Неисповедимы пути твои

Высокие сосны и ели стояли вдоль заснеженной дороги и держали на своих лапах-ветвях округлые сугробики снега. Темная стена тайги безмолвствовала. Тишина нарушалась лишь окриками конвоиров, лаем собак да скрипом снега под ногами заключенных, которых вели с ближайшей железнодорожной станции в лагерь. Лагерь встречал этап деревянным забором с колючей проволокой, сторожевыми вышками со стоявшими на них часовыми. Среди прибывшего этапа находился и бывший дворянин, бывший поручик царской Армии, бывший учитель Гиреев. Всего месяц назад, в декабре 1937 года, его арестовали, обвинив во всех грехах: за то, что был из «бывших», за то, что знал иностранные языки и был несколько раз в Германии, за то, что был призван Троцким в Красную Армию в качестве военспеца. За все это получил десять лет лишения свободы без права переписки.
В низком бревенчатом бараке тускло светило несколько лампочек, в центре стояла кирпичная печь, в которую дневальный то и дело подбрасывал дрова. Печь не могла дать нужного тепла промерзшему насквозь бараку. На печи сушилась обувь и портянки заключенных, вернувшихся с лесоповала. Стоял невыносимый смрад от сушившейся одежды и сотни тел, лежавших на двухъярусных нарах. Гиреев получил место на нарах в этом бараке для политических.
Новый день начался с поверки, выдачи бушлатов, ватных брюк, шапок и обуви, сделанной из старых покрышек. В бригаде лесорубов, куда его определили, ему вручили «лучок» – специальную пилу для валки и разделки деревьев и научили, как с ней обращаться.
Начался ежедневный каторжный труд, из месяца в месяц, из года в год, в летнюю жару и в зимний холод.
Шла постоянная замена людей – одни гибли на лесоповале, другие – от болезней, третьих направляли в другие лагеря. Неизменным оставался тяжкий труд. Как-то прибыла комиссия по переписи населения. На ее вопросы «Какая специальность?» получила ответ: «Инженер, военный, учитель». Члены комиссии заметили: «Нет таких профессий! Запомните: вы все – лесорубы!» Люди, собранные из разных концов великой страны жестокой волей усатого тирана, покорно молчали.
Что началась война с Германией, Гиреев узнал только через месяц, когда начали прибывать новые заключенные. Были увеличены нормы выработки, и стало заметно хуже питание. На просьбы отправить на фронт отвечали: «Врагам народа не может быть доверено оружие! Вы должны работать здесь и искупать свою вину!» Режим ужесточился. Охрана и начальство лагеря свирепствовали. Счет времени прекратился.
Стояла летняя жара. Заключенных по какой-то им неведомой причине не водили на работу и не давали скудной еды. Была переловлена вся живность, выщипана вся трава на территории лагеря. Гиреев, пошатываясь, бродил вдоль забора из колючей проволоки. Другие лежали на нарах. Одни не хотели двигаться от голодной слабости, другие – не могли. Гиреев увидел за столбом, поддерживающим проволоку, ярко-красную ягоду земляники, свесившуюся из зеленовато-серых от пыли листьев. Как она уцелела на распаханной земле предзонника? Видимо, всех отпугивала надпись на табличке: «Проникновение запрещено! Стреляют без предупреждения!» Гиреев, завороженный видом ягоды, присел, протянул руку за проволоку и сорвал ягоду вместе с листьями. Тут же раздался выстрел с вышки. Пуля просвистела у виска. Гиреев, не вставая, отправил ягодку вместе с листьями в рот. Вновь прогремел выстрел. Гиреев встал и отошел на несколько шагов от запретки, наслаждаясь вкусом листьев, сдобренных соком земляники. Через несколько минут к нему подбежал часовой, стрелявший в него. Он был возбужден, голова обвязана грязным бинтом. «Ты что, заговоренный? Почему я в тебя не попал?!» «Стрелять не умеешь, потому и не попал!» «Да я на фронте был снайпером! Сейчас долечиваюсь после ранения, охраняя вас!» После этих слов у Гиреева пробежал холодок страха по спине – он знал, что это настоящее чудо – уйти от снайпера. Он успокоил солдата: «У тебя ранение в голову, а это сказывается на точности стрельбы, подлечишься, все придет в норму».
