Бестолковая жизнь. часть 2. глава 17

- А елку тоже нарядил таинственный садовник?

Покровский довольно хмыкнул и замотал головой.

- Не угадали. Здесь есть другой специалист по украшательствам. Ее зовут Раиса. Она приходила сегодня.

- Неужели? Я никого не видела.

- А зачем вам ее видеть?

- Странный дом, - Нина скрестила на груди руки. Разглядывала елку, всеми своими шарами отражавшую пламя в камине.

- В чем же странность?

- Это… даже не знаю, не знаю, как сказать… Ощущение космическое, словно я случайно попала в иную жизнь.

- А если это так?

- Бросьте, Леонид, это не ваш стиль. Увлекать дам мистикой или звездами оставьте поэтам и клоунам. Вы ни тот, ни другой.

- Благодарю, - сказал Покровский сухо и вонзил локоть в подушку. Она оставила его реплику без внимания.

- Я мечтала о таком доме. – Нина разглядывала на свет вино в бокале. – Тишина, снег, падающий отвесно, какой-то особенный запах. Даже не верится, что всего в трех километрах шоссе, как будто мы в далеком прошлом, среди пустой заснеженной долины.

Огонь гудел и постанывал, искры улетали в жерло дымохода. Поленья наполовину прогорели. Покровский подумал о том, что если бы только она захотела, то  легко могла бы войти в этот дом хозяйкой. Его по-настоящему тянуло к этой женщине. Ему хотелось видеть ее рядом, разговаривать, спать в одной постели, вместе завтракать, ждать по вечерам. Но, насколько он успел узнать ее, то, что о ней рассказывали… Она посмеется над ним, и только, а он-то, дурак, размечтался.


***


У Евы было дурное настроение. Этот отъезд Нины, этот неожиданный ее отъезд поверг Еву в смятение. Бросить ее в выходные, - как она могла? Ведь это предательство, господи боже мой… Надо же было решиться на такое. Может быть, лучшим выходом для Евы было бросить все, эту милую квартирку, которую Нина сняла для нее, для их приватных встреч, вернуться домой, на Индустриальное шоссе, где в кухне день и ночь гремит сковородками ненавистная соседка. Но это означало бы только одно – конец. Крах отношений, боль, к которой она не была готова. Неужели нельзя без этого обойтись?

Гордость и глупость растут на одной ветке, - так, кажется, говорят европейцы. Это не про меня, сказала себе Ева. Я не гордая, а значит, не так уж и глупа. Нет, тысячу раз глупа, ибо, будь по-другому, не позволила бы Нине настолько овладеть своим сердцем. Нина забрала его себе, а теперь не знает, что с ним делать. Ева сидела на ковре, скрестив ноги, и думала о Нине, ее плоском животе и темной полоске чуть ниже, и ее злом смехе, если Ева терпела неудачу, в очередной раз проигрывала в их поединках. Уехала, предательница… Нет, так больше нельзя.

Ева так напряженно думала о Нине, что едва не лишилась чувств. Кольнуло в области сердца. Ева охнула. Боль затаилась. Ну, вот что, хватит! Пусть только придет, Ева все ей скажет, раз и навсегда! Она поднялась, постояла в нерешительности, обдумывая месть. Убьет ее, себя, этого досадного старика Покровского. Или никого. Ева представила, что может происходить в загородном доме между Покровским и Ниной, и ноги ее подкосились. Достаточно того, что она мирится с десятками приятелей и поклонников Нины, с Алексом,  своим соперником, а теперь еще и этот!

Родители одарили Еву чувственной внешностью, ощущением стиля. Худая, с длинными голенями, крупными чертами лица, широко расставленными голубыми глазами. Ее припухлый рот не имел четкого контура, что создавало эффект зацелованных губ. Рост ее замер на отметке 178 сантиметров, что было пригодно для «большого языка» - так профессионалы называют подиум. До Нины она вряд ли кого-то любила. Ева прошла по комнате, нервно похрустела пальцами, заложила руки за спину, села, встала, посмотрела на часы. С севера мчатся олени, плеть старика рассекает им холки, пронеслась упряжка со звездной мглой на поводке. Вечер неспеша прорастал в городе. За парком, в перспективной удаленности повисла куча туч, серых, обремененных снегопадами. Небо трогательно забыло край грязно-лазурного исподнего. В туманном мареве города уже горят огни, дрожат, трепещут, как всегда притворяясь чем-то иным, как будто знают пароли. Нашла номер Нины, нажала вызов. Нет ответа. Еще раз. И снова ничего. Боясь сорваться, не смея поднять глаз, она положила телефон. Котенок еще спал, - подарок Нины за три дня до отъезда. Ева не дала спазму повториться, она просто беззвучно заплакала.

