена, и именно телами. То, что утопало в беспамятстве, нельзя было назвать иначе. То были не люди, а бездушные туши, с переплетёнными руками и ногами. Славный подарок, не правда ли?
Я в который раз промолчал. Замечу, что молчание не то золото, которым я могу похвастать. Но выслушивая исповедь друга, я всё больше убеждался, что в жизни случаются ситуации, в которых все слова за ненадобностью вылетают из головы.
- Я не сразу нашёл то, что оставалось от Греты, настолько они все были похожи друг на друга. Синие, с багряными пятнами на руках и ногах, растрёпанные и провонявшие потом и ещё чёрти чем, они вызывали во мне жуткое омерзение. Наконец, в жалкой груде тел, я отыскал свою любимую. С трудом вытащив её из-под разукрашенного татуировками здоровяка, я взял Грету на руки и прямо так, в нижнем белье, запихал в машину. Она была как неживая. Руки, ноги, голова – всё свисало, словно составляющие допотопной куклы с ослабшими резинками. На бешеной скорости, нарушая все правила  движения, я мчался в клинику, ту самую, откуда её уже однажды уволокли прихвостни братца. И вот, я почти на месте. Здание клиники маячит впереди. Ещё чуть-чуть. И тут, прямо  из-за кустов выскакивает котёнок. Я, зажмурив глаза, резко торможу. Через мгновение открыв глаза, я облегчённо вздыхаю. Котёнок стоит передо мной, цел и невредим. Но меня удивило, что при виде мчащегося на бешеной скорости автомобиля, котёнок не убежал. Серенький комочек продолжал стоять на трассе, слившись с асфальтом, и глядел на меня в лобовое стекло. Видел бы ты его глазки. Уверен, они даже тебя не оставили бы равнодушным.
  Опять. Опять напоминание о моей чёрствости и безучастности. Почему я прежде не замечал за собой бессердечности и хладнокровия? Сегодня я ясно вижу это, но тогда… Как поздно, порой до нас доходит то, что другим очевидно. Но может Прохор и не имел в виду ничего такого? Он был поглощён рассказом и если бы не редкие замечания в мой адрес, можно было предположить, что он  ведёт монолог. Хотя может, так оно и было.
- Убедившись, что Грета, всё ещё пребывает в наркотическом сне, я вышел из машины и неторопливым шагом подошёл к едва не превратившему меня в убийцу существу. У бедняги  была повреждена лапка. Поэтому он и не убежал. Взяв дрожащего от страха малыша на руки, я понёс его к машине. Он и сейчас там спит, точнее, спал, когда я вошёл к тебе. «Назову - ка я его Гретой»,- подумал я, но, обнаружив, что это кот, решил, пусть будет Прохор. Ты возьми его себе, пожалуйста, в память обо мне.
 Мне эта идея, мягко говоря, не понравилась. Я никогда не испытывал нежности к животным. Что же до кошек, с ними у меня особый конфликт. Они капризны и требовательны, а я с детства избегал забот, а главное, ответственности.
- Почему бы тебе не оставить его у себя? Если мне не изменяет память, ты всегда любил живность, и кто-то из представителей фауны постоянно присутствовал в твоём доме.
- Прошу, возьми.
 Я понимал, что у меня не было морального права отказывать другу в такой малости, тем более сейчас, когда на его долю выпало столько испытаний. И я кивнул.
 - Спасибо. Вот увидишь, он тебе понравится. Он такой мягкий, такой пушистый, а главное, у него такие смышленые глазки. О, светает. Как же быстро летит время. Вот и прошёл день моего рождения. Мне очень приятно, что последние часы мы провели вместе. Прости, если что не так.
 И, правда, за окном рождался новый день. Солнце лениво просыпалось, а мы с другом даже не ложились. Ложиться теперь не имело смысла, да и Солнце обидится.
- Всё, мне пора. Час настал. Передай сестре привет, и скажи, пусть не держит на меня зла. Она прекрасный человек и замечательная девушка. Она обязательно найдёт своего принца. Того, кто будет достоин её. Для меня она всегда была слишком хороша. Пошли, я покажу тебе малыша.
Мы вышли.
- А где Грета? – вспомнил я вдруг.
- В клинике. Скоро братец, вероятно, снова заберёт её и всё начнётся сызнова. Если верить словам доктора, я спас ей жизнь. Как думаешь, мне это зачтётся?
  Я не понял вопроса.
- А, какая разница. По большому счёту, мне не удалось спасти Грету. Та, которую я люблю больше жизни, уже давно мертва. Жаль, что я только сейчас это понял.
- Ничего, брат, главное – понял.
- Да уж, – печально ответил Проша, открывая заднюю дверцу машины. И я увидел  маленький серенький шарик, едва заметный и весь покрытый шерстью.
– Знакомься, Проша. 
И друг протянул мне котёнка.
- Береги его.
Я принял тёплый комочек из рук дорогого друга. Он и сегодня со мной. Правда, теперь это красивый стройный кот, направо-налево соблазняющий кокетливых кошечек.
- Ты сейчас куда, домой? – спросил я друга.
- Домой. Теперь уж точно, домой.
И он уехал, а я ещё долго стоял и смотрел вслед удаляющейся тёмно-зелёной машине. Совсем скоро она превратилась  в маленькую точку, а после и вовсе исчезла, свернув за поворот. Я внимательно посмотрел на котёнка. А глаза у него и впрямь смышленые, только больно печальные, точь в точь, как у его тёзки.
