Школьные годы

Том 1

ВОВА ГАЛИН

ЖИЗНЬ И ДЕЛА ДАВНО МИНУВШИХ ЛЕТ.

Автобиографическая повесть, написанная на основе дневниковых записей, писем, протоколов и устных воспоминаний и рассказанная внукам в день Золотой  Свадьбы 28 августа 2006 года.


г.Спас-Клепики
Рязанской области

Свидетельствую о времени и о себе.
(пролог)

  22 апреля 2005 года мне исполнилось 70 лет.
       Мой жизненный путь неумолимо приближается к своему концу. Я снова уйду туда, откуда пришел: душа с последним вздохом улетит в космос, а восьмипудовое тело превратиться в щепотку атомов.
    Предыдущие 10  лет (и особенно последних из них три года) я жестоко болел и фактически оказался у порога потустороннего мира, поэтому захотелось, если хватит сил и времени, рассказать внукам о времени и о себе.
    Ещё пятнадцать лет назад над нами ярко светило солнце в безоблачном небе Чуйской долины Киргизского хребта Тянь-Шаньских гор.
Шел седьмой год, как я успешно работал председателем колхоза «Заветы Ильича» в селе Петровка Московского района Киргизской Советской Социалистической республики.
    Везде, где мне приходилось работать после окончания в июне 1959 года Казахского пединститута в городе Алма-Ата, мне  сопутствовал успех. С моим приходом на работу в колхоз «Заветы Ильича», возросло сельскохозяйственное производство. За достижения в производстве животноводческой продукции (мяса, молока, яиц, шерсти), а так же полеводства (зерна, овощей, семян люцерны, сахарной свеклы) коллектив колхоза удостоился чести быть занесенным на республиканскую «Доску Почета». А сам я на альтернативной основе был избран односельчанами депутатом Верховного Совета республики.
    Казалось, что  начавшаяся «Перестройка», провозглашенная новым Генеральным Секретарем ЦК КПСС Горбачевым М.С. (теперь уже трижды проклятым не одним мной) открывает новые горизонты в развитии колхозного производства и улучшении жизни каждого колхозника с переходом на коллективный подряд и хозрасчет. Так звено Николая Якименко в 1989 году только в качестве дополнительной оплаты в окончательный расчет получила 15 тысяч рублей на каждого. За такие деньги было построить хороший кирпичный дом и купить новую машину «Жигули».
 Как ни странно, наряду с расширением демократических начал внутри общественной жизни (свободное выдвижение кандидатов в депутаты на всесоюзный съезд народных депутатов, отмену шестой статьи Конституции о руководящей роли КПСС, открытых выборов директоров предприятий, расширение гласности (когда в газетах и журналах стали писать все и обо всем и кому что заблагорассудится) стали появляться межнациональные конфликты, которые окрасились кровью, между киргизами и узбеками на юге Киргизии (в Сузакском районе Ошской области).
  После этого, события по ухудшению межнациональных отношений стали развиваться так стремительно, что я нутром (шестым чувством) осознав дальнейший ход событий, предпринял ряд мер по переезду в Россию.
    После уборки хорошего урожая 1990 года, я подал заявление о сложении с меня обязанностей председателя колхоза «Заветы Ильича» и полномочий депутата Верховного Совета Киргизской ССР, и в октябре этого же года возвратился со всем своим семейством на родину предков в Россию. Случайно, но осознано, выбрал новым местом жительства Клепиковский район Рязанской области. По имеющимся у меня рекомендациям я был принят на работу в качестве директора совхоза «Тюковский». По своим производственным возможностям, количеству работников этот совхоз был в  пять раз меньше моего прежнего колхоза и был не рентабельным по всем статьям, в то время, когда я в колхозе, при рентабельности 25-29%, ежегодно имел до трех миллионов рублей (теперь считай долларов) чистой прибыли.
    Работу в совхозе я начал успешно, хотя коллективом совхозников был встречен отчужденно, с недоверием и скрытой недоброжелательностью («наехали тут всякие и тащат, мафия»). Я был поражен низкой трудовой дисциплиной, плохим состоянием сельскохозяйственной техники и открытым пьянством не только рядовых работников, но и бригадиров и специалистов. Тем не менее, по весне, закупив по импорту семенной картофель из Голландии, мне удалось провести расширенные посадки картофеля на площади 350 га и осенью собрать урожай, большую часть которого, удалось продать плодоовощным базам г. Москвы, который в двухстах километрах от нашего района. Не смотря на то, что производство молока и мяса осталось убыточным, была получена чистая прибыль в 640 тыс. рублей притом, что ежемесячный фонд заработной платы составлял 52 тыс. рублей (средний заработок был 150-200 рублей).
    За свои средства были отремонтированы скотные дворы, асфальтированы подъезды, организован центральный машинный парк, закуплены новые трактора, автомашины, зерноуборочные, силосные и картофелеуборочные комбайны. Но указ Ельцина о преобразовании совхозов и колхозов в «товарищества» одновременно с обесцениванием денежных вкладов посадил нас в такую финансовую яму, из которой никто в районе уже не вылез. После этого я еще три года держал совхоз на плаву. Когда повсеместно из-за наступившей разрухи и разорения перестали выплачивать зарплату, я еще год сумел поддерживать жизнеспособность бывшего совхоза.
    Летом 1994 года я с инфарктом оказался на больничной койке и уже больше к работе вернуться не смог. Ишемическая болезнь сердца сделала меня не трудоспособным инвалидом, а развившийся полиартрит лишил меня свободного передвижения. Нет в жизни большего несчастья, чем потеря трудоспособности, этого главного блага жизни. Какой смысл жизни, если ты не можешь свободно передвигаться, не можешь работать, чтобы «в поте лица своего добывать хлеб свой насущный»? Жизнь – это движение суставов, а не только биение сердца и функционирование мозга.
    Осознавая, что жизнь моя уже на исходе, захотелось поведать внукам о своем жизненном пути на основании не просто на воспоминаниях, а на основании тех дневниковых записей, письмах, протоколов, которые зафиксировали не выдуманные, а действительные мгновения жизни давно ушедших лет.
  Все, чем я жил интимно и что происходило вокруг меня более пятидесяти лет тому назад, во многом стерлось уже в памяти, но зато доподлинно сохранилось на страницах моих дневников и писем, где запечатлены, словно на фотографиях, моменты и мгновения жизни. Я не пытаюсь домысливать, что чувствовали и что думали другие люди, которые встречались мне на моем жизненном пути. Я постараюсь с возможной полнотой, точностью и правдой поведать о том,  что я сам испытывал, осязал, чувствовал, осознавал и реагировал, когда встречался с ними.
Наш жизненный путь – непрерывная цепь случайностей и бесконечная череда перехода причины в следствие, которое затем само становится причиной со своим следствием. Известно, что нашими поступками руководят наши желания. Здесь лежит ключ к принятию наших решений и мобилизации воли для достижения поставленной цели.
    Все мы люди смастерены природой по одному лекалу. Однако «Я» есть «Я», а вот «Ты» такой же, но это уже не моё «Я». При такой схожести, при такой идентичности мы совершенно разные существа и благодаря этому радуем или огорчаем свою жизнь. Наши взаимоотношения друг с другом бывают столь случайны, сложны и непредсказуемы, что от любви к ненависти, от дружбы к вражде, от горя к радости, от трепетной заботы к равнодушию, от верности к предательству – всего одно мгновение, всего один шаг.
    Из века в век радость жизни людей омрачалась первородными пороками их же, человеческой алчностью, ухищренностью человеческого ума, направленного на то, чтобы удовлетворить свои потребности за счёт другого. Ни один вид животных (тварей) не превращает себе подобного в своего раба.
    Весь земной путь человека в постоянном борении за справедливость, за правду. Даже поговорка «Бог не в силе, а в правде», не соответствует действительности, потому что у кого сила богатства, у того на стороне и правда. «Возлюби ближнего своего, как самого себя!»,- призывают тысячелетиями христианские заповеди, но мало что изменилось за эти времена, «человек человеку – волк!», как было, так и осталось, даже после того, как в новом социалистическом устройстве общества на практике было провозглашено: «Человек человеку – друг, товарищ и брат!».
  Никому не дано заглянуть в завтрашний день, в своё будущее. Но я разделяю убеждение, что судьба человека «предопределена на небесах», т.е. не зависит от самого человека. Но опыт жизни учит, что в судьбе каждого многое зависит от того, где, когда, от кого он появился на свет, в каких условиях и в каком окружении ему конкретно приходиться жить, в каком государстве и при каких политических условиях совершается его самостоятельное существование, а также от его личностных качеств: способности ума, характера, силы воли в достижении целей, определяемых своими желаниями, зависит личная судьба человека и от того, с какими людьми ему конкретно приходиться сталкиваться в своих буднях, поскольку эти люди тоже хотят чего-то своего.
    Заглянуть в будущее нельзя. А оглянуться в прошлое, причём не просто путём воспоминаний, а буквально восстанавливая не только по дням, но и по часам, можно благодаря тем дневниковым записям и письмам, которые сохранились в своей первозданности. В дневниковых записях зафиксированы не только сами факты и события, но в них запечатлены мысли, чувства, желания, которые нельзя не пощупать, не увидеть, их можно только ощутить, испытать. Это не материальное, а то идеальное, чем живёт душа человека.
    Как я появился на свет Божий, кто определил мой жизненный путь и мою личную судьбу, как моя жизнь отразилась на жизни других людей, я и хочу рассказать.




Детские годы.

 «Откуда есть, пошла русская земля..»

Из летописи.



       Рано утром, в день, когда солнце было в созвездии Тельца, а именно – 22 апреля 1935 года в селе Ново-Егорьевка на Алтае родился я.
С первым же вздохом, в меня вошла душа и я закричал: «У-у-ва-а! Ува! Вот он я!»
     Моей маме едва минуло 20 лет. По ее воспоминаниям, день был ясный, солнечный –  вокруг появились  зеленые листочки, земля пробуждалась к новой жизни от долгой зимней спячки, а роды были трудными, она боялась смерти, но бог ей дал, хотя и нелегкую, но долгую жизнь, она умерла на 84 году жизни у меня на руках 23 декабря 1997 года. В последний путь ее провожал не только я, но и внуки и правнуки. – Мир праху твоему! Царство небесное твоей душе! Пусть земля будет пухом! Нелегок был твой земной путь. И я не всегда был внимателен и ласков. Господи, прости мне все мои прегрешения!
    Родилась мама 25 октября 1913 года в зажиточной семье, о чем свидетельствуют фотографии того времени, запечатлевшие на своих снимках бабушку Варвару и её самою в возрасте 2-3 лет.
Маленькая девочка в белом платьице, в нарядном чепчике на голове и яблочком в пухлых ручках, в белых чулочках и туфельках, стоит на роскошном венском стуле и широко открытыми глазками удивленно смотрит в объектив.
    Её счастливое детство нежданно-негаданно оборвалось октябрьской революцией семнадцатого года, когда ей едва исполнилось четыре годика. Ветер социальных перемен с ног на голову переменил общественный уклад жизни, лишил собственников не только их имущества, но и фактического права на жизнь. Сломав старые корни, революционная буря разметала по белому свету молодую поросль, как никому не нужные осенние листья дерев.
    Окончив историко-филологический факультет и неплохо разбираясь в политике, я только сейчас осознал, что вся современная история, которую изучал в институте, прошла через жизнь моих предков, о которых я и сейчас ничего не знаю, через всю жизнь моей матери, моего отца, меня самого и вообще через жизнь всех сограждан, в прошлом, настоящем и будущем.
    Несмотря на то, как можно судить по оставшимся дореволюционным фотографиям, что октябрьская революция разрушила благополучно устроенный для мамы быт жизни, я никогда, ни в детстве, ни сейчас, когда перед её смертью наступила новая разруха уже советского уклада жизни, не слышал от неё не единого слова осуждения октябрьской революции и советской власти, при которой уже родился я, вырос, и был активным гражданином, искренно верующим её светлым идеалам, что «человек  человеку – друг, товарищ и брат».
    Детство матери прошло на просторах Алтайского края – Барнаул, Рубцовск, Ново - Егорьевск. Всё это родные места.
    В ходе бескомпромиссной четырёхлетней гражданской войны новая, советская власть боролась за социалистический уклад в производстве и утверждение новых общественных отношений. Однако ликвидируя права и привилегии  капиталистов и помещиков, провозглашая равенство и братство, новая власть наделяла правами и привилегиями тех, кто их не имел, и тем самым опять воссоздавалось неравенство граждан.
    Ни белый террор Деникина и Колчака, ни всемирная поддержка их государствами Антанты, не смогли остановить победоносного шествия новой, советской власти на всём огромном пространстве России от Чёрного моря до Тихого океана.
    В ходе гражданской войны советская власть не только разрушала прежний уклад жизни, но созидала новый, социалистический. Уже в начале двадцатого века во весь рост была поставлена задача хозяйственного строительства. Для освоения национализированных заводов, фабрик и других предприятий требовались грамотные люди, специалисты в области народного хозяйства и государственного управления.
    Ключом к решению этой задачи было развитие народного образования. На смену дореволюционной школе («орудия классового господства буржуазии») пришла единая, советская, трудовая школа.
    Для получения высшего образования создавались рабочие факультеты («рабфаки»). Привилегии одних сменялись привилегиями других: преимущественное право для поступления в ВУЗы представлялось рабочим и крестьянской бедноте.
    Так что детство и юность моей родной мамы выпало на сложнейшее время социальных перемен в результате и ходе Октябрьской социалистической революции. В большинстве своём, частная собственность уничтожалась вместе с жизнью собственника. Поэтому я ничего не знаю о своих предках, т.е. родителях моих родителей. Я ничего не знаю ни о дедушках, ни о бабушках, а мама мне о них никогда не рассказывала. Знаю, что деда звали Николай по фамилии Проненко. Когда и как он умер или погиб мне неизвестно. Знаю, что бабушка Варвара одна растила мою маму в самое трудное пореволюционное время.
    Однако благодаря декрету Совнаркома от 26 декабря 1919 года «О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР» «всё население республики в возрасте от 9 до 50 лет, не умеющее читать и писать, обязано обучаться». Моей маме по достижению школьного возраста в 1921 году удалось поступить в школу и получить неполное среднее образование, что позволило ей будучи «грамотной» в августе 1931 года в возрасте 17 лет начать работать в качестве счетовода. Овладение специальностью по ведению бухгалтерского учёта стала основной её трудовой профессией на всю оставшуюся жизнь вплоть до выхода на пенсию в 1968 году с должности главного бухгалтера районного отделения госбанка, за работу в котором она была награждена медалью «За доблестный труд» в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.
  Начало самостоятельной трудовой жизни моей мамы выпало на период организации и проведения планов первой пятилетки (1928/29 – 1932/33 гг.), основной задачей которой было превращение страны из аграрной в страну с высоко развитой индустрией и коллективизацией сельского хозяйства.
Большую роль в проведении коллективизации сельского хозяйства сыграли машинно-тракторные станции (МТС), организация которых была определена постановлением Совета труда и обороны от 29 июня 1929 года «Об организации МТС».
На работе в Ново-Егорьевской МТС и встретила моя мама моего отца Макарова Анатолия Арефьевича, работника политотдела МТС, летом 1934 года они поженились, а в начале следующего года, а именно 22 апреля 1935 года, на свет божий появился и я.
В 1936 году родители мои переехали на постоянное место жительства в более тёплые, чем на Алтае края, а именно в солнечную Киргизию, в село русских переселенцев конца XIX века – село Сталинское (бывшее и ныне Беловодское), расположенное в центре Чуйской долины в сорока километрах от столичного города республики – г. Фрунзе (ныне Бишкек). Здесь я вырос, выучился, женился, и прожил основную часть своей трудовой жизни.
Человек не сразу начинает осознавать себя как личность, судьба которой предопределена на небесах («чему быть – того не миновать»), но и теми общественно-политическими событиями как внутри страны, так и за её рубежами.
Жизнь не только отдельного человека, но и целых народов и государств зависит от действий и поступков того или иного человека, обличенного верховной властью и наделённого полномочиями от имени своих избирателей, которых впоследствии ввергает в пучину страданий и смерти.
1938-1939 годы характеризуются резким обострением международной обстановки. В сентябре 1938 года на конференции в городе Мюнхене руководители государств Гитлер, Муссолини, Чемберлен и Даладье – главы правительств Германии, Италии, Англии и Франции решили урезать границы Чехословакии в пользу Германии, тем самым только укрепив её агрессивные устремления.
Летом 1939 года Япония начала агрессию против Китая. Перед СССР реально возникла угроза войны сразу на двух фронтах – на Западе и Дальнем Востоке.
В связи с этим 1 сентября 1939 года в СССР был принят закон «О всеобщей воинской обязанности», согласно которому «все мужчины – граждане СССР, без различия расы, национальности, вероисповедания, образовательного ценза, социального происхождения и положения, обязаны отбывать службу в составе Вооружённых Сил СССР». Возраст призываемых в армию снижался с 21 года до 18 лет. Срок службы увеличивался с 2 до 3 лет.
Был утверждён и новый текст воинской присяги: «Я всегда готов по приказу  Рабоче-Крестьянского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик, и, как воин Рабоче-Крестьянской Красной Армии, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами».
В связи с обострением международной обстановки в середине 1939 года, мой отец, молодой человек двадцати пяти лет от роду, Макаров Анатолий Арефьевич, 1914 года рождения, был призван на действительную военную службу в ряды РККА.
Мы с мамой остались одни, поэтому отца своего я фактически не знаю и помню очень-очень смутно. В день рождения в четыре годика он подарил мне игрушку – большой автомобиль. Принимал ли он участие в освобождении Западной Украины и Западной Белоруссии в сентябре 1939 года, или он принимал участие в военных боевых действиях зимой 1939/1940 годов на советско-финской границе, в результате чего была прорвана Линия Маннергейма и укреплена безопасность города Ленинграда, я не знаю.
Между тем грозовая туча второй мировой войны всё тяжелее набухала и расширялась над всей Европой. В апреле 1940 года немецкие войска оккупировали Данию и Норвегию. После захвата Голландии, Бельгии и Люксембурга гитлеровская армия вступила на территорию Франции, которая 22 июня, после взятия Парижа, капитулировала перед Германией.
А над зелёными долинами Киргизии в светло-голубом небе ярко сияло солнце. По арыкам вдоль улиц говорливо струилась прозрачная вода от таяния горных белых снегов на горных вершинах. Мама ходила на работу в госбанк, я бегал в детский садик, где было шумно и весело.
22 июня 1941 года огненный смерч войны перекатился через западные границы СССР – началась Великая Отечественная война.
В соответствии с планом «Барбаросса» на границе СССР заранее были сосредоточены фашистские войска. Группа под названием «Норвегия» предназначалась для удара на Мурманск и Кандалакшу. Группа армий «Север» наступала на Прибалтику и Ленинград; группа армий «Центр» через Минск и Смоленск была нацелена на захват Москвы; группа армий «Юг» левым крылом наносили удар в направлении на Киев.
Имея преимущество в специальной подготовке и внезапности нападения без объявления войны, противник быстро добился соотношения сил в свою пользу, и советские войска вынуждены были отступать, ведя тяжёлые оборонительные бои и неся большие потери. Несмотря на героическое сопротивление советских войск, враг напирал всей своей мощью по всей линии фронта и в начале октября 1941 года начал наступление на Москву. Но в ожесточённых оборонительных боях советские войска выстояли на подступах к Москве и 6 декабря 1941 года перешли в решительное контрнаступление, и тем самым развеяли миф о непобедимости фашистских войск.
Я не знаю, в каких войсках, и на каком фронте пришлось воевать моему отцу. Всю войну мы с мамой не имели от него никаких известий и только в День Победы получили «Извещение» через Райвоенкома следующего содержания: 

