Неотправленные письма

2007 
Неотправленные письма

– Раньше вон по той заросшей иван-чаем и кустарниками насыпи ходила к нам узкоколейка, – поглядывая на Лиду в зеркало заднего обзора, рассказывал рыжеватый, с круглым и красным лицом водитель попутной машины. – Сто километров по ней до города, а проезжали это расстояние за десять с лишним часов.   
Лида, вся ушедшая в свои мысли и слушавшая его вполуха только из благодарности за состоявшуюся поездку в незнакомые края, никак не могла себе представить, как это можно сто километров ехать целых десять часов?
– Эту «железку» проложили между гор, обойдя скалы и реки. Она была построена, чтобы перевозить руду на завод. Ну а для перевозки людей приспособили теплушки. В них мы и томились по дороге, подолгу ожидая на полустанках встречные составы с рудой и лесом…. 
И Лида ужаснулась: неужели в этих "теплушках" приезжал тогда и Азамат? А за окном старенького «Жигуленка» мелькали мощные сосны и березы на склонах гор. Чуть приспособленная для езды современных машин насыпная дорога то шла по низинам, вдоль речушек, то поднималась на вершину горы, с которой открывались сказочные виды на уходящие вдаль сине-голубые хребты Урала. После прошедших проливных дождей все ямы на дорогах были заполнены грязной жижей, которая то и дело обдавала машину хаотичными брызгами, и Лиде страшно было представить, какой же пыльной бывает эта дорога в погожие солнечные дни. 
– Чего только не случалась в этих поездках! Ведь всю молодость проездили на этой "классной", – почему-то хитро подмигнув Лиде, продолжал водитель. – Не знаю отчего, но эту дребезжалку, с деревянными полками вдоль стен вагонов, так и называли – "классная". Может, оттого, что пока не было этих зеленых вагончиков, люди в любую погоду ездили на голых товарняках, обдаваемых со всех сторон, холодным ветром, дождем и снегом. И по сравнению с ними закрытые и теплые вагоны казались классными! А с какими попутчицами мы знакомились, сколько обжимали их в тамбурах, да и дрались потом за них с местными   на полустанках!
При этих словах Лиду кольнула ревность: неужели и Азамат вел себя так же развязно? И она стала тихо ненавидеть эту узкоколейку и этого самодовольного, с хитроватыми глазками, водителя.
 Он все ещё продолжал что-то рассказывать, но шум двигателя, тряска на ухабах и её невеселые думы мешали ей сосредоточиться. Когда машина, надсадно преодолев очередной крутой подъем, плавно и тихо съехала вниз по относительно ровной дороге, она услышала:
– Лет двадцать назад, после нескольких аварий с жертвами, когда у завода не стало средств для ремонта, её закрыли…   
Лет двадцать назад… значит, Азамат ездил по этой железке, и по ней же его забирали в армию… Вот ещё одна ниточка из их общего прошлого, но что же сейчас, как её там встретят, поймут ли? Может, этот водитель знал Азамата? Сколько же ему лет? По опыту она знала, что у деревенских трудно точно определить возраст. Даже если водитель и знал ее Азамата, она не хотела рассказывать ему, что и зачем ее привело сюда. И она снова погружалась в свои мысли, не слыша ни его назойливого рассказа, ни треска от отлетающих от колес камушков и бьющихся об дно машины.
Когда водитель дал понять, что скоро поселок, и её сын, всю дорогу дремавший на переднем сидении, проснувшись, стал ворочаться и удивленно озираться по сторонам, она начала осторожно расспрашивать, как найти нужный дом…
Чем меньше оставалось до поселка, тем тревожнее и страшнее становилось Лиде. То, что она видела вокруг, точно зная, что он здесь жил, здесь ходил, дышал этим воздухом, всё её сильно волновало. Сердце учащенно забилось, кровь ударила в лицо, и, когда вдруг выглянувшее из-за туч солнце, прорвавшись сквозь ветви деревьев, осветило его, она в зеркале увидела свои глаза. Они, как тогда, в молодости, стали вдруг изумрудно-голубыми и заискрились, белые щеки зарумянились, на поблекших русых волосах забегали искристые блики. Внезапные изменения и испугали, и обрадовали её, давно не видела себя такой. …