Наконец-то заключенных накормили баландой – супом из листьев капусты с картошкой и плавающих в нем кусочков соленой рыбы. Начались работы на лесоповале. Стране нужна была древесина для шахт, железных дорог и на другие нужды. Страна изнемогала в жестокой войне, и требовался труд всех.
Как-то возвращаясь с лесосеки, находящейся в нескольких километрах от лагеря, колонна заключенных попала в метель, быстро превратившуюся в грозно ревущий снежный ураган. Бешеный ветер страшной силы наметал высокие сугробы, ревел, выл, свистел, ломал деревья. Кругом творился свирепый хаос белого безумия. Перед глазами проносились, как призраки, облака снежной пыли, к самому небу, крутясь, взметались столбы снежных смерчей. Небо и земля исчезли в смутной белесой мгле. Ничего нельзя было видеть в двух шагах. Ветер бросал в лицо горсти колючего снега. Заключенные шли плотной толпой, держась друг за друга и поднимая упавших. Передние ухватились за конвоиров, которые, нарушив порядок, все шли впереди. Они держали на поводках собак, ведущих в этом белом безумии людей к лагерю. Только собаки могли спасти людей и привести их к жилью. Наконец-то темная масса измученных и промокших людей втянулась в ворота лагеря и разошлась по баракам. Не раздеваясь, повалились на нары спать.
Через несколько часов они были подняты на работу. Быстро съели утреннюю порцию еды. Дрожащих, в непросохшей одежде, конвой повел их в тайгу. Буря прекратилась. Все было завалено снегом. Дул несильный промозглый ветер. Прибыли на делянку лесосеки. Чтобы начать валку деревьев, нужно было от каждого из них отбросить полутораметровый слой снега. Разрешалось оставлять пень не более 40 сантиметров.
Измученный, промокший Гиреев начал изнемогать. Ему исполнилось шестьдесят лет. Такой работы не выдерживали и более молодые. Он уже несколько дней не выполнял норму выработки. А за это неизменно снижали паек. Прозвучала команда об окончании работы. Заключенные выстроились в колонну. Гиреев встал в последнюю пятерку хвоста колонны. Двинулись в сторону лагеря, Пройдя километр-другой по уже протоптанной дороге, Гириев начал отставать. По правилам, отставших конвоиры пристреливали. За каждого застреленного им полагалась небольшая сумма. Иногда натравливали собак, которые были натасканы на людей. Отставший Гиреев услышал, как конвоиры науськивают собак. Он собрал всю свою волю воедино. Ни один мускул не дрогнул на его лице, не нарушил он монотонности движения: никаких движений рук, никакого страха. Собаки, подбежав, покрутились рядом и вернулись к конвоирам. Те начали их бить прикладами винтовок, посылая к непонятному заключенному. Повторилось – они не тронули бездушный манекен и, поскуливая, вернулись к солдатам, не понимая, за что их наказывают. Заинтересованные, конвоиры подошли к Гирееву: «Ты что, старик, слово знаешь от собак? Почему они тебя не рвут?» Гиреев сказал, что он хорошо знает животных. Нужно не показывать страха, не дергаться, и они не тронут человека. Солдаты предложили ему закурить, но он отказался, так как никогда не курил. Один из них дал ему ржаной сухарь, который Гиреев крошил, и крошки отправлял в рот. За разговорами о собаках они дошли до лагеря.
Уголовники, находившиеся в этом лагере, работали не все, некоторые работу считали «западло». Начальство не принуждало их, имея на то какие-то свои цели. Они увидели, как конвоиры, мирно беседуя с политзаключенным, провели его не территорию лагеря. Заинтересованные этим, урки подошли к нему и спросили: «Ты что, стукач?» «Нет, я не стукач!» И поведал историю, произошедшую с ним. «Ты интересно рассказываешь! Видимо, много знаешь, много читал книг. Пойдем к нам в барак, будешь рассказывать разные истории. Не будешь думать о жратве и выполнении норм». Гиреев вынужден был согласиться – он уже не мог выполнять каторжную работу. В жарко натопленном бараке уголовников на нарах рядом с вором в законе по кличке Борода он начал по памяти рассказывать «Отверженных» Виктора Гюго. Слушая о трактирщиках Денардье, которые издевались над маленькой девочкой Козеттой, бандиты становились сентиментальными, вытирали слезы и ворчали: «Глаз этому трак-тирщику на пятку натянуть!» Но когда появился каторжанин Жан Вальжан и взял девочку под свою защиту, восхищению бандитов не было предела.