«Ваш муж, солдат Макаров Анатолий Арефьевич 1914 года,
 уроженец Семипалатинской области, Кустанайского района,
 верный воинской   присяге, проявив геройство и мужество,
пропал без вести в ноябре месяце 1941 года. Настоящее
извещение является документом для возбуждения
 ходатайства о пенсии.
Приказ НКЛ СССР»

Отцу в то время едва исполнилось 27 лет, а мне было 6. Мы жили в глубоком тылу.
Но грозные дни всенародного бедствия никого не обошли стороной. Вся страна жила под призывом: «Всё для фронта! Всё для победы!». На продукты питания повсеместно была введена карточная система. Это помогло нам избежать смертельного голода.
Две первых военных зимы мы с мамой жили на улице Шевченко в казенной квартире, которая состояла из небольшой прихожей (сеней) и одной комнаты на два окна. У задней стены была сооружена русская печь с лежанкой, на которой я спал. Из мебели имелись лишь небольшой стол, два стула и полутороместная кровать с железными спинками.
В доме было холодно, топили чем попало. Мать не вела никакого хозяйства, постоянно была занята на работе. Меня от холода и голода спасало то, что я ходил в детский садик вплоть до осени 1943 года, когда я пошёл в школу. Учёба в первом классе запомнилась тем, что на большой перемене между вторым и третьим уроком нас кормили горячей кашей, как правило, сваренной из кукурузной крупы на простой воде без каких-либо заправок. Но это было так приятно, что вкус её я помню и сейчас. На летние школьные каникулы в колхозе им. Фрунзе организовывались оздоровительные площадки  с обедом для школьников.
В 1944 году нам пришлось переехать с улицы Шевченко на улицу Красноармейскую, где нам пришлось жить на квартире с подселением.
9 мая 1945 года наступил долгожданный День Победы. Вспоминая свои детские годы в дни войны, удивляешься, как мы смогли выжить, не замёрзнуть от холода и не умереть от голода. Как страна сумела выстоять и победить жестокого и беспощадного врага, главной целью которого было не только захват чужой территории, но и уничтожение Советской власти, первого в мировой истории государства рабочих и крестьян.
    Я хорошо помню день 9 мая. Накануне ночью прошёл теплый весенний дождь. К утру ветер стих, тучи разошлись, небо вызвездилось. С восходом солнца на зелёных умытых дождём листьях запрыгали солнечные зайчики. Как обычно все разошлись по работам. А где-то к 11 часам дня улицы вновь оживились – оживлённые толпы людей возвращались раньше времени по домам с великой радостью – закончилась война! Мы победили!
    Стала налаживаться мирная жизнь, уцелевшие на войне солдаты стали возвращаться домой.
    В начале 1946 года у нас в доме по вечерам стал появляться вернувшийся с Дальневосточного фронта солдат Романенко Семён Васильевич 1911 года рождения, приехавший, как и мы, на постоянное место жительства в Киргизию из северного Казахстана. По профессии он, как и мама моя, был бухгалтер. Видно на этой основе они оказались знакомыми. За все годы войны в нашем доме никогда не было никаких мужчин. Семён Васильевич был вдовец, жена его умерла ещё в 1944 году, а двое детей – сын Валентин и дочь Лидия, пока он был на фронте, находились в интернате.
    В августе сорок шестого года мама зарегистрировала с ним брак, и так я приобрёл отца. Мы переехали к нему в дом по улице Луговая. Семён Васильевич забрал своих детей из интерната, но его сын Валентин внезапно умер от менингита, и поэтому, когда в декабре сорок седьмого года в семье родился совместный ребёнок, его назвали Валентином. Так мы и росли в новой семье: я, сводная сестра Лида и новый брат Валентин.
    Семён Васильевич был доброжелательным человеком, трудолюбивым, у меня с ним были хорошие отношения. Я его называл «папа», и всегда обращался к нему на «Вы» до самых его последних дней. К большому сожалению, он умер рано от эмфиземы лёгких, не дожив года до пенсии.
    Чуйская долина протянулась вдоль северных склонов Киргизского хребта с востока на запад шириною до пятидесяти километров. По линии средневекового шелкового пути из Средней Азии в Китай устроена шоссейная дорога Ташкент – Ош – Фрунзе – Алма-Ата. По обеим сторонам этой дороги раскинулись сёла русских переселенцев с 1886 года. Наиболее близкие сёла были: Александровка – Садовое – Беловодское – Петровка – Полтавка, которые входили в территорию Сталинского (позднее переименованного в Московский) района, где и состоялась моя основная судьба, мой жизненный путь, наиболее значительные общественно-трудовые достижения.
    Все сёла по протяжённости вдоль трассы достигали до 7-10 километров каждое, вплотную примыкая друг к другу, занимали полосу поселений с юга на север шириной не более 3-5 километров.
  Улица Луговая, на которую мы переехали жить, была односторонней и проходила по северной оконечности села, за которой сразу начинались сенокосные луга с выпасами и заболоченными мочажинами, заросшими высокими камышами, в которых ещё можно было встретить фазанов и рыжих лисиц.
    С двенадцати лет у меня началось пробуждаться и формироваться самосознание, интерес к окружающему меня миру и формирование самостоятельного характера.
    Поздними летними вечерами, когда, наконец, утомлённое длинным днём, солнце скрывалось за дальними вершинами гор, мы, группа мальчишек, живших ближайшими соседями, собирались за околицей на лужайке и начинали рассказывать, кто чему был горазд: всякие истории и сказки о злых колдунов, волшебников, чудовищ  и прочие разные небылицы, вычитанные из сказок типа «Аленький цветочек», или тут же придуманных и невероятных по своему содержанию,  главное, чтобы было как можно страшнее.
    С наступлением осенней слякоти и зимних холодов компании распадались, мы сидели по домам. Помню свой первый поступок по преодолению страха. Как-то поздним вечером вся семья сидела в передней комнате при бледном свете керосиновой лампы, беседуя ни о чём определённом. Неожиданно зашёл разговор, отчим обратился ко мне, хватит ли у меня мужества сейчас выйти на улицу, обойти дом и постучать в заднее окошко комнаты. В ответ (я же не мог при всей семье признаться в трусости) я молча поднялся и вышел за дверь. Во дворе было страшно темно, особенно сразу после света в комнате. Быр-р-р! Сердце сжалось и тревожно заколотилось. Однако, превозмогая страх, обошёл домишко, стукнул в заднее оконце, и тут же быстро вернулся в комнату, где был встречен уже как «герой».
    Не зря утверждают, что в жизни всегда есть место подвигу. Во взрослой жизни не раз приходилось превозмогать себя, свои надуманные и действительные страхи.
    В начале декабря сорок седьмого года у родителей родился сын, которого в память об умершем назвали Валентином. Мы все его очень любили. Но судьба его сложилась не лучшим образом. Учился он посредственно. Рано пристрастился к алкоголю. Умер в 44 года. Царство ему небесное!

             Глава  3.  СЕМИЛЕТКА.

       В советской системе школьного образования  было  три  ступени: Начальное - с первого по четвертый  класс. Не полное среднее - до  седьмого  класса.  И полное сраднее -  десять  классов. 

    Летом сорок восьмого года, по неизвестной мне причине, родители переменили место жительства, переехав с улицы Луговой на Ак-Суйский переулок на западном конце села, который в простонародье называли «Остров», так как эта часть села была расположена между раздвоенными руслами высокогорной речки Ак-Суу, которая разграничивала село Беловодское (Сталинское) от села Петровка. Здесь мы прожили более двух лет.
    В это время я учился в пятом и шестом классах. Появились новые друзья-товарищи, как в школе, так и по месту жительства: Коля Белимов, Витя Науменко, Леня Толовко, Юра Кравченко. Главной основой дружеских отношений была близость по возрасту и местожительству. Зачастую, если не сказать, что ежедневно, к исходу дня, когда солнце уже опускалось к закату, мы собирались на центральной улице у моста через большую речку Ак-Суу, гоняли на велосипедах или играли в лапту, лазили по садам.

    Зимой на сорок восьмой год выпало небывало много снега, не только в горах, но и в долине. А лето пришло небывало жаркое и поэтому в конце июня из-за обильного таяния снега в горах, речка Ак-Суу вышла из своих берегов и снесла мост, стоявший на деревянных сваях. К осени этого же года деревянный мост был заменён железобетонным и стал главной достопримечательностью села.

 Все последующие весенне-летние разливы реки Ак-Суу уже были безвредны для движения по трассе, интенсивность которого заметно на наших глазах возрастала из года в год. Появились первые легковые автомобили «Победа», «Москвич», автобусы «ПаЗ» и «ЛаЗ».

    В подростковом возрасте компании мальчишек играла отдельно от компании девчонок. Играли мы самозабвенно, до потери пульса, забывая о времени и поручениях родителей, за что каждому из нас время от времени прописывалась ижица.

    Парни и девчата постарше по вечерам после захода солнца собирались у излюбленных  палисадах, водили хороводы, играли в «ручеёк» и «догонялки», дружили на лавочках.

    К началу учебы в седьмом классе родители снова переменили место жительства. С «острова» – конца села, мы переехали в центр. Здесь было все под рукой: и работа, и амбулатория, и клуб, и школа.
 
    К пятнадцати годам у меня сломался голос, подмышками и на усах появились вторичные половые признаки.  Ушастый и  конопастый. Я стал на голове приучать волос зачесываться назад и всякий раз в присутствии девчонок старался придать себе солидный вид, расправлял худые плечи и выпячивал плоскую грудь наперед. Захотелось быть сильным и ловким. Чтобы обратить на себя внимание, я стал одним из лучших по учебе и успеваемости в классе. Стал принимать активное участие в спортивных играх и соревнованиях: по бегу на короткие и длинные дистанции, прыжки в высоту и длину, игры в футбол и баскетбол.

    На уроках, когда учитель у доски старательно излагал учебный материал по новой теме, не все ученики внимали его стараниям. При любом интересном уроке самым долгожданным был звонок на перемену. Не успевал сказать учитель: «Урок окончен!», – как с шумом хлопали крышки парт и самые шустрые Махоткины и Колесниковы вырывались из класса в школьный коридор, с топотом и визгом начинала гоняться друг за другом, забывая обо всём на свете.

 И  при новом звонке возвращались в класс, разгорячённые, едва  переводя дыхание в норму, плюхались за парты, и начинался новый акт ученической жизни: первые ряды тянули руки, чтобы дать ответ на поставленный учителем вопрос, а на последних рядах, прозванных «камчаткой» или «галеркой», самые бойкие соклассники  наклоняли головы низко к партам, чтобы не быть вызванными к доске для ответа по домашним заданиям. В каждом классе был свой неповторимый мир, но дух во всех классах одинаков.

    Но главными друзьями-товарищами были не одноклассники. Главные те, с кем проводил время и дружил вне школы, а, как правило, по месту жительства.

    На каждой улице была своя акватория, куда посторонним лицам с других улиц вход по вечерам был воспрещен. Мы не хуже гусей всякий раз изгоняли чужаков со своей территории, как это делалось и по отношению к нам. Так все оберегали «своих» девчонок, хотя с ними не только не дружили, но даже и не разговаривали.

    Вся  наша жизнь соткана из беспрерывных мгновений, в которых запечатлены, происходят сами по себе разные случайности, которые как телеграфные столбы мелькают за окнами железнодорожного вагона, уносятся, убегают назад, исчезают и тут же забываются, но есть мгновения, которые остаются с нами навсегда, определяют нашу личную судьбу. И в целом всю нашу жизнь. Как учат прошедшие года: чему быть, того не миновать.

    Это произошло в один из летних дней. Солнце клонилось к закату, ослепляя глаза и удлиняя тени тополей. Я возвращался из «центра» (так называли мы восточную часть села, где располагались административные здания, магазины, клуб и парк) домой, на «остров», западную окраину села. И шел по мосту через речку Ак-Cуу, когда вдруг неожиданно-негаданно незнакомая девчоночка, стоящая у перил моста с другой, левой стороны, окликнула задиристо меня: «Гражданин, оставьте адрес!» Я не знаю, почему она это сделала. Я весь вспыхнул от неожиданности. Стушевался. Прошел мимо и даже не оглянулся. Но то был голос судьбы. И для меня, и для неё самой, со всеми вытекающими, как говорится, отсюда дальнейшими последствиями.

    Я не отозвался, не остановился, продолжал свой путь, не придавал никакого значения случившемуся. И только через год, ранней весной пятьдесят первого года, в конце марта, когда солнечные лучи едва растопили тощие снега и на оголенной почерневшей земле зазеленели первые росточки травы, мы неожиданно, нежданно, негаданно встретились лицом к лицу, глаза в глаза. Сердце гулко встрепенулось и гулко забилось в груди. Я был повержен к её ногам. Мне было 16 лет. Я заканчивал седьмой класс. Пытался дружить с одноклассницами. После экзаменов я собирался уехать в г. Саратов для учебы в техникуме геодезии и картографии. Но в скрижалях судьбы было записано то, что случилось. Орбиты наших жизненных судеб пересеклись, и я навечно попал в гравитационное поле этой чудной девочки, восьмиклассницы Гали Неумывакиной и моя планета жизни стала вращаться вокруг неё. Прошло долгие пять лет, прежде чем мы соединили свои судьбы в одну и вот уже более полувека не расстаемся. И только смерть разлучит нас здесь, на земле, чтобы встретиться вновь на небесах.

     А было это так. Летом 1950 года мои родители снова поменяли место жительства: мы переехали с переулка Ак-Суйского на «острове», в переулок Советский, соединявший улицу Калинина с улицей Колхозной. Переулок Советский появился уже в послевоенные годы. Село быстро разрасталось и прежде всего, уплотнялась его центральная часть. На прежних усадебных участках, где стоял один дом, появлялось два новых. Стены домов в основном возводились из самана (глиняных кирпичей 16х16х32 см из замесов с добавлением соломы). На устройство потолков и обрешетки крыш использовались тополя (быстрорастущие деревья по межам каждых усадеб). А сами крыши крылись уже не камышом, а красной черепицей (продукцией местного кирпичного завода) и даже волнистым шифером и кое-где даже железом.
 
    Новое место жительства было уже собственно в центре села. Стоило только перейти улицу Калинена, по которой с юга на север все лето бежала по араку вода, и ты уже оказывался у двухэтажного здания школы-десятилетки, единственной в районе, построенной в сороковом году.

    Вниз метров двести-триста улица Калинина пересекалась с центральной улицей Фрунзе. На этом перекрестке и прошли мои лучшие школьные годы. Арык проходил через шоссе по бетонному тоннелю, огражденному с обеих сторон невысокими бордюрами, на которых было удобно сидеть и наблюдать за движением по шоссе.

    Прямо на перекрестке с левой стороны располагалась районная поликлиника, справа контора и машдвор ДСУ-958 (дорожно-строительный участок), который обеспечивал строительство и асфальтирование трассы «Кара-Балта – Фрунзе». На этом перекрестке я и встретился со своей любовью. Здесь прошли страдания «молодого Вальтера».

    Весна пятьдесят первого года была ранней. В конце февраля с полей уже сошел снег. Обнаженные поля ощетинились ядреной зеленью озимых посевов. На просохших лужайках, играя в лапту и догонялки, загалдела и завизжала детвора. Пряный аромат пробуждающихся от зимней спячки садов и палисадников  щекотал ноздри, бурлил кровь в жилах, вызывал томление сердца.

    На весенних каникулах, в один из солнечных дней, я в очередной раз пришел к своему дружку-однокласснику Вове Бессонову, который жил неподалеку от меня, на центральной улице Фрунзе, в двухквартирном кирпичном доме, в котором жили работники дорстроя. В этом же доме жила ученица восьмого класса Нелля Негруль, приветливая девочка, она принимала активное участие в наших играх. На этот раз к Нелли пришла её одноклассница Галя Неумывакина. Это была та девочка, которая несколько лет назад окликнула меня на мосту: «Гражданин, оставьте адрес!». Её лучистые, светло-голубые глаза пронзили меня своим нежным взглядом и: «моё сердце – остановилось, моё сердце – замерло!».

    Началась обычная игра в «кошки-мышки»: девочки – убегают, мальчики – догоняют. Я почему-то преимущественно стал бегать за Галей. И всякий раз, когда я её догонял, и дотрагивался до руки, у меня перехватывало дыхание, и я испытывал неведомое доселе мне наслаждение. И  с этого дня я всякий раз шел к Вовке не для того, чтобы пообщаться с ним, а для того, чтобы, авось, снова встретить там Галю. Встречаясь, мы не всегда затевали игры. Чаще мы просто разговаривали на разные школьные темы, стараясь  больше узнать друг о друге. Я подсознательно стремился произвести на неё хорошее впечатление. К концу каникул встречи наши стали ежедневными, беседы продолжительными.

 Во время наших встреч она постоянно в руках имела рукоделие: то вязала кружева, белые ажурные салфетки, то крючком обвязывала носовые платочки. Один такой из темно-фиолетового крепдешина, я взял посмотреть и оставил его у себя, заявив, что это будет мой «талисман». И действительно, с тех пор я всегда его бережно ношу с собой и никогда с ним не расстаюсь. Искренно верю, что это мой оберег моего счастья. Свято храню этот платочек и сейчас
.
    Среди учеников седьмых классов широкое распространение получило ведение альбомов и дневников, куда записывались разные пожелания, загадки, изречения, секреты, цитаты. Иногда этими альбомами мы обменивались между собой, чтобы узнать, что у кого написано.

Я тоже завел себе дневник в толстом журнале, который мне собственноручно сброшюровал отец Семен Васильевич из простой конторской бумаги на 325 страниц. Этот дневник я начал вести еще с 1950 года и вел его до окончания средней школы. Главной героиней этого дневника была и осталась на всю оставшуюся жизнь Галя.

Первые двадцать страниц этого дневника были исписаны всевозможными премудростями, взятыми из книг и альбомов других учеников. Больше всего, это цитаты про любовь. Все эти премудрости впоследствии, со всей очевидностью, сказались на формировании морально-нравственных установках, которых я придерживаюсь и поныне.
Вот некоторые из них:
«Если жить, то уж надо любить!
  Без любви жизнь мертва, как без солнца трава».

«Почему только первой любви не забыть,
  Только первых цветущих мечтаний?
  Почему ко всему может сердце остыть,
  Но не к памяти первых свиданий?!»

«Человек не может быть игрушкой мимолетных страстей».

  «Если хочешь любить и любимою быть,
  То послушай сказанье поэта:
  Не влюбляйся в черты молодого лица,
  А люби самого человека!»

«Чтобы жить с любовью, надо беречь её.
  Сила любви познается в разлуке».

Но большая часть записанных цитат посвящена гражданским наставлениям:
«Поэтом можешь ты не быть,
  Но гражданином быть обязан!»

«Преданно служить народу – дело совершенного человека».

«Отчизна вознесет такого только сына,
  Кто со славой сочетал и доблесть гражданина!»

«Лучше умереть в борьбе, чем жить в неволе!»

Или общие премудрости:
«Не говори того, что знаешь, но знай то, что говоришь».

