Кольцо тьмы - приквел

Кольцо тьмы - приквел,
или за семьдесят лет до конца света

А ещё кто-то сказал – рукописи, мол, не горят!
В 15-й день хисимэ прибыли в Раздол. И кто только назвал сие местечко «овеянным дыханьем Валинора?!» Дыра – она дыра везде, и дороги дерьмо. Само это слово для здешнего тракта слишком громкое название: болота, овраги, броды по пояс, трясёшься в седле грязью облепленный до макушки. За месяц как перешли, Изен ничего путного не встретилось. Дождь да туман без конца. Распогодится – угрюмая седина Мглистого стоит в глазах. Нет желания иного, как просушиться да проспаться, но ежели и подвернётся по пути жилище, то обязательно какого-нибудь дунландца. Домишки, («сакли», по-ихнему) убоги что снаружи, что изнутри, кое-как сложены паршивым камнем и покрыты тростником.
Прежде, сказывают, жили горцы в высоких каменных башнях, но вот уж двести лет, как по указу Эомера Славного, дружественного короля Ристании, все укрепления им повелели срыть. Стены жилого дома должны быть толщиной не больше, чем в половину локтя – всякий раз как дунландец соберётся что-нибудь строить, он обязан обратиться к ристанийскому наместнику за разрешением, и тот присылает чиновника, надзирать за строительством. С придорожного взгорка увидишь такую саклю, и за версту понятно – тёплого приёма не жди. Коней разместить, людей накормить и обогреть – извинтите, дорогие гости, сами видите – домик маленький, а семья большая, помещаемся едва-едва, живём впроголодь, ни хлеба куска, ни овса... Железа (у коней давно подковы сбились) тоже нет – ближайший кузнец в Тарбаде живёт, туда путь держите, а что до ночлега – сеновал в хлеву устроит вас? Чёрную овчинную шапку в руках мнёт, и при том ухмыляется в козлиную бороду, – так бы и полоснул его саблей. Семьи у них вправду большие, и все мальчишки. По первости я удивлялся, да после объяснили, что девок тоже хватает, только от посторонних их прятать принято – совсем как у баскан. Зато сыновей подле отца вьется целый выводок, глядят исподлобья – подрастают волчата...
…А как минуешь Сираннон, не станет и дунландцев. Нигде больше в родном Воссоединённом Королевстве такой пустыни встретишь. Уж на что Прирунье дикий край, но и там, как говорится, не без людей, а здесь одни только звери рыщут. С легендарного похода Хранителей ничего тут не переменилось! Заунывно гудит ветер, вереск хрустит под лошадиными копытами, с вечера до утра завывают волки… Всю ночь спишь вполглаза. А очи смежишь – и сразу в памяти всплывает истерлингская степь… Что за проклятые места!
Но вот, хвала валарам, и Раздол! Кони отощали так, что шатаются и чувствуешь, как рёбра их ходят под ногой седока. Не успели мы и с сёдел соскочить, – набежала целая свора привратников да всякой дворни: пожалте, значит, господа-путники, вас ждут с нетерпением... Как же, знаем мы их нетерпение!
В большом Каминном зале, где, верно, с Элрондовых времён всё по-прежнему, уже собралась вся ихняя геронтократия – одиннадцать старцев восседают в одиннадцати в высоких резных креслах. Посохи сжимают, бороды отрастили – ещё волею самой королевы Арвен положено им быть в дюжину числом, но двенадцатое кресло демонстративно пустует...
Стараясь вида не подавать, представляюсь. Не торопясь, совсем неделикатно, отправляю палец в рот и зубами стискиваю кожаную перчатку. Рубиновый перстень мой прямо кровью исходит... Воздеваю руку:
- Турин Ар-Маллор, по особым поручениям чиновник Комиссии судебных надзирателей Его Королевского Величества Суда.
- Что угодно господину Королевскому Надзирателю?
Я велю Атлису, моему секретарю, предъявить грамоту с алыми сургучными печатями.
Стариканы в креслах не шелохнуться, и даже взглянуть не соизволят – что для них Королевский Суд? Герольд почтительно, с поклоном принимает грамоту, чуть дрожа от волнения взламывает печати, разворачивает... Почтительно так разворачивает, с подобострастием напускным… Молодой у них герольд, совсем ещё мальчишка, но уже высокий и статный, глаза голубые и волосы рыжиной отливают, как это в обыкновении у арнорцев. Видел я его уже где-то, но где никак припомнить не могу... Негромко начинает читать, да то ли в ушах с дороги звон не прошёл, то ли впрямь волшебство какое – раздаётся под здешними сводами было словно пение труб на торжественном королевском выходе. Раскатисто, на весь зал:
- Подателю сего приказывается под страхом смерти не чинить препятствий, оказывать любую помощь, исполнять требования и отвечать на все вопросы, какие он задаст.
Бородачи молчат. Ладно:
- Господа члены Королевского совета, спешу уведомить вас, что три месяца назад Суд Его Королевского Величества признал подлежащими выдаче книги, дневники, записи и прочие бумаги Эрена, бывшего члена Совета Двенадцати, осуждённого за государственную измену. Они должны быть либо немедленно предоставлены члена Комиссии судебных надзирателей для официального изъятия, о чём должен быть составлен соответствующий акт.
По моему знаку Атлис подаёт ещё одну грамоту – с Белым деревом и Семью звёздами.
…Сосланный в Мордор (милостивый король по обыкновению своему заменять смертную казнь пожизненной ссылкой), Эрен  а тяжба о его бумагах продолжает тянуться… Рыжий герольд в лице переменился, спеси поубавилось. Грамоты коснуться не посмел – да и не положено это ему. Отставив посох, пергамент принял белый как лунь старикан (ну вылитый Саруман!), разворачивать не стал, лишь на печать мельком взгляд бросил да головой чуть заметно кивнул… Что в грамоте написано они и так уже знают.
И ладно!
- Мы чтим законы нашего королевства и потому готовы исполнить всё, что требует от нас Суд Его Королевского Величества. Бумаги, ради которых вы преодолели столь долгий путь в полном вашем распоряжении. Араглас, проводите наших гостей!
Слуги распахнули двери, а у меня в голове (только имя услыхал) словно молния сверкнула – Араглас! Вот, оказывается, он кто, здешний герольд…
…Двадцать лет назад…
…Всё тот же ледяной ветер и грязь, и полные плохо скрытой ненависти взоры туземцев... …Дорога, более похожая на узкую тропу, отвесные скалы со всех сторон, низким сводом висит стылая мгла...
…Я – молодой сопляк, зовущийся сотником...
Тремя отрядами мы идём вглубь Ангмарских гор, преследуя орков. За двести лет проклятые ночные твари изрядно научились осторожности, а нас, увы, мирные годы не сделали крепче ни телом, ни духом. По меркам старых следопытов невелик поход, а мы уже едва волочим ноги. Растянутой цепочкой (назвать колонной не повернётся язык) отряд втянулся в ущелье, где, как нам казалось, можно было сносно переночевать перед подъёмом на перевал. Глубоко на дне пропасти бурлит поток. Слева склон, – вот с этого-то склона орки и обрушились на нас, точно камнепад. Последним, что тогда увидали многие, были серые тени, возникшие словно из ниоткуда, как если бы сгустившийся туман нежданно обрёл плоть, вспыхнув тысячами злобных глаз: многие не успели даже обнажить мечей – их просто столкнули в пропасть. Орки теснили. Звенела сталь, хрипели раненые, и где-то командиры пытались отдавать приказы, которые никто не мог исполнить. Застигнутый врасплох отряд был рассечён на несколько частей, и на крохотном карнизе нас сгрудилось сотни три. Кто-то прятался за валунами, хоронясь орочьих стрел, в ком ещё доблесть сомкнули щиты. Эстелбранд, мой одногодок, вскочив на валун, вытянувшись во весь рост, трубя сигнал тревоги. Сколько Его кумиром был легендарный Боромир, и вот теперь он умирал как Боромир… Десятки вражьих луков били по нему, и сотни черноперых стрел усеивали землю подле валуна, на который выскочил горнист, а он, не кланяясь, стоял и трубил, как будто не было дна в его заговорённой груди… И даже пав сражённый, он по-прежнему сжимал полковой горн, что был ему доверен, и после мы, не сумев разомкнуть окоченевших пальцев, так и похоронили их вместе.