Хоть и устала она за эти дни, переволновалась, но всё равно не шел к ней долгожданный сон. Уже давно за перегородкой, у кухни, прошептав свои молитвы, поворочавшись и повздыхав, уснула хозяйка. Сын в зале на диване, как только голова прикоснулась к подушке, глубоко задышал и засопел.
А ей всё не верилось, что она в родном доме Азамата, что хозяйка постелила ей на той же кровати, на которой спал он. У окна стоял стол, за которым он когда-то делал уроки. Над столом на полках ещё стояли старые школьные учебники и журналы. Висели его фотографии…
Когда у этого дома на пригорке их высадил водитель, и они, взяв сумки, пошли наверх к дому, у неё подкашивались ноги. На скрип открываемых ворот обернулась старушка, мешавшая что-то в корыте у сарая. Заходящее за горизонт солнце осветило её седые волосы, выбившиеся из-под платка, и они на солнце светились вокруг головы, как пух одуванчика. Возле неё кудахтали куры, и, смешно подпрыгивая, носились желтые цыплята.
На Лиду глянула изборожденная морщинами, но с живыми и умными глазами старуха. Подслеповато щурясь, поправляя съехавший назад платок и горбато подавшись вперед, она сделала шаг, разглядывая и, видимо, пытаясь узнать вошедшую женщину. Но когда её взгляд перешел на юношу, то в глазах отразились испуг и смятение, затем она пошатнулась, вся побелела и стала медленно оседать. Лишь быстрая реакция сына, бросившего на землю сумки и кинувшегося к ней, спасла её от падения в дворовый дощатый настил, загаженный курами.
Очнувшись уже в своей кровати, она опять уставилась на её сына, с любопытством рассматривавшего простую деревенскую избу, где в основном всё было сделано из дерева, и даже стены сруба были лишь гладко обтесаны и ничем не прикрыты и не отделаны. Хозяйка дома убрала со лба уже потеплевшее мокрое полотенце и прошептала: "Азамат…..". И только тогда Лида, все эти дни державшаяся в напряжении, в томительном ожидании, не стесняясь, в голос заплакала.
И вот теперь, в ночной тишине, когда все волнения остались позади, и они с хозяйкой – мамой Азамата, познакомившись, поговорили за чаем, и она вновь увидела его на фотографиях таким же, как двадцать с лишним лет назад, вдруг, со свежей силой, на неё нахлынули воспоминания….
***
Первый раз она увидела Азамата, когда он устраивался в общежитие. В темно-бордовых брюках, по моде узких в бедрах и расширяющихся книзу клешах, с широким, блестящим темно-красным ремнем. В цветастой рубашке и в бежевой, с коричневыми вставками курточке, он на вахте получал белье. "В какую же комнату его поселили и на какой факультет он поступает?"  – подумала она, когда, поравнявшись с ним, увидела парня ближе и поразилась чистоте и простодушию его глаз. И, когда на следующий день застала его умывающимся над раковиной в их секции, то смутилась и обрадовалась такому соседству. Скоро, как и водится в молодежных компаниях, они быстро перезнакомились, стали дружить "комнатами" и захаживать друг другу то за солью, то за утюгом.
И уже тогда Лида ближе рассмотрела Азамата: на его ещё по-юношески округлом, приятном лице, выделялись большие серые глаза с густыми ресницами. Ей понравилась его деревенская простота и застенчивость. Он не пытался, как многие другие, выдавать себя за видавшего виды донжуана и был немного смешон в своём смущении. Но почему-то с первых дней он больше общался с худышкой Зиной, лишь изредка вскидывая глаза на Лиду, которая делала вид, что читает. Но позже он признался, что не мог и подумать, что такая серьезная девушка, красивая, голубоглазая, белокурая, стройная, с русой, в руку толщиной косой, может обратить на него внимание. Но она «заинтересовалась» и всерьёз ревновала его к Зине.
Когда они с Ришатом, соседом по комнате, высоким, кудрявым молодым человеком, уже повидавшим жизнь и более опытным, заходили к ним поболтать, то весь разговор развязно и уверенно вел Ришат. Азамат скромно и молча сидел рядом, часто конфузясь и краснея от краснобайства и наглости Ришата. И когда тот хотел вовлечь в разговор Азамата то, он лишь улыбаясь, отделывался ничего не значащими междометиями или смущенно отмахивался, мол, что ты, я в этом не разбираюсь. И по всему было видно, что старший по возрасту Ришат хотел сойтись ближе с Лидой. Лиде он не нравился: скромность Азамата привлекала ее больше, чем напыщенность и самоуверенность кудрявого. Но она досадовала, что Азамат не понимал ее чувств и желаний.   
Однажды, в свободный между вступительными экзаменами день, он робко вошёл к ним и, краснея и смущаясь, предложил Зине пойти вечером в кино. В ответ Зина, то ли набивая себе цену, то ли и вправду занятая подготовкой к экзаменам, затараторила:
 – Что ты Азамат! Какое кино?! Послезавтра у меня английский! Надо все спряжения повторить! Да и тексты сложные переводить надо. У-у-у, вспомнила, стирка мне предстоит, духота-то на улице какая. Не-е, какое кино, что ты! Извини.
Её отказ ещё больше смутил Азамата. Пытаясь и спасти юношу от полного фиаско, и сама искренне желая познакомиться с ним ближе, Лида поспешно спросила:
– А можно мне с тобой?
И эта ее поспешность, и слова удивили его и разозлили Зину.   
