Танкисты

  Т А Н К И С Т Ы

  1.

Механик-водитель танка сержант Ильяс Шайхисламов вернулся в расположение части из госпиталя в конце осени 1944 года. Их танковый батальон в составе 4-й гвардейской танковой армии 1-го Украинского фронта, пока он провалялся в у медиков , прошел не такой уж длинный путь и расположился на опушке леса между двумя небольшими деревнями.  Контузия оказалась не такой уж опасной, и Ильяс вырвался оттуда раньше назначенного времени, почти со скандалом. «А как же, куда им без меня. Без меня много не навоюешь», улыбнулся он, вспомнив наводчика Дулю. Звали наводчика Завьялов Миша, но все звали «дуло» из-за его упорного нежелания называть ствол танковой пушки стволом.
- Ты , Илюха, особо нос не задирай. Башня с дулом – это моя поскотина, - говорил он Ильясу. -  Без меня ты  такой же тракторист, каким до войны был. Дуло – это не лук со стрелами твоих предков. Это, брат, сила!
Дело своё «Дуло» знал действительно на «отлично», особо гордым видом не обладал, но хвалился нарочито громко. Ему нравилось смешить экипаж, но поскольку словарный запас имел не особо богатый, то люди со стороны  его не понимали и могли действительно принять за хвастливого бойца. Его, впрочем, это не волновало, и он продолжал безвинно трепаться, что весь экипаж жив только благодаря ему,  ибо это он и только он, успевает выстрелить первым и без промаха так, что  и враг бежит и товарищи живы. Тут он во многом был прав.
Комбат Трошин Герман Степанович, которого все привыкли звать «батей»,  часто выезжал в одну из деревень, где расположен штаб дивизии, но имел блиндаж в расположении подразделения, к которому даже двери не были приделаны. Вход со стороны лесной поляны  через две ступеньки блиндажа , составленные дёрном, представлял собой ширму из старого байхового одеяла, возле которой стоял часовой. Никакой буржуйки внутри блиндажа так же не было. Было еще тепло и чай, который он любил сам и угощал других,  приносили из полевой кухни. На этот раз у него находился новый батальонный комиссар.  Ильяс видел его впервые. Командиры пили чай о чем-то тихо переговариваясь. На столе кроме двух полевых телефонов ничего не было. Если бы не карта, убранная на нары в правом углу, можно было принять их за охотников, притомившихся после долгой гонки за зверем. Слева от входа за столом расположился радист с рацией.
- Вот пожалуйста, Иван Григорьевич, ещё один экипаж в полном составе, - поднял голову «батя» вошедшему Ильясу. – Это механик Сторожа.
Прозвучало это смешно. Можно подумать, что в лесу укрылись одни сторожа охраны, к тому же имеющие личных механиков. Но, видимо, новый комиссар уже успел ознакомиться командирами танков. Командир их танка действительно имел фамилию – Сторож.  Сторож Борис Леонидович. Не знать его просто не могли. Борис Леонидович был старше всех в экипаже, участвовал в боях под Прохоровкой, служил ещё с той поры, когда Воронежский фронт ещё не был переименован в 1-й Украинский и к нему, как герою Курской дуги, было особое отношение.  Он сменил уже третий экипаж, каким-то чудом оставаясь в живых, к  подчиненным относился соответственно бережно, считая чуть ли ни себя виновным в их гибели, от более высокой должности отказывался. В последний раз, отделавшись легкими ожогами, он отказался идти в санроту и написал рапорт о переводе в пехоту, но рапорт не приняли.
- Давай, быстрее осваивай новую технику. Долго отдыхать не дадут. Иди.
Много говорить комбат не любил, но напутствовать всех вновь прибывших старался лично.