Первый отряд ушёл далеко вперёд, но не настолько далеко, чтоб не услышать наш отчаянный призыв. Его вёл Гальбарад, губернатор Северо-восточной провинции. Он приходился внуком тому самому Гальбараду, Следопыту Севера, что сложил голову в битве на Пеленнорском поле, стяжав право быть упомянутым в песнях. Жить бы ему в Форносте во дворце, наслаждаясь в кругу семьи довольством и почётом заслуженного положения, но разве таков удел истинного дунаданина?
Внук не посрамил чести деда, – был он воином суровым и храбрым, преисполненным мужества, но и ослепления. Простые солдаты с ним готовы были творить чудеса (и, Мандос забери, творили ведь!), для молодых офицеров, он был словно родной отец, и мне думается порой – вот если бы он оказался с нами в проклятой памяти Дорвагском лесу – не Альдамир, не Каленхед, не Белегорн! Тем паче не Эрендур! Почему судьба не знает жалости к достойнейшим?! Почему их жизнь так быстротечна?
Услыхав зов Эстелбрандова горна, он бросился на помощь и успел. Не знаю, как это удалось, и люди его, которых мы потом расспрашивали, сами не ведали тоже, но они успели. За час пройти не менее трёх лиг по узкой скалистой тропе, вброд перейти горную реку, вскарабкаться на склон, где, для пущей верности, орки успели выставить два десятка лучников. С Гальбарадом шли ветераны! Ничего ещё не подозревавшие орки уже, верно, предвкушали победу и расправу над пленными, когда под пение горнов в ущелье ворвалось наше воинство. Боже, как заметались враги, какой поднялся визг, когда орки почуяли скорую!.. Снедаемые местью за убитых, мы настигали и приканчивали их точно бешеных собак, и наши мечи не ведали пощады...
…Сгустилась ночь, и несколько костров роняли тусклый свет, губернатор, равнодушный к усталости и холоду, уступил место у огня тем, кто нуждался более него, он ждал. Я, сбившись с ног, искал Мардила, нашего командира – исполняя приказ, что был мне отдан, едва закончился бой. Полковой командир шёл где-то в середине колонны – всё что я знал, и те кто попадались навстречу, твердили то же самое: живой он или мёртвый не ведал никто. Кто-то, будучи невдалеке, вроде бы слышал, как он отдаёт приказы, кто-то видел, что Мардил ранен и даже оказал ему помощь… Как собака, взявшая след, я тыкался то в один конец, то в другой, и нашёл-таки. Полковник сидел у костра, без шлема и кольчуги, в одной разодранной рубахе, клочьями которой он наскоро перевязал плечо и голову. Бурые бинты слиплись от загустелой крови. Он лишь раз бросил на меня взгляд и понял без слов.
- Помоги мне встать, Турин!
Опираясь на меня, наш командир заковылял навстречу судьбе. Впрочем, силы у Мардила нашлись, или присутствие губернатора придало ему сил, но едва мы предстали пред командующим, полковник оттолкнул меня прочь, оставшись стоять один.
- Каковы потери вашего полка?
- Ещё не знаю, я сейчас распоряжусь…
- Не трудитесь. Где вы были, когда начался бой?
- В середине колонны, вместе со штабными. На нас напали неожиданно, но до меня доходили путаные доклады... Я бросился туда, чтобы разобраться лично...
- Где ваши заместители?
- Капитан Валакар был в голове колонны, капитан Марвегил, с тремя сотнями, шёл замыкающим.
- Что с ними стало?
- Не знаю.
- А почему вы шли без боевого охранения, вы тоже не знаете?!
- Большинство моих людей молоды и неопытны, поручить вести разведку было некому. Я неоднократно докладывал вам …
- Моя вина лишь в том, что вовремя не отстранил вас от должности. Я доверил полк офицеру, весь бой проведшему неизвестно где, в то время как над остатками его людей командование принял мальчишка-сотник!
- Меня ранили трижды! Штабные погибли или потерялись, мои приказы не доходили до людей…
- Своими ранами пристало гордиться лишь тыловым крысам! Лицо командира – порядок во вверенном подразделении. Вы были ранены?! Жаль, что вы не оказались убиты!
Мардил молчал, губернатор на него больше не смотрел.
- Завтра на рассвете вы будете арестованы, полковник. По возвращении в Форност вас предадут военно-полевому суду. Я больше не задерживаю вас, ступайте!
Медленно переставляя ноги, шатаясь, бывший полковой командир исчез во тьме. Никто не смел не то что приблизиться – глянуть в след. Он словно навсегда перестал существовать.
- Капитан Кирион! – губернатор позвал своего помощника. - До конца похода вы временно назначаетесь командиром второго полка. Сотник Турин! (Я вытянулся по струнке) Вы будете его заместителем. Распорядитесь, чтобы раненым оказали помощь, найдите людей, пусть соберут брошенное оружие. Утром я жду доклада о понесённых нынче потерях… Сотник, - подозвал меня Гальбарад, - Зажгите факел.
Голос его неожиданно показался мне хриплым кашлем.
- Я… Я хочу взглянуть на вашего горниста...
Горнист как пал, так и лежал подле окровавленного валуна. Кто-то успел вытащить единственную стрелу, пробившую кольчугу, и накрыть покойного плащом. Знаком Гальбарад велел откинуть плащ.
- Как его звали?
- Эстелбранд…
Видно в голосе моём почудилось нечто такое, что губернатор спросил.
- Он был вашим другом?
Он не был моим другом. Я потомственный дунаданин, а он всего-навсего был северянин, чьи предки лет полтораста назад перебрались в Форност из Приозёрного королевства. Признаться, не один только я его недолюбливал, порой не скрывая презрения, как ко всякой выскочке, стремящейся доказать, что она ровня…
- Он стал мне другом… И я корю себя за то, что слишком поздно.
Остекленевшие глаза мёртво глядели в пустое беззвёздное небо. Отблеск факела дрожал в светлых льняных волосах. Губернатор снял шлем, обнажив голову склонился над павшим.
- Спи спокойно, мой мальчик. Ты до конца исполнил долг. Ты не был дунаданином по крови, но в груди твоей билось настоящее дунаданское сердце! Мы замерли. Время застыло, и я не понял сразу, что произошло потом. События рассыпались порознь, как жемчужины разорванного ожерелья. Чужой, непонятный звук достиг ушей, и я удивился даже – откуда он, зачем он нужен?! Негромкий и отрывистый удар. Звеня и шелестя кольчужной сеткой, шлем покатился по камням. Испустив короткий невыносимо жуткий вздох, Гальбарад медленно осел на колени и повалился навзничь. Из основания его шеи, чуть выше края мифрилловых лат, торчал железный арбалетный болт…
Первым опомнился какой-то солдат.
- Сюда! Скорей! Командующий ранен!!!
Командующий был убит, но правду можно только говорить и никогда – кричать. Какими бы мы не были усталыми, страшная весть в который уже раз заставила забыть про усталость. Лагерь, так толком и не разбитый, опять был на ногах. Поднялась сутолока и толчея, как при давешнем нападении: кто-то напрасно пытался отдавать приказы, кто-то так же напрасно пытался их исполнить. Казалось, что со смертью Гальбарада порядок и дисциплина исчезли окончательно. Запалив факелы, с руганью и криком, в сгустившейся кромешной тьме, мы лихорадочно обшаривали камни – появись орки снова, и новое побоище стало бы неизбежно… Орки не появились, и убийцы, понятное дело, мы не нашли.