Вечером они чинно шли по шумным городским улицам в кинотеатр. Вечерний город, уставший от дневной жары, тонул в привычном машинном гуле. Толпы прохожих, суетливые и стремительные днем, уже переходили на спокойный вечерний ритм. «Вот, наконец, мы одни, без Зины и Ришата. – думала она. – И теперь он должен быть смелее» Но… она еле сдерживалась от смеха глядя на его серьёзное и строгое лицо, он шёл, глядя прямо вперед на пионерском от неё расстоянии. Та же отстраненность продолжалось и во время сеанса. Он был весь поглощён происходящим на экране, лишь изредка украдкой поглядывал на её реакцию во время интересных эпизодов. Она на всё смотрела, затаив в уголках губ улыбку. «Когда же, – думала она, – он начнет, как все парни пытаться приобнять её, прижаться к ней?». И когда, то же самое продолжилось на обратной дороге, когда уже вовсю в темноте светили фонари, город окутала романтическая темнота, и воздух пропитался летним зовом любви, она, весело рассмеявшись, взяла его руку, положила себе на талию и сама прижалась к нему. От неожиданности он ещё больше посерьёзнел и замолчал. Тогда она решила взять всё в свои руки. Стала у него выспрашивать о нём и весело рассказывать о себе, о своём степном колхозе. Постепенно он разговорился, стал вдохновенно рассказывать о своей маленькой родине.
Когда подошли к общежитию, не сговариваясь, сели на скамейку. Он накрыл её плечи своим пиджаком. Тогда она игриво, всем своим упругим станом прижалась к нему, чувствуя дрожь в его теле и в голосе. Она умышленно, дразня его, так близко склоняла голову, что их щеки чуть-чуть соприкасались. Ей нравилось его смущение и хотелось посмотреть, как он ответит на откровенный девичий вызов. 
Дальнейшие воспоминания вызывали у Лиды и умиление и печаль. Потому что, то что происходило с ней впервые и что всполошило её душу, было и последним в её жизни. Она начинала всё как невинную игру, из любопытства и скуки, и отчасти, чтобы досадить напыщенной отличнице, самоуверенной болтушке Зине, но это стало самым главным событием в её жизни. Она сначала вела свою игру, чтоб посмотреть, сколь долго выдержит эта юношеская невинность, и как он будет вести себя под напором опытной женщины. Ей страшно хотелось «испортить» его и в то же время хотелось любоваться этой чистотой.
Сидя рядом на скамейке, она так к нему поворачивалась, что их губы почти соприкасались. И она надолго так застывала, картинно закатывая глаза. Другой на его месте не растерялся бы, а он лишь смущенно отворачивал голову и начинал что-либо рассказывать. Часов в одиннадцать ночи их предупредила вахтёрша, что двери закрываются. Они, забежав в общежитие, договорились встретиться в коридоре минут через десять.
В ту первую ночь они всё же до одури процеловались в коридоре, в дальнем тихом уголочке. Днем прогуливались по городу, вместе ходили в институт и столовую. Через несколько дней им повезло. Провалившись на экзамене, уехала одна из троих проживавших в комнате – тихая, незаметная девушка, имени которой Лида и не помнила. Зина на выходные поехала в пригород к родственникам, и Лида осталась одна в комнате на целых два дня.
Вечером, когда они остались наедине и выключили свет, улеглись в постель, ей не терпелось сорвать с себя одежду и отдаться привычному жару желаний. Но он всё продолжал неистово целоваться и даже и не думал её раздевать. Тогда она, улучив момент, сдернула через голову серо-голубую кофту и, ловко расстегнув бюстгальтер, подставила его губам свои белые упругие груди. Когда она стала расстегивать пуговицы его рубашки, он, наконец догадавшись, чего от него хотят, стал раздеваться сам. Но даже когда они уже лежали совершенно голые, ей пришлось выдавить: «Не бойся, я не девушка…».
Конечно, неопытный Азамат не мог дать всего, что хотелось ей, но именно эта забавная неумелость и уже зародившаяся в нём рано из-за жизни в деревне мужская сила так привлекли её, что она тактично и мягко стала его учить. Ей нравилось, что она первая у необычного парня. Ей нравилось, и она это видела и чувствовала, что для него она не распутная в свои двадцать лет женщина. И потом, когда они лежали, отдыхая в перерывах между бурными ласками, она чуть не расхохоталась в ответ на его слова:
– Я думал, что это происходит только между мужем и женой.
Потом, обезоруженная его чистотой и наивностью, она вдруг расплакалась и стала рассказывать ему то, что не рассказывала никому, даже самым близким людям: 
– Я раньше тоже так думала, но всё испортил мой двоюродный брат. Мне было шестнадцать, когда он навестил нас после армии. Родители уехали с ночевкой в город по делам, и они так радовались, что я остаюсь не одна. А он…, – проглатывая навернувшиеся слёзы, с трудом продолжала, – он пришёл с танцев пьяный. Я ничего и не сообразила, ничего не заподозрила, когда он так скрутил меня, что и на помощь позвать никого не смогла. Сволочь. Всю ночь меня промучил … Лида опять разрыдалась, Азамат ласкал и утешал её, и она, успокоившись, увидела в его глазах слёзы. Она была так поражена такому искреннему проявлению сочувствия, что с неистовой благодарностью, с исступлением стала целовать эти слёзы, глаза, губы, шею и так отдалась волне желания и такое испытала удовлетворение, какое не испытывала никогда….
 