Под новой техникой, комбат имел в виду полученный их экипажем новый танк Т-34-85.  Осваивать его особой сложности для механика не представляло, он был более просторным изнутри, имел уже пять передач вместо четырех, более скоростным и с новой 85 –мм пушкой.  Особой смех вызывал удлиненный ствол, вместо бывшего. До него можно было дотронуться руками, стоя спереди танка лишь подняв руку вертикально тогда, как стволы предыдущей серии были короткими - даже не дотянуться. Казалось бы, этот факт усложняет маневренность в условиях стрельбы по боковым целям, в условиях леса или уличных боев. При таранах препятствий, появилась необходимость работать башней, разворачивая пушку назад. Однако убойность и дальность стрельбы от этого выигрывали. Это было понятно всем и ничего смешного бы не было, если бы не особая гордость наводчика Миши Завьялова.
-  Вот с таким дулом недолетов у меня не будет, - важничал он, - я вас ребята в обиду не дам. Их орудия ещё на прицел нас поймать не успеют, а я издали буду портить им праздник, на подлёте.
- Дурень ты, - смеялся стрелок-радист Шалаев Гоша, - ты же теперь любимое дуло два раза дольше чистить будешь, а может и случится так, что не успеешь убрать во время движения и зацепишься за что-нибудь своим дулом и заклинишь башню.   
В бой пошли через 4 дня, после прибытия Ильяса. Фронт приближался к Висле, но сопротивление фрицев было не такое сильное, как на других участках.  И дело было не только в том, что основной удар фашисты ждали южнее их участка. Советские войска научились воевать так, что каждый знал свое место, и слаженность действий исходило, начиная от взаимосвязи  самых мелких подразделений до дивизий, корпусов, армий и даже фронтов. Потери в живой силе так же уменьшались, поскольку Советская Армия теперь имело все необходимое в достаточном количестве, а сноровка бойцов соответствовало тактически выработанным приемам в каждом отдельном случае и совершенствовалось дальше. Артподготовки велись до одного и полутора часов, после которых шла штурмовая авиация, нанося огромный ущерб линий вражеской обороны. Шла недолгая для этих мест зима, но в бою  было жарко. По минным полям научились пускать танков-тральщиков, после которых шла остальная техника с пехотой. Впереди была Германия, для обороны которой фашист берег основные силы. 
Зима здесь заканчивалась уже в феврале месяце во время Висло-Одерской операции, с рек  начинал сходить лед, осложняя переправы наших войск. Расстояние между этими реками, составляющие более пятисот километров, было преодолено боями за 23 жарких дня. Впереди был Берлин. Наши войска остановились на Одере.

      2.

Командующий 1-м Украинским фронтом маршал Иван Степанович Конев в эти весенние дня жил обостренным чувством надвигающейся кульминации, хотя менять свой распорядок не подсчитал нужным. Девять часов вечера он начинал заслушивание и беседу с командирами армий, которое продолжалось до 1 и 2 часов ночи. Ему докладывали о происшедших изменениях в ходе текущего дня во вверенной армии, о боеготовности, в ходе которого Иван Степанович успевал проверить знание задач и даже топографической характеристики местности каждым командармом. Фронт имел протяженность более трехсот километров, на которой сосредоточено целых одиннадцать армий, месторасположение каждой из них он знал, держал в голове и мог назвать без карты. После доклада каждого командарма, подводился итог с участием начальника штаба генерала армии И.Е. Петрова. Последним заслушивался доклад начальника разведки фронта. Этот доклад всесторонне изучался с учетом мнений всех присутствующих и утверждался план операции на следующий день. После двух часов  он засыпал, а в шесть часов утра принимал дежурного офицера со сводкой об изменениях, происшедших ночью. Поспать четыре часа за ночь удавалось редко. Бывали рабочие ночки, которые тянулись почти до утра, когда приходилось корректировать донесения для Ставки. Кроме того всем было известно, что в случае изменения обстановки на фронте, его были обязаны будить в любое время.
- Отоспимся, успеем, - говорил он, - шутка ли,  Берлин перед нами. Сколько мы шли к этому дню!