…Следующим днём, случайно проходя у подножия скалы, я наткнулся на валявшийся арбалет. Ангмарский конный арбалет, быстро натягивавшийся с двух рук. Стрелок, сделав своё чёрное дело, убийца бросил бесполезное оружие: в отличие от стрел болт раздобыть не так-то просто, видно у стрелка только один и оставался, а на что арбалет, если его нечем зарядить? Стрелял, без сомнения, орк – только эта тварь (в чём я не раз потом убеждался на собственном опыте) способна с трёхсот шагов попасть в единственное уязвимое место, да ещё в мерцающем свете дрожащего факела. О, валары! Ну зачем Гальбарад снял шлем, зачем не дождался рассвета?! Но он не мог иначе – он тоже исполнял свой долг. Священный долг пред павшим в бою – последнем бою для старого воина и первом бою для меня.
В ту ночь мы не досчитались ещё одного человека. Мардил, наш полковник, не стал дожидаться рассвета, вскрыв вены золочёным харадским кинжалом. Он был не менее славного рода чем губернатор, происходя из старинной фамилии, чьи колена - все до единого – верно и преданно служили Старому Гондору. Пращуру его выпало быть в славной Фарамировой дружине и защищать Минас-Тирит в годину Сауронова нашествия. Отец полковника, Берен, в рядах армии Государя Элессара, немало прославился в Харадском походе, приводя к покорности южан, будучи в первых, кто ворвался в Хриссааду. Оттуда он и привёз драгоценный трофей, к помощи которого прибёг его единственный сын и наследник, желая избежать позора… Что за жестокая насмешка судьбы, и страшная цена спасённой чести!
Кинжал мы позже отослали в Эмин-Арнен, матери полковника. Пришлось сочинять письмо, в котором доблестный Мардил, преданный отчизне и горячо любимый солдатами, пал смертью храбрых в неравном бою, до последнего вздоха исполняя свой долг… Не знаю, осталась ли довольна несчастная мать – ничего она не ответила.
 На утро полковник Дамрод привёл третий отряд; как старший по званию он принял командование. Двое суток злосчастное наше воинство простояло на месте, хороня убитых. Копать неподдающуюся землю Ангмара невозможно, и мы собирали разбросанные камни, складывая погребальный курган. Наши несчастные товарищи так и остались там навеки – в чужой, насквозь пронизанной холодом и злобой стране, и лишь одни враги приходили на их могилу. Только тело Гальбарада мы унесли с собой, – солдаты, где-то раздобыв досок, наскоро сколотили гроб, и, снедаемые скорбью, мы двинулись в обратный путь.
…До конца дней я буду вспоминать это раннее утро и свежий белый-белый снег, укутавший город. Тихая пустынная улочка, притаившаяся подле суетного центра. Тёмные деревца в садике за витой оградой и алые, точно кровь кисти рябин, усыпанные искрящейся бриллиантовой пылью … Я стою и стою возле калитки не в силах переступить через последнюю черту. Молодая горничная, увидав меня в окно, распахнула дверь высокого парадного крыльца...
- Вы к нам? Вы, вероятно, с каким-то известием?
Я лишь кивнул: сказать что-либо я не мог.
- Идёмте в дом.
На ней были простое домашнее платье и мягкая пуховая шаль, второпях накинутая на худенькие девичьи плечи. Голубоглазой северянке было, наверное, столько же лет, сколько и мне.
Мы, наконец, вошли в дом, и я собрался:
- Пожалуйста, скажите госпоже, что прибыл человек с известием о её муже…
- Госпожа перед вами.
Я ощутил как весь до кончиков ушей пылаю огнём. К счастью, неловкий миг остался позади, едва наступил: соседняя дверь распахнулась, и, громко топая ногами, отбиваясь от пожилой няньки, похожей на огромную курицу, в прихожую вбежал вихрастый взъерошенный мальчуган.
- Мама, кто этот дядя? Он зачем к нам пришёл?
Он исподлобья глядел на меня голубыми, блестящими влагой глазами, вцепившись крохотными ручонкам в мамин подол…
- Этот молодой человек прибыл от папы.
- От папы? А папа скоро приедет?
- Ещё не знаю, сынок. Должно быть, очень скоро…
Она разговаривала с сыном, и в то же время находила момент бросить на меня тревожный взгляд.
- Лори, - велела она няньке, - проводите Арагласа в детскую… Здесь очень холодно.
Поклонившись, нянька мягко, но решительно повела прочь недовольного, готового вот-вот заплакать малыша. Это был сын… Его сын – и пяти лет тогда ему не было, наверное…
- Вы бы хотели поговорить со мной наедине?
- Да, мэм.
- Хорошо. Пройдёмте в кабинет.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж. В кабинете стоял густой полумрак и было ещё холоднее чем на улице. Хозяйка, чтобы стало хоть немного светлей, откинула шторы с единственного окна. За окном отчаянно щебетали воробьи, стряхивали снег с веток, предвещая скорую оттепель. На стекле блестели и искрились льдистые узоры. Солнечный лучик пронзил недвижный воздух, легко невесомо, золотистый бликам лёг на тяжёлую дубовую мебель, осветив массивные золотые корешки солидных книг. Позади рабочего стола висели огромная карта Воссоединённого Королевства и подробнейшая карта Северо-восточной провинции. И среди всей этой солидности была она, такая стройная и хрупкая – как тоненькая берёзка, бегущий ручеёк, солнечный зайчик, что смело, не боясь напыщенной суровости, щекочет тяжкие бока дубового шкафа. Я ощутил, наверное впервые в жизни, что значит – женщина… Она откинула густую копну рыжих, вьющихся волос, закутавшись в белоснежный плед:
- Если вам холодно, я велю растопить камин…
- Спасибо, но не нужно. Я не надолго...
Она кивнула и уселась в кресло, обитое скрипучей кожей. Я присел напротив.
- Что вы хотели передать?
- Простите, мэм, что я не знаю вашего имени…
Её голубые глаза вспыхнули и пронзительно устремились на меня.
- Что случилось? С ним что-нибудь случилось?
Мои глаза уткнулись в пол.
- Я пришёл к вам, чтобы рассказать… Это моя обязанность…
- С ним произошло несчастье?
- Он погиб.
Я поднял голову, но теперь уже она не глядела на меня – взор её скользил куда-то вдаль, за окно, к воробьям, беспечно чирикающим на улице, из дома прочь, прочь от меня. И лишь одни судорожно сжатые кулачки, стиснутые до белизны, до синевы, нервно теребящие краешек шали, говорили, что сейчас твориться в её душе.
- Мэм, то есть, Роза, я к вам пришёл, чтобы рассказать…
- Я внимательно слушаю вас.
И я стал рассказывать. Про долгий поход и засаду в ущелье. Про то, как погиб Эстелбранд, и как в последний момент поспела помощь. И, наконец, как пал наш губернатор, сражённый уже после битвы… Я говорил и удивлялся сам себе – да неужели тому, что слетает с моих уст, я сам был свидетелем? Слова мои казались ненужными и такими фальшивыми, что словно бы всё о чём я говорил, случилось не со мной. С каким-то другим, чужим, едва знакомым человеком, а я пытаюсь убедить, что так всё и было на самом деле, не веря самому себе… У неё хватило терпения дослушать, ни разу не перебивая. Я кончил и она, всё так же, не глядя на меня, произнесла: - Мне показалось, что вы чего-то не договариваете.
Я умолчал о полковнике, о том как Гальбарад заставил его совершить самоубийство.
- То, о чём я умолчал, не имеет прямого отношения к смерти вашего мужа, но мои слова способны бросить тень на человека, чьё имя вам незнакомо. Прошу вас, не заставляйте меня произнести их!
- Хорошо. Пусть это останется тайной.
Она наконец посмотрела на меня, и взгляд её был невыносим.
- Скажите, умоляю, я смогу его увидеть?
- Да! Скоро его должны привезти сюда. Губернатор будет похоронен в Форносте. Тлен не коснулся его...
Не дожидаясь её слов я поднялся, она встала тоже. Кто бы не утверждал обратное, но выдержка у женщин куда сильней, чем у мужчин.
В кабинет впорхнула маленькая девочка-служанка.
- В чём дело, Саффи?