«Не всякому слуху верь! Не всякому правду сказывай!»

«Не унывай, мой друг, от каждой неудачи,
  Которая тебя невольно навестит.
  Ведь счастье, как метеор горячий,
  Пройдет оно и снова улетит.
    Ты счастьем земным не больно увлекайся,
    За счастием всегда несчастие идет.
    И равнодушнее на свет смотреть старайся,
    Чтобы от горя к радости был легче переход».

Короче говоря, первые двадцать страниц дневника были заполнены только подобными премудростями, а по-настоящему я стал вести дневник только уже в восьмом классе, когда задружил с Галей.

На летних каникулах я стад встречаться с ней не во дворе, где жили Вовка и Нелля, а на перекрестке, где собиралась «улица». Так все подростки, когда уходили по вечерам гулять, говорили: «Я пойду на улицу». К нашей компании присоединились одноклассницы Надя Ивашененко (двоюродная сестра Гали) и Лиля Книжник.

Собравшись на перекрестке, мы затем уходили вниз за село на луга и там «тарзанили» до глубокой ночи. После фильма «Тарзан» было сплошное увлечение его главными героями. Я с Вовкой Бессоновым, конечно, были Тарзаны, а девчонки – кто Джейн, кто Чита. Девчонки с веселым визгом убегали, а мы «Тарзаны» с ором: «О-о-о-о!!» – бегали вдогонку за ними.

Какое было блаженство, когда я, как Тарзан, догоняя Джейн-Галю, и спасая её от опасности, обхватывал её руками, бережно и нежно прижимал к своей груди. Все темные и злые силы отступали прочь, милая Джейн была в безопасности, надежно защищена от всяких хищников.

Нас окружал таинственный мир летней ночи. Бледно-желтый блин полной луны с глубокого темного неба, притушив сияние звезд, заливал всю округу таинственным волшебным светом. О, эти незабываемые вечера безмятежного отрочества, переходящие в тревожную юность:

«Мы жили по соседству,
  Встречались просто так.
  Любовь проснулась с детства,
  Сам не знаю как!..»

Лето кончилось. В техникум я не уехал (не пришел вызов). В сентябре начался новый учебный год. Я продолжил учебу в восьмом классе. Это была вторая ступень среднего образования, которое тогда ещё не было всеобщим обязательным образованием. За учебу с восьмого класса надо было платить 300 рублей в год.

       Счастливое отрочество заканчивалось . Впереди  ждала  беспокойная юность.  К окончанию  средней школы у нас  завершалось формирование  гражданского самосознание и свои  взгляды на дружбу и любовь.


                Глава 4.  ЮНОСТЬ КОМСОМОЛЬСКАЯ  МОЯ.


