Бестолковая жизнь. часть 2. глава 16

Молодой человек очень спешил. Пересек проезжую часть, не дожидаясь сигнала светофора, лавируя между испуганно кричащих машин. Добрался до тротуара и перепрыгнул через декоративную кованую решетку. Его быстрота и хорошая реакция выдавали в нем человека спортивного, но это было не все. Он обладал огромной энергией. Люди, встретившись с ним взглядом, отводили глаза. В облике молодого человека было что-то звериное: его повадка, неслышный шаг, сдержанный поворот головы. У него были странные глаза: оранжевые, с голубым абрисом. Можно было подумать, что это контактные линзы, но это были его глаза, глаза тигра. Он спешил, шел, почти бежал, раздвигая руками встречных людей. Он не любил находиться в толпе, это всегда его раздражало, но теперь он был занят другим.

Три дня назад он видел Нину на балконе, и его пульс на миг перестал биться. Он облизал вмиг пересохшие губы. Нет, так нельзя, сказал он себе. Нельзя выказывать волнения даже перед самим собой. Охота только начата, и самое интересное впереди.

Вчера он был близко. Она садилась в машину. Его потянуло к ней, и он перешел улицу. Это было неосмотрительно с его стороны. Она завела мотор, и вдруг двери кафе распахнулись, и на улицу выскочил тот старикан, которого он уже несколько раз видел с ней. Старик что-то быстро говорил ей, Нина опустила стекло. И вот тут-то они встретились взглядом. Он как раз проходил мимо машины, и быстро опустил глаза. Это было потрясающее ощущение, будто он прикоснулся к ней.

Молодой человек оставил за спиной несколько кварталов; медленно поворачивался,  демонстрируя все свои плавники, оттепельный, хмарный день. Площадь. Ноздреватые сугробы. Вокзал, расчлененный пилястрами, удивленные арочные окна, крепостные башенки на сером небесном фоне, похожем на размытую акварель. Спустя десять минут он ехал в электричке, и вагон убегал вдаль, в облачную перспективу, перечеркнутую верхушками деревьев.


***


С первого взгляда дом показался ей холодным. Сдержанная серо-кофейная гамма, минимализм и простота форм, гладкие стены, паркет на полу, маслянисто отсвечивающий в тех местах, куда ложились световые мазки скудного дня в самом рассвете года. По мнению Нины, загородному дому подошел бы стиль кантри – теплота и красота дерева в интерьере, и цветной декор.

- Этот дом, Ниночка, я строил много лет, - сказал Покровский. – Правда, часто приезжать сюда не удавалось, но надеюсь, теперь смогу. Теперь я, можно сказать, пенсионер.

- Сомневаюсь, что такой человек, как вы, способен остановиться на достигнутом, - ответила Нина. Он рассмеялся.

- Правда? Вы, правда, так считаете? Боюсь, вы правы! Хотя, бывают моменты, когда просто хочется отдохнуть.

- Это подходящее место.

- Я рад, Ниночка, что вы здесь, в этом доме.

Нина скинула пальто на руки Покровскому. Дом впервые услышал ее шаги, стук ее каблуков. Копья, всегда готовые проткнуть мягкое сердце мужчины, - как однажды сказала Ева. Нина ходила по дому, неторопливо вглядываясь в его очертания. Мирное существование вещей было тронуто первым ледком вторжения.

- Значит, вы не часто бываете здесь?

- К сожалению, нет. – Он успел уже убрать ее пальто, и теперь доставал из бара бутылку вина и бокалы.

- А мне не показался этот дом одиноким.

- Правда? Почему?

- Здесь слишком много вещей для дома, в котором никто не живет. И ни одной пылинки.

- Вы наблюдательны, Ниночка. Дочь с зятем приезжают сюда регулярно.

- Их дети?

- Что?

- Я спрашиваю, ваша дочь привозит сюда детей?

- У нее только сын. Он болен. Сильное искривление таза.

- Он всегда был таким?

- Нет, внук родился здоровым. Это последствия травмы. Упал с велосипеда в возрасте трех лет. Теперь ему семь.

- Понятно.

Нина вышла на террасу, где стояли стол и несколько стульев. Черные липы заглядывали в широкие окна. Снег горбился на скамейках сада. Внезапно появилось солнце, обледенелый сад вытянул щупальца теней. Нина стояла на террасе, сложив на груди руки.

