первая глава новой книги Ч. Паланика. Обреченные

Ноябрь 1, 12:01.

Жизнь начинается с зачатия: Прелюдия.

Опубликовано Hadesbrainiacleonard@aftrlife.hell

 Хорошее и плохое всегда существовали. И всегда будут. Это только наши истории о них постоянно меняются.
 В шестом веке до н.э. греческий законодатель Солон отправился в Египетский город Саис и вернулся назад со следующим отчетом о конце Света. Согласно священникам храма Нейт, катаклизм отчистит Землю пламенем и ядовитым дымом. В течение одного дня и ночи целый континент осядет и затонет в море, и лже-мессия приведет все человечество к гибели.
 Египетские провидцы предсказывали, что Апокалипсис начнется в ночной тиши на высоком холме, расположенном высоко над королевством Лос-Анжелес. Здесь, как поют античные оракулы, замок распахнется. Среди великих окруженных стеной домов Беверли-Чест огромная задвижка съедет в сторону. Как написано Солоном, навесные охранные ворота будет качаться далеко друг от друга. Ниже, области Вествуда и Брентвуда и Санта-Моники будут спать, ожидая, погруженные в паутину уличных фонарей. И, как только стихнет эхо последнего полуночного удара часов, внутри этих широко открытых ворот будут только темнота и тишина до тех пор, пока грохот мотора не возвестит о жизни и два огня не покажутся, чтобы погнать этот шум вперед. И из этого входа появится Lincoln Town Car, что перевалится вперед и начнет свой медленный спуск с крутого поворота дороги вершины Холливуд Бульвар.
 Эта ночь, как изображено в античном пророчестве, спокойна, без единого дуновения ветра; однако, с медленным продвижением Lincoln'а буря начнет крепчать в своем пробуждении.
 Спустившись с Беверли-Чест до Холливуд Хилл, Lincoln растягивается, став таким длинным и черным, как чей-то язык, затянутый петлей. Под розовыми пятнами уличных фонарей, скользящих по полированному черному кузову, Town Car сияет, как скарабей, избежавший могилы. И на Норз Кингс Роад огни Беверли-Хиллс и Ханкок-Парк моргают и становятся темнее, не дом за домом, но квартал за кварталом сглаживаются в полном объеме. И Норз Крессент Хейтс Бульвар, сосед Лорель Каньон, стирается; не просто огни, но и шум и музыка поздней ночи побеждены. Любое мерцающее доказательство города стирается, как только автомобиль спускается вниз, с Норз Фэирфакс до Огден Драйв и до Норз Гарднер Стрит. И темнота омывает город, следуя за тенью от лакированного автомобиля.
 И за этим следует жестокий порыв ветра. Как и предсказывали священники прошлых лет, эта буря сделала отчищающие метла из высоких пальм вдоль Холливуд Бульвар, и они отчищают небо. Их сталкивающиеся ветви низвергают ужасные формы, приземляющиеся с криками на тротуар. С глазами, как икринки, и чешуйчатыми змеиными хвостами, эти свирепые формы стучат по проезжающему Town Car. Они падают, визжа. Их разъяренные когти скребут воздух. Эти удары не могут разбить ветровое стекло, потому что оно пуленепробиваемое. А крутящиеся колеса Lincoln'a проезжают по ним, превращая в мягкую массу их павшую плоть. Эти падающие, вопящие формы - крысы. Ровняясь на их смерти, падают вертящиеся тела опоссумов. Шины Lincoln'a продавливают этот красный ковер измельченного меха. Дворник ветрового стекла расчищает обзор водителя от до сих пор теплой крови, а дробленые кости не прокалывают шины, потому что резина тоже пуленепробиваемая.