С восьмого класса нас называли «старшеклассники», а в десятом классе «выпускники». Наш школьный статус повышался, наши «права» расширялись. Мы становились более самостоятельными, детство убегало назад за горизонт лет. Для нас по праздникам проводились уже не «утренники», а «вечера отдыха», с танцами и интимными играми в «почту». Эти школьные вечера для многих из нас были своего рода «выездными балами» не меньше, чем для Наташи Ростовой.
В старших классах преподавали уже другие учителя, более опытные и авторитетные. Так новым учителем по русскому языку и литературе оказался молодой учитель, год назад окончивший Фрунзинский университет Николай Иванович Неумывакин, старший брат Гали. Это был необыкновенный, не от мира сего, возвышенной души человек. Я стал его самым близким по идейно-нравственным и духовным устремлениям учеником. Я сначала не знал, что он брат Гали.
С первых дней занятий мы присматривались к своим новым учителям, а они присматривались к нам. После каникул мы постепенно втягивались в учебу, а учителя овладевали вниманием класса. В восьмом классе «Б», в котором я был зачислен, несколько изменился и сам состав учеников, по сравнению с тем, что было в седьмом, сформированным ещё три года назад, в пятом классе. Половина бывших одноклассников выбыли из школы для продолжения учебы в техникумах или училищах. Кто из-за неуспеваемости после переводных экзаменов остался на второй год. Были и такие, кто просто бросил школу и пошел работать. Одним словом состав класса обновился. Появились выпускники из Первомайской школы колхозной молодежи (ШКМ) Горобцова Люда, Кадацкая Лида, Кротова Нина, Авраменко Женя.
Из семилетней школы горного колхоза им. Карла Маркса Дербуш Юра и его сестра Ирана. Из школы при сахарном заводе на ж.д. станции Беловодская – Луцкий Леня. Хозяином класса был второгодник Петя Колесников, с нахальными, красивыми, черными глазами.
Новым классным руководителем нашего 8-го «Б» класса был назначен преподаватель физики, седоволосый и очень строгий на вид Долгополов Арсений Алексеевич (эвакуируемый во время войны из г. Ленинграда). Это он на первом же своем уроке вызвал к доске для решения задачи Колесникова Петю, который не справился заданием, сказал: «Ну что, Колесников, вы снова – ни бу, ни му, ни ку-ка-реку! Садитесь, два!».
Заметную положительную роль в жизни школы и в судьбах отдельных учеников играл директор школы, преподаватель химии и биологии Иван Иванович Романов, тоже эвакуируемый из Ленинграда. Это был высокообразованный, интеллигентный учитель.
С первых же уроков по литературе у меня начались складываться особые душевные отношения с высоким и стройным молодым учителем. Ласково-внимательный взгляд его светло-серых глаз обладал невидимой силой магнетизма. Каждые появления Николая Ивановича в классе одобрительно встречались всеми учениками. На его уроках вопрос о дисциплине и активном внимании не стоял. Никаких проблем с поведением у второгодника Петьки Колесникова или у Вадика Ситник, вконец избалованного сынка главного врача районной больницы, на уроках Николая Ивановича не было. Вместе с учителем в класс входила атмосфера доброжелательности и деловитости. Никто не пытался прятаться за спину впереди сидящего, и при каждом вопросе учителя все тянули руки для ответа.
С первых же уроков я, очевидно, больше всех подпал под его благотворное влияние на все оставшиеся школьные годы. В девятом классе я под его руководством организовал рукописный журнал «КЛЮЧ», где «публиковались» литературные сочинения учащихся школы.
Весна пятьдесят второго года для меня была по-особому солнечной и поэтичной. Моя дружба с Галей наполнялась сердечным томлением. Под сенью цветущих садов кружилась голова от первых робких поцелуев. Я был от нее в восторге. Ах, эти губки, эти глазки, очаровали вы меня! А этот волшебный голос, когда она просто говорит, а тем более поёт, нежно перебирая изящными пальчиками тугие струны гитары. Она завладела всем моим существом. Меня притягивала к ней непреодолимая сила душевного магнетизма, которая не исчезла и во все последующие годы и в настоящее время.
Благодаря тому, что я был активным участником, членом литературного кружка и редактором рукописного альманаха «КЛЮЧ» мне было необходимо встречаться с Николаем Ивановичем не только в школе, но и у него на дому, где, разумеется, я имел возможность видеться и общаться с Галей. Это была девочка единственная, которой я признался: «Я тебя люблю!» Этих слов я больше никому и никогда не говорил.
Первые наши амурные свидания проходили в аллеях школьного парка. Мы оба жили в десяти минутах от школы. Во время наших вечерних свиданий, мы изучали звёздное небо, показывая друг другу созвездия, которые знали. Кроме Млечного пути, Большой и Малой медведицы, Полярной звезды я показывал Гале Стожары, Кассиопею, Весы, созвездие Тельца, под которым я родился, и другие. Особенно мне нравилось созвездие Орион и самая яркая звезда Сириус, с которой я отождествлял Галю и моё чувство к ней.
«О, Сириус, ты чист как бриллиант!
  И нету ярче звезд тебя на небе.
  И я хочу таким же ярким быть…
  А для чего все это надо? Да потому, что.
  Есть на земле звезда такая,
В которую влюбился я.
И дружба с ней моя святая
Есть дружба света и огня!»
В конце апреля высокие тополя оделись в зелень молодых листьев. Фруктовые сады окутались в белые наряды. Особенно упоительно-благоуханными оказались глухие и непролазные заросли терна, где мы могли уединиться, слушать гудение пчёл, извлекающих мёд из распустившихся цветков, и пить нектар с влюбленных губ.
Но не успели отцвести сады, как в наших отношениях наступили «заморозки», которые мне пришлось преодолевать три долгих изнурительных года.
С наступлением летних каникул Галя стала уклоняться от встреч со мной. Это называлось «перестала дружить», хотя видеться и общаться, т.е. разговаривать мы продолжали. Дело шло к полному разрыву дружеских отношений. Она начала отдаляться от меня, предпочитая подружек и других симпатий, а я же продолжал её преследовать, как охотник убегающую лань.
Первую запись в своем многолетнем дневнике я сделал 29 ноября 1951 года, но только с апреля 1952 года записи в дневнике стали моей ежедневной потребностью запечатлеть на бумаге свои чувства к ней.
После наших рандеву под звездным небом, в кущах цветущих садов я записал: «Вот Галя Неумывакина настоящая девушка. Она многим отличается от своих сверстниц. Умна, скромна, поэтична, рассудительна, обаятельна, прелестна. Она может быть настоящим другом. Ярко выражена нравственность и здравомыслие. Она правильно понимает, что значит жить и в чем счастье жизни. Счастлив будет тот, кому она достанется, т.е. кому она отдаст своё сердце и руку. Я с ней хороший товарищ. За то короткое время, что мы с ней встречаемся («дружим»), она помогла мне разобраться в своих недостатках, от которых мне захотелось избавиться, чтобы быть достойным её. Вообще мы испытываем наслаждение, когда говорим о чем-нибудь. Время во время бесед пролетает так быстро, что не замечаешь часов. Мы договорились говорить друг другу всё честно, прямо и открыто».
Все, что говорил Николай Иванович на уроках по литературе и в личных беседах, было созвучно моим юношеским устремлениям к самосовершенствованию. Внутренне я осознавал, что природа не наделила меня какими-либо заметными талантами. Но мне хотелось как-то выделиться из общей толпы. Я был честолюбив, но не спесив.
Каждым своим словом Николай Иванович убеждал учеников, что в жизни необходимо стремиться стать настоящим человеком, полезным обществу. Что каждый человек должен вырабатывать в себе такие нравственные качества, как скромность и вежливость, внимательное отношение к другим, сострадание и мужество при защите слабых, прямоту и правдивость, благородство, волю и настойчивость при достижении поставленной цели, общественные интересы ставить выше своих личных, любовь и преданность своей родине и народу, всегда занимать активную жизненную позицию.
Все, что я узнавал от своего учителя, я как апостол, пытался передавать другим, с кем сталкивала меня жизнь. Главное, что я усвоил, нельзя быть равнодушным и безразличным к окружающему тебя миру, к тому, что в нем происходит, нельзя мириться с ложью, злом, несправедливостью. Я свято уверовал в то, что «человек человеку – друг, товарищ и брат».
К сожалению, прожитые годы и особенно переворот конца ХХ века, убеждают, что как было, так и осталось «человек человеку вояк», что носителем зла является сама природа человека. И труд, который выделил человека из мира животных, стал основой эксплуатации себе подобного. «Через труды праведные не наживешь палат каменных». Но в юношеские годы я искренне верил в торжество правды и справедливости и как мог, служил этим убеждениям все последующие трудовые годы.
Наступление летних каникул пятьдесят второго года стали для меня кошмаром сердечных терзаний. Отцвели сады. Начались переводные экзамены. Галя стала избегать со мной вечерних встреч; хотя мы виделись почти ежедневно, разговаривали о прочитанных книгах, но у неё появилась какая-то внутренняя отстраненность. Во время разговоров она была рядом, здесь, но не со мной. Я был не единственным её поклонником, да и не лучшим из них по своим способностям и внешней фактуре. Борьки, Эдики, Витьки, Кольки и прочие шведы, которые оказывали ей своё внимание, были известны мне, с некоторыми из них я был на короткой ноге. Они имели право на свое существование, как и я. Но никому из них я не хотел и не мог уступать.
Мне ничего не оставалось делать, как не терять надежды и постоянно добиваться её внимания. Я занимался различными физическими упражнениями, чтобы развить себя физически. Я старался организовать свои ежедневные занятия осознанно по распорядку дня. Я много читал, самостоятельно зубрил немецкий язык, сочинял пьесы и рассказы, я делал всё, чтобы иметь предлог и возможность увидеть её, разговаривать с ней, просто дышать с ней одним воздухом. Где бы я ни был, что бы я ни делал, я постоянно думал о ней, ежедневно в дневнике записывал её имя. Я, как Дон-Кихот, готов был ради неё совершать любые подвиги.
Моя одноклассница (её двоюродная сестра) Надя Ивашененко была на «моей стороне» и передавала мои признательные в любви письма Гале, на которые она не отвечала. Но я не верил в разрыв нашей дружбы. Со дня на день я надеялся, что мы встретимся вновь, поговорим, и все встанет на свое место. Но безрадостно и утомительно тянулись день за днем. Я был готов к решительному разрыву отношений: «Ах, раз так, то и не надо!» Но стоило мне встретиться, наконец, с ней, услышать её голос, увидеть её улыбку, ласковый взгляд её внимательных и умных глаз, как я забывал все обиды, которые накопились в моей душе.
В карагачевом парке у дома культуры была танцевальная площадка, где по субботам проходили танцы под духовой оркестр. Томные звуки танго «Брызги шампанского» и вальса-бастон заполняли тенистые аллеи парка, где зарождались и раскручивались романы среди повзрослевших школяров. Вход на танцплощадку, залитую электрическим светом, стоил 20-30 копеек. После восьмого класса на танцы стал бегать и я. Как правило, мы приходили группой близких товарищей – Витей Злобиным, Муратом Эсекуевым, Вовкой Бессоновым. Девчонки приходили сами. После танцев расходились парами.
Свои амурно-лирические переживания я доверял только дневнику. 14 июня пятьдесят второго года я записал:
 «О, Галя, Галя! Как тревожно у меня в груди. Ты так дорога мне. Я люблю тебя. Понимаешь, ты та, о которой я думаю постоянно. Ты мой идеал. Но тревога не покидает меня, и сам не знаю почему. Вот и сегодня мы встретились и проговорили с семи часов до полуночи. О чем мы только не говорили, но главный вопрос: любишь ли ты меня? – так и остался без ответа. Впрочем, любишь ли ты меня или нет, я тебя люблю, и буду любить всю свою жизнь. Я говорю с тобой и не могу наговориться, слушаю тебя и не могу наслушаться, вижу тебя и не могу наглядеться.
Сегодня ты говорила о талантах, что они не решают всё и в музыке, и в живописи, и в литературе и во всех областях творческой деятельности, что таланты играют большую роль в судьбах людей. Да, все это так. Но что делать тем, у кого их нет? Разве я виноват, что природа при рождении меня не сумела наградить ничем, кроме дара горячо и преданно любить тебя? Мне остается одно: упорство и труд, которые все перетрут. Главное, чтобы ты была рядом со мной. Свою жизнь мы будем делать вместе, плечо к плечу. Мы с тобой преодолеем все преграды, всё переживём, и горечь утрат и радость побед, которые нас ждут впереди. Мы должны пройти свой путь, не сгибаясь ни под какими тяжестями невзгод.
Галя, ты так мало говоришь мне о себе, мне кажется, что ты чуждаешься меня, и от этого я так страдаю. Помочь тебе в чем-либо для меня большое счастье».
А через несколько дней при новой встрече она сказала мне, что она: «не достойна меня, что она не соответствует мне, что я ошибаюсь в ней, что нам незачем встречаться». После таких признаний все оборвалось в моей душе, в глазах потемнело, во рту пересохло, перехватило дыхание. Я ушел весь разбитый. Но и после таких горьких признаний, я каким-то шестым чувством был убежден, что всё это вздор, что никто не может быть лучше её, что только она дороже мне всех на свете, что обязательно всё равно мы будем вместе.
Каждый день я налегал на занятия по самообразованию. Писал различные опусы, чтобы иметь возможность показать их Николаю Ивановичу, а значит побывать в их доме, чтобы так или иначе увидеть и услышать Галю. Но она оставалась непреклонной, не хотела встречаться со мной по вечерам, хотя когда я был у Николая Ивановича, мы продолжали говорить обо всем, как будто и не было размолвки.
23 июня Николая Ивановича не было дома. И я полдня просидел с Галей, разговаривали между собой по-немецки (разумеется, с помощью словаря). Мы много шутили и смеялись. На душе было светло и радостно. Но когда я предложил встретиться ещё вечером после  захода солнца, она отказалась от встречи, потому что пойдет в районный дом культуры, где ученикам десятых классов будут вручать аттестаты зрелости и после торжественного собрания будут танцы.
Она сказала: «Нет». И мне стало так больно, как в романсе, который с таким очарованием поет она:
«Мне сегодня так больно…
  Слёзы взор мне туманят.
  Эти слёзы не вольно
  Я теряю в тиши.
  Сердце вдруг встрепенулось
  И тревожно забилось,
  Всё былое проснулось…
  Если можешь, прости».
Эту ночь я не мог уснуть, меня мучил один проклятый вопрос: «Неужели наши судьбы разойдутся, неужели мы не будем вместе». Воистину, «когда б мы знали, как ужасно, томиться жаждою любви».
Каждый день на страницах своего дневника я запечатлевал «страдания молодого Вальтера» и убеждал себя , что надо забыть Галю, так как «насильно мил не будешь», но делал всё, чтобы снова и снова привлечь её внимание к себе. Время тянулось в томительном ожидании. Ни яркое солнце, ни голубое небо, ни благоухание садов не радовали меня.
27 июня я записал в дневнике: «Всё кончено, о ней надо забыть. Не хочет со мной дружить – не надо. Как горько, что все мои мечты о друге жизни, рухнули. Но я тебя не забуду никогда. Но я всегда готов выполнить любую твою просьбу встать на защиту тебя. Мне горько и больно, но печаль моя светла. Она полна одной тобой, тобой одною.… А ведь только два месяца назад, когда цвели сады, мы «поспорили», что через три года я догоню её по учебе (она учится на класс впереди меня). Значит, в 1955 году я выиграю или проиграю «американку». Не понимаю, чем околдовала она меня». 
Село Сталинское (после 1956г. переименовано в Беловодское) как я уже писал, вместе с другими селами (Александровка, Садовое, Петровка, Полтавка, Алексеевка) лежит на трассе Ташкент – Джамбул – Фрунзе (Бишкек) – Алма-Ата по середине Чуйской долины в 10-15 км от предгорий Киргизского хребта Тянь-Шанских гор. Каждую весну перед праздником 1-го мая мы ходили в «горы» за цветами тюльпанов и воронца. За первыми увалами высоко в голубое небо возвышалась снежная вершина горы под названием Джаман-Ичке. Когда мы ходили за цветами, эта вершина скрывалась за увалами, но хорошо была видна из села. Её острый каменный пик вонзался в парившие на нем белые облака, а у подножья его, отражая лучи солнца, блестел постоянный ледник, с которого, очевидно, брала свое начало речка Ак-Суу.
Эта гора манила своей высотой. Не знаю, кого она манила к себе так, как меня. У меня появилось желание покорить эту высоту и тем удивить Галю. Я все время кружил вокруг да около дома, где жила она. И встретив на мостике, я сказал ей: «Вот видишь эту гору? Я завтра буду на её вершине и принесу тебе эдельвейсы!» «Зачем?» — спросила она равнодушно, безразлично пожав плечиками.
4 июля на крыльях любви я совершил этот поход напролом, не ведая пути, безрассудно. Я сказал, что принесу эдельвейсы, и надо было это сделать. Как это было, я записал в дневнике на следующий день.
Толчек в бок. Мгновенно просыпаюсь, открывая с удивлением глаза: «В чем дело?» В ответ слышу вопрос мамы: «Разве ты не идешь в горы? Уже утро». Вспоминаю, что я просил маму разбудить меня по раньше, потому что собрался сходить в горы. Мысленно: «Не поздно ли? Какая погода?» Выскакиваю во двор. Утро только наступает, бледно-голубое небо чистое, ни облачка. Свежее дыхание уходящей ночи. Солнце ещё за горными хребтами, но его невидимые ещё лучи осветляют синеву неба. По всему чувствую, что будет хороший, прекрасный солнечный день, можно идти в горы.
Захожу в дом. На часах ровно пять. Нормально. Складываю в котомку нехитрый харч (бутылку молока и лепешки), складной нож в карман, палку в руки и в поход.
Солнце сияющим диском уже выкатилось из-за горных хребтов. Зеркальный блеск его ещё какие-то мгновения не слепит глаза, но затем, ослепительно засияв, оно поплыло по небосводу все выше и выше, поднимаясь над снежными вершинами далеких гор.
Я быстрым шагом иду по пыльной улице Калина, ведущей к базарной площади на южной окраине села. Улица безлюдна. Село только просыпается. В отдельных дворах поют петухи, слышно мычание коров.
За базаром в нескольких сотнях метров высокая насыпь с железнодорожным полотном. Фрунзе – Луговая. Строительство железной дороги было завершено в 1930-31 годах. За железной дорогой раскинулись колхозные поля. (Кто бы мог хотя бы подумать, что пройдут года, и я буду работать на этих полях в качестве зам. Председателя колхоза «Красный Октябрь»).
Поля на протяжении десяти километров простираются к подножью гор с заметным подъемом. Вот поле пожелтевшей пшеницы, а это поле скошенной люцерны, за ним сильно засоренные поля хлопка (Возделывание хлопка в Чуйской долине не получило своего развития), за ним снова поле пшеницы, потом опять люцерна.
Где-то через 3-4 километра пашня кончается и начинается ещё не освоенная целина, заросшая разными травами, бурьяном, но особенно белой полынью. После полевой дороги к горам уже вела пешеходная тропа.
Через два часа непрерывного марша я подошел к первому перевалу, к так называемой «рыбьей горе». Подъём на неё затруднителен из-за крутизны склона, на который приходилось карабкаться на карачках. Преодолев подъём на рябую гору, дальше тропа шла по затяжному подъему к вершине первой гряды, за которой начиналось обширное плоскогорье, насаждениями садов и небольшими посевами эспарцета. Преодолев первый перевал, после затяжного спуска я оказался в лощине, по которой струился небольшой ручей с прозрачной холодной водой.
      В 11ч.50 мин. на бережку этого ручья я сделал первый короткий привал, чтобы перекусить. Солнце вовсю сияло ещё не высоко над горами по левую руку. В густых зарослях высоких трав, словно соревнуясь между собой, стрекотали кузнечики и цикады. В кустах цветущего шиповника, чабреца и душицы гудели пчелы. Свежий горный воздух со своим особым ароматом бодрил. Скинув с плеч рюкзак-котомку с нехитрой провизией, я упал на теплую землю, вытянулся с хрустом в суставах, зажмурил глаза и полежал несколько минут, полной грудью вдыхал аромат пряного цветами воздуха, наслаждаясь прелестным чувством одиночества в окружающем меня беспредельном мире. Потом поднялся, ополоснул лицо холодной водой торопливо бегущего ручья. Перекусил. И вновь пустился в путь, без всякой дороги, наугад намечая маршрут движения по прямой. Однако вся сложность пути заключалась в том, что все время, поднимаясь все выше и выше с одного хребта на другой с низу в верх, не видно, что ждет тебя впереди.
Так, только поднявшись на очередной хребет, я увидел, что  перед очередным хребтом снова спуск в глубокое ущелье, из которого вновь надо подниматься на ту же высоту, на которой уже стоишь. Пока спускаешься вниз, чтобы перейти с одного хребта на другой, где заросли становятся густыми, погружаешься в неподвижную духоту, с отвратительным запахом смрада. Но как только вновь начинаешь подниматься по противоположному склону, на очередной хребет, появляется свежий ветерок, приносящий с собой свежесть и аромат цветущих трав. После очередного спуска и перед новым подъемом путь мне преградил бурный поток. Он бежал с юго-востока по дну ущелья, круто поднимающегося к средней вершине горы Джаман-Ичке. Я нашел брод и перебрался  на левый берег,  так как сама вершина горы оставалась у меня по праву руку. Сначала я пошел вверх вдоль берега, пробираясь сквозь густые заросли. Течение кристально-чистой воды в ручье стремительное и шумное. Преодолевая на своем пути каменные пороги, она кипит и бурлит в водоворотах. Яростно ударяясь о камни, она разбрасывает фонтаны брызг. Капли воды в лучах солнца мерцают бриллиантами. Я постепенно по косой забираю вправо, с каждым шагом поднимаясь все выше и выше, удаляясь от ручья. Шум воды становится все тише, а когда я спускаюсь в очередную седловину, он совсем пропадает. И только где-то там позади, вверху над головой слышен какой-то шепот. Но за тем, когда снова поднимаешься на очередной взгорок, шум ручья слышится вновь, напоминающий звук от движения железнодорожного поезда, удаляющегося вдоль по рельсам.
Два с половиной часа напряженного марша выматывают силы и заставляют сделать привал для короткого отдыха. Едва восстановив дыхание, я вновь пускаюсь в путь, время не ждет. В горах нет прямых путей. Двигаться хоть вверх, хоть вниз можно только по извилистым серпантинам, тропинкам, выбитым скотом. Чем круче склон горы, тем длиннее серпантины с одного косогора на другой по наилучшему углу подъема. Поэтому, чтобы подняться вверх на один метр, надо прошагать в десятки раз больше, идти приходится зигзагами, то вправо, то влево.
Вскоре закончились колючие заросли шиповника и барбариса. Выше начинался более крутой склон, поросший невысокой травой. На нем большим белым пятном, медленно двигаясь поперек склона, брела отара тонкорунных овец, которые походу, не поднимая голов, беспрерывно щипали траву. В след за медленным, но беспрерывным движением отары шел чабан – пожилой киргиз, с длинной палкой в руках, рядом с ним не спеша брела большая лохматая собака – кавказская овчарка – волкодав.
Когда я поравнялся с чабаном, он меня спросил: «Кайда котты? (Куда идешь)»
– Джаман-Ичке барамыс,– ответил я, показывая на белевшую из-за гряды перевалов, вершину горы, – Снег кушать. 
– О,баранчук, баранчук! (О, мальчик, мальчик) – покрутил он головой.
Я, не останавливаясь, ускорил шаг, обходя отару правой стороной, вскоре достиг вершины этого склона, за которым начинался новый спуск перед подъемом на очередной склон, который простирался уже к каменным осыпям самой вершины. Здесь на моем пути повстречалась вторая отара, которую пас чабан молодой карачаевец.
В горах безлюдно и потому безопасно. Зло людям приносит не природа, а сами люди.
Он удивленно спросил меня: «Ты откуда?»
 – Оттуда, – ответил я, показывая рукой на далекий горизонт, где чернело полосой село.
 – Один? – удивился он.
 – Один, – твердо ответил я.
 – Не знакомое место, а ты один! – снова удивился он. – Я уважаю смелых.
Не задерживаясь для продолжения разговора, я продолжаю путь вперед и выше, иногда сокращая серпантины, переступая с тропки на тропку по прямой, как по лестничному маршу. Чабан не зря удивлен, он просто понять, не может, зачем и ради чего вот так просто лезть на пустую гору, где у тебя нет никакого дела, и где тебя никто не ждет. Но я знаю, что я лезу на эту гору, чтобы покорить вершину её и тем самым дать себе урок мужества, укрепить волю к преодолению трудностей, но самое главное доказать ей единственной, что я не трус и что если я сказал, то и сделал.
Час дня. Солнце в зените. Его лучи палят нещадно. Никакой тени, где можно было бы укрыться для отдыха. С каждым шагом все труднее переставлять ноги, которые необходимо сгибать и разгибать в коленях. Стараюсь дышать полной грудью, но дыхание затруднено, что-то сдавливает грудную клетку. Сердце учащенно стучит, даже отдавая в ушах: тук-тук, тук-тук.… Делаю короткие остановки. Едва отдышавшись, шаг за шагом поднимаюсь вверх. Уклон явно больше 45°. Где особенно круто, карабкаюсь вверх на четвереньках. С пригорка на пригорок, особенно утомительны вынужденные спуски между ними. Отары овец остались далеко внизу. Здесь склоны оголены, становятся каменистыми, почва с них смыта дождями и только из расщелин между камнями эфемеры с мелкими желтыми цветами. Дальнейший подъем двигаюсь по самому хребту все выше и выше, стараясь не делать спусков. Лезу, как по ступенькам, уже по гранитным камням, выступающим из-под общего грунта. Так даже становится подниматься легче.
К 14 часам я, наконец, выползаю к основанию самой вершины. Передо мной обнаженный конус, словно египетская пирамида. Достигаю нижней кромки залежалого снега. Он не обычный, а зернистый, будто соль крупного помола. Из-под толстого пласта этого снега тихо сочится талая вода, сначала растекаясь тонкой пленкой, вовсю ширь, а затем ниже в неровностях собираясь в отдельные говорливые ручейки.
Поднимаюсь ещё выше. Сил больше нет. Все тело пронизывает дрожь. 15 часов по полудню. Делаю последний привал. Доедаю остатки пищи. В пустую бутылку из-под молока запечатываю записку: «Здесь, 3 июля 1952 года был я – Макаров Вова. Поход посвящен Гале. Да здравствует дружба и любовь».  Обложил бутылку камнями. Затем за отсутствием эдельвейсов собрал букетик желтых подснежников, несколько кварцевых бело-розовых камушков, я двинулся в обратный путь. Спуск вниз легче и приятен, но также сложен, как и подъем. Приходится напрягать все физические силы, чтобы кубарем не скатиться вниз. Одно хорошо, что сверху вниз лучше видно и можно наиболее рационально  на глаз намечать направление спуска. Это позволило выбрать кратчайший путь и избежать не нужных спусков и подъемов. На спуск я затратил 5 часов непрерывного движения.