- Какая странная комната, этот сад, этот дом… - прошептала Нина.

- Летом здесь обычно стоят растения, - донесся голос Покровского. – На зиму их уносят в дом.

- Где-то были сигареты, - пробормотала она и стала рыться в сумочке, которую почему-то все еще не выпускала из рук. – Нету. Но, ведь были же…

- Я не подумал об этом, - Покровский уже стоял рядом. – В доме есть спиртное, и весьма изрядное, но вот сигарет… В нашей семье никто не курит, это не принято… Хотите, я спрошу у сторожа?

- А что курит сторож?

- Хм… Вы, Ниночка, наверное, это не станете.

- Там что-то странное, - она кивнула в сторону сада. – Что-то не так.

Покровский вгляделся – все было на своих местах: яблони, скамейки, снег.

- Ах, вспомнила, господи ты, боже мой! Сигареты в пальто, в кармане.

Она курила, заложив ногу на ногу, сидя в кресле, обитом темно-коричневым ковролином. Свет лампы освещал ее лицо и ухоженные руки – руки патрицианки. Струйки дыма меланхолично скручивались и поднимались вверх. А Покровский смотрел на нее, на эти стройные ноги в черных чулках, на все ее сильное тело, на то, как независимо она откинулась на спинку кресла, и думал, что обладать такой женщиной – награда и кара божья. До последнего момента он не верил, что она согласится приехать сюда, в этот загородный дом. Он ни на что не рассчитывал, он только мечтал о ней, желал ее, но точно знал, что не посмеет сказать ей об этом. Даже если она побудет здесь, в этих комнатах, в этом саду - это уже много, много для него. Покровский прекрасно понимал, что потерял голову, но что теперь сделаешь с этим?

Он предложил ей бокал вина, и она с улыбкой приняла его. Они говорили о разных пустяках, потом о его работе, о ее творчестве, о предстоящей выставке, которую он инициирует. Вино подействовало на Нину быстро, она и не скрывала того, что пьянеет с первого глотка. Она даже посмеялась над этим. У нее часто меняется настроение, она как тень, как ветер, как ускользающий неясный свет. Снова закурила, а Покровский смотрел на опущенные фиолетовые веки, высокий лоб, губы – немного припухлые, детские, но с хищным изломом в уголках. Она поднесла ко рту сигарету, и он обратил внимание на ее короткие ногти, покрытые алым лаком. Можно ли поцеловать ее руки? Поцеловать, без риска показаться дураком?

- Давайте прогуляемся, Ниночка, - предложил он.

День был длинен, но уже клонился к вечеру, воздух загустел, солнечные лучи с сиреневым исподом мягко ложились на снег. Чередовались черные стволы яблонь, скамейки, присыпанные снегом, были холодные и влажные. Почему-то, глядя на сад, Нина видела комнату, где на полу сидел мертвый Лотос.

- А постоянно в доме никто не живет? – спрашивает Нина Покровского.

- Нет, я не люблю посторонних. Мой дом – моя крепость, я живу по этому принципу.

- А сторож?

- Сторож? Он не живет в доме, даже при мне заходит редко. Он не только сторож, еще и садовник, дворник, плотник. Его зовут Михеич, хороший мужик, простой. Но живет он отдельно, на заднем дворе его дом.

- А семья у него есть?

- Насколько я знаю, нет.

- Так он что – бродяга?

- Ну, почему же?.. Хотя, было и это в его жизни.

- И что он умеет?

- Многое. Знает разные ремесла. Есть у него одна страсть…

- Какая?

- Он любит ножи и совершенно не терпит, когда они тупятся. Хотите убедиться? Возьмите на кухне любой нож – как бритва! В доме есть небольшая коллекция холодного оружия: несколько клинков петровской эпохи, офицерские кортики. Они отточены так, что хоть теперь в атаку. Странно это, правда?

- Нет, отчего же…

Покровский смотрел на лицо Нины, на ее губы. Было  бы проще, если бы она оказалась заурядной, суетной бабенкой, с обычными претензиями и требованиями. Да, пожалуй, было бы проще… Но она владеет ситуацией, а ему остается только покорно брести следом. Покровского это обескураживала. Он злился на нее, на себя, и с отчаянной ясностью понимал, что будет и дальше искать с нею встреч.