Особое внимание он уделял сообщениям об изменениях у соседа 1-го Белорусского фронта.  Частями обоих фронтов было окружено крупное соединение неприятеля в районе лесов у Вендиш-Буххольца.  В «кольце» находились более 200 000 вражеских солдат, которыми командовал генерал Буссе.  Фашист старался вырваться из окружения, чтобы ударить с тыла, выйти на соединение с частями с 12-й армией фашистского генерала Венка, наступающего с Запада и идти на выручу в Берлин. Сдаваться враг не собирался, а напротив, имея в своем распоряжении некоторые части 4-й танковой армии Рейха  , грозился перейти в наступление. Разгромить их времени не было, поскольку уже была назначена дата, когда его армии не мешкая должны ворваться в Берлин со стороны Тельтева и Потсдама, поддерживая части 1-го Белорусского фронта, наступающего с Севера.
Иван Степанович оставил дополнительно к  частям сдерживания 5-й мехкорпус, хорошо укрепив его техникой, которая могла сдержать  натиск окруженного врага, и занимался исключительно Берлинской операцией. «Возьмем Берлин – сдадутся сами». Такое было решение маршала.
Взятие Берлина, однако, было отложено до весны.

В эти апрельские дни в Ставке Верховного Главнокомандования, расположенной в особняке в районе Кировских ворот, шло заседание о сроках Берлинской операции. Само наступление могло начаться еще в середине февраля 1945 года, но срок этот был отодвинут почти на полтора месяца в связи со срывами  материального обеспечения  армий 1-го Белорусского фронта, отдаленностью складов боеприпасов и горючего. На то имелись веские объективные причины. В начале февраля было установлено, что по  правому крылу 1-го Белорусского готовится наступление гитлеровцев со стороны Восточной Померании.  Враг выдвигал 2-ю и 11-ю армии, состоящие  из 16 пехотных, 4 танковых, 2 моторизованных дивизий и множество вспомогательной силы в составе групп, бригад и гарнизонов. В результате основные силы фронта пришлось  перегруппировать в северное направление, оставив на Берлинском направлении всего четыре неполных армий. С такой силой 1-й Белорусский фронт не смог решить поставленные задачи по взятию города.
Верховный, обычно резкий в суждениях, всегда требующий высказаться основных представителей Ставки на фронтах Жукова и Василевского, сосредоточенно молчал и был задумчив. Сколько было заседаний Ставки с военачальниками, наркомами, когда он требовал ясности и пытался разобраться сам на месте даже в тактико-технических данных  вооружений, отстающих по своим показателям от вражеской техники. В эту ночь высказывались почти все, а он смотрел снизу вверх, соглашаясь, молча, и оживился только тогда, когда вопрос касался о распределении резервных частей для наступающих фронтов. Резерв в живой силе, в отличии о фашистской Германии, имелся и в этот момент основного сражения нужно было не жалеть его, но и распределять с учетом мнений членов ставки и присутствующих военспецов. От взятия Берлина зависел и конец всей войны. Останется только уничтожить Пражскую группировку и решить об открытии фронта против Японии. Последний вопрос скорее касался дипломатической стороны дела и будет решен уже с учетом мнений союзников, после капитуляции фашистской Германии. Думая об этом, Сталин становился еще более молчаливым и сосредоточенным. Это его состояние было вызвано с получением сообщения о том, что накануне 12 апреля 1945 года скончался президент США Франклин Д.Рузвельт, с которым его связывало многое. 
Сталин относился к этому человеку с уважением и теперь, находясь в окружении членов Ставки и других присутствующих, понимал, что из всех находящихся он один был так связан покойным президентом. Мысли в голове меняли одна другую, но прогнать их, что ему всегда удавалось легко, не получалось.
Премьер-министр Англии У.Черчилль держался как-то особняком, получая данные, и делился  мыслями  с Рузвельтом относительно послевоенного преобразования Европы, отдельно. Прямых контактов со Сталиным у него, можно сказать, не было. Рузвельт же понимал, что договоренности  с «главным большевиком»  играют в этой войне основную роль. Он был человеком несколько иной формации, остался таковым до конца, был истинным антифашистом и до конца жизни поддерживал переписку с ним, высказывал свои мнения и слушал доводы Сталина.