Прошла неделя, другая, Гиреев ходил в барак к уголовникам как на работу, развлекал их. Был сыт. Норма его на лесоповале каким-то образом выполнялась.
Однажды eго разыскал посыльный (по-лагерному – шнырь), и велел явиться к начальнику лагеря, который из простреленной на франте груди с трудом, тяжело дыша, выдавливал слова: «Вот что, заключенный Гиреев! Хватит рассказывать сказки бандитам. Ты грамотный. Пойдешь работать писарем на продовольственный склад! Будешь жить там». Вызвал конвоира и приказал отвести на склад. Продовольственный склад – длинный барак – стоял несколько поодаль от других зданий, был окружен забором с колючей проволокой и тщательно охранялся. Старшим здесь был Ласло Бончев – один из бывших членов правительства Венгерской Советской республики, которая в 1918 году продержалась совсем недолго. Бончев эмигрировал в Советскую Россию и в тридцатых годах с клеймом «иностранный шпион» отбывал 25-летний срок. В обязанности Гиреева входили прием и выдача продуктов, выписка квитанций. Продукты выдавались людям, которые готовили еду заключенным, а также охране и начальству лагеря. Вольнонаемные, военные и тем более уголовники к продуктам не допускались. Все пятеро, работающие на складе, жили здесь же, в отдельной комнате. Гирееву, помимо основных обязанностей, было поручено ухаживать за кошками. Их на складе было десять голов – столько требовалось по штату. Он должен был регулировать их количество. На их кормление отпускалось необходимое количество продуктов. Кошки нужны были для борьбы с грызунами, которые могли нанести огромный ущерб мешкам с крупами и другими продуктами. Вне их досягаемости были только банки с консервами, американской тушенкой, яичным порошком и сухим молоком. Гиреев всем кошкам и коту дал имена. Кот Джон был ленив и не охотился. Был нужен для лучшего самочувствия кошек. Кошки из его гарема приносили ему задушенных мышек, а иногда и крыс. Любовь Гиреева к кошкам и их к нему была безгранична. Дымчатая кошка Фанни, даже занимаясь любовью, на его зов выскакивала из-под Джона и прыгала на шею Гиреева, ложась на нее теплым мурлыкающим воротником.
Наступил декабрь 1947 года. Гирееву было приказано покинуть лагерь. Окончился десятилетний срок. Привыкшему за последние два с лишним года к сытой размеренной жизни на складе, ему не хотелось покидать это место. Обратился к начальству оставить его вольнонаемным, но ответ был краток – не положено!
Хмурым утром с самодельным фанерным чемоданчиком, в котором были нехитрые пожитки, оказался за воротами лагеря. В кармане была справка об освобождении с предписанием явиться в город Пронск Рязанской области. Это местo он назвал при освобождении. Hе разрешалось быть в столице, областных городах и районных центрах. Недалеко от Пронска было село Старожилово, где он не раз бывал в молодости. Там жил его друг Павел Павлович фон Дервиз. К нему вернулся из немецкого плена после первой мировой. От него был призван в Красную Армию. Он понимал, что ни имения, ни самого Дервиза уже нет, но остались знакомые места, и они были для него желанны.
Явившись в Пронск к соответствующим властям, получил на¬правление в село, расположенное в 20 километрах, чтобы жить там и работать учителем в школе. Показали с пронской горы направление, где находилось село. С горы открывался вид бескрайней заснеженной равнины. Через замерзшую Пронь, через небольшой лесок, через редкие деревушки, в которых он справлялся о дороге, шел и раздумывал о смертях, которых он избежал, о людях – жестоких и злобных, но в которых под слоем душевной грязи тлеет искра человечности. В любом человеке два начала – добра и зла. Ему хотелось в будущих учениках укрепить начало добра. Передать им благоговение перед жизнью, данной Богом, передать любовь ко всему живому на земле.
В темноте добрался до полуразрушенной церкви. Внизу под кручей расположилось село. Над некоторыми домишками из труб вился дымок. В маленьких окнах виднелся тусклый свет керосиновых ламп. Начинался новый от-резок жизненного пути...
Спустившись с кручи, постучался в первую попавшуюся избу. Его впустили. Там жила вдова фронтовика с двумя детьми. Был накормлен и обогрет. Остался квартирантом на долгие-долгие годы...