- Госпожа, мальчик плачет. Мы не можем его успокоить.
- Да, конечно, я сейчас иду.
- И мне тоже пора… служба всякая, – что именно я бормотал теперь уж и не вспомнить, но Розе не было дела до меня.
Она торопливо спускалась по лестнице, и мне оставалось плестись следом. Из глубины большого дома доносился захлёбывающийся детский рёв, деловитые причитания служанок и мягкий голос матери.
- Ну что ты, маленький мой… Всё у нас с тобой хорошо, всё будет хорошо…
- Мама, мамочка, я так тебя люблю!..
- Конечно, я знаю, солнышко, ведь и я тебя люблю! Сильно-сильно! Крепко-крепко!
- Когда папа приедет?
- Скоро, очень скоро приедет наш папа...
- А этот злой дядя? Он никогда к нам больше не придёт?
- Нет, никогда, мы на порог его не пустим!..
Опрометью я бросился вон...
Думалось ли мне, мог ли я тогда поверить, что судьбы наши непостижимой прихотью валар – моя и его – сплетутся навсегда в единый клубок!
…Сопровождаемые посыльными и герольдом мы проследовали длинным, как целая улица обеденным залом, где в Элрондовы времена собиралось на славные пиры всё население Ривендэлла. За ним начиналась левая половина замка. Привратники молча распахивали массивные двустворчатые двери, за которыми лестница разводила путь: широкий мраморный марш устремлялся наверх, к дневному свету, переливающемуся цветными красками оконных витражей; кривые и узкие железные ступени змеёй сползали вниз, во мрак и холод подвала.
- Нам вниз, - сказал Араглас.
- А на верху у вас что? – поинтересовался я.
- Комнаты переписчиков, мастерские художников и переплётчиков. Там мы держим активный книжный фонд. Литература по всем специальностям на синдарине и вестроне – на неё чаще всего приходят заявки для копирования, поэтому эти книги всегда приходится держать под рукой. Внизу мы храним только особо ценные рукописи.
Вниз, так вниз… Затхлый неподвижный воздух, пропитанный, надо полагать, запахом двух исторических эпох, дохнул в лицо, однако сырости совсем не ощущалось, – об том безымянные строители подвала позаботились особо. Воистину, что хорошо для книг, то плохо для людей! Подземелье оказалось весьма глубоко, и мы потратили немало времени, прежде чем попали в небольшое круглое помещение со сводчатым потолком. Дюжина низеньких полукруглых дверей из неоструганных дубовых плах застыли в неподвижном хороводе. Каждая была плотно затворена и, без сомнения, заперта на замок, о чём свидетельствовали замочные скважины, прикрытые с наружи бронзовыми язычками. Святая святых Раздола – его потайное книгохранилище.
Здесь неприятель выстроил свой последний бастион. За грозного вида столами, выстроенных правильным прямоугольным редутом, с четырьмя конторками, возвышавшимися на манер крепостных башен, засел одинокий маленький, похожий на пожилую крысу, служитель. Однако при ближайшем рассмотрении единственный защитник сей цитадели, уже выкинул белый флаг.
- Господин Хамфриус, – обратился герольд, – вот эти господа (он кратко нас представил) явились из Королевского Надзора, о чём мы вас уже предупреждали. Всё ли готово из того, что они требуют?
- О да, конечно, – поспешно закивал господин Хамфриус, всплеснув маленькими ручками и часто-часто шмыгая длинным носом. Он проворно выбежал из-за конторки, и я невольно глянул ему под ноги – не видно ли там хвоста.
- Вот, пожалуйста, опись того, что имеется у нас, э-э… на интересующую вас тему. Я уже приготовился и сложил требуемые бумаги на отдельный стеллаж.
Выбрав из большущей связки необходимый ключ, он отпер одну из дверей.
Элронд, прежний хозяин сего места, не мог его покинуть навсегда, не оставив чего-нибудь о себе на память. Чего-нибудь бессмертного, как был бессмертен он сам. И он оставил – библиотеку эльфийской премудрости, какую успел собрать за всю свою бесконечную жизнь, а долголетием он, безусловно, превосходил в Средиземье любого (лишь один Цирдан-Корабел был его старше, но из него и клещами слова не вытянешь). Третья Эпоха, на счастье, выпала долгая, и времени хватило вдосталь: сыновьям Элронда – Элрохиру и Элладану – пришлось задержаться аж на целое столетие, приводя в порядок отцовский дар. И ныне, проходя меж стеллажей, до потолка уставленных томами и фолиантами, наглядно понимаешь, что это такое – премудрость…
… Темно, хоть глаз выколи: книги не любят яркого света, лишь звёздочка фиала сияет в руке служителя – огня книги тоже не любят. Не жалуют они и читателя, допуская до своих благородных страниц не всякого, а избранного, подобно королям разговаривающим далеко не со всяким смертным. Ну а коли заговорят, то, как всякий избранный с избранными, на языке не простом, а сугубом – тарквесте или синдарине, который нынче только в Минас-Тирит, да ещё в Эмин-Арнен услышать можно.
Но есть и такие рукописи, что даже благороднейшим обитателям Эмин-Арнен не прочесть вовек – кто из них, к примеру, понимает илькорин, на котором пела свои песни Лучиэнь, и Берен говарил с Тинголом? А кто знает, как звучит роментарэ – одно из наречий авари, от которого, как утверждают мудрецы, и происходит человеческая речь? И уж точно никто в нашем мире не может вообразить непостижимый язык валар, что по сию пору обитают в запретной стране, – а здесь и на нём книги имеются!
Сотни людей трудятся, поддерживают постоянную температуру, следят чтоб плесень не появились, мыши да крысы не завелись. Потускневшие страницы подновляют, те, что не ровён час, окажутся порваны – заменяют немедля. Труд несчётного множества людей, весь без остатка иссякает тут, будто река в харадских песках. Сотни переписчиков заполняют тысячи страниц никому неведомыми буквами. Художники изводят в прямом смысле драгоценную краску. Переплётчики изощряются в выделке кож, которым и обувь королей позавидует! Миллионы крестьян и прочего податного люда, разоряются, платя непосильные налоги в казну…
- Стеллаж за номером 618… – мурлыкал под нос служитель, – тот самый… Пожалуйста, господа! Здесь именно то, что вас интересует.
- Посветите поближе! – приказал я.
Белый свет фиала выхватил из тьмы огромные стопы тетрадей в пергаментных обложках, кипы конвертов, запечатанных сургучом, какие-то перевязанные бечевками свитки… Несомненно, жизнь покойному выпала долгая да плодотворная!
- Изволите приступить к описи прямо здесь, или распорядитесь перенести бумаги в другое место?
- Господин, э-э…
- Хамфриус, сэр!
- Я нахожу, господин Хамфриус, что здесь немножко тесно. И довольно темно. Если вы не возражаете, мы временно займём ваш э-э… кабинет!
- Да, там вам будет в самый раз, - канцелярская крыса покрылась пунцовыми пятнами, точно перепуганный морской зверь спрут.
Не тратя время, мы приступили к описи. Господин Хамфриус одну за другой таскал бумаги, мои люди помогали в меру сил, Атлис сверял приносимое, читая вслух предлинный список. Довольно скоро столы погребла груда покрытых серой пылью документов, отчего нам пришлось их сваливать на каменные плиты пола. Один лишь Араглас не ведал чем заняться. Наверное, он надеялся, что я разрешу ему уйти, – но я демонстративно не замечал его душевных терзаний. От поднятой бумажной пыли, дышать стало невозможно вконец. И мистер Хамфриус, и Атлис, и даже ваш покорный слуга чихали и кашляли без всякого стеснения.
- А-ап-чхи! – мой секретарь уже не лез за такой мелочью, как носовой платок. – Номер 118-11 «Альбом с рисунками в количестве 18 листов, сделанными в разные годы». Глядите-ка, а он, оказывается, ещё и художником был!
- Дай сюда! – потребовал я, и Атлис протянул изящно переплетённый фолиант.