После перехода через плато мне снова пришлось подниматься на рябую гору; но уже, так сказать, с тыльной стороны, а затем снова спускаться. На самой вершине этого хребта я попал в полосу густого тумана от сползающего вечернего облака и к началу заката солнца за горными вершинами далеко на западе, я был уже на равнине. Довольно прямая тропа все время идет под уклон. Ноги гудят от усталости, но останавливаться отдыхать некогда, время не ждет, Земля вертится, отворачивается от солнца. Снова начинаются колхозные поля, я шагаю по проселочной дороге. Вот снова переезд через железную дорогу, базарная площадь, за ней улица Калинина. Солнца уже нет, оно скрылось за горами, но ещё светлые сумерки. В 22ч. 15мин. я смертельно уставший переступаю порог дома, в изнеможении валюсь на кровать и прошу пить. Начинаются вопросы и допросы, но я очень устал, не хочется ни о чем говорить. Я лег спать и тот час же уснул. Проснулся я на следующий день после десяти часов. И так я сказал и я сделал. Поход мой длился 16 часов 30 минут. 14 часов я был в постоянном движении и за это время преодолел сорок, если не все пятьдесят километров и поднялся на высоту не менее 1500-2000 метров.
Итак, за 16 часов я прошел более сорока километров и поднялся на высоту более двух тысяч метров, где летом постоянно лежат ледники. Вот уж воистину: захочешь и на гору вскочишь, а не захочешь, и с горы не спихнут.
Я с нетерпением ждал вечера. Едва солнце начало опускаться за дальние горы, я встретил Галю на мостике через арык у конторы «Дорстроя», сжимал в ладони левой руки заветные камушки бледно-розового кварца, которые я принес с вершины горы Джаман-Ичке. Она встретила меня спокойно и равнодушно.
Я протянул к ней руку и сказал: «Вот, смотри, что я принес тебе».
– Что это? – спросила она, с недоумением смотря на раскрытую ладонь.
– Это с вершины Джаман-Ичке. Я покорил её в твою честь.
– Да-а-а? – удивленно - равнодушно переспросила она.
– Возьми их себе на память… – сказал я, перекладывая камешки со своей руки в её маленькую, узкую, с изящными пальчиками, бесконечно милую и нежную ладонь. (У неё и сейчас в её 70 лет удивительно красивые руки, всё с такими же изящными пальчиками.)
– Хорошо, – ответила она просто и обыденно. Никакого удивления, восторга и торжества. Солнце в очередной раз скрылось за горной грядой на западе. Ещё какое-то время его невидимые лучи веером из-за потемневших вершин пронизывали застывшие в высоте облака, потом и они угасли. Нас по-прежнему разделяла невидимая стена отчуждения и равнодушия с её стороны. И мне ничего не оставалось делать, как молча удалиться в гордом одиночестве.
На этот раз я в дневнике сделал запись: «Сейчас у нас с ней нет никакой дружбы. С её стороны полное равнодушие и отсутствие хоть какого-нибудь интереса. Но если для неё это хорошо, то пусть будет так. Но я-то не могу быть равнодушным к ней. Я переживаю за неё больше, чем за себя. Мне горько и тяжело на душе. Но я желаю тебе всегда и во всем только добра, мой милый и недоступный человек».
Весь июль и август одни сплошные душевные терзания (Когда б вы знали, как ужасно томиться жаждою любви…).
Николай Иванович уехал в отпуск, и я потерял возможность ежедневно приходить к ним в дом. Дни тянулись утомительно долго, были однообразны и безрадостны.
Каждый день я сознательно продолжал работать над собой. Постоянно читал. Вел записи в дневнике. Пытался сочинять. С особой силой на мою душу легли письма Николая Островского к родителям и товарищам. Будучи прикован к больничной койке, он жил и постоянно трудился над написанием романа «Как закалялась сталь», вдохновляя себя призывом: «Только вперед! Только на линию огня!» «Только мы, такие, как я, так безумно любящие жизнь, ту борьбу, ту работу по постройке нового, много лучшего мира, только мы, прозревшие и увидевшие жизнь всю, как она есть, не можем уйти, пока не останется хоть один шанс».  В принципе эти его слова, стали моими, моим кредо, практически на все последующие года моей жизни.
Затем я с особым вниманием прочитал роман Н.Г.Чернышевского «Что делать?», который укрепил мои нравственные позиции. Запомнился образ Лопухова, поступок которого я одобряю и готов его повторить. На его примере я со всей остротой понял, что любовь это такое чувство, которое нельзя возбудить силой, принудить, заставить себя любить желанием одной стороны нельзя и невозможно.
Ну а если жить без любви, то надо становиться Рахметовым. Закалять свою волю, спать на гвоздях, все силы отдавать только борьбе за светлое будущее, которое надо любить и переносить из будущего в настоящее все хорошее, что только можно перенести.
Тем не менее, я под разными предлогами находил возможности, чтоб каждый день хоть краем глаза взглянуть на свою Дульсинею.
12 июля я был у них дома, чтобы взять роман А.И.Герцена «Кто виноват». Во время пятиминутной беседы я не мог оторвать от неё своих глаз. Я упивался лицезрением этого чудного создания. Я готов был, как говорится, влезть ей в глаза, чтобы проникнуть в её внутренний мир мыслей и чувств. Но взгляд без слов таит в себе затаенный смысл или вообще никакого смысла.
Прочитал я роман «Кто виноват» за два дня. Герои его вызвали к себе двойное чувство – и понравились, и нет. Круциферский оказался больно слезливым. Слабак. Он не идет ни в какое сравнение с Лопуховым и особенно с Рахметовым. После семейной катастрофы Круциферский опустился до всякой низости. Настоящий человек не должен поддаваться слабостям. Он может прощать их другим, но себе – никогда. Что же касается Болотова, то их хватает и сейчас. Они как черные вороны, так и вьются вокруг да около, пока не влезут в чужую любовь.
Не успел Николай Иванович вернуться из санатория домой, как я снова зачастил к нему для обсуждения своих «творений». Все они были слабы и не имели никакой литературной ценности, но он добросовестно писал на них свои аннотации, стараясь помочь мне твердо встать на стезю творчества. В результате наших постоянных бесед мы пришли к идее в новом учебном году организовать литературный кружок учеников для издания рукописного журнала под названием «КЛЮЧ», что расшифровывалось как Книга Любви, Юности, Человечности; как орудие открытия замка от истины; ключ – как родниковый источник для утоления жажды познания.
Сказано – сделано. Я обошел всех лучших своих школьных товарищей и в конце августа, накануне нового учебного года, мы провели первое собрание членов литературного кружка. В собрании участвовали Виктор Злобин, Мурат Эсекуев, Эдуард Амборский, Виталий Бурлачкин, Стас Серебряный, Женя Авраменко.
После чтения Герцена я переключился на Гончарова, «Обломов», «Обрыв», «Обыкновенная история» я не прочел, а, как говорится, проглотил в один присест. В романе «Обломов» мне больше всего понравился образ Ольги, который я как бы олицетворял с образом Гали. В них я видел свой идеал женщины.
Чтение романов нарушало составляемый мною режим дня. Я читал запоем. После Гончарова последовал Тургенев с его великолепными «Записками охотника» и романами. «Отцы и дети», «Дворянское гнездо», «Накануне» – все это на одном дыхании, упоением. Все это было так созвучно с моими душевными переживаниями.
За лето я себя как следует подковал и духовно-нравственно, и физически. Ежедневная гимнастика и водные процедуры ранними утрами у родника на окраине села, гонки на велосипеде, работа на огороде, положительно отразились на моем внешнем облике. Я не был оторвишником, забиякой, ухарем. Я ни с кем не ссорился и не дрался, но у меня был авторитет среди пацанов улицы и сверстников.
После романов русских писателей я переключился на Войнович, Мопассана, Стендаля, Бальзака, Золя, Флобера, Джека-Лондона и других. И каждый прочитанный роман обязательно обсуждался с Галей.
Первого сентября начался новый учебный год, который для Гали был последний, выпускной. Она после школы уедет куда-то учиться, а я останусь учеником и мы, как говорится, разойдемся в разные стороны, как в море корабли.
Первое учебное полугодие было сопряжено с активной работой над выпуском рукописного журнала «КЛЮЧ». Я как редактор этого журнала не только побуждал ребят к творчеству, но главное «печатал» их «творчество», т.е. переписывал их от руки, для чего приходилось перед выпуском очередного номера просиживать ночи напролет вместе с Николаем Ивановичем, который был большим романтиком, чем мы, его ученики. Он считал, что чтобы зажечь кого-то надо гореть самому. Он убеждал нас, что никогда не следует останавливаться на достигнутом, надо всегда стремиться к идеалу, потому что процессу совершенства своей личности нет предела. Нужно учиться и уметь властвовать собой, своими чувствами. Лишь такие люди, которые держат в узде свои желания, которые имеют власть над собой, достойны уважения. Иными словами, как говорил поэт:
         «Светить всегда, светить везде,
  До дней последних донца.
  Светить, и никаких гвоздей,
  Вот лозунг мой и солнца!»
Работа над выпуском рукописного журнала «КЛЮЧ» ещё больше связала меня с Николаем Ивановичем и поставила меня в центр всей общественной жизни школы. Я был избран секретарем комитета комсомола школы. В каждом классе были комсомольские группы. Главной задачей комсомольцев было самим хорошо учиться и помогать в учебе другим. Главное надо было организовывать учащихся на сознательное отношение к учебе. Надо заметить, что наполняемость каждого класса была большая – 35-40 учеников, тех, кто учился только на «хорошо» в каждом классе было меньше половины, а «отличников» можно пересчитать по пальцам. Не смотря, а может быть, наоборот, благодаря моей большой занятости общественной работой, учился я хорошо. По всем предметам имел оценки «отлично» и только по русскому письменно – «хорошо».
Постоянно думая о Гале, я упорно работал над своим самовоспитанием, памятуя восточную мудрость, что «Из кувшина можно вылить только то, что в нем находится» – я старался хорошо усваивать основы знаний по всем учебным предметам.
В ноябре, не смотря на ухудшение погоды, у нас с Галей возобновились лирические свидания. Она часто пела старинные романсы, под аккомпанемент семиструнной гитары:
«Как сладко с тобою мне быть
  И молча душой погружаться
  В лазурные очи твои.
  Всю пылкость, всю страсть души
  Так сильно они выражают,
  Как слово не выразит их.
  И сердце трепещет невольно
  При виде тебя.
Люблю я смотреть на тебя
Так много в улыбке отрады
И неги в движеньях твоих.
Напрасно хочу заглушить,
Порывы душевных волнений
И сердце рассудком унять,
Не слушает сердце рассудка
При виде тебя.
Нежданною чудной звездой
Явилась ты предо мной
И жизнь озарила мою.
Сияй же, указывай путь,
Веди к непрерывному счастью.
Того, кто надежды не знал,
И сердце утонет в восторге
При виде тебя».
Я упивался её волшебным, грудным голосом. Я был счастлив.
Моя мама работала зам. главного бухгалтера районного отделения  госбанка. К концу 1952 года из нашего района выделился новый район с центром в соседнем селе Петровка, куда мама переводилась главным бухгалтером во вновь организуемое отделение банка. Административный центр нового района располагался в десяти километрах от прежнего места жительства, поэтому сам по себе встал вопрос о переезде к новому месту работы. И таким образом в моих отношениях с Галей появились новые препятствия.
В Петровку мы переехали 25 декабря, сняв под квартиру дом по улице Заводская. В селе Сталинское мы жили в 3х минутах ходьбы до школы и до Гали. Теперь нас разделило расстояние на три часа хода (автобусного сообщения тогда между районами ещё не было).
В Петровке тоже была средняя школа недалеко от дома, но я решил заканчивать учебный год в Сталинском. Чтобы сократить время на дорогу до школы, я стал ездить на велосипеде по любой погоде – и в дождь, и в снег. Это закаляло и укрепляло мое здоровье.
Школьная жизнь текла в обычном своём русле. Уроки, дополнительные занятия с отстающими; классные собрания, старостаты и ученический комитет (учком); пионерские сборы и комсомольские слеты, вечера отдыха и концерты художественной самодеятельности; педагогические советы, родительские собрания по классам и общешкольные собрания родителей. Викторины, смотры стенгазет, спортивные игры и соревнования. Везде были свои передовики и отстающие. На переменах шум и озорство. На большой перемене (20 минут после второго урока) чаепитие по классам (столовых общепита еще не было).
Новый 1953 год впервые встречали общешкольным бал-маскарадом, к которому готовились по классам всю вторую четверть – шили костюмы, изготовляли маски, так как вход на новогодний вечер был разрешен только тем, кто будет наряжен до неузнаваемости.
Новогодний маскарад пятьдесят третьего года удался на все сто! Много блеска, света, музыки, радостного веселья. Я приехал из Петровки на велосипеде в костюме Печорина. На улице было уже темно. На дверях дежурные меня пропустили беспрепятственно, не узнав, кто я. В спортивном зале вовсю шли танцы. Я сразу отыскал Галю. Она была в костюме «летучая мышь». Но я её узнал без труда. Между нами было очередное охлаждение отношений. Я пригласил её на вальс. Она меня не узнала. Протанцевав с ней один танец, я ей вручил очередное любовное послание и весь в расстроенных чувствах («не нужна мне больше другая, а такую, как ты – не найти…») я вернулся домой.
Через несколько дней я написал рассказик «Маскарад», который был опубликован в рукописном журнале «КЛЮЧ». Гале он очень понравился, и только тогда она поняла, что этот «Печорин» был я.
Наши отношения были неровными и осложнялись не только тем, что у меня были конкретные соперники, но и тем, что Галя оканчивала школу и собиралась для поступления в университет, а я ещё год должен был оставаться учеником школы.
Как будут складываться наши отношения после окончания учебного года в школе, и какими будут наши судьбы, когда мы станем студентами – было невозможно даже представить себе. Но внутренне никогда меня не покидало чувство и вера, что дружба наша будет вечной, что рано или поздно мы все равно будем вместе. Как показала жизнь, все так и стало.
Начало весны пятьдесят третьего года ознаменовалось историческим событием. 5 марта в 9 часов 50 минут вечера на семьдесят третьем году жизни. Иосиф Виссарионович Сталин, верный ученик и продолжатель дела Ленина с 1924 по 1953 год. За 30 лет его руководства страной Россия превратилась в Союз Советских Социалистических Республик – могучую индустриальную державу, спасла мир от фашизма и первой вышла в космос.
В те дни я записал в дневнике: «4 марта.  Дело принимает плохой оборот, может произойти большое несчастье: тяжело заболел И.В.Сталин.  В коридорах школы на переменах установилась тишина.  Постоянно по радио передают бюллетень о состоянии здоровья И.В.Сталина.
6 марта.  Пятница.  Хмуро, низкое небо замерло в великой скорби, вчера в 21ч. 50 минут скончался И.В.Сталин. Об этом стало известно только сегодня в 11 часов утра.  Траурная музыка режет по нервам.  Всё замерло в великой скорби.  Уроки прерваны, все учащиеся сгрудились у репродуктора, установленного в коридорах школы. Все, затаив дыхание, напряженно вслушиваются в каждое слово диктора. Низко опустив голову, стоит Галя. После выступления диктора снова скорбная музыка. Занятия в школе отменили, всех учащихся распустили по домам. Низкое небо затянуто пеленою мрачных облаков. Все уныло. Холодный ветер полощет черные ленты на приспущенных красных флагах. Радио все говорит и говорит из всех выставленных репродукторов. Все люди в подавленном состоянии, многие не скрывают своих слёз. Кажется, великой скорбью пропитан сам воздух. В голове бьется тревожный вопрос: «Что будет теперь, когда из жизни ушел человек, с именем которого начинался и заканчивался каждый день?» Кто восполнит эту утрату? Все случилось вдруг и совершенно неожиданно. Как быть без того, о ком поется в гимне:
«Нас вырастил Сталин на верность народу,
    На труд и на подвиги нас вдохновил».
Однако, во всех ситуациях нельзя терять присутствие духа. Как бы ни велика была утрата, надо продолжать жить и бороться.
7 марта по радио передали сообщение о перестановке в правительстве. В школе на большой перемене был проведен траурный митинг. Во время выступления директор школы Митрофан Андреевич плакал. Участники митинга слезливо хлюпали носами.
Сталин! Как дорого это имя, как оно неотделимо от моей души, мечтаний, стремлений и надежд на светлое будущее. В это тяжелое время я, молча, внутренне сам себе дал клятву, что никогда в жизни не опозорю звание гражданина страны Советов – первого в мире государства рабочих и крестьян. За счастье людей труда я готов отдать свою жизнь. А для этого надо ещё лучше учиться, набираться ума и знаний, закалять волю, избавляться от трусости, готовиться к будущей трудовой деятельности».
Хоронили И.В.Сталина 9 марта. В 12 часов дня по московскому времени вся страна провожала в последний путь своего вождя из колонного зала Дома Союза до Мавзолея Ленина. (В это время ещё не было телевидения, поэтому вся трансляция о происходящем передавалась только по радио.) Огромная страна замерла на пять минут в глубокой скорби. Надрывно загудели прощальные гудки заводов и фабрик, пароходов и паровозов, в горьком трауре минуты молчания склонили головы миллионы честных людей, в сердцах каждого болью отозвались звуки прощального артиллерийского салюта и траурного марша.
3 часа 15 минут местного (киргизского) времени. Диктор сообщает, что сейчас происходит там, в Москве, на Красной площади. По радио транслируется речь Берия и Молотова. Под звуки гимна Советского Союза и залпы орудий гроб с телом И.В.Сталина заносится в Мавзолей Ленина, мимо которого проходят воинские части Московского гарнизона.
А здесь, у нас в Петровке, как и по всей стране, у здания районного комитета партии на траурный митинг собрался народ. Большой портрет Сталина, обрамленный траурными черными лентами, убран цветами. Над портретом низко склоненные знамена. Люди как бы замерли, стоят, не шелохнутся. Глаза опущены вниз, на щеках у многих видны слёзы. На сердце печаль, в голове тревожная мысль: «Что будет завтра? Маленков стал во главе правительства,… Но сумеет ли он быть вождем, чтобы вести нас вперед через новые испытания и невзгоды». Так думал я тогда, когда записывал все это на страницы своего дневника.
С каждым мартовским днем все выше над горизонтом поднимался сияющий диск солнца, все теплее становились его лучи, зеленела трава и оживали кроны деревьев, появились перелетные птицы, белые курчавые облака все резче оттеняли голубизну необъятного неба. Жизнь продолжалась. Всё шло своим чередом, будто ничего и не случилось. После дня весеннего равноденствия, 21 марта, заметно стало увеличиваться светлое время суток, короче становилась ночь.
Несмотря на то, что Галя всем видом давала мне понять, что нашей «дружбе» пришел конец (так на очередном вечере в школе она весь вечер общалась и танцевала с В.Злобиным, меня совсем не замечая). Я по-прежнему не могу и двух часов прожить, чтобы не думать о ней. Её образ всегда стоит передо мной в моем воображении, в моих ушах звучит её чарующий грустный голос:
«О чем в тиши ночей
  Таинственно мечтаю,
  О чем при свете дня
  Всечасно помышляю,
  То будет тайной всех.
  И даже ты, мой стих,
  Ты, друг мой ветреный,
  Услада дней моих,
  Тебя не предам
  Души моей мечтанья
  А то расскажешь ты,
  Чей глас в ночном молчании
   Мне слышится,
  Чей лик я всюду нахожу,
  Чьи очи светят мне,
  Чьё имя я твержу».
Как ни горько, как ни тяжело, но выходит, что я должен забыть её: «Уймитесь волнения страсти.  Замри ненасытное сердце.  Я плачу, я стражду, не выплакать горе в слезах»… Я был полон решимости оставить её в покое. Сколько раз я говорил себе: «Баста! Довольно!» Но сердце у меня такое не послушное, что рассудком его не унять.
Не давать, не давать себе пощады, убеждал я себя. Надо быть Рахметовым, только Рахметовым, посвятить себя всего делу, только делу. Весенние каникулы кончаются. Завтра ещё денек и снова за парты. Снова уроки, сборы, собрания, конкурсы, контрольные.
С весенними дождями и ветрами пробуждались поля и сады. 22 апреля мне исполнилось 18 лет! Фактически я враз стал совершеннолетним, что резко меняло мой гражданский статус. Но я оставался школьником и ничего нового не ощутил и не осознал. Каким был, таким и остался.
Короткая майская ночь тихо опустилась на землю. Воздух легок и свеж, напоен волнующим ароматом цветущих садов. Бездонное темное небо мерцает мириадами светящихся точек далеких звезд. Тихо, тихо вокруг, не слышно даже лая собак, только изредка нарушает эту тишину трели и кваканье лягушек с болотных низин у окраины села. Задрав голову, с открытым ртом, всматриваюсь в бездонное темное небо, в эту бесконечную завораживающую высь, где каждая звёздочка манит к себе. Невольно осознаешь, как ты далек от таинств природы, какая ты малая песчинка в этом мироздании, как ты далек от её совершенства, как ты одинок и печален под этим прекрасным небом.
В середине мая, а именно 15-го, в пятницу, после пятого урока была проведена общешкольная линейка «Последний звонок». Все ученики вышли во двор школы и по классам выстроились у парадного входа в школу. На высоком крыльце школы – стол, накрытый красной скатертью, на нем цветы. За столом стоят все учителя.
Директор школы Иван Иванович Романов высоко над головой поднял медный колокольчик и зазвенел им. Вслед за звонком из репродуктора, выставленного в окне второго этажа, раздались хорошо знакомые слова гимна:
         «Союз нерушимый,
Республик свободных,
Сплотила на веки
Великая Русь.
Да здравствует, созданный
Волей народной,
Великий, могучий
Советский Союз!..»
Жизнь каждого из нас была неразрывно слита с этим гимном.
Репродуктор смолк. Водворилось молчание, за которым последовал глубокий вдох и выдох. «Слово от имени учителей имеет Николай Иванович», – объявил директор.
Николай Иванович сделал шаг вперед, остановился у края стола, помолчал, осматривая всех собравшихся своим умным и добрым взглядом, и когда воцарилась полная тишина, душевно взволнованно сказал: «Дорогие ребята! Уважаемые десятиклассники! Сегодня  для вас особенный день. Сегодня для вас последний раз прозвенел звонок, который тысячи раз вещал вам о том, что  вы с каждым разом поднимались на новую ступеньку познания жизни. Сегодня он последний раз раздается для вас под сводами всем нам дорогой школы. И вместе с тем, он – первый – в начале вашей взрослой жизни, вашего будущего.
Ваше будущее должно быть светло и прекрасно, смело шагайте в него, перед вами открыты все дороги, что возможно только в нашей стране.
Вы начинаете жизнь и вы должны помнить слова Николая Островского: «Жизнь человеку дается один раз и прожить ее надо так, чтобы не жег позор  мелочного и низкого  за бесцельно прожитые годы!». В Германии более ста лет тому назад жил великий поэт Гете, который написал замечательное литературное произведение, трагедию «Фауст». Герой этого произведения прожил очень большую и долгую жизнь и всю жизнь свою искал, в чем смысл и счастье жизни, и в конце концов пришел к выводу, что: «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день за них идет на бой!»
 И эти слова вы должны помнить. Смело вступайте во взрослую самостоятельную жизнь. Дерзайте, у вас будущее…».
Затем были другие выступления. После чего первоклассники вручили каждому выпускнику-десятикласснику по букету живых цветов.
 Из репродуктора раздались звуки песни:
«Легко на сердце от песни веселой,
  Она скучать не дает никогда.
  И любят песню деревни и села,
  И любят песню большие города…»
Под бравурные звуки  этой песни десятиклассники (их было три класса – 120 человек) остались на линейке, а остальные вернулись в классы для завершения занятий.
Мне стало грустно и больно: отчего я не в десятом классе (во время войны мне пришлось в 1943-1944 года  дважды учиться в первом классе). Мне надо учиться еще год, а Галя уже выпускница и на следующий год ее уже не будет в школе.
Через пять дней, с 20 мая,  в школе начались экзамены. У десятиклассников выпускные на Аттестат зрелости. У нас – с седьмого по девятый класс – переводные. Нам на подготовку к каждому экзамену давалось по три дня. Алгебра, геометрия, литература (письменно - сочинение) и литература устно, немецкий язык, история, география, основы дарвинизма. Оценки по последним трем  предметам включаются в Аттестат зрелости.  Все экзамены за девятый класс я сдал на «отлично».
Сколько бы времени, сил и внимания не отдавалось бы подготовке к экзаменам, жизнь в окружающем меня мире шла своей чередой. Всходило и  заходило  солнце,  укорачивая путь от благословенной весны к благословенному лету.  Теперь мы виделись с Галей  реже,  не каждый день, а только случайно во время посещений консультаций в школе, или тогда, когда я специально под разными предлогами приходил к ней домой.
Первого июня после консультации по географии я зашел к ним за оставленным велосипедом. Когда я зашел к ним во двор, Галя сидела на крылечке дома с гитарой в руках. Рядом с ней лежали раскрытые учебники: 3 июня она сдает очередной экзамен по алгебре. Мы разговорились. Ей осталось жить дома не больше двух месяцев – июнь, июль. А потом она уедет в город Фрунзе, где собирается учиться в университете.
Я же еще и не думал, где я буду учиться, когда закончу учиться в школе. До моего последнего звонка в школе еще надо прожить целый год. Что нас ждет впереди, никто не знает.  Она уезжает в город, становится студенткой. У нее начинается новая жизнь, а я по-прежнему остаюсь школяром. Пути-дороги наши расходятся, нас будут разделять не только расстояния в десятки километров, но и обстоятельства, различная действительность, новые люди, новый быт, новые случайности. Расстояния во всем.  Мы подсчитали с ней, кому она будет писать письма, когда уедет из дома, в числе адресатов был и я.
Потом я слушал, как она пела:
«День погаснет в золотой дали,
Вечер ласковый ты песней назови.
И закат догорает все быстрей
Прощальный свой привет.