Быстро темнело, январский вечер уводил на поводке алое солнце. В гостиной было тепло и тесно – тесно самому Покровскому, потому что, куда бы он ни смотрел, глаза его видели одну Нину. Она потребовала погасить все лампы, только пара бра на стене светились розоватым светом. Она опять сидела в кресле, скрестив свои стройные черные ноги, и пускала дым в потолок.

- В саду за домом я кое-что заметила, - говорит она как бы между прочим. – Вашему садовнику следует быть повнимательнее.

- Ниночка, вы говорите загадками.

- Никаких загадок. Моя собственная жизнь полна неопределенностей, так уж хоть здесь увольте.

- И что же такого необычного вы видели в саду?

- У одной из яблонь сломана ветка.

- И всего-то!

- Вы не находите это странным?

- Ничуть. Может быть, ветка не выдержала снега, или ее сломал ветер, да мало ли причин!

- Тогда почему садовник ее не срезал?

- Не знаю. Наверное, не заметил.

- Наверное, - она пожала плечами, а Покровский вновь ощутил острое желание близости с ней.

Они стояли на террасе, где не горел свет, и окна были застланы синим сатином зимы. Терраса была беззащитна, ночь карабкалась по деревьям.

- Леонид, этот вечер похож на поэзию, - сказала Нина.

- Да, наверное, - отозвался он, довольный тем, что она все-таки назвала его по имени.

Повалил снег, крупные мокрые хлопья. Они падали отвесно, медленно кружась, вызывая в памяти какие-то неясные ассоциации. Темнота раннего вечера манила, и они снова вышли в сад. В молчании присели на скамейку. Нина заметила прислоненную к спинке трость с головой стрекозы. В считанные минуты сад был весь занесен снегом. И тут Нина попросила Покровского пойти взглянуть на сломанную ветвь. Он согласился, но не сразу, встал и пошел, растворившись среди причудливо изогнутых яблонь. Нина осталась одна. Взяла трость и стала что-то чертить на снегу. Пальцы замерзли. За спиной темнел стройный силуэт дома, где горело единственное окно. Покровский не появлялся. Она стянула с руки перчатку и стала дышать на пальцы. Где-то лаяли собаки.

Неожиданно раздался крик. Трость упала в снег. Какое-то время Нина сидела неподвижно, вглядываясь в сумрак. Снег повалил сильнее, казалось, сад шевелится.

- Леонид! – позвала Нина. – Леонид, вы слышите меня?

Кто-то шел по дорожке между темных силуэтов деревьев, неспешно приближаясь. Нина вгляделась, ощущая, как какой-то дикий холодок царапает позвоночник. Что-то новое было в облике идущего человека, она не сразу узнала Покровского. Он прихрамывал.

- Вы напугали меня, - с укором сказала Нина.

- Простите.

- Что-то случилось? Вы хромаете.

- Я оступился… там жуткая темень. Ерунда какая-то…

- Это моя вина. Как нога?

- Не знаю пока. Ничего, пройдет.

- Вы уверены? Можно вызвать врача.

- Не надо.

Его глаза светились в темноте. Она была с ним, с чужим для себя человеком, и думала, для чего поддалась на его уговоры, на настойчивые приглашения сюда, в этот одинокий дом? Теперь это казалось ей глупостью, она хотела вернуться в свое ателье, к холсту, где так же, как здесь, падает снег. А лучше домой, к Алексу, в его объятия. В саду все заснежено, сумрак наводит на странные мысли. Рука об руку они пошли к дому, к широкому крыльцу, которое стерегли два грифона в стиле ар деко. Прихваченный вечерним морозцем снег на дорожке поскрипывал. Луна зашла за тучи. Светился прямоугольник окна гостиной, его голограмма лежала на снегу.

Он сварил кофе, прихрамывая, хозяйничал на кухне. Он попросил ее остаться до утра. Он был так мил и так галантен, что, неожиданно для себя она согласилась.



***


Утро было яркое. Сильно подморозило. Все звуки со странным ступенчатым эхом распадались на составляющие, и в этом расчленении заключалась вся нежность мира. Сверкал снег, белые яблони медленно поворачивались, демонстрируя все свои изгибы и тонкие как рапиры, ветки. Сверкали отполированные солнечным светом грифоны. За садом лежал парк, которого вчера она не увидела. Даже отсюда он казался необъяснимо, притягательно красивым. Бывают такие минуты, когда вдруг открываются глаза, и смотришь на себя как бы со стороны.  Нине показалось, что все последние годы были только попыткой уйти от себя самой, ослепнуть, но теперь она вдруг прозрела, так неожиданно, странно, и так унизительно для себя. И пальцем на стекле она вывела имя. Иван.