Смахнув пыль, я уселся на табурет, я принялся листать. Хоть я и ничего не смыслю в живописи, но должен засвидетельствовать – рисовать этот Эрен умел. Собрание открывал пейзаж, выполненный весьма искусной кистью: посреди бурного моря и пенных гребней плыл утлый чёлн, а перед ним гигантская остроконечная гора высилась в полнеба, усыпанного звёздами… «Таниквэтиль» – гласила подпись. Правда, видимо, вкусы автора были всё же весьма специфические, и остальные рисунки изображали гербы, эмблемы и прочую символику, предпочитая кисти карандаш.
… Азагхал, царь Белегоста, Фраин, царь Ногрода… Названия, начертанные угловатым киртом, ничего не значили для меня.
- Гимли сын Глоина… - последнее имя, единственное из всех, было знакомо с детских лет, и я тотчас сообразил, чьи это гербы.
- Господин Араглас, будьте добры…
Герольд нехотя подошёл.
-  Что, и у гномов тоже есть свои гербы?
- Свой герб есть у каждого гнома. Они малоизвестны, поскольку большинство летописей Средиземья созданы эльфами и людьми. Гномы, к большому сожалению, крайне неохотно знакомят посторонних со своими книгами. Элронда всегда огорчал этот прискорбный факт. Он немало ездил по Средиземью, бывал в Агларонде, Эреборе, в Железных холмах, был и на крайнем западе – в Халдор-Кайсе. Он удостоился чести зваться другом гномов, а они не менее разборчивы в выборе друзей, чем эльфы. Свой путевой альбом, что он вёл более тридцати лет…
Я перевернул несколько листов.
- Бор Верный, гм… - сей герб резко отличался от гномьих, более походя на эльфийский, да и надпись была выведена изящным тенгваром, - Бор, Трор… А это чей был царь? Мории, что ли?
- Это имя носил человек. Вождь вастаков, в Первую Эпоху находившийся на службе у Маэдроса – он-то и наградил Бора личным гербом.
- Уж не тот ли это самый ватак, чьё предательство позволило Морготу разбить нолдоров и аданов в Роковую Битву? Как Эрен осмелился изображать герб врага?!
- Если вы внимательно читали летопись, то должны были бы знать, что Бор до последнего сражался в битве на стороне сил света, и лишь благодаря его мужеству и верности многие нолдлоры и аданы тогда спаслись. А сам он погиб, как и трое его сыновей – Бортад, Борлах и Борлад. Предателем был другой вастак – Ульдор Проклятый.
- Все они – одно племя!
- Нынешние вастаки ведут свой род от Бора, а не от Ульдора. Они прокляли предателя и выбрали своим вождём Рохава, сына Бортада, внука Бора Верного. Не желая подчиняться Морготу, они ушли на восток, поселясь на берегах Руна, а те, кто вместе с Ульдором предались злу, сгинули в Войне Гнева.
«С книжниками не поспоришь!» – подумал я, но промолчал.
Я машинально перевернул ещё страницу, и моя единственная рука едва не выронила альбом … Её глаза! Огромные, пронзительные, обжигающие, как сама огненная душа её, смотрели с листа бумаги. Они были чёрно-белые, эти глаза (художник, за неимением иного, пользовался простым карандашом, но я-то помнил, какими они были на самом деле…
Заметив, как дрогнула моя рука, и не поняв причины, Араглас поспешил пояснить:
- Это Агмира, вдова Наруза, вождя вастаков…
- Не трудитесь. Я знаю, кто это.
- Вы тоже участвовали в роковом походе в Дорвагский лес?
- Участвовал.
Видя, как мне не хочется вспоминать те страшные дни, полные позора и унижения, Араглас хотел деликатно отойти, но я его остановил.
- Скажите, вот он так хорошо нарисовал её портрет… Она что, неужели позировала ему?
- Нет, разумеется. Эрен рисовал её по памяти. Он вёл переговоры с нею, прося о милосердии к раненым и пленным дунаданам, и она вняла его мольбам…
- Милосердие, - сдавленные уста мои проскрежетали это ненавистное слово, - она действительно вняла мольбам, но не прежде чем собственноручно умертвила наших проводников, не раньше, чем вастаки с неслыханной жестокостью убили генерала Альдамира! Проклятая дорвагская ведьма!!!
Альбом, прочь брошенный моей рукой, скользя по гладким плитам пола, застыл средь груд бумаг.
- Не подобает благородному воину дурно судить о том, кому он обязан жизнью!
- А что вы знаете, господин книжник, о благородных воинах? Касались ли оружия ваши ладошки? Месили ль грязь ваши чистенькие ноги? Доводилось ли вам, за неимением другой пищи, вкушать червивые сухари, которые солдаты зовут «хлеб с мясом»?!
- Слово – моё оружие! Истина – моя Отчизна! Я присягнул ей на верность однажды и до конца дней земных! А что есть благородный воин, то знаю не понаслышке, вечно храня в памяти живой пример – моего отца, Гальбарада, губернатора Форноста и Северо-восточной провинции Арнора. Надеюсь, это имя что-нибудь говорит вам.
- Говорит, - прохрипел я, - говорит…
Мне бы пристальней сощуриться да заметить молодому наглецу, что его слова, насчёт истины, подменяющей собою Отчизну, попахивают государственной изменой. Почему я это не сказал?.. Имя ли Гальбарада на меня подействовало?
Я подобрал альбом.
- Господин Атлис! Внесите, пожалуйста, уточнение в акт, что альбом с рисунками господина Эрена изъятию не подлежит, как документ, не содержащий имени автора, а также изображений, порочащих честь и достоинство Короля, Государства и Дунадан. На этом основании, альбом сочтён мной как не попадающий под действие Закона о Государственной Измене.
- Но в таком случае, я обязан указать, какие изображения он содержит.
- Ну, так укажите: изображения гербов гномов, герб Бора Верного, пейзаж, и один женский портрет…
- В отношении герба Бора могут возникнуть сложности, господин Турин, – секретарь нахмурился, – он всё-таки был вождём вастаков, и, кроме того, в последнее время развелось немало, с позволения сказать, шутников, которые, как вы знаете, пародируют Государственный Герб, личный Его Королевского Величества герб и другие именитые гербы. Сочинители сих грязных пасквилей часто выдают свои глумливые рисунки за якобы изображения гербов древних героев и государств ранних эпох, что не всегда возможно проверить.
- На ваш взгляд, тут существует вероятность пародии?
Секретарь долго вертел альбом, разглядывая герб и так, и эдак.
- Я не рискну утверждать что-либо, но лучше бы его изъять. На всякий случай!
- На всякий случай, распорядитесь снять копию спорного герба и приложить к акту. Если в Минас-Тирит его сочтут крамолой, то пускай изымают. Пока же сей фолиант останется в Раздоле, коль он, как утверждает господин Араглас, представляет большую научную ценность…
Служитель, весь в мыле, точно кобыла после долгой скачки, остановился с явным намереньем отереть лысину.
- Господин Хамфриус! Можно вас на минутку…
Положительно (не без удовлетворения отметил я), он ел глазами, как новобранец капрала!
- Будьте добры, скажите, что это за стопа тетрадей, вон та, которую вы только что принесли…
- Это путевые заметки господина Эрена, сэр! Господину Эрену доводилось много путешествовать, и он всегда имел привычку вести подробнейший дневник.
В отличие от остальных, серых от пыли, эта стопа почему-то выглядела подозрительно-белой …
- Скажите, господин Хамфриус, когда вам приходится кому-то выдавать из этого архива рукописи и другие документы, вы ведь обязательно где-то помечаете, кому и что выдано?
- Разумеется, сэр! – старая архивная крыса поспешно закивала своей маленькой остроносой мордочкой. – У нас с этим очень строго. Каждая выдача на руки тотчас заносится в Журнал Регистрации.
- Я могу на него взглянуть?
- Конечно, сэр! – Господин Хамфриус проворно забежал за конторку, – Что именно вас интересует?
- Путевые дневники господина Эрена. Кто и когда брал их в последний раз?