Даже если Нина стала другой, даже если Ева ей больше не нужна, она все равно будет ждать. А что еще остается? И дело даже не в сентиментальности, не в назойливой привязчивости, не в боязни остаться одной. Просто так надо. Ева сделала выбор и следует ему. Вволю наплакавшись, она уснула на диване, в надежде, что ночь принесет облегчение.


***

- Нет, Алексей, нет… я знаю, ты способен принять верное решение… да… Лондон никуда не денется…да. Я перезвоню, обязательно перезвоню.

Он положил трубку и оглянулся. Нина сидела на диване, сложив на груди руки. Он невольно залюбовался ею.

- Знаете, вот что интересно, - проговорила Нина, - вы с одинаковым лицом говорите о серьезных вещах и о всяких пустяках. – Она усмехнулась, усмешка эта, как показалось Покровскому, была горькой. – Здесь теплые полы… и все это странно.

- Что именно? Что вам кажется таким странным, я не могу понять.

- Дом. Я почти не ощущаю тревоги. Я как будто сбросила большой груз.

Сказать по-правде, Покровский был несколько обескуражен. Он надеялся, что они по-другому проведут эти часы наедине. Ругал себя за это, и все же, надеялся. Нина играючи сломала его план. Если бы здесь была не она, а другая женщина… Он кашлянул в кулак. Слава создателю, здесь - она.

- Меня всегда смущало, насколько люди падки на чудеса, - сказала она.

Ее всегда смущало, насколько люди падки на чудеса, так что поначалу ей даже казалось, что с ней ищут знакомств, чтобы польстить ей, приободрить, поднять ее самооценку. Но потом она поняла, что все эти люди стараются лишь для себя. Удовлетворение личных амбиций – вот безотказный двигатель буржуазного общества. Оказалось, что на нее смотрят как на средство достижения собственных целей, ведь красота – великая сила, а мужчине престижно иметь рядом красивую женщину. Красота Нины ослепляла, ироничная загадочность, бесконечная женственность, холодность. Это заставляло мужчин терять голову. Привязанность Покровского настораживала Нину. Человек он непростой, несомненно, преследует свои цели. Но, чем больше она думала об этом, тем яснее ей становилось, что он видит в ней свою любовницу. Эта мысль вызывала в ней раздражение, и только. И этот праздник на двоих, эта елка – все это было надуманным, стесняющим ее; напрасно она позволила ему подойти так близко, следовало ограничиться лишь деловым общением.

Он присел рядом. У него было усталое лицо с вертикальными морщинами на щеках. Жесткая темная щетина делала его похожим на мафиозного барона. Когда он говорил с ней, на лбу собирались глубокие складки, словно само общение с Ниной давалось ему с трудом.

- Время идет к полуночи, - сказал он. – У меня предложение, Ниночка. Давайте проводим старый год, оставим позади все проблемы, невзгоды…

- Долги, - подсказала Нина, и они вместе рассмеялись.

- Да, долги. Идет?

- Конечно. И где же ваше вино?

Жестом гостеприимного хозяина он указал на дверь, где в рифленых стеклах виднелись размытые пятна ламп.

- Каминная комната специально для праздников. Там елка, в конце концов. Идемте.
Нина поднялась и, не говоря ни слова, пошла к двери. Покровский проводил ее медлительным взглядом и закрыл глаза.

Они мирно сидели в креслах – каждый в своем – спокойно разговаривали. Вернее, говорил он, она лишь слушала, изредка кивая головой, потягивала белое вино. Ни о чем не хотелось думать. Разве что об Алексе, и чуть-чуть о Еве. В саду уже полчаса валил мокрый снег, хлопья липли к стеклу, деревья настороженно молчали. Где-то надсадно выла собака.