Глупо, конечно, но уже несколько дней ею руководит страх. Вернее, это не страх, а зудящее, ноющее беспокойство, ожидание разрешения затяжной, затаенной проблемы. Нина говорила себе, что это просто зима, нервное напряжение, что можно снять груз, просто перестать думать об этом. Но Лотос… Этого забыть она не могла. Лотос запечатлелся в ее воображении именно таким, каким он был в последнюю их встречу. Он говорил о гармонии мира, улыбался, был бледен и очень болен. Кто бы мог подумать, что все так кончится. Кто бы мог подумать… Достаточно вспомнить его лицо, и вот уже собираются детали, слова, черты, присущие Лотосу. Образ его набирает силу, тени и тяжесть, как капля воды перед тем, как упасть, разъединиться на сверкающие брызги и пыль.

Она отошла от окна, потом быстро вернулась. На снегу вдоль дома виднелись следы. Отпечатки левой ноги были четкими, а вот за правой тянулась неглубокая прерывистая борозда. Странные следы. Нужно будет сказать Покровскому. Нина снова взглянула в окно. Сад стоял в неподвижности, одиноко раскрыв объятия мерцающему льду утреннего неба. Белизна с голубыми инициалами теней, и следы на снегу.

Нина накинула халат и спустилась вниз. Никого. Не хотелось умываться и причесываться, дом располагал к меланхолии, тихому созерцанию себя. Красиво сказано, подумала Нина, но это больше похоже на подсматривание за собственным эго. Не стоит стесняться Покровского. Он – старый волк, и уж точно не раз наблюдал женщин, только что вставших с постели. Такие мужчины, как Леонид, больше ценят непосредственность, чем ровно накрашенные ресницы. Проходя прихожую, взглянула в зеркало, в виртуальную часть дома с плавно плывущей золотой пылью в плеске утра, на свое лицо с темными изогнутыми бровями, с мягкими тенями на щеках. В кухне – никого. На столе – горка вымытой посуды. Когда он успел? Или это работа таинственного садовника?

Нина пила кофе. И снова – сад, сад в каждом окне. Между двух затяжных глотков и упавшим инеем, сбитым с ветки птицей, она раскурила сигарету, первую в этот день. Вздохнула, потянулась. Здесь чертовски красиво. И ты чертовски красива. Так ей сказал однажды – очень давно – Викентий.

Высокая, нескладная, худенькая, с темной челкой. Дурнушка. Гадкий утенок. Так она воспринимала себя сама. В те годы она и не подозревала, насколько хороша. С Викентием она познакомилась в баре – прямо над танцполом -  где можно было выпить коктейль и поболтать, музыка не оглушала. Ей он тогда казался совершенством, молодым богом, таких притягательных мужчин она не встречала в своей жизни.

- Ты чертовски красива! – сказал он так громко, что многие в баре обернулись, а Нина уронила стакан с соком.

Его никто не звал по имени. Для друзей он был Викингом. Как тогда представлялось Нине, в нем томилась древняя северная сила. Очень скоро он стал ее мужем. Весь первый год супружеской жизни Нина не могла поверить, что это на самом деле – так это было для нее невероятно. Потом поверила. Близость Викентия повышала ее самооценку, она была уверена в том, что он любит ее. Но это оказалось лишь сном, и сон ускользнул от нее.

Между ними, конечно, было хорошее, но все больше плохого. Оказалось, что у Викентия проблемы с алкоголем. Да, жизнь – не волшебная сказка, на деле все оказалось прозаичнее, пустым, отлетевшим эхом, тупой болью в сердце при случайном воспоминании о нем. Нина приказала себе забыть Викентия. Боль затаилась.

