Панегирик вредным привычкам

1. Выпивка.

Больше всего в зимних походах мы любили выпить водки. Но не абы как и не круж-ками на маршруте, а только после завершения трудового походного дня, когда плечи отдыхали от тяжелого рюкзака, а ноги, освобожденные от широких лесных лыж, могли бы, как казалось, пройти еще столько же, сколько было пройдено.
Мы пили не обычную водку, а облагороженную, настоянную на всяких ингридиентах.   Считалось высшим пилотажем составить такой рецепт, раскрыть который было бы невозможно.
А в нашей компании были такие асы в приготовлении напитков, что поразить их искушенный вкус было чрезвычайно трудно.
Распитие благородного напитка происходило только после того, как был разбит лагерь: поставлен шатер, наколоты дрова как для костра, так и для печки. Особенно для печки. Наша печечка была очень маленькая и капризная. Полешки должны были быть не длиннее тридцати сантиметров и не толще десяти.
Но вот работы по лагерю закончены. Раскинут шатер, расстелены спальники, поставлена печка.
На костровой перекладине два котла. В одном котелке немудреное туристское жорево - макароны с тушенкой, а во втором растапливается снег для чая. Из рюкзаков вынуты обязательные специи - перец, горчица, аджика, хрен.
Кухря (так мы называли нашего кормильца) этакой мухой вьется возле костра, подкладывая или убирая полешки. Мешать ему в этот момент не рекомендовалось – мог послать в эротический маршрут без права возвращения.
Или огреть половником.
Даже папиросы приходилось прикуривать от спички.
Но вот процесс готовки приближался к финалу.
Наступал самый волнующий момент – вожделение ужина.
Мы не торопились. Наш Кухря медленно и сосредоточенно пробует варево, подки-дывает самую малость соли, добавляет каких-то, только ему ведомых, специй. На лице отражается интенсивная работа мысли: готово или еще малость поварить.
Командор смотрит на эти манипуляции голодными глазами и напоминает, что именно его предки съели кока капитана Бугенвиля. Съели только потому, что не был готов ужин.
На что коково потомство отвечает, что предки Командора, откушавши коковского мяса, долгое время маялись несварением желудка. И только потому, что не смогли соблюсти технологию приготовления бефстроганова, бифштекса и вообще всяких там антрекотов.
- И осмелюсь напомнить, мое дело – готовить, а Ваше, монсиньор Командор, обеспечить то, что мы будем закусывать.
Командор интересуется, чей напиток мы нынче дегустируем, кряхтя заползает в шатер, достает из рюкзака фляжку и сует ее в снег, отмечая захоронку веткой. Был в нашей жизни случай, когда память с Командором сыграла злую шутку. Нет, мы Командора, конечно, очень уважаем, относимся к нему крайне трепетно, но об этом поступке ему было больно вспоминать очень долго.
И вот наступает торжественный момент. Пламя костра освещает наши небритые, не совсем чистые лица, снег, лежащий за нашими спинами, ветки, склоняющиеся к нашим головам.
Кухря снимает с перекладины котелок с жоревом, все присутствующие в этот момент начинают стучать ложками о заранее припасенные миски, выражая таким образом уважение к автору.
И в самый последний момент наш маг и кухонный волшебник каким-то иллюзионис-тским жестом вынимает из костра крышку от котелка, на которой... оладьи! Когда он их успевал испечь, как ему это удавалось - это был секрет, который Кухря был готов унести с собой в могилу.
Раздается команда:  "Миски к бою!".
И, наконец-то, начинается долгожданный процесс приема пищи. Даже не приема, а вкушения. Народ медленно и молча вкушает приготовленное варево. Говорить что-либо считается кощунством. За слово, сказанное в этот момент, можно было огрести от Командора ложкой по лбу.
Этакий дедушка Алеши Пешкова.
И только когда была съедена первая миска еды, на свет Божий извлекалась заветная фляжка. Начинался благородный, я бы даже сказал ритуальный, процесс распития.
Мало того, что напиток должен был быть вкусным. Напиток не должен был выливаться, он должен был как бы скользить из фляжки в заранее подставленную кружку.
При мерцающем свете костра казалось, что обычная водка, купленная в первом попавшемся магазине, приобретает совершенно другие свойства: цвет ее отливал всем спектром радуги, струя, казалось, застывала на морозе. И вкус ее невозможно было выразить словами.
Разливали по булькам. Сначала три-четыре, потом по возрастающей, до пяти-шести. Считалось высшим изыском первую порцию заглотить махом, пробормотать что-то типа: "Хорошо пошла, зараза!".
Немного помолчать и добавить: "Не понял".
И последующие порции воспринимать медленно, со смаком.
Народ делился впечатлениями о качестве и составе напитка.
Когда кружки проходили третий заход, процесс заканчивался, и народ заползал в шатер, где уже топилась печка, а специально для дежурных стоял котелок с чаем.
Народ дрых, дежурные дежурили.
Как-то мы возвращались с Серебрянки. После обильного снегопада ударили жуткие холода – где-то под минус сорок. Лыжни, естественно, были заметены.
В довершении всех прелестей, один из походников умудрился сломать лыжу, на крутом повороте попав ею под поваленное на тропу дерево.
Парню крупно повезло, что он сломал только лыжу. Мог бы поломаться и сам.
Мы знали, что где-то неподалеку есть изба. Найти ее для нас стало первоочередной задачей.
Уже в темноте, под свет фонариков, мы, руководствуясь каким-то совершенно перво-бытным чувством, рванулись напролом и вышли  к вожделенной избе.
В которую и ввалились замерзшие, усталые и злые.
Злились на все: на холод, на товарища, поломавшего лыжу, на те километры, которые пришлось ползти черепашьим шагом,
Нехорошие мы были.
Делать ничего не хотелось.
Но делать было надо.
Когда в печке разгорелись дрова, а Кухря занял свое рабочее место у плиты, мы поняли - а  жизнь-то, ребята, налаживается!
Работник плиты в этот раз превзошел сам себя. Такой еды мы не ели в походе никогда. Банальное, казалось бы, варево - макароны с тушенкой, в этот раз было бесподобно.
Сразу вспомнились трое в лодке и рагу по-ирландски.
Жером Жерома, надеюсь, все читали?
А когда Командор вытащил из сугроба фляжку со своим фирменным напитком, мы поняли, как были неправы, дав злобе, хоть и на немного, но взять верх над нами.
Глоток холодного напитка сначала погасил пожар, пылавший во рту после приема ложки "рогов по-туристски", обильно сдобренный специями.
Потом, падая вниз по пищеводу, он  (глоток) вызвал приятное чувство тепла, завершивше-гося где-то в районе желудка. 
Вкус напитка был необычен.
- Командор, не томи. На чем настаивал? Слова спиши! - доносилось из всех углов.
- Хотите верьте, хотите нет - сам не помню. Сначала хотел на мяте настоять, потом корки мандариновые засунул, потом - корня золотого забабахал. И еще чего-то. Словом, такой компот, что даже сам не соображу. А, еще растворимого кофе наспущал.
- Ну ты даешь, мужик!
Я сидел на своем излюбленном месте - дверном пороге. В одной руке была кружка, в другой - трубка, набитая болгарским табаком, по имени "Нептун". Слушая треп, я понимал, что в этот момент я любил своих друзей.
Но не пьяной любовью упившегося в дым алкаша, а той любовью, которая возникает после трудных походных дней, когда плечо товарища - не поэтическая метафора, а истина. И казалось мне, что так будет вечно: походы, друзья, бесшабашные разговоры, вечная молодость.
Наивный я был тогда, глупый.
В избе царил полумрак, было жарко. Мужики сидели, извините, в нижнем белье. Все остальное сушилось на специально растянутых веревочках.
Пахло мужским духом: сохнувшими портянками, носками, оттаивающими штормовка-ми, влажными свитерами, пропотевшими рубахами, табаком - словом, запахами тяжелого походного дня.
- Ребята, а может споем?
Гитара расчехлилась в момент:
 