И , конечно же, Верховному вспомнился случай в связи  с Венскими событиями. Переговоры союзников с генералом Вольфом  принять капитуляцию фашистов на позициях «второго фронта» и дать возможность уйти врагу безнаказанным с оружием в руках, никак не могли отвечать их союзническому договору. Верховный немедленно отписал Рузвельту свои «соображения» в недовольных тонах, насколько это позволял такт дипломатической этики. Первоначально ответ Сталину был дан осторожный с намеками на то, что им ничего такого неизвестно, хотя в некоторых кругах могла возникнуть и такая идея. При этом, союзники, и лично Рузвельт намекал, что принятие капитуляции лишь приблизит конец войны и они, например, совсем были бы не против,  если Советская Армия примет капитуляцию некоторых немецких частей у себя на Восточном фронте.  Сталин понимал, что эта точка зрения может исходить даже не от самого Рузвельта лично, но от многих политиков и промышленников Запада. «Страна большевизма, едва ставшая на ноги, может после войны превратиться в такую державу, с которым придется считаться  как ведущей страной мира, - думали они.- Тогда все зависимые страны с богатыми недрами, коими они кормятся, могут повернуться спиной и избрать такой же путь развития».  Медведь ещё не убит, а шкуру уже делили.
Сталин это понимал как никто другой и не мог забыть события в Греции, народ которой превращался в настоящую свободолюбивую силу, способную избрать свою политику. Однако освободителями их стали союзники, которые поспешили восстановить прежнюю монархию. «Нет господа капиталисты, - думал он, - рановато вы делите шкуру. Медведя убьем мы. А ваши принятие любой капитуляции означает лишь высвобождение немецких частей, которые вольются в ряды врага, но уже на наших фронтах, пополнив их ряды.
Мысли вновь возвращались к личности Рузвельта. Он был великим человеком своей великой страны, где и мыслить и действовать принято совсем иначе, чем в Европе.  У них и демократия совсем иная, чем у хваленой Европы. Америка  не тратила пустые слова, не обманывала свой народ, а становилась свободной страной, рождаясь с демократией вместе. Основным документом этой молодой, сравнительно, страны и был «Билль о правах человека», а не бесконечная череда законодательных новшеств по укреплению эксплуатацию одних другими, а после искания в этой политики зачатки любого мало-мальского послабления , чтобы объявить их демократическими принципами. Так принято в Старом Свете.  В Великобритании, конечно, тоже был издан свой Билль, и даже раньше, но это был всего лишь документом о выборе формы правления - парламентской республики и ограничивающий прав короля. Американцы же объявляли права всей своей нации, вплоть до владения оружием, объявили свободу печати, свободу слова и личности, которые отчасти неплохо выполнялись, в отличии от свобод Старого Света. Обе эти страны относились к капиталистическому миру, который ему был чужд, но Сталин видел большую разницу. Американцы и вели себя совсем иначе, приученные быть хозяевами своей личной жизни. Со стороны можно было подумать, что они развязны и эгоистичны.  Но они были таковыми и выросли в таких условиях. Именно там и мог родиться такой деятель, как Рузвельт. Хотя, их посол в Москве господин Гарриман тоже американец, но он никогда не мог считаться настоящим антифашистом, ибо был, прежде всего, против большевизма до костей и всё слал дипломатические сообщения, пугая свое правительство о необходимости остудить пыл зарвавшихся большевиков.
Все эти мысли возникли и занимали Иосифа Сталина, заставляя вновь и вновь возвращаться к философии о бренности человека простого и великого. Ко вторым он относил себя и Рузвельта.  «Ну, что ж, господа капиталисты, посмотрим».
Теперь, выслушав всех, кто желал выступить на заседании Ставки, он не мог остаться безучастным и, устало проговорил, закрывая заседание:
- Об исторической значимости Берлинской операции, товарищи, я не стану говорить. Вы это знаете. Но прошу вас учесть и тот факт, что кое-кому очень бы хотелось, чтобы Берлин был взят союзническими войсками Эйзенхауэра. Мы ближе к цели и сильнее всех как никогда, но могут начаться  игры в «поддавки», отчего скорость их передвижения может оказаться гораздо быстрым. 
