Последний праздник

                Обида накатила нещадной резью в сердце, болью в висках до нестерпимого головного гула, на секунду откатила комком из горла и снова навалилась, сжигая душу: «За всё ответите, сволочи. За всё ответите».
Впервые такое непоборимо-злое чувство захлестнуло Митрича полностью, не оставив даже маленькой клеточки в его тщедушном, бессильном теле. Нет, такое бывало очень давно на войне, так давно, что уже забылось это ужасное, почти звериное чувство, вызывающее одно желание – убивать... но там был враг… а тут…

                Утро выдалось свежее, ясное и как-то по-праздничному убранное. Небо, отмытое вчерашним дождём, сияло высоко и прозрачно. Солнечные лучи высветили сначала кресты и купола Воскресенского собора, в который с утра ушла Клавдия, а потом, ярко, каждый махонький, только пробившийся листик на деревьях, отчего они зазеленели сочно и радостно. В Бога Митрич не верил. Младенцем он, конечно, крещён был, и в церковь при селе с мамкой ходил бывало, и даже молитвы кой-какие знал; но то ж  в детстве, оно то теперь вона где, не углядишь за годами. А потом не до Бога было. В ремесленном комсомолил секретарём ячейки, а там о Боге ни-ни. А уж совсем разуверился в том, что есть он, когда гнал выбитых с родной земли фашистов, шёл меж одиноких печных труб да наспех насыпанных холмиков, с частоколом деревянных крестов, или простых воткнутых лесин. Где ж это видано, чтобы Отец Небесный вот такое допустил! Нету его, небо оно и есть небо — пустота воздушная.
                После войны женился Митрич, тогда ещё молодой солдат Иван, на тихой, ласковой медсестричке Клавдейке. Жили таким миром да  ладом, что иной раз даже страшно становилось за счастье своё, а ну, да случится чего, и лишится Иван этого подарка судьбы. Но годы шли, счастье не убывало, а только менялось в своей сути: из бурного, страстного, сумасшедшего, превращалось потихоньку в стойкое и крепкое, как алмаз в трофейном немецком стеклорезе, что привёз с собой Иван с войны. После демобилизации, перед возвращением из Берлина, другие хватали всё, что под руку попадёт; было такое, что с немочек и серьги с кольцами срывали. Но Ивану это было не по нутру, ничего не взял, только вот этот стеклорез в разбитой стекольной мастерской углядел. При его профессии — главный инструмент, мимо пройти не смог. Но, видно, судьба, переусердствовав в даре любви, на остальное пожадничала, так и не подарив Ивану и Клавдии ребёнка. Никакие лечения, травы, и даже поездки ко всевозможным бабкам-знахаркам не помогли, и тогда Клавдия кинулась в религию. Митрич это не одобрил, но отнять последнюю надежду жены на чудо не посмел. Детей и Бог не дал, но в вере Клавдия как-то успокоилась, смирилась и нашла утешение. А Митрич смирился с её иконами, молитвами, постами и празднованием церковных праздников.
Но был у них один общий праздник, сегодняшний — 9 мая, День Победы. К нему готовились старательно: вместе квартиру убирали, жена готовила обед особенный, обязательно с пирогом и домашним вином; доставали, проветривали от антимоли костюм Митрича с орденами и медалями, а Клавдия вытаскивала из шкатулки свои три медали: За боевые заслуги, За отвагу, За Победу над Германией, и  цепляла их на вязанную тёплую кофточку. Девятого мая они всегда выходили в парк, где  шло празднование. Этот день потом целый год согревал их воспоминаниями улыбок, поздравлений и лаской совсем незнакомых людей.
Дождавшись жену, Митрич оделся. С каждым годом пиджак становился всё тяжелее, а уж после инсульта, он и вовсе стал перекашивать старика, но Митрич терпеливо нёс свою, кровью заработанную, ношу.
До парка добрались к полудню. Хоть и не далеко идти, да шаг у них теперь какой, как скок воробьиный. Веселье уже шло полным ходом. Перед играющим оркестром, на асфальтовом пяточке топтались в нехитром танце молодежь и пожилые люди. Эх, Митрич бы тоже с удовольствием пригласил свою Клавдейку, да где уж, с плетью висящей правой рукой, и палочкой в левой. Но и так на людей посмотреть да музыку послушать радость большая. Усмотрев свободное место, доковыляли до лавочки, сели. Постепенно душа, как это всегда бывало здесь, стала наполняться общей радостью, даже, вроде плечи чуть расправились, и Клавдия как-то по-молодому зарделась щеками.
- Ну ка, малой, уступи дяде место, –  широкоплечий молодой, но уже лысый парень, обращался к весёлому мальчишке, сидящему рядом с Митричем. Малой заартачился, но парень ухватив его за шиворот, сдёрнул с лавочки и сел.
- Зачем же ты мальца обидел? - Митрич глянул на парня.
- Не переживай, отец, их воспитывать надо, совсем старших перестали уважать. А ты, я смотрю, воевал, сколько наград добыл. А до Звезды героя что ж не дослужился?
Митрич слегка дёрнулся лицом от неприятных слов, но сдержался, ответил спокойно:
   - Не добыл, сынок, заслужил. А вот до Звезды не дослужился.
   - И бабка у тебя, гляжу, геройская.
 Что-то неясное, но настораживающе-пугающее ощутил Митрич, глядя в весёлые, но с каким-то нехорошим блеском глаза парня. Ответил уже неприветливо,
    - Какая она тебе бабка? Чего тебе надо? Чего вяжешься?
     - Да ты что, отец? Кто вяжется? Вот, с полным уважением подошёл поздравить вас с праздником, - парень протянул Клавдии гвоздичку.
Поколебавшись, Клавдия взяла уже подвявший цветок, и тут же поискала глазами урну, ощутив в душе что-то неспокойное, оттеснявшее радость.
    - Вань, пойдём водички купим, пить хочется, - тронула она за рукав мужа.
Настроение так больше и не удалось поднять до того праздничного состояния, которое они так любили в этот день, и присесть было некуда,  поколесив немного по парку, старики направились домой.
                Звонок в дверь прозвучал сразу, как только Митрич и Клавдия вошли в квартиру. Молодой девичий голос сообщил, что им принесли подарки из Собеса  ко Дню Победы.
Что было дальше Митрич плохо помнил,  его сшибли сразу и он не  чувствовал, как с него стаскивали пиджак, не видел, как ударили ножом сопротивляющуюся, пытающуюся звать на помощь Клавдию. Очнулся сидя на полу, привалившись к стене, на его коленях лежала  Клавдия.
             

               Старик поднял руку, поближе поднёс к глазам, сквозь пелену подслеповатости увидел на ней чернеющее пятно. Кровь... взвыл высоко и длинно от  осознания и бессилия.
- Убили... убили...
На фоне четырёхугольника чисто вымытого Клавдией к празднику окна,  сиял бликами на голубом золотой крест.
Сердце рвало остро, невыносимо, и вытолкнув боль последним вздохом,
сам не понимая почему, Митрич поднял руку и перекрестился... левой... неправильно...неумело..