- Что ж, Прош, пойдём, попробуем немного вздремнуть.
Но, как я не старался, сон убегал от меня. Я ворочался в постели и изнывал от непонятной, внезапно охватившей меня чесотки. Я поднялся и отправился в душевую. Но и это не помогло. Чесотка прошла, но взамен сердце заколотилось, как умалишённое. Я ужаснулся. Прежде, такое со мною случалось лишь раз, в тот день, когда умерла мама. Обмотавшись полотенцем, я направился на кухню в надежде, что чашечка крепкого кофе вернёт спокойствие. Но не тут-то было. Я даже не смог глотнуть его. Глотку, казалось, перекрыло. Не растрачиваясь по пустякам, я влез в спортивку, схватил со стола ключи от тачки и выбежал из дому. Пять минут и я уже на аэродроме. Что навело меня на мысль, что ехать нужно именно туда?  Этот вопрос и по сей день остаётся открытым. Увидев на стоянке машину друга, я успокоился. Вскоре я увидел и самого Прохора. Он ступал по взлётной полосе, и я заметил, как изменилась его походка.  Сутулый и поникший, он едва передвигал ноги, словно беды всей Вселенной легли на его плечи. Внутренний голос кричал, что я должен его остановить. Но проход на территорию полётов разрешён строго по пропускам. Мои попытки втолковать на пропускном пункте, что дело особой важности, что мне непременно нужно поговорить с Прохором прежде, чем он сядет в самолёт, ни к чему не привели. Тут я вспомнил о мобилке. Я набрал номер и услышал знакомое «Слушаю».
- Прош, нам надо поговорить.
- Прощай.
- Прош, Прош, не отключайся, поговори со мной.
На мой ор собралась толпа. Но всё было впустую. Мне отвечали лишь отбойные гудки. Злой на всех и в первую очередь на себя, я выбросил мобильный в урну. «Думай, думай» - твердил я себе. Заметив неподалёку окошечко диспетчера, я побежал к нему.
- Куда он полетел? - заорал я во всё горло.
- Кто?- недоумевал диспетчер.
- Кто, кто… Прохор, кто!
- Сказал, что хочет совершить прыжок.
-Что!?
-Да что тут особенного? Это его ежедневная процедура. Здесь все об этом знают.
 Бранясь и проклиная себя за беспечность, я опустился на стоящую возле диспетчерской канистру и стал ждать. Чего? Ответ был неизвестен даже мне.
- Представляешь, Митяй, муженёк боссовой сеструхи выбросил из самолёта все парашюты. Говорит, они ему больше не пригодятся.
 «Золотой укол» – пронеслось у меня в мозгу. Земля стремительно убегала из-под моих ног, параллельно тому, как набирал скорость самолёт друга. Пред глазами всё закружило, поплыло. Мне вспомнился случай из нашей, кажущейся сегодня далёкой юности. По телику шёл какой-то фильм. Ни названия, ни его содержание я уже не припомню. Но один эпизод запомнился мне отчётливо. Герою фильма вынесли смертный приговор и, как полагается, спросили о последнем желании. Ответа осуждённого я не помню, но слова Прохора запомнились мне в точности. «Будь я на его месте, я бы попросил разрешения подняться на огромную высоту и оттуда спрыгнул бы вниз. Представляешь, лететь несколько секунд как птица, парить над землёй, не стеснённый даже парашютом. Какая прелесть!» Прохор вынес себе приговор и воспользовался правом последнего желания. А я дурак, так и не понял, что с ним происходило. В тот день, я впервые осознал каково это, когда боль вонзается тебе в душу и разрывает её напополам.

                Эпилог

Вот с этим сознанием я и живу уже много лет. После того кошмарного дня я сильно изменился. Моё мировоззрение стало другим. Теперь, я с содроганием слушаю о тех ужасах, что творятся на планете, и боль чужих, совершенно посторонних мне людей, эхом отзывается в моём сердце. Думаю, произошедшие во мне перемены не остались незамеченными. У меня изменился круг общения. Те, кто прежде обходили меня стороной, сегодня с удовольствием захаживают на огонёк. У меня даже девчонка  появилась, точнее, не совсем появилась… В общем, мне очень нравится подружка Магды, дочь преподавателя истории, и я имею основания предполагать, что и моя персона ей не отвратительна. Было бы проще, если бы я мог поделиться с сестрой, но к моему прискорбию, наши с ней отношения так и не наладились. Она не смогла простить  мне равнодушия, приведшего, как она считает, к самоубийству Прохора. Что греха таить, я и сам чувствую за собой вину, последствия которой не стереть временем.
 Ах, Проша, Проша. Если бы только знал, как мне тебя не хватает. Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал тебя. Любая мелочь, так или иначе, навевает мысли о тебе. Ты всегда и во всём помогал мне, мог решить любую, кажущуюся мне неразрешимой ситуацию. Вот и сейчас, будь ты рядом, ты бы с лёгкостью разрешил все мои сердечные проблемы. Ты бы убедил меня во всём признаться, (ведь ты настоящий друг) и решить всё чётко и бесповоротно. Ты всегда так поступал. Всегда и во всём. Жаль только, что это принесло тебе так мало счастья.