И мы поем, нас мало в той избенке,
На заимке, в заснеженном лесу.
Мы просто парни, в головах котомки,
За дверью лыжи, ружья навесу.

- Тарзан, а как ты умудрился лыжу-то поломать? Мы тебе такую лыжню протоптали, - вдруг спросил один из группы.
- Так вот и протоптали. До дерева. А я только размечтался, что склон пройду, трубочку у Лепилы стрельну, по кедру полазаю, а потом тебя в сугроб засуну. А тут вот, приплыли, - ответил Тарзан.
Казалось бы - немудреная фраза, но она вызвала приступ гомерического хохота.
- Командор, что дальше делаем?
- Ржем, жрем, что не дожрали, пьем чай и спим. До трассы - два с небольшим километра, утром выйдем, вахтовку всяко поймаем. Паровоз вечером. Так что спешить некуда. Короче, расслабляемся по полной.
Потомок съеденного кока, ты чем нас таким вкусным накормил?
- Не суетись под клиентом, еще не все. Сейчас тортик будет. Называется – "Лыжа поломатая". Специально для Тарзана.
- Давай его сюда!
Когда Кухря водрузил на стол тортик, вся команда восторженно ахнула.
На специальной дощечке Мастер из остатков сухарей, сгущенки, шоколадных конфет и найденных на прошлой стоянке в снегу ягод  изобразил сугроб и сломанную Тарзанью  лыжу.
- Сейчас чай заварится, тогда и отпробуете.
- Кухря! – это Командор встал на колени и надел на шею пружину от крепления. – Если я еще раз усомнюсь в твоих возможностях, можешь смело накостылять мне по хребтине.
Предложение было с благодарностью принято и, насколько я помню, применено на практике неоднократно.
Тортик потребили под сверхнормативную дозу спиртного.
С тех пор прошло много лет. Перестали ходить в походы мои друзья и, конечно же, те, кто ставил меня на истинный туристический путь.
И сам я стал тяжел  на подъем.
Печально все это.
Но до сих пор я не могу пить водку стаканами, считая, что в распитии спиртных напитков важен не объем выпитого, а те слова, которые в данный момент произносятся, тот настрой, с которым ты эту водку вкушаешь.
И, конечно же, с кем.
Правы были и Миша Трегер, и Омар Хайям, говорившие: "необходимо только запом-нить четко где и с кем, за что, когда и сколько".
Ну, так что, выпьем?