Операция была назначена на 16 апреля 1945 года.


       3.

Свою жену Марьям,  Ильяс выкрал из соседней деревни. Давнишний обычай красть невест уже канул в лету, но время от времени такое случалось. Теперь это происходило крайне редко, и сама «кража» превратилась со временем в обычный сговор молодых ослушаться родителей. Никакого криминального похищения невесты, вопреки её желаний, не было уже и в помине, но обычай не спешил так просто кануть в неизвестность из-за сильного желания сохранить почтение к родителям со стороны старого поколения. Дети, однако, были уже не те, и их желания не всегда совпадали родительской «дальновидностью». Однако не все из подрастающего поколения успевали выбрать себе пару и обратиться к родителям, чтобы они отправляли сватов тем или иным жителям: кто-то из них стеснялся, а кто-то привык жить на всем готовом, не помышляя о необходимости обзавестись своим семейством. Желание родителей женить сына, а тем более выдать дочь было вполне понятным явлением. Поэтому те редкие случат «кражи невесты» начинались с тайного заговора против родителей между обоими будущими супругами:
- Я не отдам тебя никому, слышишь? Я украду тебя! – говорил он.
- Укради. Я согласная, -отвечала будущая жена.
Кроме всего прочего, между башкирами утвердился такое мнение, что «несанкционированный» уход от родителей к любимому считался для девушки и её родителей более постыдным явлением чем «кража». Их осуждали несколько деревень сразу и даже по истечении многих лет даже старики, сидящие на завалинках,  продолжали шептать вослед «это она ушла к своему вопреки желанию родителей». К «кражам», как не странно, смотрели чуть ли ни с одобрением. До районных органов милиции такое никогда не сообщали. Все знали, что вот-вот сваты отстанут,  молодые вернутся, а родители косо посмотрят на своих детей в течении некоторого времени, а потом скажут «Ну, дык и ладно».
Саитхужины так же начинали подумывать об обустройстве дальнейшей жизни дочери Марьям, и когда стало известно, что на ней собирается свататься жених из их деревни, то ничего против не имели, хотя ей исполнилось всего 16 лет. Лучше раньше, чем остаться в девках. Тем более, что Наиль был видным парнем, заканчивал в Челябинске рабфак и направлялся в другой город как молодой специалист. «Пусть и наша дочь будет городская, - думали  родители, - чем она хуже других».
О возможной засылке сватов к родителям любимой, Ильяс узнал от младшего брата Марьяма Наиля, который прибежал на полевой стан с запиской сестры. Ильяс  был на год её старше и окончив семилетку работал сменщиком на колесном тракторе «Путиловец». После посевной, управляющий отделения обещал направить его на курсы трактористов, а после пересадить на гусеничный «С-65» (Сталининец-65).  Это был не трактор, а мечта парня. Их и было-то всего 3 трактора на два отделения совхоза «Чапаев». Вот это техника!
Времени, особо замываться, не было. Как же так? Его любимую увезут, и он никогда её больше не увидит? В последние две встречи они уже во всю целовались, как взрослые, сами удивляясь своей смелости и давали клятву верности «Ант итам!» ( Даю клятву).  Уговорить её родителей он уже не мог. Девушка будет обещана другим. В такой момент взрослые от своего не отступают. Надо красть!
Друг и одноклассник Ильяса Шамиль одновременно восторгался ими и осуждал, но договорился с маминой сестрой Альфией, проживающей в дальней деревне, что молодые, пока не угомонятся взрослые, поживут у неё.  Альфия карсык (старуха Альфия) сама любила чудить в молодые годы, а потому согласилась сразу. Тем более ни у Марьям, ни у Ильяса родных в этой деревне не было. Никто и не подумает, что молодые скрываются у неё.