В этот час волшебный час любви,
Первый раз меня любимой назови,
Подари мне звезды и луну,
Люби меня одну.

Пусть ночь плывет над водой
Молодою луною,
Пусть самой яркой звездой
Будет наша любовь.

Без меня не забывай меня,
Без меня не погаси в душе огня,
Будет ночь и будет новая луна.
Нас будет ждать она».

Боже! Как я упивался звуками ее  волшебного голоса и тайным смыслом элегией романсов, от которых на душе становилось невыразимо хорошо и очень грустно.
Неожиданно, негаданно 15 июня я в составе межшкольной группы отличников по географии под руководством нашего завуча школы, географа Чекризова Ивана Григорьевича отправился в краеведческую экскурсию вокруг жемчужины Киргизии высокогорного озера Иссык-Куль.
Решение об организации экспедиции в РОНО (районном отделе народного образования) было принято неожиданно, поэтому готовились спешно. Все хлопоты о материальном обеспечении лежали на Иване Григорьевиче. Сводная группа учащихся из 12 человек в семь часов утра отправилась в путь в открытом кузове «полуторки». Это был первый выезд за пределы родного села, да ещё так далеко, только до озера по глубокому ущелью реки Чу 160 км, да вокруг самого озера 240км! На грузовой машине мы доехали до автостанции г.Фрунзе, где пересели в небольшой автобус, следовавший до первого города на берегу озера Рыбачье. Все было ново и необычно. После Фрунзе проехали городки Кант, Токмак. После большого села Быстровка хорошо асфальтированная дорога резко брала вправо и круто поднималась вверх по глубокому и узкому ущелью, на дне которого с шумом бурлила река Чу, которая огибала южный берег Иссык-Куля, но брала свое начало из озерца у Орто-Тюкая. Вдоль асфальтированной дороги справа по крутым откосам прямо над головой лежала железная дорога, по которой до г. Рыбачье курсировали грузовые поезда. В середине ущелья обе дороги пересекали на большой высоте реку Чу по железному мосту под названием «Красный». Здесь все проходили досмотр, хотя до границы с Китаем надо было ещё пересечь сплошной горный массив не меньше, чем 300км. Перед выездом в иссык-кульскую котловину ущелье расширялось в обе стороны. Река Чу забирала круто вправо и уходила вверх по новому ущелью горного кряжа. В километрах 10-15 до Рыбачьего открывался голубой простор озера в обрамлении заоблачных снежных вершин.
Во второй половине дня, после короткой разминки на автостанции г. Рыбачье, в основном застроенной мазанками с плоскими глиняными крышами, мы пересели на новый автобус, идущий до г. Пржевальск (старое название Кара-Кол) по южному берегу озера. Дорога пыльна и пустынна. Поселки Ак-Сай, Каджи-Сай, Барскаун, расположенные у самой воды, мы проехали, не останавливаясь, кроме нас, других пассажиров в автобусе не было. По договоренности с шофером на ночевку мы свернули на знаменитый своими родоновыми ваннами курорт Джеты-Огус. (Семь быков – так назывались скалы из красного песчаника у въезда в лощину с термальными водами.)
Перед сном нам разрешили «принять» ванны. На утро мы обследовали ущелье заросшее елями, полазали кругами «семи быков». Во второй половине дня приехали в г. Пржевальск, где была наша главная цель посетить музей исследователя Средней Азии – Пржевальского. После осмотра всех достопримечательностей города, мы отправились на пристань, где знаменитому путешественнику установлен известный памятник, увенчанный бронзовым орлом. Затем на военном катере пересекли все озеро с посещением курорта Чоппон-Ата на северном берегу озера. Все наше «путешествие» заняло пять дней и в основном состояло из постоянных переездов, но увиденные впервые в жизни голубые просторы большого высокогорного озера, окруженного белоснежными вершинами гор, оставили неизгладимые впечатления на всю оставшуюся жизнь. Потом, через полтора десятка лет, будучи уже отцом семейства, я каждое лето приезжал сюда на отдых со всеми детьми.
Вернувшись из экскурсионного путешествия, я в первый же день посетил Николая Ивановича, и, конечно же, встретился с Галей. Она рассказала мне, как у неё прошел выпускной вечер. Как она в этот прощальный вечер со школой долго стояла у раскрытого окна и смотрела на игру, что с тучками слегка затевала луна. Ей было хорошо и грустно. Детство оставалось в прошлом, наступала новая пора, пора студенчества, пора принятия самостоятельных решений, пора оторванности от дома и всего того, к чему привыкли с детства. Но сами мы-то мало в чем меняемся, мы продолжаем жить и быть теми, кто мы есть и другими не можем быть.
Пока я путешествовал, родители оформили земельный участок в восемь соток, на котором мы решили построить собственный дом. Основная тяжесть по строительству легла на меня. Каждый день рано утром я уходил из дома, где мы жили на квартире, на свой выделенный земельный участок и работал до захода солнца. Сначала каждый день я изготовлял саман. Глина для изготовления самана бралась прямо на краю участка. Выкапывается яма, в ней готовится замес глины с соломой, все это перемешивается голыми ногами, когда этот замес становится эластичным, как тесто, им набиваются деревянные формы кирпичей размером 16х16х32 см и эти формы волоком вытаскиваются на выровненную площадку и выкладываются для сушки. Это очень тяжелая работа.
После того, как были изготовлены более трех тысяч таких кирпичей, мы с отцом Семеном Васильевичем, привезли машину больших камней и из них выложили фундамент, на котором я стал выкладывать стены. Домик мы строили не большой. После того, как были возведены стены, я стал жить на участке круглые сутки, работал не менее чем по 14 часов. После того, как был перекрыт потолок и сооружена крыша, было необходимо все ещё обсамонить и отштукатурить.
Мать с отцом с утра на целый день уходили на работу, потому квартира всегда была под замком. 29 июля, когда родители после работы вернулись домой, они обнаружили, что кто-то в потолке прорезал дырку, через которую проник в квартиру и выкрал все мало-мальски ценные нехитрые вещи. О краже родители заявили в милицию. Сообщили и мне. Когда я приехал, во дворе было полно соседей, хозяев дома, два милиционера в форме. Погалдели, посудачили и разошлись. Я уехал на участок продолжать работать.
На другой день ранним утром, едва взошло солнце, пропели петухи и деревня начала просыпаться, меня в моем шалаше на стройке разбудил незнакомый милиционер и повел в отделение милиции, которое располагалось в середине села на центральной улице. Когда он разбудил меня, он сказал: «Пойдем со мной». На мой вопрос: «Куда и зачем?» он не ответил. За всю дорогу милиционер не сказал мне не слова. Молчал и я. А когда мы пришли в отделение, нас встретил один дежурный и, ухмыляясь неизвестно чему, сказал: «Ну-ну. Пойдем». Провел меня через дежурный кабинет во внутренний коридор и закрыл меня в небольшую, совершенно пустую комнату, с одним маленьким оконцем, забранным толстой железной решеткой. В комнате не было ни стула, ни скамейки. Пол не крашенный, серый от грязи. Пахло затхлой сыростью. Я остался один, вынужденный стоять на ногах. Воцарилась пустота и тишина. Так я неожиданно и негаданно оказался в КПЗ. «Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой,…» Прошел час. Может быть два. Все томительно неопределенно. С течением времени изредка из конца коридора стали доноситься голоса. И только во второй половине дня, звякнул засов, тяжелая дверь приоткрылась, и за ней показалось новое лицо и спросило: «А ты, чего?» Я не успел ответить: «Нас вчера обокрали…», как он раздраженно, с негодованием ответил: «А б…ть! Всех вас обкрадывают!» и резко захлопнул дверь. Лязгнул засов. Воцарилась гнетущая тишина. Я оглушенный остался стоять, к горлу подступил комок горькой обиды: «Что за напасть, что за недоразумение?» Хотелось есть и пить. Я устал стоять, а сесть на пол было брезгливо. И только на исходе дня я услышал взволнованный голос мамы, которая кричала: «Жандармы вы! Да как вы посмели запереть моего сына! Я буду жаловаться!» Кому и что она доказывала, мне было не видно. Но через какое-то время все стихло. Затем меня без всяких объяснений выпустили, и я с мамой ушел домой.
Как потом выяснилось, оказывается, когда вчера милиционеры осматривали квартиру, то кто-то из них обратил внимание на то, что у меня на левой щеке была царапина, и поэтому решили, что это я поранил щеку, когда залазил в дом, через дырку, прорезанную в потолке, и совершил самокражу. На утро милиция нашла мешок с вещами, спрятанный в кустах и сделала засаду. Но пока я томился в КПЗ, жулики стащили этот мешок у них из-под носа, и у меня оказалось «алиби».
Вот уж воистину – нет худа без добра. А если бы, обнаружив слежку, жулики не забрали бы похищенные вещи, какие бы выводы сделали наши горе-оперы? Потом родители жаловались и районным властям и в МВД республики, требуя, чтобы им вернули хоть какую бы компенсацию за похищенные вещи, но все без результата. Это была моя первая встреча с органами внутренних дел и местами заключения.
Я продолжал усиленно работать и поэтому 20 августа мы смогли уже всей семьей переехать из квартиры в свой дом, хотя ещё и недостроенный до конца. Заканчивалось лето, школьные каникулы подходили к концу. Галя уехала в г. Фрунзе и поступила на биологический факультет университета. Я решил, что десятый класс буду оканчивать здесь, в селе Петровка, на дорогу до школы требовалось не больше пятнадцати минут.
Первого сентября начались занятия в школе. На всех уроках были новые учителя, в классе незнакомые ученики. Новыми учениками были я и Стас Серебряный, родители которого из-за работы были вынуждены тоже переехать из Сталинского в Петровку.
Все учителя знакомились с нами, спрашивали, откуда и почему мы появились в этой школе. С первого же урока (это был урок по истории) мы со Стасом начали активно отвечать на все вопросы и оказались активнее всех в классе. Первое впечатление от школьного дня, что мы попали в какое-то захолустье, хотя сами были не бог весть откуда, а из соседнего села, но оно давно было районным центром и поэтому шум жизни даже в школе был другим, более цивилизованным.
  Шли дни. Завязывались новые знакомства, устанавливались отношения с коллективом класса. От Гали, уже студентки, получил первое письмо, которое было подписано: «Твоя Галина». От этой подписи учащенно билось сердце, и кружилась голова. Я по-прежнему каждый день жил и дышал с её именем на устах. Стала появляться мысль: а не вернуться ли назад в свою родную школу, тем более что с каждым днем все резче вырисовывалось размежевание с коллективом класса. В основе вызревающего конфликта была наша учебная активность. Нам стали открыто высказывать даже обвинения в том, что мы «разлагаем» класс, который был лучшим в школе, пока в нем не появились мы. Что мы «смущаем» учеников, не даем им отвечать. Дело в том, что у нас со Стасом были одни «пятерки», а у остальных едва «тройки».
О своем решении вернуться в родную школу я сообщил Николаю Ивановичу, на что он сказал: «Я знал, что настоящее решение будет впереди».
И не смотря на то, что теперь вновь, чтобы быть в школе, надо было затрачивать не десять минут, а преодолевать десять километров, я вернулся (Стас тоже) в родную мне школу. Я снова окунулся в знакомую до мелочей и уважаемую до глубины души, привычную для меня среду, где знал всех учителей и многих учеников, где у меня были друзья и товарищи, соперники и поклонницы.
С моим возвращением в школу возобновил работу литературный кружок. Привычными стали спортивные игры и соревнования, которые постоянно организовывал физрук Павалоцкий Савелий Максимович. Все ученики его уважительно звали «Савеля». Меня вновь избрали секретарем комсомольской организации школы. Общественная работа требовала дополнительного времени, но это было хорошо, просто надо было быть более организованным и больше работать.
В начале октября ученики старших классов были привлечены на сельхозработы. На этот раз нам пришлось работать не на уборке сахарной свеклы, а хлопка. Стояли погожие солнечные дни бабьего лета. В полях, в прозрачном чистом воздухе летали длинные белые паутины. Работа в поле была дополнительными каникулами. Ученикам надо было оборвать коробочки с белой ватой. Кусты хлопчатника были низкорослые, урожай небольшой, посевы хлопчатника были произведены в нашем районе впервые, больше пробными, чем производственными. Со всей работой мы справились за две недели.
Во время работы по сбору хлопка между учениками возникали новые взаимоотношения, не каждый, кто учился хорошо, так же хорошо и добросовестно работал.
Наша повседневная жизнь полна случайными встречами и расставаниями. Ни на каждого человека обращаем мы своё внимание, так как и сами не удосуживаемся его. Однако господин случай, бывает, дарит нам такие встречи, которые остаются в нашей душе на всю последующую жизнь, определяют её направленность и содержание. Так и в мою судьбу вошли Галя и её брат, учитель русской словесности Николай Иванович.
Вот и сейчас, она уже студентка университета. У неё началась другая жизнь, другое окружение, новые заботы, свои радости и огорчения, случайные попутчики, новые поклонники и увлечения. А я всё ещё школьник. У меня все те же друзья-товарищи, которых хорошо знала и она. Это Витя Злобин, Нелля Рабинович, Мурат Эсекуев и Лиля Книжник, Стасик Серебряный и  Нина Кротенко. У неё же все другие, которых я не знаю, и знать не могу. У меня тоже стали появляться другие лица, но ни с кем из них уже больше не складывались те душевные контакты, которые бы побуждали искать их внимание и дружбу.
 «Для тебя, для тебя – лучшим хочется стать»,  – я говорил только Гале. Только её голос звучит в душе моей:
       «Солнце и золотые зори,
Знакомых гор неясные узоры,
Лишь иногда тучек гряда
Мелькнет в лазурном небе
И тает без следа.
Здесь звуки серенады
Дарят сердцу отраду,
Здесь ты была со мною,
Здесь расцвели мечты.
Но ты теперь далёка,
Брожу я одиноко,
Ты мне нужна для счастья,
Солнце и ты».
Прошли первые осенние заморозки. Поблекли и почернели травы и цветы. Оголились деревья. Наступили холода. Каждый день, в половине седьмого, по любой погоде и в дождь, и в снег, я с упоением нажимал на педали своего старенького, но испытанного на прочность, велосипеда и катил навстречу новому дню знаний, встреч, радостей и разочарований.
Наступил декабрь. Побелели поля и крыши домов. Вслед за снегом пришел мороз. Солнце встает поздно, поднимается не высоко и без прежнего тепла освещает замерзшие окна. Хотя морозы небольшие, но при езде на велосипеде холодный воздух обжигает щеки, затрудняет дыхание носом. За время пути, от дома в Петровке до дома родителей Гали в селе Сталинское, где я каждый день оставляю велосипед пока нахожусь в школе, в голову приходят разные и все одни и те же мысли. Следишь за дорогой, непрерывной лентой, с шелестом убегающей из-под переднего колеса назад, и думаешь о разном. Хорошо равняться на Рахметова, Овода, Николая Островского, Маяковского, но как быть таким, оставаясь самим собой, таким, какой ты есть и быть другим не можешь. Верить в свои силы и способности, правильно использовать всё то, чем тебя лично одарила природа. Все чаще начинают волновать вопросы кем быть, куда пойти учиться после школы, в чем твое предназначение.
Новогодний бал-маскарад по случаю встречи пятьдесят четвертого года не был для меня праздничным и веселым. Подумать только, всего год назад, я в маске и костюме Печорина, с трепетом сердца в груди, отыскивал среди шумной толпы учеников, ту единственную, которая целиком и полностью владела моими помыслами и желаниями, ту, которой я во время танца, таинственным шепотом сказал: «Маска, я вас знаю!», а потом, вручив очередное амурное послание, ретировался и бежал с бала, как горький неудачник («пусть неудачник плачет…»). А теперь мне было все равно. Я был без маски. Не был ряженным. Я руководил дежурными на входных дверях школы, чтобы на вечер в школу не проникли посторонние. Никто меня не интересовал, ни с кем я не кружился в вальсе. Это был просто последний новогодний вечер в школе.
Все десять дней зимних каникул я просидел дома. Никуда не выходил, ни с кем не общался. Много читал. Читал Добролюбова, Писарева, Белинского, Луначарского. Но больше всего был затронут суждениями Виссариона Белинского, в чьем «хилом теле», по выражению Герцена, была скрыта «неистовая, гладиаторская натура». Моя душа, как губка, жадно впитывала в себя гуманистический пафос всех его статей, после чтения которых, как бы другими глазами начинаешь смотреть на окружающий тебя мир людей и вещей. Неужели он прав, что вся любовь у человека не в сердце, а в голове? Фантазия. Однако голова осмысливает все наше существование. Но любим мы сердцем, а не головой.
Зимние каникулы пролетели как один день. Завтра снова за парту. Всё внимание только урокам, чтобы закончить школу как можно лучше. Куда идти учиться после школы? На этот вопрос ответ определился сам собой. Конечно, надо стать учителем. Идти в народ, учить и воспитывать детей для будущего – что может быть благородней и полезней. 16 января я решительно определился, что буду учителем. Закончу школу и в пединститут, на литфак. А потом куда-нибудь в село, до ребят, таких, как я сам сейчас. И всю душу отдам этому делу, всего себя. Я сумею многим поделиться с ними. Зажечь их так, как зажгли меня.
Потянулись обычные школьные дни. Во второй половине февраля, после долгих сильных морозов, внезапно наступила оттепель. Пушистый снежный покров под жгучими лучами солнца сначала засахарился мелкими кристаллами, затем растаял. Был и исчез. Поползли утренние туманы. В классе стало нарастать весеннее настроение. С особым оживлением и открытой радостью встречалось известие, что из-за отсутствия учителя очередного урока не будет. Вот и сегодня урок по физкультуре оказался «пустой» (Ура! Савеля заболел!). Мальчишки выпроводили всех девчонок из класса, а сами сгрудились на задних партах на шутливо-вульгарную, но задушевную беседу. Первый баламут класса – Петька Колесников уселся на столешницу парты и, окидывая всех своими черными глазами «закатил лекцию будущего папаши»: что и когда бывает; что, когда и как делать; когда получают наибольшее удовольствие; что из себя представляет женский пол. Никогда ещё класс не был так единодушен, такой озорной компанией, где каждый старался поддать что-то своё, старался перещеголять всех остальных, вставить такую реплику, от которой все от взрыва хохота поджимали руками свои животы и катались по партам. Молчаливый, сдержанный отличник, черноголовый еврейчик Леня Луцкий хитровато прятал улыбку в едва появившиеся черные усы, блестел озорными глазами. Науменко Витя, друг Дербуша Юры, перебивая друг друга подсаливали «лекцию» Петьки сальными деталями. Мозговитый, острый на язык Махоткин Леонид пародировал речь и жесты хорошо известных нам персон. Зюзько Вова, упрямый, туговатый на язык, добавлял своего перца. Пронов Виктор с раскосыми глазами подгалдыкивал. И все неистово хохотали, от безудержного смеха топали ногами и кричали: «Ещё, ещё!»
Девчонки, сгорая от любопытства, ломились в дверь, но только после звонка на урок, их запустили в класс перед носом учителя. Урок долго не начинался. Все были возбуждены и никак не могли войти в рабочее состояние.
У меня, как у секретаря комсомольской организации школы, были дополнительные обязанности, которых у других учащихся не было. Как говорится, положение обязывает. В основном я со своими обязанностями справлялся. Но при этом я всегда осознавал, что в общественной работе было нужно и можно делать больше и лучше. Поэтому, когда директор школы говорил, что что-то сделано благодаря мне, я чувствовал себя от этих общественных похвал неловко, стеснительно. Взять, например, движение за политехнизацию школы. Во-первых, это была всеобщая идея, рожденная временем. Во-вторых, основную работу в этом направлении осуществлял педколлектив во главе с директором школы. Комитет комсомола, который я тогда возглавлял, лишь в малой доли способствовал этому. Суть идеи о политехнизации школы заключалась в том, чтобы за время учебы в школе, учащиеся наряду с освоением общеобразовательных предметов, могли бы получить какую-нибудь рабочую профессию; слесаря, механизатора, швеи, плотника и т.п. С этой целью в пятьдесят четвертом году при активном участии учеников старших классов в приспособленных помещениях были организованны учебно-производственные мастерские. Вопросы политехнизации школы наряду с вопросами успеваемости регулярно обсуждались на комсомольских собраниях и ученических комитетах. Порывы энтузиазма разбивались о прозу жизни. У многих не было устремленности в будущее. Главным аргументом установки на хорошую учебу было: «Учись, а то быкам хвосты будешь крутить!» Но это мало кого пугало.