После, по прошествии времени, она спрашивала себя: не встреть она тогда Викентия, как сложилась бы ее судьба? Ведь это его заслуга, что она занялась живописью и фотографией. Правда, тогда это было хобби, милое увлечение, ведь она была дипломированным специалистом, психологом. Викентий, Викинг… Ты был зол, эгоистичен. Ты был кометой в черной ночи, бездельником, лжецом, конченым алкоголиком. Ты был моим первым любовником и моим мужем, а я… я была глазами, глядящими с восторгом на тебя.  И поэтому случилось следующее: Нина больше не могла общаться с нормальными мужчинами. Ее окружали типы порочные, с тайными больными наклонностями. Люди богемного склада. Она смотрела на них со спокойной снисходительностью, многое прощала только за то, что с ними не так скоро ощущала свое одиночество в раз и навсегда отпочковавшемся мире.

Потом это безумие закончилось. Она нашла в себе силы все бросить, вернуться в ту жизнь, к которой привыкла, и которой жила всегда. Викентий стал ее прошлым. И вскоре пришел Иван…

Нина отогнала воспоминания, обернулась в сад с махровыми ветвями и частью каменной стены в линейной мерцающей перспективе, с сугробом на спине. Никого вновь. Она налила еще кофе, пила, поглядывая на часы. Пауза затягивалась. Тишина чужого дома стала томить ее. Она разом встала и решительно вышла из кухни. Горячий душ и мягкое полотенце, сменить халат на собственную одежду. Внизу хлопнула дверь. Нина перегнулась через металлические перила – никого. Что ж, ладно. Босая – в одних чулках – она пошла вниз.

В романских окнах холла утро развесило голубые флаги. У порога виднелись мокрые следы, а на входной двери красовался рождественский венок. Это было странно. Нина направилась в гостиную. Дверь открылась бесшумно. Витраж на одном из окон рассыпал рубины по полу, навстречу Нине обернулась ель. И этот запах леса, обнаженная нежность иголок, лоскут неба в призме стекла, толкнули ее назад, в лето, шумевшее ливнями еще так недавно. …Солнце запуталось в траве, сумрак густеет, бабочки в оврагах трепыхаются над сонными цветами, и, в сущности, кто-то кого-то любит.

Нина оглядела гостиную, черный зев камина, ковры, блик солнца на дверной ручке, вдохнула запах елки, вызвавший ассоциации, которые она не сумела связать, едва не упала, зацепившись за ковер, пятясь, вышла и прижалась спиной к стене – все уже было, в той же последовательности… Было что-то неправильное в ее пребывании в доме, молча следившем за нею всею сотней глаз. Эта прелестная ель после рождества – сюрприз для нее. Все-таки это было приятно, чертовски приятно. Мужчины до конца жизни остаются детьми, и Нина была благодарна им за это.

Она решила не искать Покровского. Пусть день струится без помех.

Было солнце. Был мороз. В воздухе роились золотые блестки. Скрипел снег. Среди снежных горбов угадывались очертания скамейки, все с той же тростью с задумчивой стрекозой. Заиграл мобильник. Это был Алекс, милый Алекс, которого ей так не хватало этой ночью. Как дела? Все хорошо. Правда? Конечно. Здесь очень мило, милые люди, собралась целая компания, все люди творческие, безумные, смешные. Хозяин очень мил. Значит, ты с пользой проводишь время? Да, дорогой. Здесь чудесный сад. Я всегда мечтала о таком. У нас непременно будет сад, моя девочка, такой, как ты захочешь.  Время перевалило за полдень, и тут она услышала шум мотора, потом торопливые шаги на крыльце, стук двери. Это был Покровский. Она не пошла к нему, просто стояла на дорожке, подставляя лицо яркому зимнему солнцу. Наконец, из-за угла вынырнула фигура в палевой дубленке, с красным шарфом на плечах. Он помахал ей растопыренной ладонью в черной перчатке. При каждом выдохе из его рта вырывались облачка пара.

- Нина, милая, я думал, вы уехали! – закричал он издали.

- Ну, что вы, я же не вор, чтобы сбегать.

- Слава богу, слава богу, вы здесь! Доброе утро, Ниночка.

- Доброе, Леонид.

-  Я ездил в город. Купил кое-что к празднику.

- К празднику?

- Конечно! Вы видели елку? Сегодня будет новый год, только для вас и для меня. Согласны?

- Согласна, Леонид. Это очень красиво, спасибо вам.

Ей очень хотелось сказать ему, что это неправильно, что она согласилась встретить новый год с человеком, которого не любит. Это дурной знак. Но она, конечно, промолчала.