От воспоминаний её отвлек скрип половиц, вздохи и шепот хозяйки. Она белым силуэтом появилась в двери и прошептала: 
– Что не спится, доченька? Я тоже проснулась и проворочалась, не могу уснуть, взбудоражили вы меня, – и тоже уставилась на фотографию Азамата. – Хороший он был у меня, добрый. Ведь всё тяготы досталось ему, отец его рано ушел от нас. Тоже добрая душа, земля ему пухом…. Так же и погиб, выручая друзей, – вздыхая, она присела рядом и продолжила. – На делянке пожар начался, если не потушить, то вся техника и заготовленный лес пропали бы. Тушить мешала цистерна с горючим, если б взорвалась, то пострадали бы все. Он подцепил горящую цистерну к трактору и потащил подальше в пустырь. Отвел беду, а сам выбраться и спастись не успел…  Вот и остались мы с Азаматом вдвоем. И всё хозяйство на нем, покос, дрова… Но он никогда не жаловался, всё успевал – и учился хорошо, и спортом занимался…
– А я ведь так мало его знала… 

Под утро Лиде снился сон: она, склонившись над юным, безмятежно спящим Азаматом, с улыбкой рассматривает его красивое лицо и нежно гладит локон волнистых волос на висках. Волна тепла и спокойствия шли от его отдыхающего мускулистого тела, восходящее солнце румянило щеки, густые ресницы…  Но вот Азамат исчезает, в комнату врывается встревоженный Ришат и просит найти Азамата. И она бежит по вечернему городу, задыхаясь от бега и подкатывающегося страха, подавляя крик…  Она ищет его в парках, в темных переулках, ведь он так плохо знает город…   И вот он снова в её объятиях: немного чужой, плачущий и старающийся скрыть от неё слезы: "Я же просто…..    просто передал бумажку с решением задачи соседу по парте….     А они….    Они выгнали меня с экзамена и поставили двойку…".   
Лида проснулась с ощущением вновь обретенного счастья. Её разбудил стук топора, она вышла во двор и увидела как её сын, раздевшись по пояс, играя бугристыми мускулами, чинит покосившийся забор, а хозяйка, тихо вытирая уголком платка слезы, жарит в летней кухне лепешки и с любовью поглядывает на него:
– Ну совсем как мой Азамат, – тихо проговорила она, увидев подошедшую Лиду. – После завтрака сходим в школьный музей и на кладбище….. 

Утренний поселок был совсем другим. Вчера, ещё совсем чужой, непонятный, сырой и прохладный после дождей, сегодня, как будто умывшись, весело сиял. Солнце пробивалось сквозь опускающийся вдоль гор к реке туман. Небо очистилось. Высоко-высоко в небе летали ласточки. На зеленой придорожной траве сверкали подсвеченные солнцем жемчужинки росы. 
– Ветер повернул на погожие дни, дождей больше не будет. Хорошо! Люди успеют с покосом управиться….  Директор будет в школе и хозяйка музея, я соседского мальчика на велосипеде отправила с просьбой открыть музей… – говорила мама Азамата, переодевшаяся в нарядную одежу и оттого преобразившаяся. – Ишь, как все оглядываются: вот по селу пойдет слух, мол, Азамат вернулся…