- Путевые дневники, путевые дневники… - архивариус бормотал под нос, водя по разграфленным листам своим длинным пальцем, - вот! Нашёл! Путевые дневники… Странно, графа выдачи почему-то пуста, отмечена лишь дата возврата – вот, не далее как неделю назад, я принял эти дневники и собственноручно положил в архив. Мне было необходимо срочно закончить опись, и я ещё предупреждал вас, господин Араглас, чтобы вы скорее вернули рукописи… Неужели вы не помните?
Господин Араглас молчал, стиснув зубы, – молчание красноречивее лучше любого ответа.
- Скажите, а ваш журнал ведётся на протяжении одного года, или дольше?
Хамфриус хлопнул себя по лысине.
- Конечно же, как я не догадался! Каждый год заводится новый Журнал Регистрации, а выдача случилась, должно быть, в прошлом году! Вот, - он покопался в ящиках и достал вторую кожаную тетрадь, - так и есть выдано десятого дня Йестарэ!
- Кому выдано?
- Господину Арагласу! – архивариус протянул мне оба журнала. – Вот и росписи его стоят: в старом журнале, вот здесь, где «выдано», а в новом, вот тут, где «возвращено». Извольте убедиться сами, сэр!
- Благодарю вас, господин Хамфриус!
И старая крыса, поклонилась, расплывшись в широчайшей улыбке.
- Что же получается, господин Араглас: целых девять месяцев вы держали на руках эти дневники. С какой целью?
- Я работаю над книгой. По поручению Совета Двенадцати я составляю обзор обычаев и традиций ряда восточных народов. Путевые дневники Эрена содержат массу ценной информации, и были нужны для моей научной работы…
- Особенно те из них, где господин Эрен описывал наш злосчастный поход в Дорвагский лес?
- Я не выделяю чем-либо одни записи перед другими. Все они в равной мере представляют интерес для науки.
- Да бросьте! Этого вашего Эрена сроду не интересовали манеры вастакской «учтивости», и уж тем более не занимало, каким соусом они изволят приправлять вонючее баранье мясо!
Герольд, как пленный на допросе, стиснул зубы до скрипа.
- Обязан предупредить вас, господин Араглас, что любое копирование документов, в отношении которых ведётся судопроизводство, является уголовно наказуемым деянием. Поэтому лучше вам ответить прямо сейчас: копировались ли вами какие-либо записи из дневников господина Эрена?
- Я цитировал некоторые места из его записок. Но я не собирался копировать их.
- Так не собирались, или не копировали?
- Не собирался!
Атлис бросил на меня многозначительный взгляд, как бы вопрошая: «Мне заносить его слова в протокол?»
- Боюсь, - сказал я, - что как только мы управимся тут, я буду обязан навестить ваше жилище, господин Араглас. И уже там, как вы понимаете, у нас состоится совсем другой разговор…
На том и порешили. Закончив опись, согласовав и скрепив акт, я распорядился перенести документы обратно на стеллаж № 618 и самолично опечатал дверь в хранилище.
- До нашего отъезда изъятые документы пребывают здесь. Вход в помещение воспрещается!
Мы попрощались – привратники проводили нас до выхода. Оставаться в сей «гостеприимной» обители ни у кого из нас не было ни малейшего желания. Едва врата захлопнулась, я с наслаждением набрал полной грудью чудесный горный воздух, – вот дышалось в Раздоле вольно, тут ничего не скажешь! Я смежил веки, и тотчас почудилось, будто стою я на краешке земли, и волны, упоительно журча, накатываются на морской берег. Гладкая галька щекотала пятки… О валары! Всё-таки сие место овеяно вашим дыханием!
Уже стоял глубокий вечер – почти ночь. В серых беззвездных сумерках задувал ангмарец – северный ветер, несущий холод. Похоже, ранняя зима наступит в этом году. Под крутым обрывом шумел Бруинен, четыре масляных фонаря освещали мост. За рекой, весело перемигиваясь, светилась россыпь огоньков. Подле старого Элрондова Раздола за двести лет вырос новый Раздол, вполне человечий. Туда-то наши кони и привели усталых путников.
Городок невелик, но весьма боек. Торговый тракт, что тянется от моря через весь Арнор, отсюда поднимается на перевал. Что не день, то десяток обозов следуют мимо: одни на запад, другие на восток. Зима в горах уже наступила. В метель и жестокую стужу пытаться одолеть перевал – чистое самоубийство. Поэтому торговым караванам приходится застревать в Раздоле на несколько недель. В особо суровые годы торговцам месяцами приходится тут зимовать!
Восемь постоялых дворов всегда к услугам путешественников: «У моста», «Жареный цыплёнок», «Отдых Арагорна», «Радость Всеславура», «Элрондов поклон», «Врата Валинора», «Прямой путь» и «Мирувор». Помимо упомянутых почтенных гостиниц, имеется также и непотребное заведения называющееся «Поцелуй Арвен». С той поры, когда оно открылось, у хозяина случаются ежегодные стычки с Королевским Судом, время от времени требующим смены вывески, но поскольку от клиентов отбоя нет, средств, чтоб откупиться всякий раз хватает. Ну, и налоги в королевскую казну платить – это святое! Мы же выбрали «Мирувор», где, во-первых, была самая лучшая в Раздоле баня, а, во-вторых, как явствовало из названия, подавался этот самый мирувор. Где ещё его теперь отведаешь!
Встречают, как известно, по одёжке, а посему в нарядном и просторном холле никто не удостоил нас вниманием. Пришлось, встав у стойки, сунуть метрдотелю триалон, после тот стал сама любезность.
- Что угодно, благородным джентльменам? Прикажете подать ужин, отдохнуть с дороги, может, захотите пригласить девочек?
- Неужели мы ошиблись адресом? С каких это пор тут стали подавать девочек?
- Как можно сравнивать наше приличное заведение, с этим занюханным *** (метрдотель отпустил неприличное слово). Наши девочки не занимаются *** (ещё одно неприличное словцо). Их обязанность – создать приятную атмосферу. Поддержать непринуждённую беседу. Заставить уважаемых путешественников отдохнуть как следует, забыв про тяготы пути… Ими можно лишь любоваться…
- Смотри, как у вас стало культурно! – усмехнулся я. – Распорядитесь-ка лучше насчёт ванны – желательно погорячей. Подать мирувор для пятерых персон. Позаботьтесь об одежде и обуви – чтоб к завтрашнему утру всё блестело! Ну и насчёт ночлега похлопочите!
- Ужинать изволите в отдельном кабинете?
- Мы не гордые. Нас вполне устроит и общий зал.
- Будет исполнено!
С наслаждением избавившись от засаленной и залепленной грязью одежды (которую прислуга тотчас унесла для чистки), мы нежились в круглом мраморном бассейне, откуда пар столбом взвивался к раззолоченному потолку. Принесли мирувор, и мы стали пить, расслабленно потягивая напиток валар из золотых кубков, не вылезая из ароматной, благоухающей розовым маслом воды: если и есть на свете кайф, то другого и не надо! Вся въевшаяся грязь давным-давно сошла с наших тел, и кости распарились, а покидать ванну никак не хотелось… О, Валинор!
Наконец, мы вылезли. Нас ожидали роскошные халаты и шёлковые платки, коими их полагается подпоясывать. Кириамир, как я ветеран, (только кавалерист) немало повидавший, помог завернуть на голове тюрбан, отчего мы совсем уж стали походить на каких-то недобитых харадримов. Раскрасневшиеся и потные, благоухающие ароматами бани, мы заспешили в обеденный зал, поскольку наши животы, разбуженные мирувором, вконец истосковались.
Без слов накинулись на еду. Несмотря на вечер, в зале было довольно много народу. Кто-то предавался трапезе, кто-то, отужинав уже, сидел, не в силах вылезти из-за стола… По соседству, шумно и широко (держась, впрочем, в рамках приличия) отмечала какой-то праздник весёлая компания. Судя по знакам отличия – офицеры гвардии Его Величества, короля Ристании - Друга Гондора. Каким ветром их занесло в Раздол? Тут кто-то дернул меня за пустой рукав халата. Я повернул голову и обомлел.
