Принципы Глянцева

     Мой первый иностранный автомобиль – «Виллис». Ко-
нечно, не мой, а из тех, что по-настоящему со всеми по-
трохами удалось увидеть. Из тех, чье имя сразу же взя-
ла память. Это немного позже был такой динозаврище, у
которого фамилия оказалась «студебеккер». А первый –
«Виллис».
     Сначала он был похож на нижнюю часть мыльницы.
Сейчас уже этого большинству не объяснишь. Что такое
мыльница? Что такое проблемы с мылом?
     «Виллис» стоял абсолютно голым, без двигателя и ко-
лес, на дубовых колодках. Прямо на улице, рядом с двухэ-
тажным жактовским домом, в котором и жил Глянцев. Вну-
три автомобиля не было ничего. По сути, и автомобиля, ко-
торый неделю назад привезли на буксире, тоже не было.
     Глянцев же был казак. Родился казаком, из терских…
судя по всему однофамилец одного из разделов процесса
фотопечатанья.
     На наших пацанячьих глазах казак Глянцев сначала
разобрал и потом куда-то унес куски, фрагменты, сосуды,
хрящи и другие члены «Виллиса». Затем все то же самое
стало повторяться с точностью наоборот, только медленно,
с прицелом и смаком.
     Возвращалось на прежнее место смазанное, продутое,
подкрашенное, перетянутое и составлялось в туловище ав-
томобиля. В яловых сапогах, галифе, голубой майке в лю-
бую жару – это Глянцев.
     – Ну-ка, подай мне, молодой человек, ключ на 17, рожковый.
     И тут же какой-нибудь десятилетний «молодой чело-
век» из наблюдателей и добровольных помощников сры-
вался с места. Иногда срывалось сразу двое. Тогда мы еще
не особенно осознавали себя армянами и русскими, черке-
сами и греками. А из всего летнего гардероба, в основном,
сменные трусы, на весь сезон, на все случаи жизни.
     Общие деревья и крыши. Удочки из лесного ореха.
     Потом Глянцев обкатал своего американского зверя, и
заокеанская военная помощь продолжала жить. Покатал
всю нашу и не нашу детвору и куда-то исчез. Впоследствии,
видел я его редко, а потом и сам исчез в своем меняющемся
возрасте, в текучем времени. Тогда еще, по самоопределению,
медленно текучему, текучему, и сладкому как мед времени.
     В конечном итоге, его произошло столько, что это се-
рьезнейшим образом изменило не только всех моих детских
земляков, но и самого меня соответственно.
     Были получены самые разные дипломы, сменились
адреса, у некоторых по нескольку раз. У меня появилась ра-
бота, а потом еще одна, поскольку социализм платил мало,
но довольно лояльно относился тогда к добровольному тру-
ду на дачном участке. Можешь выходить во вторую смену и
хоть до посинения растить себе пищу.
     Сам социализм делать этого не умел, но всячески фан-
фаронил обратное и делал это неплохо. Слова о пище были
значительно лучше, многообещающе и больше, чем сама
пища.
     Короче говоря, моей второй работой была сезонная до-
быча меда. Оказалось, что мое тело от укусов пчел почти не
пухнет, а мед, если это правильно организовать, может дать
человеку некоторый достаток.
     Вот в этот сельскохозяйственный период моей жизни я
вновь встретился с Глянцевым. Удивительно, но он остался
тем же красивым, внешне консервативным мужчиной, в го-
лубой майке, галифе и яловых сапогах. Тогда я узнал, что
ему за семьдесят и столько же его жене Марфе.
     Мы приехали к нему на пасеку за консультациями, по-
скольку о его инженерном таланте и таланте пчеловода хо-
дили устойчивые и небезосновательные слухи.
     Стремление изобретать, совершенствовать, создавать
своими руками чувствовалось во всем том, что можно было
легко увидеть у него на кочевой, не стационарной пасеке.
Облегченные, мобильные и маневренные павильоны, мгно-
венно приготовленная курица под тутовую водку собствен-
ного изготовления.
     Выпивали из стограммовых стаканчиков, он был абсо-
лютно на равных, прекрасный собеседник, основательный
человек. Жена его все время находилась как будто рядом,
но на самом деле она почти не присела. Постоянно что-то
приносила к столу, что-то убирала, судя по интеллектуаль-
ной активности, они были явно моложе своего возраста.