 И такой неустанный этот ветер, что он загребает улицу, проталкивая вперед этот груз хромых паразитов, перекатывая эту волну страданий всегда вслед Town Car'у, пока он достигает Сполдинг Сквер. Небо ломается трещинами молний, и дождь выталкивается огромным занавесом, обстреливающим черепичные крыши. Гром взрывается фанфарами, пока дождь грабит городские мусорные баки, теряющие пластиковые пакеты и пенопластовые чашки.
 Бульвар опустошен, и армии мусора продвигаются по городу без препятствий со стороны светофоров или других автомобилей. Каждая улица, каждый перекресток пустынны. Тротуары пусты, как и обещали античные предсказатели, и в каждом окне темно.
 Кипящее небо - без бродящих огней самолетов, и удушающий шторм стихает, покидает улицы, наводненные дождем и шерстью.  Эти улицы - скользкие от отходов. Как в Китайском Театре Граумана все в Лос-Анжелесе свелось к такой бойне и хаосу.
 Тем не менее, не так далеко впереди автомобиля в 6700 квартале неоновые огни до сих пор горят. В этом единственном квартале Холливуд Бульвар ночь теплая и спокойная. Дождь не мочил тротуары, и зеленые тента Муссо и Фрэнка Грилла висят неподвижно. Облака над этим городским кварталом открыты, как тоннель, показывая Луну, и деревья вдоль тротуаров также неподвижны. Фары Lincoln'a настолько покрыты красным, что отбрасывают алую дорожку перед автомобилем. Их яркий красный луч показывает деву на тротуаре, что стоит через улицу от Музея восковых фигур Голливуда. И здесь, на фоне этого ужасного шторма, она смотрит вниз на звездную фигуру в розовом бетоне, топящем красным улицу. В мочке уха она носит копеечного размера, сверкающий вблизи кубический цирконий. Ее ноги обуты в поддельные  Manolo Blahniks. Мягкие складки ее линейной юбки и кашемировый свитер - сухие. Масса завитых красных волос спадает каскадом по ее плечам.
 Имя, вылитое на розовой звезде - Камилла Спенсер, но эта дева не Камилла Спенсер.
 Засохший плевок розовой жевательной резинки, несколько плевков, розовых и серых и зеленых, как струпья, портят поверхность дороги. Носящая отпечаток человеческих зубов, жевачка также сохраняет зигзаг шага проходящих ног. Молодая дева протянула мысок своих лже-Manolo к ней, пока не смогла отшвырнуть скарбезную жевачку долой. Пока звезда не становится, если не чистой, чище.
 В этом пузыре спокойной ночи дева берет подол своей юбки и подносит его до самого рта. Она плюет на ткань и становится на колени, чтобы отчистить звезду, полируя яркое имя, отлитое медью, вложенной в розовый бетон. Когда Town Car въехал на бордюр рядом с ней, девушка встала и обошла вокруг звезды с тем же уважением, с которым ходят вокруг могилы. В одной руке у нее - наволочка. Ее пальцы, их разбитые белые ногти сжаты в кулак, держа этот мешок белой ткани, провисающей под тяжестью Tootsie Rolls <шоколад>, Charleston Chews <шоколадный батончик> и лакрицей. В другой руке она держит наполовину съеденный Baby Ruth <шоколадный батончик>.
 Ее зубы с фарфоровыми винирами праздно жуют. Остатки расплавленного шоколада обрисовывают ее выпяченные, будто ужаленные пчелой губы. Пророки Саиса предупреждали, что красота этой молодой женщины такая, что любой, кто увидит ее, забудет любое удовольствие сверх еды и секса. Потому что так физически привлекательна ее земная форма, что ее зритель сводится ни к чему иному, как только к желудку и коже. Оракулы пели, что она не жива и не мертва. Не смертная и не дух.
 Припаркованный, с заведенным мотором Lincoln капает красным. Заднее боковое стекло опускается, образуя щель, и голос объявляет о себе изнутри шикарного интерьера. На фоне урагана, мужской голос спрашивает: "сладость или гадость?"