- Фреалаф!
- Турин! – человек за соседним столом захохотал, поддав меня в правое плечо, отчего я скорчился. – Ой, извини, брат, не знал…
- Ничего, от друга, коль, – терпимо! Что ты здесь делаешь?
- Что я здесь делаю!.. Это ты что тут делаешь! Эк вырядились, благородные дунадане! Что, с бани, да? Тут баня высший класс, в Мундбурге, говорят, завидуют… Я уж полчаса гадаю – кто такие сидят… По одёжке чужане, а прислушаться – вроде что-то знакомое слышится… Турин собственной персоной, с кем вместе на вастака ходили! И кто это с тобой – представь меня твоим товарищам!
- Конечно, знакомьтесь, друзья, – достойный предводитель отчаянных эйорлингов, командир лучшей сотни Остемнета, капитан Фреалаф, мой старый друг и боевой товарищ!
- Ну, ты, брат, хватил – видать и впрямь долго не виделись! Я уж с четвёртый год как полковник!
- Так это надо обязательно отметить!
- Вот именно! Поэтому, без долгих разговоров прошу присоединиться к нашему столу. Сегодня платим мы!
- А поместимся? – засомневался Атлис.
Штатский до кончиков ногтей, он побаивался военных.
- Что за вопрос, - смеялся Фреалаф, - а ну, живо поднимайте свой стол! Сейчас составим их вместе!
- Хозяин возражать не будет?
- Пусть только попробует!
Мы подняли стол, и перетащили его к ристанийцам, встретивших гостей дружным одобрительным рёвом. Застолье закипело с новой силой, и скоро мы уже сидели в обнимку. Кириамир, бывший лихой рубака, немедленно нашёл массу тем для разговора, даром, что ни слова не понимал по-рохански, а наши сотрапезники своим немыслимым акцентом безбожно коверкали вестрон. Военный военного сразу поймёт! Даже Атлис, после пары добрых кружек, почти позабыл, что он штатский. Я, тем временем, уединился с Фреалафом. Сколько надо успеть рассказать друг другу!
- Что, Турин, пуст, я гляжу, твой рукав… Где руку потерял?
- В лесу дорваги отхватили...
- Но ты, как я понимаю, не отдыхать сюда приехал?
- Служу по-прежнему, хоть и не военный больше. Чиновник я теперь…
- Когда я услыхал, что ты с Эрендуром в Дорвагский лес отправился, очень переживал. Особенно, как вести пришли, что побили вас там крепко!
- Побили… Тридцать тысяч нас полегло… Многие из плена до сих пор не вернулись. Наш Эрендур, хоть о покойных плохо говорить не принято, не генерал был, а царедворец. Хуже не бывает, когда таким вверяют войско! Только умереть и смог – как подобает, с честью. Но армию он погубил!
- Жестокий был бой?
- Мы почти победили их, Фреалаф, да к дорвагам на помощь вастаки подошли, и взяли нас в клещи. Мы до последнего отбивались, да что толку… Тогда меня и ранило. На третий день очухался, в плену. Думал – всё, хана, не жилец, но выкарабкался. Через полгода отпустили – вместе с другими калеками…
Фреалаф, подавленный, несмел на меня глядеть.
- Что же теперь будет, Турин? Такие вещи не проходят даром. Разворошили вы осиное гнездо… И мир, что с вастаками заключили – это ж не мир, а чёрт знает что! Полная капитуляция! Ихний Бейгул вассалом себя признать изволил!.. Вастаки до той поры не опасны, пока меж ними старшего нет, а ноне вы своими руками старшего им даёте! Прежде с вастаков собирали дань ваши чиновники, а теперь – он, Бейгул – Владыка Руна! Боюсь, что он за тем только и согласился вассалом вашим стать! Дань от имени вашего короля со степи соберёт - большую часть себе оставит. Деньги нынче - то же самое, что некогда Кольцо Всевластья! Если они есть, то и за союзниками дело не станет – будь они хоть дорваги, да хоть бы и те же харадримы! С деньгами и чиновников можно подкупить. И соглядатаев нанять. И оглянуться не успеете, как под боком у вас вырастет новый враг, почище Саурона – нельзя было подписывать такой мир!
Что я мог ответить?
- Ох, Фреалаф… Твои бы слова, да в уста наших королевских советников!
Фреалаф жестом оборвал веселье.
- Господа офицеры! Все знают о великом несчастье постигшем славных дунадан. Моему другу, капитану Турину, довелось участвовать в роковой битве в Дорвагском лесу… Однако многие дунадане не вернутся никогда из той жестокой сечи! Долг чести – не забывать об их подвиге! Помянем же славных товарищей по оружию! Они пали не только во славу Гондора. Их смерть – боль и скорбь всех западных народов. И, как в дни нашествия Чёрного Властелина, нам надлежит тесней сомкнуть ряды!
Мы встали.
- Пусть вечно сияет для нас светлая память героев!
- Да не пребудет конца дружбе меж Роханом и Гондором!
- Пусть нерушимо стоят на пути у тьмы Мундбург и Эдорас!
После горького так хочется заговорить о приятном!
- Я, Турин, прощения у тебя просить должен, что не писал, но ты уж извини – не ведал куда…
- У военного человека вечно нет своего угла…
- Нету, – вздохнул тысяцкий. - А чего ты не женат? Вон завидный какой! Я одну женщину знаю, вдова почтенная, добропорядочная, и не поглядит что однорукий… А хозяйка какая!
- Сколько мы с тобой встречаемся, Фреалаф, вечно ты меня сватаешь. Сам-то чего не женишься?
- Так ты ж мой друг! Как я могу жениться, коль мой товарищ холост! Короче, как отпуск выхлопочешь, не тяни, приезжай прямиком ко мне. Кстати, ты где теперь живёшь?
- В Минас-Тирит. В Цитадели.
- Эк куда забрался! Ну, повезло! Ладно, адрес диктуй…
Фреалаф достал клок бумаги.
- Седьмой ярус, улица… собственно, там только одна улица, дом 340-й.
- Ага! Ну а ты моё гнездо знаешь – по-прежнему в Привражье обитаю – когда бываю дома. Вернусь – обязательно отпишу!
- А ты, какими судьбами здесь?
- На родину идём. Весь последний год тысяча Остемнета стояла гарнизоном в Дунланде. И многие другие отряды до сих пор стоят – Эдорасцы, Вестемнетцы, Вестфольдинги. Несём караульную службу по просьбе короля вашего Элроса. Сейчас смена пришла, – отмечаем счастливое возвращение домой. Завтра трогаемся, – скорее бы в Беорн попасть, а то, говорят, перевал вот-вот снегом завалит. Сплавимся вниз до Лимлайта, а оттуда, до Приречного взгорья, по суше… Через месяц дома будем!
- Я слышал, будто в Дунланде неспокойно было.
- Неспокойно! Только про ваше поражение в дорвагском походе слухи докатились, эти черножопые как с цепи сорвались! Все до единой обиды вспомнили, словно они одни на свете обиженные. До того уже дошло, что начали сбиваться в шайки и обзаводиться оружием. Нападали больше купцов на тарбадском тракте, но и сторожевые гарнизоны беспокоили. В общем, готовился у них большой мятеж… Вот и пришлось эйорлингам немножко их утихомирить!
- Тоже бои были?
- Ну, бои - не бои, а мелкие стычки случались каждый месяц. Мой полк потеряла за год семнадцать убитыми, половина - офицеры… Эх, молодая кровь! Всё вперёд лезть норовят! Но врага мы порубили раз в десять больше – это тех кого потом смогли собрать и счесть. Ещё сотни две - кого с оружием взяли живьем, – повесили для острастки в каждом селении. Вот такие дела… Теперь, до весеннего войскового сбора числимся в отпуске.
Фреалаф осушил бокал, я подлил ещё. И налил себе.
