Ядерный Эрос и др. Из повести Первый поцелуй

                Ядерный Эрос
      Правда, обрызганы были и мы пронзительными капельками, озаренные яростным светом. Этот пламень нас и держал. Но мы побаивались. Вдруг он, отпущенный, облучит и сожжет?..
     Вспомнил! Там, в Городе, звучало: ядерный Эрос.
…росло, пламенело на литой магистрали. Клубящимся воем катила жгучая шаровая Война. Она взбухала, вытягивалась. Вихлялась и распластывалась по мостовой. Хищный поток языков, перекрученных воедино, бушевал - громадный, самосветящийся организм...
     Охватывало беспокойство – когда придет полнота накала? Когда заглотит и раздавит ужас, пропластает горячими.челюстями?..
      Люди ждали, боялись. Больше, все-таки, боялись. Затем и выставили эластичный форпост, Безучастных. А те вели себя молодцами. Серые комбинезоны потемнели от жара, приобрели металлический оттенок. Чешуйчатые полукольца завспыхивали, замигали там-сям, разбегаясь по комбинезонам-кольчугам. В считанные минуты ополченцы покрылись ими с головы до пят. «Бронежилеты –  отметил я про себя. Но как  перетерпеть огонь? Они же спекутся, как картошка!..»
     Опасения были напрасны.
Действовавшие на передовой, в отличие от тех, что держались на заднем фланге, были массивнее - словно чем-то раздуты. Раздуваясь, опять приобретали серый цвет. Только теперь пушистыми, пыльно-серыми становились. Входили в самый шквал, и огонь беспомощно обтекал тела.
- «Асбестовые покрытия! Ай вовремя, ай молодцы!» -  выпрыгивал из толпы
горбоносый живчик. Радостно повизгивал, тыкал в бок жеманную красотку в роговых учительских очках. А та возмущалась. Была разрумянена, довольна.
     И чего радуются? Трусят, а радуются!..
Я лицемерил, ибо сам испытывал похожее. И только одно не давало раствориться в потоке - тебя не было со мной. Вот уж где повоевали б. И я бы защитил, утешил тебя…
Нельзя же в одиночку отдаться стихии! Нужно разделить с тобой. С тобой, а не с кем-то из толпы.
     О, в толпе было много трепещущих женщин!
Но я искал…

                Сброс               
     …и нашел!
Ты прорвалась из толпы претенденток. И откуда взялось столько нахальства? Прежде не замечалось. Ты, злобно морщась, растолкала их всех. По-кошачьи урча и, кажется даже мяуча, распихала в разные стороны. Пространство освободилось...
     Наступала пора развернуться, помужествовать, быть вооруженным. Уже хотелось войны, излития крови!..
     Ах война, война… вечная жажда освободиться от избытка кровей, затопляющих русла артерий, вен. Кровей, переполнивших землю, подрывающих норы, злобно точащих казематы.  Кровей, в ликованьи хлынувших на свободу…
     Свобода дика, мало кто помнит об этом. Мало кто задумывается.
Но когда долго нету войны, кровь закисает. Густеет, плодит застойную нечисть.
     Это кончается ударом ланцета по вене.
     Это кончается апоплексическим ударом.
Но чаще эпидемией, ползущей по болотам плоти…
     Война – выброс кровей.
Нередко вместе с сосудом, где кровь клокотала и кисла.
Я читал: «История регулируется сбросом».
Цинично?
А почему в нас что-то вытягивается, теснится, вихляется – ждет бойни?
     Боится и ждет.

                Серые кирпичи
     Вот и теперь освобожденная сила, распирая бетон парапета, рвалась к нам. И не напрасно ли на ее пути восставали ребята? Надежные, безучастные…
     Мохнатой стеной, вооруженные пульсирующими шлангами, они стояли поперек потока. Стояли крепко. Огонь, клубясь очередным шквалом, накатывал, но подбиваемый  умело направленной струей, взмывал поверх голов. Оборачивался вокруг себя, откатывался во мглу. Урчал, отступая, приглушал обиженный вой, но копил новые силы. Это ощущалось по мощи нараставшего гула.
     И накатывал бушующий пламень, наваливался на полуразрушенную асбестовую стену, пополнявшуюся запасными ополченцами. Многих павших уже оттащили к парапету. Их выкладывали без паники, аккуратно выравнивали стену из обморочных тел.
     Огромными серыми кирпичами лежали они у бордюра, лицами к нам. Лежали тихо, тяжело дыша, и смотрели нам в глаза свинцовым взглядом. В нем не было  укоризны. Все шло так, как должно. Ни претензий с их стороны, ни сочувствия с нашей. Мы находились по разные стороны баррикад, но сражались с собой.
     Многие из наших обессилели. Сторонясь, тихонько полегли в обнимку с любимыми - прямо на тротуаре.
     Стойкие держались. Мы тоже устали, измокли, но я держал тебя. А сам держался пришедшей силой, которая была восторгнута  - тобой.
Я держался.
И держал, и мучил тебя в эту ночь боя, огня.

                Сглазить и озевать
     Твое колдовство, твои наговоры и лепеты!..  Заворожила. А вначале
сглазила и озевала – тогда, на реке…
    Я не видел тебя обнаженной, и боялся. Слышал, платье зашелестело, легло на траву. Чуть раньше мелькнул из сумочки легкий купальник. Отвернувшись, ждал когда можно  взглянуть на тебя, готовенькую.
     Аудитория, улица…  там можно гулять, разговаривать,  иногда целоваться. Совсем другое - река, стихия, пустынный берег. И не нарочно ли ты, окликнув меня, обронила лифчик? И ахнула. – Думала все готово, да вот, бретелька подвела…
     Может, хотела поиздеваться? Но вместо этого сглазила. И не зелеными своими глазищами, а грудями. Ослепила ало встопорщенными сосцами, нагло сверкнувшими на  незагоревшей белизне. Пугливо, счастливо ахнула, прикрыла рукой непослушные, при наклоне к траве вырвавшиеся груди. Прикрикнула, чтобы отвернулся и не глазел. Но было поздно.
     Зачем глазеть? Уже сглазила…
     И помраченный сглазом, я вошел в студеную воду и не ощутил ее холода. Оглушенный, не слышал, что ты кричала, плещась и ликуя в реке. Я не мог разобрать  слов, не помню смысла… помню мокрое счастливое лицо, раскрытый рот, капли, розоватые от вечернего солнца, крупно сверкавшие на белых зубах. Я стоял и смотрел на тебя, колдунью.
     Так и случилось: вначале сглазила, а потом околдовала. А потом, как в заговорах и заклинаниях,  о з е в а л а  теплым, парным дыханием. Но это уже потом, когда мы становились единым целым. Пусть на время, но ведь бывали и мы с тобой Целым…