Самым большим недостатком наших учителей было то, что они вместо организации  практических дел (как, например, у Николая Ивановича литературный  кружок и выпуск рукописного журнала «Ключ») занимались морализацией, нудным бездушным начетничеством.
Так, наш классный руководитель, неплохой учитель по физике, Долгополов Арсений Николаевич, три года руководил нашим классом и не организовал с нами никакого дела. Все время ныл «ваш класс самый плохой» ,«10 Б класс, куда не хочется идти», «вы хуже всех».
Весной пятьдесят четвертого года наряду с комсомольскими стройками
Начала разворачиваться эпопея по освоению залежных и целинных земель
в Сибири, на Алтае и в Казахстане. Радио и газеты ежедневно   приносили вести об энтузиазме молодых   строителей и хлебопашцев.
 «Комсомольцы-добровольцы» показывались в киножурналах, звучали новые песни: «Земля целинная!  В новые края едемте друзья, станем новоселами и ты и я!»
Я, как натура романтическая, горячо откликающаяся на патриотические призывы Партии и Правительства, готов был в любой момент отправиться  осваивать целину.  Но я, к сожалению,  не был механизатором (трактористом-комбайнером). Надо было заканчивать десятилетку.
Желание повидать Галю было всегда. 24 марта нас распустили на весенние каникулы и я спонтанно решил, завтра на велосипеде я съезжу в город Фрунзе и навещу её. От Петровки до Фрунзе 47 километров. Но разве это расстояние, когда душа летит на крыльях любви. Сказано – сделано!
Накануне, в четверг, прошел мокрый снег, который тут же растаял и добавил грязи. Похолодало. Но утро в пятницу было солнечное. На голубом небе ни облачка. Можно рассчитывать, что весь день будет хорошая погода. В пять часов утра я был уже на ногах. Ещё раз осмотрел своего железного скакуна. Смазал цепь, подкачал шины. Вскочил в седло, и серая лента асфальта побежала под колесами велосипеда. До Сталинского я домчался на одном дыхании. Проскочил центр и на окраине села на стыке с селом Садовое асфальт закончился, началась гравийная дорога, которая только подготавливалась к асфальтированию. Это затрудняло движение, пришлось с меньшей скоростью катить по обочине дороги, где уже были протоптаны дорожки (тропинки). Энергично нажимая на педали, я когда вслух, а когда про себя, напевал разные песенки: «Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян…».  Или: «Нам нет преград, ни в море, ни на суше, нам не страшны ни бури, ни гроза…». Или: «Эх, путь-дорожка, фронтовая, не страшна нам бомбежка любая, а помирать нам рановато, есть у на ещё дома дела…»  За селом Садовое было село Александровка, населенное в основном дунганами, за ним Маловодное, потом Сокулук (районный центр соседнего района), затем после большого пустого пространства Гавриловка, за ней Кызыл-Аскер (Красный солдат) и предместье города станция Пемпек.
В 9 часов утра я уже катил по центральной улице столицы – проспекту имени Сталина. На перекрестке улиц Советская-Заводская, там, где расположен учебный корпус университета, я встретил Галю. После того мы целый день до шести часов вечера ходили по городу. Мы побывали в дубовом парке, в кинотеатре «Ала-Тоо», в магазинах, в том числе в знаменитом «Люкс», долго сидели на скамейке у фонтана в сквере напротив здания Дома Правительства, побывали на квартире, где она жила с тремя подружками (не всем первокурсникам предоставлялось общежитие). Во время хождения по городу пили газированную воду с сиропом и без сиропа, ели мороженое «пломбир» и говорили, говорили, словно мы не виделись сто лет. Устали очень. Но я бы ходил бы ещё раз и ещё, однако надо было возвращаться домой. И, наконец, мы расстались, и я тем же маршрутом покатил домой, оставляя свое сердце у неё в ладонях, которые я горячо расцеловал на прощанье.
 Возвращаться было труднее. Склоняющееся к закату солнце светило прямо в лицо. От его ярких лучей приходилось щуриться. Заболело колено левой ноги, но я с усилием нажимал на педали и с каждым оборотом колеса удалялся все дальше от той, без которой не мыслил своего существования. В половине десятого я был уже во своясях. Сначала заехал к галиным родителям. Передал им от неё привет и небольшой гостинец. Рассказал, как мы провели день. В одиннадцатом часу возвратился домой. Отчиму, маме и братику раздал гостинцы городские, за ужином пил холодное молоко. Утомленный марафонской гонкой на велосипеде, но счастливый я отправился ко сну. Едва закрыв глаза, я уснул. И снится мне, как на яву, что я ещё нахожусь в городе, около неё. Она встречает меня приветливо, с волшебно-чарующей улыбкой на милых губах. Её лучезарные глаза с нежностью смотрят на меня. Она знает моё отношение к себе. Мы стоим рядом. Но вдруг, откуда ни возьмись появляется какой-то незнакомый мне парень и мы оказываемся разделены изгородью, по одну сторону я, по другую она и этот парень. Он пытается обнять его, но она отталкивает его, а сама смотрит на меня и лукаво улыбается, видя, как мне все это неприятно. Потом она исчезает с парнем, а я остаюсь один… И просыпаюсь от душевной муки. Долго не могу заснуть, переживая все видимое вновь и вновь.
Я встаю с постели. Беру дневник. И записываю в очередной раз всю тоску по ней на листы бумаги. Судорожно метались мысли: что делать? Немедленно, ещё раз написать ей, как я люблю её. Но сколько раз об этом можно писать, тем более, что она всегда оставляет мои письма без ответа? Ей от моих признаний не становится лучше… Но нет, надо ей ещё раз написать о своих чувствах… А что с этого? Разве она полюбит меня? Нет, не надо писать, не нужно наваливаться, к чему все это? Я и сам через три месяца закончу школу и уеду еще сам не знаю куда. А что тогда? Я ещё дальше буду от неё, так зачем же её обязывать признанием, если сам не знаешь, что может случиться после окончания школы.
И в то же время я подсознательно был уверен, что, несмотря на наши продолжительные размолвки и расстояния, мы обязательно будем вместе. Я всегда желаю, пусть она будет счастлива!.. Но как, если я внутренне убежден, что она может быть счастлива только со мной. И в самом деле, почему бы и нет? Почему кто-то другой, а не я достоин её? Я эгоистичен? Да. Я хочу, чтобы она была только со мной, потому что и сам хочу быть только с ней, разделить свою судьбу, свою жизнь.
Первая половина пятьдесят четвертого года знаменовалась для меня лично тем, что я заканчивал учебу в школе, которую начал теперь уже в далеком в суровом военном 1943 году. Как выстояла и победила молодая страна Советов? Как выжили мы, раздетые и разутые, холодные и голодные? Годы войны были величайшим испытанием жизнеспособности новой общественно-экономической системы государства. Ценою неизмеримых потерь на фронтах и в тылу была одержана великая победа над смертельным врагом не только для страны, но и всего человечества.
Прошло девять послевоенных лет восстановления сожженных сел и разрушенных городов, страна превратилась в огромную стройку. На необозримых просторах Сибири, Алтая и Казахстана началось освоение целины – распахивались не только миллионы гектаров залежных земель, но и обустраивались новые села и города. Сам воздух был наполнен невиданным духом созидания.
Жизнь с каждым годом становилась лучше. 1 апреля я записал в дневнике: «Утро светлое и радостное.  Небо голубое и праздничное. Воздух чист и свеж.  Только что передали по радио о новом снижении розничных цен на промышленные и продовольственные товары. От этой радостной вести хочется прыгать до потолка. Родители рады, ещё бы, материальные затруднения портят взаимоотношения, укорачивают жизнь».
К окончанию учебы в средней школе, благодаря учебе, общению с учителями и особенно с Николаем Ивановичем, чтению книг, активному участию в общественной жизни школы, комсомольской работе, под влиянием от просмотренных многочисленных кинофильмов, радиопередач, газет и журналов, во мне сформировалось и развилось чувство высокого общественного долга и нравственной убежденности, что за правду и добро надо активно бороться, что зло многолико, что оно живет в самом человеке, но что надо бороться не против, а за человека, что жизнью своей надо творить добро. И что за правду и справедливость в жизни надо постоянно бороться.
Апрельское бледно-голубое небо, по нему медленно плывут белые облака. Они то тают на глазах, то из ничего появляются вновь. Заросли терновника, деревья урюка, персиков и вишен благоухают белыми цветами («как молоком облитые, стоят сады вишневые…»).
22 апреля мне исполнилось 19 лет! А утром мама кормила меня манной кашей. Подумать только – 19 лет, т.е. уже целый год как я фактически являюсь совершеннолетним, а ничего особенного не произошло, никаких новых ощущений, каким был вчера, таким остался и сегодня. И вообще, я бы даже и не заострил свое внимание на сегодняшнем дне, если бы сегодня, наконец, я не получил от Гали долгожданное письмо.
Я не стал сразу открывать это письмо. Положил его за пазуху, поближе к сердцу, поехал на велосипеде в парк, под тот высокий тополь, под которым три года тому назад я впервые признался ей в своей любви. Три года назад мы стояли под этим тополем, и я осмелился нежно обнять тебя за плечики, прижать к своей груди, и затуманенным взором глядя поверх твоей головы в небесную высь, рисовал словами картину нашей будущей дружбы и жизни. Тогда, три года назад, я фантазировал и, пожалуй, позировал, но был искренен в своих чувствах, в тот чудный вечер на уединенной аллее в волшебном сумраке парка. Для меня ты тогда фактически была ещё совсем неизвестная, малознакомая, первая девочка, которой я поведал свои неожиданные мечтания, озаренные лазурью будущего.
Много дней с той встречи прошло, много грез с той поры прошумело. Мы оба повзрослели. Я преследую тебя своим признанием в любви, а ты все время держишься на одной и той же дистанции, ни да, ни нет. И вот практически уже год, как мы вообще едва когда видимся, потому что ты студентка, а я все тот же ученик. Но у меня непоколебимая вера в тебя, смутное осознание того, что мы все равно будем вместе, что нам не жить друг без друга. Настоящее ли это чувство, или плод юношеских фантазий, я не знаю, но после того, как я снова повидал тебя, когда на велосипеде приезжал в город, я в который раз признался тебе в своих чувствах в письме, на которое, наконец, сегодня получил ответ. Письмо мне показалось сдержанным и равнодушным. Со многими её утверждениями я был не согласен, о чем записал в своем дневнике. Она писала: «если б ты и заставил меня любить, то что из этого? Ты бы мне отвечал так же». Я не понимал, что она этим хотела сказать, потому что я никогда не желал и не думал её неволить. Я просто всегда признаюсь ей в своей любви. Я сам не знаю, что нас ждет впереди, как буду поступать и вести себя завтра, потому что и я могу в чем-то измениться и стать, возможно, другим, но мне тоже кажется как и ей: «не знаю почему, но мне кажется, что мы с тобой когда-нибудь будем вместе». Я согласен с этим утверждением и в моей душе укреплялась надежда, что и на самом деле может быть, что мы хоть когда-нибудь будем вместе.
После полученного письма три дня прошли своей чередой. 25 апреля накануне христианского православного праздника Пасхи мы в 6 часов вечера собрались на заседание литературного кружка, а разошлись по домам только в 6 часов утра праздничного дня. Всю ночь я впервые провел на ногах.
Сначала после литературного кружка я с Витей Злобиным и Муратом Эсекуевым пошли в парк на танцы. Вход на танцплощадку был бесплатным по случаю её открытия после зимы и наступающей Пасхи. Танцплощадка располагалась недалеко от центрального входа в парк. Это небольшая квадратная гладким бетоном покрытая площадка, огражденная высоким штакетником, по углам освещенная электрическими фонарями. Внутри по всему периметру вокруг площадки (танцполу) устроены на ширину одной доски скамейки. На противоположной стороне от входа сооружена ракушка-эстрада для духового оркестра или баяниста. Народу битком, много учеников, не только старшеклассников, но и мелюзги шестых-седьмых классов. Много взрослых молодых людей. Шумно, весело. Среди этой говорливой толпы особенно выделялся один незнакомый мне танцор, не первой молодости с большим животом, а лучше сказать брюхом, в модной соломенной шляпе. Он обращал на себя внимание тем, что приставал со своим приглашением то к одной, то к другой девчонке, а они от него шарахались в разные стороны.
За час до окончания танцев Витя Злобин повел свою подружку девятиклассницу Неллю Рабинович домой, а мы с Муратом остались дотирать свои подошвы об обновленную танцплощадку. В 12 часов ночи, как всегда, после быстрого фокстрота духовым оркестром был сыгран походный марш, танцы закончились, погасли фонари, парк опустел.
Мы все втроем (Злобин успел вернуться до окончания танцев), шумя и балагуря, отправились в церковь, где в это время проходило всенощное богослужение Пасхи. Православная церковь была построена в селе целиком из дерева после разрушительного землетрясения 1886 года. Говорили, что она сооружена без единого гвоздя. Служба в церкви возобновилась в последний год войны. Учащимся не рекомендовалось её посещать, потому что религия считалась «опиумом для народа». Церковь была построена в центре села на пересечении улицы Первомайской и центральной Фрунзе. Построена церковь по типовому проекту с соблюдением всех атрибутов православного храма. Над центром купола возвышался крест. Холл церкви вмещал более двухсот человек. В это время в церкви было столько народу и так они плотно стояли друг с другом, что в широко распахнутые двери невозможно было даже протиснуться хотя бы за порог. С паперти, на которой тоже теснился народ, можно было поверх голов заглянуть в глубину зала, освещенного огнями многоярусной люстры. Аромат восковых свеч и фимиам кадила смешивался с терпким запахом вспотевших тел. Слышался голос священника, молитва которого временами перебивалась песнопением хора. Вокруг церкви непрерывным кольцом, плечо к плечу разместились прихожане, образовав как бы торговые ряды в базарный день. На разнообразных постилушках, клеенках и расшитых полотенцах-рушниках была разложена праздничная снедь: сдобные куличи, крашеные яйца, сало, калачи, ватрушки и пирожки, яблоки и прочие съестные припасы для будущего освящения. В руках у каждого хозяина мерцали зажженные свечи. Служба в церкви идет уже много часов. Выход крестного хода состоится только в три часа ночи (12ч. по Москве). Не все выдерживают бессонную ночь, поэтому кто тут же сидит на траве, а кто на боку свернулся калачиком и спокойно спит, но не выпускает из рук узелки, кошелки и корзины с праздничной снедью.
Видеть все это необычайно интересно, тем более в первый раз. Мы и пришли затем только, чтобы посмотреть, как происходит встреча праздника Светлого Христова Воскресения – Пасхи. Мы дефилируем круг за кругом вокруг церкви, с интересом рассматриваем, кто с кем и с чем стоит, сидит или лежит в ожидании крестного хода. Навстречу нам так же по кругу, словно по тротуару, двигаются другие зеваки, ротозеи.
Кого-то нечаянно задели плечом, кого-то из знакомых толкнули специально. Мы так долго ходили и глазели, что сильно утомились и особенно проголодались, глядя на это праздничное изобилие всякой вкуснятины. Поэтому мы вынуждены были сходить на дом к Вите Злобину, который жил недалеко по улице Красноармейской и, перекусив борщом и кашей, вернулись к церкви и продолжили свой любопытный развлекательный променаж вокруг церкви в толпе праздношатающихся. Будучи экзальтированными от таинства предпасхальной ночи, развлекая друг друга шутками-прибаутками, мы стали изображать из себя эдаких рыцарей, типа Дон-Кихота. Поэтому, когда нам всем троим, на каком-то уже без счета обороте по кругу, в глаза бросилось незнакомое нам по школе девичье лицо, мы, как будто сговорившись, в один голос воскликнули: «О, Мадонна! Что это за Дульсинея Тобосская?! Почему мы тебя не знаем?» И с этого момента всё свое внимание мы переключили на неё. Мы стали её преследовать, круг за кругом заходить ей на встречу, чтобы встретиться лицом к лицу, пройти мимо и снова повернуть назад, явно демонстрируя свой интерес к ней. И, в конце концов, мы добились своего, незнакомка удостоила нас своим вниманием. Когда мы вновь возникли перед ней, она остановилась и спросила приятным, веселым голосом: «Что вам надо?» Мы хором, как по команде, ответили: «Нам только это и было надо, чтобы вы спросили, что вам надо? Мы хотим с вами познакомиться.  Откуда вы, прекрасная незнакомка?»
– Зачем вам это знать? – отвечала она, широко улыбаясь, и глаза её озарились лукавым блеском.
 – Просто, нам хочется знать, кого мы тут так долго искали и, наконец, нашли  невзначай, – отвечали мы хором.
В ответ она то смущенно улыбалась, то, потупив глаза, закусывала нижнюю губу, то отвечала на наши вопросы довольно приятным голосом. И мы узнали, что зовут её Валя, что она живет на улице Железнодорожная (это на самой окраине села, где проходит железная дорога), что она учится в школе, что пришла с тётей и соседкой святить куличи. Держалась она просто, без всякой наигранности и жеманства, как будто мы и в самом деле были давними знакомцами. Мы ей солгали, что нам по пути и предложили свои услуги проводить её.
В три часа ночи служба в церкви была окончена. Облаченный в праздничные одеяния поп в окружении свиты появился на паперти с возгласом на всю округу: «Христос воскресе!» и начал церемонию освящения пасхальных куличей.
Впереди несут икону Спаса и Крест, за крестом – хоругвь. За ними двое в черных монашеских одеяниях большую двуручную корзину для сбора податей с прихожан (кто что даст). Потом идет поп, рядом дьякон несет ведро с водой, в которую поп окунает метелочку и ей окропляет трижды прихожан и их съестные припасы, и при этом постоянно повторяет: «Христос воскрес!» В ответ на это прихожане, блаженно улыбаясь, отвечают ликующе: «Воистину воскрес!»
Незнакомка Валя собрала свои теперь уже освященные куличи и крашеные яйца, и вместе со своими тетушками пустилась восвояси. Мы же, как бычки на невидимой веревочке, последовали за ней. По дороге домой незнакомка поотстала от своих тетушек и мы уже вчетвером шли за ними. Мы мололи разную чепуху, стараясь блеснуть своим красноречием, короче, петушились перед ней, она же в полусмущении кратко отвечала.
– У вас болят ноги? – спросил Виктор.
– Болят, – ответила она.
– Действует ли на вас весна? – с затаенным смыслом спросил Мурат и тут же сам ответил. – На нас действует!
Наконец мы дошли до дома. Прощаясь, мы горячо стали жалеть о том, что она живет так близко, что мы готовы были пройти с ней ещё семь таких расстояний. Наговорив кучу комплементов, мы тепло распрощались рукопожатием: «До свидания». А Мурат прямо заявил, что он имел сегодня счастье неожиданно влюбиться. От чего Валя в смущении покинула нас и скрылась за калиткой. Такая в ней была приятность, манящая и волнующая неизвестность.
На обратном пути утомленные бессонной ночью, длинной дорогой, пасхальными впечатлениями мы больше молчали, и каждый думал о чем-то своем. Распрощались мы снова у церкви, где уже было тихо и пусто. Вернулся я домой на рассвете и, с головой укрывшись стареньким суконным одеялом, уснул безмятежным, блаженным сном: «Христос воскресе! – Воистину воскресе!»
Вслед за Пасхой наступил Первомай, один из самых веселых праздников. Все деревья: клены, тополя, вербы, карагачи – оделись в свежую зелень. Забелели сады. Цветут вишни, яблони и груши, персики и абрикосы, белые гроздья акаций испускают тонкий медовый запах, который смешивается с дамским ароматом цветущей сирени.