Ильяс с Марьям прибыли к ней с маленьким фанерным чемоданчиком в тот же вечер и прожили три дня. На работу ходить он не мог, поскольку сразу же было сообщено Саитхужиным, что их дочь похищен Ильясом из соседней деревни, что у молодых всё в порядке, но где скрываются – неизвестно.  Позора перед прибывшими на другой день сватами так же не было, ибо предупрежденные родители невесты мягко объяснили им, что у неё уже имеется жених.
Отец Марьям долго и молча пил брагу, вздыхая и покрикивая на жену, которая почему-то улыбалась и время от времени даже переходил на смех.
- Ну пусть так случилось, но ведь случилось же уже. Чего вздыхать-то. И на брагу особо не налегай. Поди к вечеру нагрянут оба, сват со сватьей, все выпьем малость, поговорим. Дело-то к свадьбе идет, старик.
Сабир долго смотрел на жену потому, как сам не мог так быстро переключиться на новые предстоящие заботы. Только и смог сказать:
- Хыялый син ( Дура ты).
Она еще пуще стала смеяться.
-Дура и есть, что с вас баб возьмешь.

Молодые вернулись в дом жениха на четвертые сутки с поникшими головами, как бы, доставившие горе своим родителям, но реакция оказалась совсем иной. Мать и отец Ильяса сидели в комнате, служащей прихожей, без тени отчуждения, с головами, поникшими больше чем у детей: повзрослевшего сына и молодой невестки. Отец курил махру, и подняв лицо проговорил:
- Война началась, сын. Немец напал.

Ильяс прошел убыстренные курсы и сел за рычаги «С-65» раньше намеченного срока, но проработав менее года, пошел вслед за отцом на фронт. Марьям осталась беременной. И вот его сыну уже более года, а он его ни разу не видел. Войне вот-вот придет конец. Как не хотелось умирать в эти последние дня распроклятой войны и как хочется обнять сына и жену. Ужас, как хочется.

      4.

Танковый экипаж старшего лейтенанта Сторожа находился в Тельтеве и проскочив к Берлину через канал по понтонному мосту, проложенному танкистами 3-й гвардейской армии генерал-полковника Рыбалко, сразу попал под обстрел, но упорно шел вглубь. Ильяс «шел» весь собранный в один комок внимания, где обходя, а где и тараня на ходу преграды.   Весь экипаж стал единым, как механизм, выполняя команду Бориса Леонидовича, но обращаясь к нему, как всегда в подобных случаях, «командир». «Командир, слева зенитка!», «Командир, перекресток!». Командир орал в ответ «Илюха, вправо!», «Илюха, дави!», «Миша, огонь!». Последняя команда для Миши Завьялова звучала редко, ибо он, вовремя боя входил в азарт охотника и знал, что всегда нужно успеть выстрелить первым. Прямого попадания здесь и не требовалось. Главное сбить врага с ритма, когда он прячется за орудие, теряет инициативу, а еще лучше, чтобы его шибануло хотя бы взрывной волной. В последнем случае, Ильяс несся туда на предельной скорости и давил, не успевших опомниться фрицев новенькими траками и сразу же делал разворот, чтобы не подставить бока возможным выстрелам «фаустников» или танков противника.  К азарту охотника приходили на помощь элементы игры. Действительно в ближнем бою, а тем более в условиях населенного пункта, необходимо воевать играючи. Так оно, конечно,  не совсем получалось, но излишняя ярость и выстраивание хитросплетенных ходов только мешали. Именно отсюда и идет поговорка «смелого пуля боится». Смелость здесь не означает быть стойким оловянным солдатом и героем отчизны. Нет. Старые солдаты это знали. В живых оставался и больше уничтожал врагов не тот, кто шел песнями на смерть, а те, кто  как азартный игрок по наитию быстро находил ход, наступал зигзагами, успевая наносить один удар за другим, да так, что смерть сама убегала, спасаясь от такого чумного воина. 