- А ещё вот какой у нас недавно случай вышел! Есть у меня сотник лихой, отчаянная голова! Кабы не его выходки – быть ему одним из лучших! Летом, помнится, отлучился он из лагеря, якобы в разведку. Какие отговорки находит! Разведка!.. Ясное дело – краснозобиков стрелять собрался. И вот как его, Турин, обормотом не назвать, а?! Один пошёл! Засада его уж дожидается – черножопые, прознав что он в одиночку шастать повадился, захотели тем разом в плен взять. Но разве ж его в плен возьмёшь, Фреку моего! Пятерых уложил на месте. До лагеря домчался, благо недалеко. Ну, дальше тревога, людей в сёдла – и вперёд! Черножопые ещё не очухались, а он с молодцами налетел как снег на голову! Ещё с полдесятка его ребята уложили, да восьмерых пленными пригнали. Вот что ты будешь делать? Наказать – так победителей не судят… Благодарность объявить за самовольную отлучку?.. Конечно, кабы все как он самовольничали… С другой стороны – дисциплина страдает! Ох, Фрека, играешь ты судьбой!.. Его невеста ждёт – ещё той осенью должны были пожениться, да вот в Дунланд послали… Ну ничего – теперь уж точно женишься, остепенишься, может тогда выйдет что-нибудь путное из тебя выйдет…
- Ну что ж, – я поднял бокал, – события в жизни твоего сотника, Фреалаф, заслуживает быть отмеченным! За здоровье будущего новобрачного!
- За здоровье! – откликнулся хор и мы, в который раз опорожнили бокалы…
Застолье затянулось заполночь. Спать разошлись хмельные и на утро, как один, встали с больною головой. Больше всего хотелось провалиться сквозь землю, но служба, Мандос её забери! Начищенная до блеска одежда (как на парад) ожидала нас. За пятерых я пошёл рассчитываться.
- С вас триста девяносто восемь скильдингов…
«Ничего себе, Валинор!»
Дерут так, словно без штанов хотят оставить!..
По старой офицерской привычке, я заплатил не считая, отчего мой кошелёк изрядно полегчал. Ровно в 10.00 мы навестили «Гостеприимную обитель». Пока изъятые бумаги паковались в тюки, я улучил момент подозвать Арагласа.
- Как здоровье вашей матушки? Она по-прежнему вдова?
- По-прежнему. Получает пенсию.
- Я полагал, что вы меня не узнали…
- Говоря по правде, не сразу. Вы очень изменились с тех пор. Но я всё равно вспомнил.
- А вы совсем не изменились. Выросли, возмужали, но не изменились…
- Что вы хотите от меня?
- Прежде всего, я должен извиниться за то, что не всегда был корректен. Но вы должны меня понять – я лишь оружие в руках закона. Закона, придуманного не мной.
- Это, разумеется, не всё?
- Нет. Я очень не хотел бы оказаться причиной ваших бед. Не знаю почему, но вы мне симпатичны.
- Я польщён. Но, видно, так уж суждено судьбою, чтобы вам, пусть и невольно, причиняли бы боль мне.
- И именно поэтому я хочу расстаться с вами другом, а не врагом.
- Пусть будет так. Как я понимаю, вы просите, чтобы я сознался в незаконном копировании дневников Эрена. Я не ошибаюсь?
- Да, я хочу именно этого. Но, к сожалению, по закону вам придётся сделать признание в присутствии моего секретаря, который занесёт его в протокол. Если оно мучительно для вас, я готов произнести его за вас, – вам лишь останется кивнуть головой…
- Благодарю, но своё признание я произнесу сам!
Атлис, едва нас увидав, поняв всё без слов, приготовил лист для составления протокола. Герольд нараспев стал произносить формулу признания (юридически он был неплохо подкован).
«Я, Араглас, сын Гальбарада, дунаданина, находящийся на службе у Совета Двенадцати Королевских Управителей Раздола, признаюсь перед членами Комиссии судебных надзирателей Суда Его Королевского Величества в том, что незаконно произвёл снятие копий с документов, называемых дневниками Эрена, подпадающих под закон о Государственной Измене. Я поступил по своей воле, не находясь в сговоре с каким-либо лицом, и не пытаюсь скрыть факт моих действий. Осознав до конца, тяжесть содеянного, проявляя истинное раскаяние и испытывая горячее желание искупить вину, я готов выдать представителям Комиссии судебных надзирателей Суда Его Королевского Величества незаконно сделанную мной копию вышеозначенных документов, называемых дневниками Эрена. Я совершаю сие добровольно и без всякого принуждения. Дано признание хисимэ 16-го дня, Четвёртой Эпохи 233 года».
- Где ставить подпись?
- Справа внизу. И ещё вот здесь, – Атлис протянул свежий листок, – это для акта, о том, что вы выдали упомянутую копию.
- Вы заберёте её прямо сейчас? – спросил герольд.
- Чем скорее, тем лучше.
- Тогда поднимемся ко мне…
Жилые помещения замка располагались в южном корпусе. После недолгой ходьбы по коридорам я и мой спутник остановились на пороге небольшой каморки.
- Моё жилище…
Первое, что я увидел, переступив порог, – Эрен собственной персоной улыбался мне, придерживая свою излюбленную длинную, мирно попыхивающую дымом трубку – книжник не расставался с ней ни на минуту. Сощуренные, полные иронии глаза смеялись над слугой закона…
- Он был вашим учителем?
- Только два года. Я дорого бы дал, чтобы наше знакомство продлилось дольше.
«Мордор плачет по вас, молодой человек!»
Я подошел ближе, чтоб лучше рассмотреть автопортрет. Единственный из Совета Двенадцати Эрен не носил бороды и усов, будучи всегда аккуратно побрит – брился он сам, не прибегая к помощи цирюльника. По всему видать, любимым был учеником, наш Араглас, раз учитель вознаградил его своим портретом. За моей спиной «любимый ученик» извлёк из тайника стопку чистой на вид бумаги, аккуратно перевязанную бечёвкой.
- Вот она.
Я неторопливо распустил бечёвку, убрав сверху пустые листы, маскировавшие рукопись. Взору моему предстал разрисованный титульный лист, с витиевато начертанными, уж наизусть вызубренными словами:
«В каждом из живущих заключена частица Илуватара. Его величие растворено в народах, населяющих мир. Его бессмертье – это бессмертие духа людского. Его вездесущность – во всепроницающих взорах разума, сквозь наши глаза он видит сотворённый собою мир. Мы все, взятые вместе, – и есть Илуватар! Нет эльфа, гнома, человека и даже орка, в ком не было бы искры света, и в том все мы равны пред ним. И потому, когда в конце времён все сущие сольются в единый стройный хор, без первых и последних, – то во всеобщей гармонии грядёт Илуватар! Вот в чём заключён смысл третьей музыки Эру, и в этой истине – ключ к великой тайне, который я тщетно пытался обрести, но который обрёл сейчас, на исходе жизни. И эта истина настолько же невероятна, насколько и то, что открыть её для меня суждено было не эльфу, не гному и не мудрецу, а маленькому подростку-орку, по имени Шаграт, выросшему средь племени лесных людей. Он поведал её мне, а мой долг – донести знание…»
Поведал… Он, этот «маленький подросток-орк», и мне поведал её - там, в Дорвагском лесу, когда выхаживал, полумёртвого, покрытого гноящимися ранами, пленного дунаданского капитана… Воистину – страшнее зла могут быть только идеи!
Я смерил на глазок рукопись. Пристально окинул взглядом молодого человека. Не очень-то он казался расстроенным!
- Однако, как я понимаю, эта копия у вас не единственная. Где-то здесь (я обвёл комнату взором) припрятан ещё один экземпляр…
Я подумал, что мой вопрос сразит герольда наповал, но Араглас устоял. Всё-таки выдержка у него та ещё! От матери досталась…
Юноша молчал, терпеливо ожидая моих дальнейших действий.
- Я пошутил. В любом случае чиновник верен протоколу. Однако, не пытайтесь благодарить меня, молодой человек – за то, что я сейчас совершаю нельзя благодарить!
- Но благодарным быть следует! – улыбнулся Араглас.
Первый раз за все наши встречи!…