2. Тост.
Спиртное в походе не просто изыск,
А очень великое дело.
Когда ты, замерзший, зубами стучишь,
Согрей изнутри свое тело.

Как примешь – желудок огнем опалит,
Тепло разбежится по членам.
Ты это мгновенье сальцом закрепи,
И путь продолжай дальше смело.

Ребята, в походах без спирту нельзя,
Для нас он продукт крайне важный.
Так выпьем за это скорее, друзья,
Пусть в лавку бежит несогласный.

3. Курение.

В походах я курю трубку.
Папиросы, а тем более сигареты, убедительного чувства кайфа не вызывают.
Когда лихорадочно высмаливаешь какую-нибудь «Яву» или «Мальборо», ощущения кате-горически не те.
Вытащил сигарету из пачки, засунул в рот, чиркнул колесиком газовой зажигалки, затянулся три-четыре раза, бросил чинарик в костер.
Все
Быстро и без вкуса.
Без настроения.
То ли дело трубка.
Прежде всего – это ритуал, шаманство.
Из специального мешочка достаешь старую, испытанную во многих походах трубку.
Причем не купленную в магазине.
Много лет назад ее сделал для меня один из немногих настоящих друзей.
Даже не друг, а брат.
Младший.
Парня уже нет в живых, а вот трубка осталась.
Изгрызенный чубук, трещина на чашке, отлетевшая наклейка, на которой было выжжено мое имя.
Скоро ее нельзя уже будет использовать по назначению.
Но ее я сохраню.
Дальше извлекается кисет.
У него тоже своя история.
Двадцатый век.
Восьмидесятые годы.
Север.
Река Велс.
Хариусы, морошка.
Молебный камень.
Брошенный геологами поселок.
Распахнутые двери изб, книги, какие-то ведомости.
Впечатление, что хозяева скоро вернутся.
Камералка, в которой валяются сотни две мешочков для образцов.
Хорошие такие мешочки, сшитые из брезентухи, джинсовки и еще какой-то ткани.
Страсть к мешкам была заложена с детства, поэтому этих мешочков было набрано много.
Остатки и по сей день дома лежат.
Из кисета достается табак.
Сейчас в продаже множество трубочных табаков:  "Амфора", "Капитан Блэк", "Дан-хилл"– всех не перечислить.
В дни моей молодости были только "Трубочный" и "Капитанский".
Особо "продвинутые" дымили ленинградским "Золотым руном" или болгарским "Неп-туном". 
Я курил махорку.
Набиваешь ее, родную,  в чашечку, уминаешь подушечкой указательного пальца, сковыриваешь капельку смолы с рядом растущей сосны (лучше кедра) и предвкушаешь наслаждение зеленым махорочным дымом, смешанным с фитонцидами хвойных пород деревьев.   
Но для этого трубку нужно разжечь и раскурить.
Можно идти по простому пути – достать зажигалку, чиркнуть колесиком….
Есть другой вариант.
Более изысканный.
В костре отыскивается подходящая ветка: не слишком длинная, но и не слишком короткая. При этом один конец должен хорошо гореть, а другой гореть не должен.
Выцарапываешь ее из костра, подносишь к трубке, разжигаешь, затягиваешься….
Большой палец лежит на чубуке, указательный и средний обхватывают чашку, четвертый палец поддерживает трубку снизу.
Ладонь впитывает тепло от разогревшейся трубки.
Постепенно уходит куда-то усталость, на истерзанную душу нисходит благолепие и успокоение, окружающий мир становится прекрасным и перворожденным.
И никуда не надо спешить.
Поэтому можно медленно (подчеркиваю – медленно) и со вкусом пускать дым, наблюдая за закатом солнца вручную и за деяниями сопоходников.
В голове приятная пустота.
Нирвана.
Идиллия нарушается подошедшим сбоку товарищем.
Сцепились мы с ним утром.
Целый день дружно друг друга не замечали, отделывались междометиями.
Понимаем, что оба были неправы, но гордыня заела.
- Лепила, дай трубочкой побаловаться. Пожалуйста.
Сидим, дымим.
И чего цапались?
Вспоминается "Песнь о Гайавате": "И, на горных высях стоя, закурил Владыка Жизни трубку мира".
Покурили, лапы друг другу пожали, пошли дрова рубить.
Командор, наблюдавший за нами, вздохнул с облегчением.
Лишний раз убеждаешься, что сигарета – для вечно спешащих, а трубка – для умиротворения, медитации и понимания жизни.
Опять же вреда меньше, чем от сигареты – не в затяжку куришь.