Нина отвела взгляд от прямоугольника окна, залитого чернилами. Огонь лизал поленья, царапался в стекло снег. Она уловила на улице какое-то движение, взгляд ее метнулся назад, но там было черным-черно, застыло размытое отражение комнаты – и ничего больше. Показалось, подумала Нина, поздно уже, пора спать. Поставила бокал, улыбнулась Покровскому.

- Вам не жарко? – спросил Покровский.

- Нет. Даже наоборот, знобит что-то.

- Давайте-ка укроем вас пледом, не хватало еще, чтобы вы простудились.

- Не надо, - Нина замотала головой. Она не хотела, чтобы он прикасался к ней, не хотела его заботы, которая носит откровенный сексуальный характер. – Давайте еще выпьем.

Он согласился. Он все время смотрел на нее, не отводил глаз. Где-то в темноте, уже ближе, стала бешено лаять и выть собака, так, что по коже Нины побежали мурашки.

- Что это? – спросила она.

- Это Дик, - сказал Покровский, прислушиваясь. – Он на заднем дворе. Кого-то почуял.

- Разве здесь ходят чужие?

- Бывает, появляются бродяги. Но это редко, поселок охраняется.

- Но там явно кто-то есть.

- Успокойтесь, Ниночка, сторож наведет порядок.

И тут собака дико завизжала и смолкала. Это было так неожиданно, что Нина дернулась всем телом.

- Что там, что там такое, Леонид? – зашептала она. Зрачки ее расширились, лицо побледнело.

- Я прошу вас, Ниночка… все в порядке…

- В порядке? Вы смеетесь, что ли?! Кто-то убил пса!

- С чего вы взяли?

- А вы не поняли этого?

- Хорошо, - Покровский поднялся. – Я позвоню Михеечу, и все выясню. Не волнуйтесь так, Нина.

Он снял телефонную трубку, жал на кнопки. Со спины он и вовсе казался стариком в этом длинном кардигане крупной ручной вязки.

- Интересно. – Он положил трубку.

- Что такое? – встрепенулась Нина.

- Михеич не отвечает.

- Не снимает трубку?

- Ну, да.

- Попробуйте еще раз.

- Как вам будет угодно. – Но и на этот раз сторож не отозвался.

- Может быть, он во дворе?

- Наверное. Михеич наведет порядок, будьте уверены.

Время шло. Уже перевалило за полночь. Снаружи стояла тишина, только снег шуршал о стекло, и чуть слышно шумел ветер. Но разговор не клеился. Оба неосознанно к чему-то прислушивались. Наконец, Нина не выдержала:

- Позвоните еще раз.

Покровский быстро набрал номер, но ответа не последовало. Раздраженный, он пошел к двери.

- Постойте! – вскрикнула Нина. – Куда это вы?!

- Посмотрю, что там произошло.

- Не ходите, прошу вас.

- Успокойтесь. Выпейте тут без меня. Я скоро вернусь.

Покровский вышел из комнаты, а Нина, было, бросилась за ним, но взяла себя в руки и уселась в кресло. Опять, как и час назад, ей почудилось неясное движение за окном. Медленно повернула голову – все то же падение снега. Какое странное звучание тишины, как будто ночь монотонно поет реквием…

…Она была уверена, что это происходит наяву. Она поднималась на холм, весь, словно накидками укрытый цветущим цикорием. Шла она бесцельно, звенел воздух. Пальцы коснулись бумаги, пальцы помнили эту фактуру. И даже те отдаленные скопления кучевых облаков оказались лишь потеком акварели. Нина оглянулась. Она узнавала это место – в семь лет она придумала холм, мечтала о нем, а потом забыла туда дорогу… Бумага рвется, нужно бежать, двухмерный мир не для тебя, Нина!

Нина открыла глаза. В комнате ничего не изменилось. Все то же кресло, боль в затекшей ноге, те же окна, занавешенные мраком, где бесшумно струится снег.

Покровского не было.