Особо зверствовали на улицах Берлина зенитные пушки противника. Они были установлены почти на каждом перекрестке и возле любой баррикады. Стреляли они по наземным целям куда точнее, чем по самолетам и подожгли немало наших танков. Помогало то, что с танками шли штурмовики пехоты, которые старались осмотреть все места, где могли прятаться «фаустники» или изучали перекрестки, и при отсутствии опасности взбирались на броню. Танк на большой скорости проскакивал перекресток, или медленно выползал для стрельбы, заранее выставив ствол в сторону местонахождения врага, чтобы успеть выстрелить первым. Здесь Миша Завьялов знал свое дело туго или, как раньше над ним смеялись,   держал  «дуло» по ветру. Однако Берлин был наводнен фашистами, которые дрались за каждый дом и даже этаж. Здесь не было такого, чтобы штурмовики обслуживали танков или наоборот – они пехоту. Разделение сил на различные подразделения родов войск не могло существовать. Задача экипажа не состояла двигаться вперед, увлекая за собой живую силу, а громить фашиста вместе. Ильясу приходилось часто останавливаться, когда пехоту стали поливать свинцом с верхних этажей зданий или подвалов. Пехота пряталось в таких случаях за танком, а Юра Завьялов наводил своё дуло и, как обычно, с первого выстрела уничтожал огневую точку, после чего штурмовики шли по этажам, добивая оставшихся фашистов, прятавшихся во всех углах, где только возможно. Радист поддерживал связь с танками, двигающимися по параллельным улицам с Юга на Северную часть Берлина. Весь  экипаж был в копоти, внутри танка было жарко и дымно, но находили время спешно пообедать и даже поспать в ночное время. Танкисты спали, как убитые довольные тем, что охранение машины осуществляли штурмовые подразделения. Смена часовых их не интересовала. Так день за днем шла упорная борьба на улицах Берлина, которая длилась для экипажа целых шесть дней. Все это время их танк не подводил и не был подбит, хотя выручать других пришлось. Так, во время движения радист Гоша принял сигнал о просьбе помощи с соседней улице  Зальбруннерштрассе.  Передавал танк младшего лейтенанта Захарченко, которого они знали. Пришлось завернуть к нему и помочь с ремонтом. На этот раз обошлось как нельзя лучше. Они подоспели вовремя – туда же направлялась и фашистская самоходка, с которым они встретились лоб в лоб, но на приличном расстоянии. Фашист увидел  еще один советский танк и, вывернув круто,  ушел вправо в переулок. Сколько Миша не просил «догнать и подпалить собаку», командир стоял на своем.
- Мы не на охоте, товарищам помочь требуется, - но видя, что Завьялов не унимается, закричал командирским голосом, коим пользовался редко. – Отставить! А если бы нас товарищи в беде бросили?!
Замена нескольких вышедших из строя траков гусеницы для такой «бригады» заняло немного времени. Ремонт происходил под охраной экипажа Сторожа.
На многочисленных перекрестках, по приказу «Бати» танков оставляли «на прикол» для исполнения роли огневой силы на занятой территории. Таким образом, скоро большая часть Берлина превращалась в освобожденные районы, где велась сплошная зачистка зданий, ставили временные штабы для принятия вновь прибывающих частей и работы с местным мирным населением.  Их танк был остановлен уже недалеко от вокзала Шарлоттенбург и отправлен в обратном направлении. Экипаж считался одним из лучших, а потому был поставлен на охрану здания, где расположились высшие командиры фронта.
- Таких стрелков, как я нужно беречь, и командование это прекрасно понимает, - трепался Миша Завьялов. - По стоящему на месте Рейхстагу пусть другие пуляют, мне подавай движущеюся мишень и поменьше размерами.
Только когда их гвардейскую армию направили освобождать восставшую Прагу, он почему-то был молчалив, а Гоша, как всегда, язвительно «нападал» на него.
- Что, допулялся, мать твою? Лучше бы ты, Дуло, был косоглазым, сейчас бы домой ехали, а не чехов выручать.
Так, в Праге закончил свой боевой путь гвардии сержант Ильдар Насырович Шайхисламов, и ехал на встречу к сыну, проклиная бесконечные остановки паровоза. Жаль, что отец погиб. Так и не увидел внука.