     Кто-то спросил:
     – Что заставляет вас содержать такое количество семей?
Достаточно, наверное, три-четыре десятка, плюс пенсия,
плюс природа… По-моему, нормально? В свое удовольствие…
     – Сразу видно – юнга. Начинающий или просто так
примазался, ради удовольствия? – начал Глянцев. – Было
бы больше сил – было бы больше пчел. Хорошо, что эти сво-
лочи не облагают каждый улей налогом, как раньше. А во-
обще, все это самолюбие и экономика, конечно. В нашей
стране надо быть самолюбивым. Чем я только не занимал-
ся… Всегда был первым, мне это нравилось. По моему ха-
рактеру. Что дальше? Отняли все. Десять лет тюрьмы, не-
плохо, да? Потом, честное слово, смешно – извините… Реа-
билитация. «Извините», тоже, знаете ли, такое мерзкое сло-
во… Пусть их Бог простит. А мне незачем… Не знаю, как у
кого, но у нас трое дочерей, я им всем помог построить дома.
Сейчас помогаю внукам. А пенсию я в своей жизни ни разу
не получал, хотя трудового стажа шестьдесят лет. Ни разу!
И жена тоже! Запретил. Раз и навсегда!
     – Как это? – удивился я. – Не получаете пенсию?
     – Не получаем, не потому, что ее нет, а потому, что от-
вратительно ее от них брать. Унизительно для меня что-либо
просить или брать из рук этого безбожного и несправедливо-
го государства. А в мои карманы оно как и раньше лазило,
так и сейчас старается шарить. Что оно еще может? Управ-
лять? Какой-нибудь коммунизм строить по пояс в крови…
Оно бестолково и преступно, поскольку в нем народ живет в
мистифицированном виде. Наша страна должна иметь дру-
гое государство, но за такие высказывания меня не то чтобы
должны посадить, а еще лучше расстрелять.
     – А у вас есть образование? – спросил «юнга».
     – Есть! – по – молодецки ответил Глянцев, – я хорошо са-
мобразован.
     Пройдет еще около пятнадцати лет, и в разговоре со
мной он видоизменит эту фразу…
     – Несмотря на то, что я прилично самообразован, те
журналы по философии, которые ты мне привозишь, убеж-
дают меня, что этого мало. Надо идти учиться в универси-
тет. Я бы пошел с огромным удовольствием и был бы непло-
хим студентом. Мне не дают никакого покоя вопросы вре-
мени, его природы и констатации. Как ты понимаешь, мно-
го еще чего… Но представь себе, мне стыдно. Опять же, кому
это у нас нужно?
     – Да, он говорил то, что думает... Можно назвать это
крамолой, но он говорит то, что думает, так он думает…И
это поощрялось не только его обидой, но и правдивостью.
     Образ жизни, который он для себя избрал, создавал
ощущение независимости, вольности и самодостаточности.
На самом деле, он тогда рассказал, что пенсию ему начисли-
ли пятнадцать рублей, а Марфе Петровне – восемь рублей.
     – Ни копейки не бери у этих недоумков! – сказал он
Марфе. – Ничего, надо быть выше, они и в старости нас не
растопчут. Надо трудиться!
     Свободолюбивый казак, философ, критик государства
Глянцев в девяностолетнем возрасте водил автомобиль и со-
противлялся государству, которое его бессовестно унизило
и которое он от всей души не любил.
     Когда им было по девяносто четыре, мгновенно сконча-
лась Марфа. Он держался хорошо, как это только возможно
представить в подобных случаях после стольких десятиле-
тий согласованной жизни.
     Когда ее похоронили, он продал и раздал все ценное,
что у них было, начиная с пасечного хозяйства. Сделал три-
ста литров виноградного вина и, отказавшись от любой опе-
ки близких, запил.
     Он старался скрывать это от родственников и по-
прежнему отказывался брать кого-либо для помощи и при-
смотра. Закрывался от всех и тихо пил. Пил и ложился в
постель. В конце третьей недели произошел обширный ин-
сульт, и вольный казак Глянцев двинулся не только к жене,
но и свому давнему другу Демокриту.