Глаза Нины слипались. Не было сил преодолеть тяжелый сон. Все это вино, подумала Нина. Встала на ноги и, спотыкаясь, побрела к дивану.

Следующее пробуждение ничем не отличалось от первого. Она открыла глаза, мир состоял из переплетения нитей. Оказалось, она укрыта с головой шерстяным пледом. Снилась какая-то чертовщина. Болела голова. Нина резко села ни диване, спустив на пол ноги. Горели светильники, праздничный стол был не тронут, в углу мерцала елка. Нина посмотрела на часы, было три минуты шестого. Ночь ушла, бесшумно ступая по снегу. Над миром безжалостно вставало утро.

Странная тишина царила в доме. Он как будто и сам прислушивался к чему-то, чего-то ждал. Нина поняла, наконец, что разбудило ее. В отдаленной комнате на втором этаже – кабинете Покровского – часы пробили пять раз. Где же сам хозяин? Неужели, так же как она, напился и спит где-то в одной из темных комнат?

И вдруг Нина все вспомнила. Лай и визг собаки, безуспешные попытки дозвониться до сторожа, уход Покровского. Что произошло? Где он? Она взяла мобильник и стала в контактах нервно искать его номер. Абонент оказался недоступен. Нина потихоньку вышла из комнаты. Дом был погружен во тьму, только в прихожей по обе стороны консоли горели неяркие светильники. Нина направилась к лестнице, поймав себя на том, что крадется на цыпочках. Какая-то не осознанная еще до конца мысль как заноза засела в мозгу. Она не давала ей покоя, эта мысль, это тайное предчувствие, ощущение могильного холода. И вот тут-то Нина заметила одну деталь, заставившую ее окаменеть. На нижней ступени лестницы, застланной красным ковролином, темнел четкий отпечаток мужской обуви с крупным радиальным протектором. В доме кто-то побывал, и совсем недавно. Но, кроме нее и Покровского здесь никого нет. А если это след самого Покровского? Может быть, может быть, хотя зачем ему бродить по дому в обуви? Насколько она успела узнать этого человека, он жуткий чистюля, он скорее бы умер, чем позволил себе пройтись в сапогах по ковру.

Это чужак. Что, если он до сих пор в доме? Тогда почему такая тишина? Наверное, он тоже затаился и ждет. Но Нина чувствовала, что тишина эта мертвая, тишина пустого дома. Он бесшумно пришел, этот таинственный ночной гость, сделал свое дело, и так же бесшумно ушел. Может быть, он видел ее спящей, подходил к ней, смотрел. От этой мысли ей стало по-настоящему страшно. Она хотела позвать Покровского, но так и не заставила себя произнести ни слова. И тут она вспомнила следы под стенами дома, которые видела, и о которых почему-то не сказала Покровскому. Пришли на ум несчастные Варнава и Лотос, странные телефонные звонки, и что все это – звенья одной цепочки. Вот именно теперь, в эту самую секунду, она и осознала ясно, что случилось непоправимое, что Покровский, быть может, мертв, а она осталась один на один с чем-то неведомым, опасным.

А что, если Покровский не мертв, что, если он ранен, и сейчас ему нужна помощь? Она обязана найти его, вызвать помощь, полицию, сделать что-нибудь, только не оставаться здесь,  не сидеть, сложа руки. На цыпочках она перебежала в холл, накинула пальто, в спешке никак не могла застегнуть сапоги – руки дрожали. Входная дверь была приоткрыта, в щель влетали снежинки, кружились в голубоватом отсвете с улицы.

В саду было темно, а на заднем дворе горели фонари, там, где теперь лежал мертвый пес, где должны быть еще двое людей. Дул сильный холодный ветер, запахнув пальто, Нина пошла по дорожке, полузанесенной снегом.

Ночью приходят тени…

Она уже приблизилась  к каменной стене, отделяющей сад от заднего двора с хозяйственными постройками, толкнула кованую калитку. Но не сделала и шага, потому что увидела множество следов, взрыхленный снег, и кровь на снегу. Она темнела в синей снежной каше, широкая дорожка вела к сараю, как будто кто-то тащил тело. Как во сне Нина приблизилась, открыла скрипнувшую дверь сарая и увидела Покровского.