Накануне праздника мы дружной гурьбой десятиклассников сходили в горы и вернулись с охапками воронца и букетами тюльпанов, с которыми пришли на первомайский митинг. По радио транслировали парад с Красной площади Москвы.
Утро красит майским светом
Звезды древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля!
Страна моя! Москва моя!
Вы самые любимые! 
Парад войск. Демонстрация трудящихся. Торжественные марши. Звуки салютов. Все это было волнительно. Наполняло душу гордостью за сопричастность к судьбе страны и её народа.
С первомайским праздником сливается воедино праздник 9 мая – День Победы. В этот день я с великой скорбью воскрешаю в своей памяти образ своего отца, который в 27 лет погиб на фронте Великой Отечественной Войны и своей смертью вместе с миллионами павших в боях за отечество, за мою жизнь и жизнь миллионов. Он защитил жизнь, которую даровал мне, и которая продлилась в моих детях и внуках, и я хочу, чтобы они всегда помнили это.
  Как никогда ещё я так трепетно, так чувственно не воспринимал приход весны, как на этот раз. Все вокруг было удивительно прекрасно. Высокое голубое небо с былыми барашками облачков. Прозрачная в ярких лучах солнца зелень молодых листьев. Белый, как у невесты, наряд садов. Сиреневая сирень, алые маки, оранжевые тюльпаны, фиолетовые фиалки. Чудное и таинственное мерцание мириадов звезд далеких миров. Вечерние зори. Нежное дуновение ветерка на утренних зорях, когда раскаленный до зеркального блеска сияющий диск солнца медленно выплывает из-за снежных горных вершин.
Я был в такой эйфории, что 12 мая написал в Минпрос РСФСР письмо с просьбой направить меня в какую-нибудь демократическую республику в качестве учителя русского языка. И во время выпускных экзаменов 25 мая  получил ответ: «Отдел Минпроса РСФСР сообщает, что удовлетворить просьбу, изложенную в вашем заявлении от 12 мая 1954 года, не представляется возможным ввиду того, что Вы не имеете специального педагогического образования и стажа педагогической работы.
Начальник отдела А. Кирсанов».
Сейчас я вижу, сколь наивно, если не глупо, было это мое заявление, но оно было написано искренне, с жаром души, который свидетельствует о моем идеализме и романтизме, которые я в последующие годы своей жизни не раз соединял с жестокой реальностью нашего бытия. Чтобы я делал, если бы моя просьба была бы удовлетворена, но я был готов нести свет русского языка хоть на край света. Боже мой, как это было наивно и нереально.
Таким образом, мне ничего не оставалось делать, как успешно сдавать выпускные экзамены и определяться с поступлением в педагогический институт.
На всех экзаменах я всегда шел в первой группе, и так получалось, что всегда первым к столу экзаменаторов для ответа на вопросы. Мне всегда везло, попадались легкие билеты, и я получал «5»(«отлично»).
  Все заботы и треволнения по подготовке и сдаче государственных экзаменов за курс средней школы не прерывали внутренней, интимной жизни души и постоянных, ежедневных контактов с окружающим миром, с симпатиями и антипатиями с учителями, соклассниками, родными и знакомыми.
С каждым восходом и заходом солнца проходил ещё один день, похожий на вчерашний, но он был уже другим. Вся эта динамичная статичность жизни хорошо отражена на страницах дневника, который я писал уже четвертый год подряд. Перечитывая его страницы, писанные изо дня в день, трудно заметить отличия вчерашнего дня от сегодняшнего. Земля вертится, время идет, а ты все такой же, все остаешься на месте. Да, случаются новые встречи, новые действия и противодействия, другие дела, но все происходит в ограниченном круге географических координат, на одной и той же местности, в соприкосновении с одним и тем же кругом лиц личного знакомства. Пятачок села Петровка, соединенный восьмикилометровой ниткой асфальтированного шоссе с пятачком (1км х 1км) села Сталинское (Беловодское), школа, дом культуры, парк культуры и отдыха, улица Фрунзе, дом №97.
Мои экзамены выпускные в школе совпадали с экзаменами Гали за первый курс в университете. Нас разделяло и расстояние, и положение, но мне удавалось видеться с ней, когда она на выходные дни приезжала домой. Я же продолжал быть у неё дома почти ежедневно, так как всегда оставлял во дворе свой велосипед, на котором приезжал в школу на консультацию или экзамен.
Последний экзамен по химии мы сдавали 18 июня, а 19 июня уже состоялся выпускной вечер. И таким образом школьные годы шли, шли и бац, все кончено. Фенита ля комедия! 
Торжественное собрание выпускников по случаю вручения Аттестатов зрелости проходило в зале районного Дома Культуры. На сцене за длинным столом официальные представители Райкома партии, Исполкома районного Совета трудящихся, почетные гости (передовики производства), весь педколлектив школы, работники РОНО (районный отдел народного образования) и Райкома комсомола.
За трибуной директор школы Иван Иванович Романов. Он объявляет об открытии торжественного собрания выпускников школы. Звучит Гимн Советского Союза. От его торжественных звуков горло перехватывают спазмы. В своем кратком выступлении директор сообщает, что в этом завершенном учебном году, школа передает в высшие учебные заведения 76 выпускников. Однако, часть из них, подчеркивает он, пойдут работать в колхоз или на производство, что является нужным и почетным делом. (Тогда ещё не было лозунга: «Всем классом на производство!») Поэтому, тогда это было первой ласточкой.
Первым для получения Аттестата зрелости к трибуне был вызван кандидат на Золотую медаль Авраменко Анатолий Петрович. Мой хороший знакомый учился в параллельном 10а классе. Духовой оркестр играет туш. Директор вручает аттестат, пожимает руки. Анатолий в ответном слове говорит: «В этот теплый июньский вечер мы получаем аттестаты. Позвольте мне поблагодарить педколлектив, наше правительство и партию за то, что они воспитали нас». Под аплодисменты зала Анатолий возвращается на место.
Вторым Аттестат зрелости был вручен круглому отличнику и очень скромному мальчику. Курганову Гене. (По слухам он окончил МГУ им. Ломоносова).
Затем Иван Иванович продолжает: «Аттестат зрелости выдается Макарову Владимиру Анатольевичу, секретарю комсомольской организации школы».
Звучит туш. Я не ожидал, что меня назовут в числе первых. (правда в аттестате у меня тоже отличные оценки по всем предметам и только одна «хорошо» по русскому языку письменно).
Смущенный, с волнением я поднялся на сцену. В это время Иван Иванович продолжал: «Наша комсомольская организация сделала очень многое в повышении успеваемости и укреплении дисциплины учащихся, в развитии художественной самодеятельности, спорта и в области политехнизации школы, в организованных кружках трактористов, комбайнеров и шоферов занималось более ста учеников и в этом большая заслуга Макарова». Я оторопел от неожиданной похвалы. Мне было неловко слушать перечисление моих «заслуг», от чего я даже, как мне казалось, покраснел. «Макарову, – продолжал директор, – за всю его общественную работу объявлена благодарность с приложением к Аттестату зрелости». И он после вручения Аттестата, крепко пожал мне руку и предложил, чтобы я сказал ответное слово. Повернувшись лицом к переполненному учениками и их родителями залу, я сказал: «Я от всей души благодарю всех тех, кто вырастил и воспитал меня. Я с глубочайшим чувством и любовью думаю о тех, кто ценою своей жизни завоевал и отстоял в борьбе с фашизмом моё право на мою жизнь. Я с глубоким уважением отношусь к этим двум великим людям, – и указал рукой на портреты Ленина и Сталина, – организаторов и вдохновителей всех наших побед!» И под громкие аплодисменты, гордый и счастливый сошел со сцены и сел на свое место.
Затем под бравурные звуки духового оркестра Аттестаты зрелости были вручены всем остальным выпускникам. Так же всякий раз оркестр играл туш, и говорились разные, но только приятные слова. В заключении торжественного собрания слово было предоставлено старейшему учителю физики, нашему классному руководителю Долгополову Арсению Алексеевичу. Свою краткую, но красочную и эмоциональную речь он закончил пожеланием, строками всем нам хорошо известной песни:
«Шагай вперед, комсомольское племя!
  Живи и пой, чтоб улыбки цвели!»
И помните:
«Кто по жизни с песней шагает,
  Тот никогда и нигде не пропадет!»
Потом мы все праздничной гурьбой, вместе с некоторыми родителями, вернулись в здание школы. На первом этаже, в правом крыле на всю длину просторного и светлого коридора был накрыт праздничный стол, уставленный тарелками со снедью и бутылками с лимонадом и вином.
Уселись за стол без всякого ранжира, но по возможности, кто с кем хотел, вперемешку с учителями. Я и Мурат Эсекуев оказались напротив с Николаем Ивановичем и учителем математики Федором Григорьевичем. Сначала ощущалась некоторая скованность, неловкое чувство, стеснительность от совершенно необычной обстановки, но за тем, по мере насыщения и особенно от количества произнесенных тостов и соответственно выпитого вина (что было особенно непривычно) появилась свобода в проявлении чувств, развязывались языки, усиливался общий гомон (все говорили враз, не слушая, что хочет сказать другой). Провозглашали тосты за будущее, за дружбу, за здоровье учителей. Я с Николаем Ивановичем персонально выпил полстакана водки (что тоже было в первый раз) за счастье Гали. После этого у меня поплыло в глазах, я осознал состояние опьянения. К слову сказать, до этого выпускного вечера я не только не пил водку, но и не баловался вином, и поэтому в дальнейшей своей взрослой жизни не пристрастился к алкоголю и никогда не терял головы, если и приходилось оказываться за шумным застольем или в пьяной компании.
После шумных тостов за столом запели. На втором этаже в спортзале заиграла музыка, начались танцы. Лейтмотивом всего выпускного вечера был «Школьный вальс»:
       «Давно друзья веселые
Простились мы со школою,
Но каждый раз
Мы в свой приходим класс.
В саду берёзки с клёнами
Встречают нас поклонами
И школьный вальс
Опять звучит для нас.
        Сюда мы ребятишками
С пеналами и книжками
Ходили и садились по рядам.
Здесь десять классов пройдено,
И здесь мы слово «Родина»,
Впервые прочитали по слогам.
Теперь мы стали взрослыми,
Но помним наши школьные деньки.
Летят путями звездными,
Плывут морями грозными
Любимые твои ученики…»
Головокружительные танцы. Свободное общение. Лирические объяснения, задушевные беседы и откровенные разговоры под звуки музыки и блеск огней. Весь вечер я много разговаривал с одноклассником чернобровым еврейчиком Леней Луцким, одним из немногих умниц и отличников на всю школу. Мы с ним дружили все три последних учебных года, но так разговорились в первый раз. Долго я объяснялся с близким товарищем Николая Ивановича, учителем математики Федором Григорьевичем Солоповым, с которым я был знаком с девятого класса, но между нами была какая-то отдаленность, дистанция, не было душевного контакта, а здесь «под шафе» возникла неожиданная откровенность. И хотя он был твердо убежденным сторонником, что никому не нужно давать никаких советов и наставлений, ибо каждый все равно поступает так, как он и сам не знает, как ему заблагорассудится, настойчиво давал мне совет: «Володя, не отрывайся от жизни!» По-видимому, он не раз наблюдал, как меня не раз заносило в разные стороны, чего у других учеников не было видно. Так на одном из школьных диспутов на тему: «Есть ли в жизни идеальные люди?» – я вышел к трибуне и на всю школу заявил: «Я идеальный человек». Тут поднялся такой рев и визг, град едких реплик и гомерический смех. Выждав, когда зал утих, я снова повторил: «Да, я идеальный человек! Идеальный не потому, что я лучше всех, у меня нет недостатков и я совершенен, а идеальный потому, что я стремлюсь быть им. Моими же идеалами являются Рахметов и Павка Корчагин». На что залу уже нечего было возразить.
Танцы проходили на втором этаже в спортивном зале. Танцевали все. Для лирических разговоров парочками уединялись в классные комнаты, открытые окна которых выходили на южную сторону, где над горными хребтами в чистом небе медленно плыла луна. Грусть расставания и радость завершенного дела в последние часы школьного общения после стольких лет совместного роста и взросления, наполняли наши души неповторимыми чувствами дружбы и любви. И неожиданные откровения и признания в симпатиях друг к другу уже ничего не могли ни дать, ни изменить. От сознания утраты неиспользованных возможностей навивали легкую грусть и вызывали слезы на глазах девочек. Но всё, что ещё можно было сделать, это искренне пожелать друг другу счастья и всего хорошего в будущем. Все это я желал и Любе Ждановой, и Нине Кротенко, и Лиде Кадацкой, и Юрке Дербуш с Петькой Колесниковым. Всем, всем, кого знал.
Утром, когда уже небо, опустевшее от луны, начало бледнеть от света наступающего нового дня, мы, наконец, стали расходиться по домам, покидая навсегда стены родной школы, её классы и коридоры пропитаны нашими запахами, нашим дыханием, нашими голосами, короче – нашим детством, его золотыми годами. Покинув стены школы, мы разошлись навсегда, каждый своей стезею, по которой вела нас своя судьба. Чему быть, того не миновать. У каждого свой жребий.
Это было в субботу в ночь с 19-го на 20-е июня 1954 года. А днем в среду, 23 июня я пораньше с утра на попутной автомашине приехал в г. Фрунзе для сдачи в приемную комиссию университета всех необходимых документов для поступления на литфак.
Долго я блуждал по городу, пока не вышел к кинотеатру «Ала-Тоо», по которому я ориентировался, где квартира, в которой живет Галя. Был час пик. Люди спешили кто куда, и все мне были чужими и незнакомыми, безразличными и равнодушными.
И вот, наконец, мы встретились. В комнате Галя была одна. Я сказал, что привез документы для поступления в университет. В ответ я не увидел никакого к себе внимания, ни капли интереса, ничего кроме равнодушия и безразличия. Галя сидела на кровати и бинтовала ногу. Никакого блеска в любимых глазах. На голове вместо локонов, короткая химическая шестимесячная завивка, которая делала её какой-то незнакомой, чужой. И полное равнодушие. Сердце у меня сжалось и упало. Холодно простившись, я ушел в университет, чтобы сдать документы в приемную комиссию. Всё было постыло. По дороге я осознал, что я даже не дойду до университета, и не буду сдавать вступительные документы.
 Я подошел к университету, потоптался на крыльце парадного входа. Нет, не то, чего-то не хватает, в душе пусто. И я опять пошел бродить по городу. В дубовом парке я неожиданно встретился с Николаем Ивановичем, которому сказал, что приехал сдавать документы в университет, да раздумал.
– Почему? – спросил он.
– Не знаю, – ответил я. – Мне здесь не нравится.
Но я осознавал, что на самом деле я изменил свое решение поступать в университет из-за той холодности, с которой меня встретила Галя. Я не знаю, почему я так отреагировал, очевидно, судьба еще раз устраивала нам испытания, быть нам вместе или нет.
Вернувшись домой, душевно разбитый и опустошенный, я переписал заявление допуска меня к вступительным экзаменам и на следующий день отправил заказным письмом в Новосибирский пединститут, в самый центр Сибири, которая манила меня романтической далью.
Отослав документы, я стал ждать вызов для вступительных экзаменов. Установились самые длинные летние дни и самые короткие прохладные ночи. Дождей не было. На голубом небе ни облачка, от горячих лучей солнца негде было укрыться. Начались трудности с поливами огородов, нередко на арыках возникали ссоры из-за воды.
Я продолжал бывать в Сталинском. В начале июля выездная трупа Киргизского театра оперы и балета  в районном доме культуры давала оперу «Риголетто», на котором присутствовал районный «бомонд». Был и я с Галей. После представления мы возвратились вместе. Потом я ещё долго катал её на своем велосипеде, как некогда (год назад) в школьные времена. Ты нажимаешь на педали, а перед тобой на раме сидит небесное создание, к спине которой ты волей-неволей прикасаешься своей грудью, дышишь теплым ароматом её волос и можешь шептать в ушко: «Я люблю тебя, Галя!» При расставании она мне сказала: «Ты сделал глупость, что отослал документы в Новосибирск». Я не знал, может быть и так. Но если нам все-таки суждено, или, как говорится, написано на роду, быть вместе, значит, мы будем вместе. И никуда нам от этого не деться, не скрыться. Конечно. Теперь между нами будут тысячи километров и другие города, четыре года учебы в разных вузах. Но ни время, ни расстояния меня не страшат. Если у неё проснется такое же чувство любви ко мне, как у меня к ней, мы преодолеем разлуку несмотря ни на какие расстояния.
Из Новосибирска по почте пришел вызов на вступительные экзамены. Неумолимо приближался день расставания. Выезд мой был определен железнодорожным билетом на 14 июля.
А в воскресенье 11 июля, неожиданно для меня, у Николая Ивановича состоялась свадьба. Свадьба была многолюдная, шумная, с песнями, плясками и прибаутками. После каждого тоста все дружно кричали: «Горько!» и заставляли целоваться жениха с невестой, о которой за все время моего общения с Николаем Ивановичем я никогда не слышал. Оказывается, это была Мира Шапорева, выпускница тоже университета, но не литературного, а физико-математического факультета.  (Её родители жили недалеко, поблизости Беловодской церкви.)
В понедельник я в последний раз был в доме у Неумывакиных. Все гости ещё вчера разошлись и разъехались. Николай Иванович с молодой женой ушел к её родителям. Мы виделись с ним в последний раз. Моему учителю было 27 лет.
13 июля в ночь перед отъездом я в своем школьном дневнике, который вел с 1951 года, сделал последнюю запись:
«Трудно выразить мое душевное состояние. Горечь разлуки и волнения перед дальней дорогой теснят и сжимают мое сердце.
До свидания, Галинка! Да, да…именно до свидания, а не прощай. На твой вопрос, зачем я еду так далеко, у меня один ответ: чтобы найти тебя. Именно, тебя, а не такую как ты.
Печаль моя светла,
Печаль моя полна одной тобой,
Тобой, одною!..
Завтра, а точнее уже сегодня утром, я покидаю свой отчий дом, наш солнечный край, родные места, где я вырос и возмужал, покидаю близких и дорогих мне людей.
Полночь. В доме все спят. Спит мама, спит, похрапывая во всю комнату, отчим, спит беззаботный братишка Валентин, который в этом году пойдет в первый класс. На улице тихо, ни лая собак, ни шума колес. Передо мной на столе горит керосиновая лампа, в Петровке на нашей улице электричества ещё нет. В комнате полумрак. Сердце гложет тоска и грусть расставания. Жди и ты увидишь, что я вернусь, если ты захочешь. А впрочем, как знать, как можно загадывать?
До свидания, мой друг и моя любовь Галя! Так хочется, чтобы ты пожелала: «В добрый путь!»
Здесь ум озарился впервые наукой.
Здесь дружба зажглась, чтоб недолгою быть.
А сердце болит – а если мы расстаемся навсегда. Из Новосибирска просто так на велосипеде не приедешь. Раньше года я не увижу тебя».
Я закрыл свой дневник на 329 странице, завернул его в пакет, приложил к нему записку, что я оставляю его ей, пусть знает, чем я жил последних 4 года. И как в одном из романсов, которые я слушал в её исполнении:
«Я возвращаю ваш портрет,
  И не о чем вас не молю,
  В моем письме упрека нет,
  Я вас по-прежнему люблю!»
В три часа ночи, когда только начал брезжить рассвет, я сел на велосипед и был в Сталинском. Пора самого глубокого сна. Ни звука вокруг. Кто не спал, тот уже спит, а кто спал, тот еще не проснулся. Легкий предутренний ветерок беззвучно колышет серебряные листья белых тополей.
Калитка была заперта со двора на засов. Я осторожно перелез через забор во двор. Ни звука, так тихо, что слышно, как гулко в моей груди бьется сердце. Я осторожно подошел к окну комнаты, в которой она спала. Я взобрался на цоколь, дотянулся до форточки, приоткрыл её и осторожно опустил свой сверток с дневником. Он глухо упал на подоконник. В доме полная тишина, никто не проснулся. Мое сердце ещё раз оборвалось. Я осторожно перелез снова через забор. Сел на велосипед и растворился на сером асфальте в ночи.
Начинался новый день.