 В двух шагах в любом направлении ночь напоминает сумасшествие за невидимой стеной.
 Губы девы, обведенные красно-красной помадой цвета с названием "Man Hunt" - ее полные губы расплываются в улыбке. Здесь висит воздух настолько спокойный, что любой может учуять аромат ее парфюма, схожий с запахом цветов, оставленных на могиле, сжатые и иссушенные за тысячи лет. Она наклоняется близко к открытому окну и говорит: "ты слишком поздно. Уже завтра..." Она делает продолжительную паузу, похотливое подмигивание тонет в бирюзовых тенях для век, и она говорит: "сколько времени?"
 Очевидно, мужчина пьет шампанское, потому что в этот тихий момент даже пузырьки шампанского звучат громко. И тиканье наручных часов звучит громко. Его голос внутри автомобиля говорит: "время всем плохим девочкам ложится в кроватки".
 Сейчас тоскливая, молодая девушка вздыхает. Она облизывает свои губы, и ее улыбка колеблется. Наполовину застенчиво, наполовину покорно она говорит: "я думаю, я нарушу свой комендантский час".
 "Быть нарушительницей" - говорит мужчина. - "это прекрасно". Тут же боковая дверь Lincoln'a открывается, чтобы впустить ее, и девушка без колебания входит внутрь. И эта дверь представляет собой ворота, пели пророки. А этот автомобиль, в свою очередь, - рот, пожирающий сладости. Town Car запирает ее в своем желудке: внутри все плотно обито бархатом, как в шкатулке. Тонированное стекло закрывается. Автомобиль работает на холостом ходу, его запотевший капот, его длинное полированное тело обрамлено сейчас красной бахромой, растущей бородой свернувшейся крови. Багровые следы шин ведут оттуда, откуда он приехал, до места, где он сейчас стоит припаркованный. За ним неиствует буря, но здесь единственный звук - приглушенные восклицания мужчины. Древние описывали звук как взвизг крыс и мышей, пока их давят насмерть.
 Тишина наступает вновь, и боковое окно опускается вниз еще раз. Показываются обломки белых ногтей. С них свисает латексная кожа, уменьшенная версия белой наволочки девушки, миниатюрный мешочек. Содержание: что-то мутно-белое. Это латексное влагалище все испачкано красно-красной помадой. Испачкано карамелью и молочным шоколадом. Вместо того, чтобы выбросить его в сточную канаву, сидя до сих пор на заднем сидении, девушка подносит свое лицо к раскрытому окну. Она располагает латексный мешочек напротив своих губ и вдыхает туда воздух. Она раздувает его и ловко завязывает в узел свободный конец. Так же, как акушерка обрезает пуповину младенцу. Так же, как карнавальный клоун скручивает шарик. Она связывает раздутую кожу, задерживая молочное содержание внутри, и ее пальцы скручивают ее. Она сгибает и крутит, пока форма не становится похожа на человека с двумя руками, двумя ногами, головой. Кукла-вуду. Размером с новорожденного младенца. Это грязное создание, с до сих пор покрытыми шоколадом шубами, мутное из-за таинственного жидкого наполнения мужчины, она бросает в центр ожидающей розовой звезды.
 Согласно пророчествам, предписанным Солоном, это маленькое чучело - эта жертва крови и семени и сахара, лежало тут, на священной пентаграмме, около Холливуд Бульвар.
 В эту ночь, с этого ритуала начался обратный отсчет до Судного Дня.
 И еще раз зеркальное стекло автомобиля заполнило свою рамку. И в это мгновение шторм, дождь и темнота проглотили машину. Как только Lincoln отъехал от бордюра, увозя с собой молодую деву, ветра подхватили ее отверженного вещь-ребенка. Этот завязанный пузырь. Этого истукана. Ветер и дожди пасли их обильный урожай разрезанных паразитов, пластикового мусора и сухой жевательной резинки, вращая и направляя это все под действием силы тяжести.