– Мы с ним вместе служили, вместе проходили учебку в горах Таджикистана. В разведбат нас тогда определили, – приятным баритоном рассказывал высокий, статный, но совершенно седой директор школы Самат Садреевич, ведя их по коридорам в школьный музей. – Досталось нам тогда, каждый день на волоске от смерти были. Однажды едем на броне БТРа, Леха из Казахстана решил покурить и попросил Азамата поменяться местами, мол, здесь встречный ветер не обдувает, тишь. Но не успел он, пересев на место Азамата, достать курево, как снайпер из-за скал прошил его лоб метким выстрелом …..   
В музее их встретила красивая, статная, смуглая Галия, учительница.  Большую часть музея занимала старинная утварь, украшения и инструменты. Мимо них они прошли в уголок боевой славы. На фоне стенда, обтянутого красной тканью, висели ряды пожелтевших черно-белых фотографий сельчан, погибших в Великую Отечественную. Рядом с ними, свежий и меньшего размера стенд об афганцах. Среди всех фотографий выделялся портрет размером в альбомный лист, нарисованный местным художником…  Любительской рукой, несколько наивно и заглажено был изображен Азамат. При всех недочетах любитель передал главное –   наивно-детский и чистый взгляд…
– Мы были в разведке и в ущелье нарвались на засаду. Ранило командира, мы отступали в горы, неся его на руках. Когда погибли все из группы прикрытия и мы слышали голоса шедших за нами по пятам душманов, Азамат бросился к ним и, отстреливаясь, стал уводить за собой духов в другую сторону. Мы за это время ушли далеко и были в безопасности. Стрельба прекратилась, видимо, у него кончились патроны. Мы ещё надеялись, что он оторвется от них, и хотели идти на выручку, когда раздался взрыв – и всё стихло… Он взорвал себя и окруживших его душманов…..
Дальше Лида ничего не слышала, слезы застили глаза. Мама Азамата заботливо усадила её на стул и подошла к директору, и они вполголоса стали говорить о деревенских хлопотах, о погоде и покосе.
Из оцепенения её вывела Галия:
– Извините, этот парень его сын?.... Боже, как похож…  Я младше Азамата на два года и в школе без памяти была в него влюблена…  А впрочем, наверное, тогда не было девушки, не бредившей им. Он был какой-то особенный… Ни на кого не смотрел, весь был в заботах по дому… И правильно сделали, что школу назвали его именем….

***
– Как ты узнала, что он погиб? – уже дома разливая чай перед проводами гостей на автобус, спросила хозяйка.
– Я ничего не знала. Я думала, что он жив и здоров, пока сын, вернувшись с армии, не принес из военкомата листовку с его фотографией. Когда он пришел туда, чтобы встать на учет, его друзья, составившие ему компанию, нашли среди печатных материалов о героях-афганцах этот лист и смеялись, мол, ты, оказывается, уже давно погиб в Афгане….
– А почему раньше нас не искала?
– Нехорошая я тогда была, распутная…  Извините… Но незаметно влюбилась и, когда поняла, что от него беременна, решила, что, чтобы не случилось, рожу и сама воспитаю ребенка. Я не хотела ему навязываться, ведь он еще был совсем юным. Когда сын родился, очень похожим на него, хотела написать Азамату письмо, но так и не дописала. Потом ещё несколько раз пыталась написать, но каждый раз откладывала. Я же думала, что у него всё хорошо, есть семья, дети. Сильно скучала, конечно, но забота о сыне помогла справиться с болью. Только ради сына и жила все эти годы…. И приехать решилась только ради него: всё время спрашивал, кто его отец…
– Не только ты начинала писать и бросала...– и мама Азамата достала из шкатулки помятый и пожелтевший лист бумаги, – вот, это Самат нашел в его вещах после его гибели, видимо было адресовано тебе… 

***
И уже, трясясь в автобусе, после теплого прощания с матерью Азамата и обещания приехать ещё, она снова и снова перечитывала письмо, написанное ей двадцать лет назад, но полученное только сейчас:
«Здравствуй, Лида! Давно хотел написать тебе, да как-то всё не удавалось. Тогда, после провала на экзамене, вернулся домой и стал работать. Весной пошел в армию. После учебки отправили выполнять интернациональный долг в Афганистан. Много чего повидал, многих друзей потерял, всего и не расскажешь. И во всей этой жизненной кутерьме с теплотой вспоминаю тебя: наши встречи, разговоры, ночи. Тогда я думал, что приеду домой, и всё забудется. Но нет, чувствую, что нас с тобой что-то связывает. Не знаю, как ты на это посмотришь, но я твёрдо решил: через полтора месяца – дембель, приеду домой к своим, отдохну и сразу же к тебе…».