Про деда и соседа

       Мой дед Иван, который по матери, шутником был. Придёт, к примеру, сосед, мол, дай на опохмел, шибко страдаю. Так ведь посулит дед с три короба, а потом и условие ставит, что, дескать, ты, Степан, только малость подсоби мне, пару ямок выкопать надо. Семья-то у моих деда с бабкой большая была, да только девки одни. На мужскую работу посылать было жалко. Вот сосед покуксится, поморщится, но берёт лопату и копает. А ямки-то не под столбики, а вовсе даже для другого. То уборную дед затеет, то погреб новый, поширше.  Долбит сосед землю, ковыряет, а потом уж и без сил падает, - у нас ведь с похмела жуть как болеют, потому как пили и пьют вёдрами. Дед не зверь, пожалеет мужичка, поднесёт стакан, а то и четвертину, раз посулил. Да только тому уж и не надо, всё через пот да сопли вышло, похмелился. Уползает домой и деда материт словом незлобивым…
       В общем, любил дедушка пошутить. Через те шутки и в тюрьму сел. В те годы мода была людей в тюрьму сажать. Кого за шпионство, кого просто за измену Родине. А деда за анекдоты упекли. Оно вишь как получилось. Степан в другой раз приплёлся, ревёт, мол, вовсе невмоготу. А дед уже и шутить не стал, просто отматерил соседушку и прогнал со двора. И напутствие дал в след – иди, мол, работай, хватит свою семью объедать и пропивать, что разве не стыдно у него клянчить на пропой, у него, у которого семья – восемь человек. Степан ему напоследок обещал шутки с ямками припомнить, на что дед и вовсе осерчал, такого пендаля наподдал соседушке, что тот до своих ворот летел и кувыркался.
       А Степан слово сдержал. Прямо в район поехал. И письмо кому надо отдал. А в том письме – всё как есть про деда. Что, мол, советскую власть поносил, анекдоты про неё рассказывал и всякое недовольство. Степана этого в районе хорошо знали, а потому не шибко-то и поверили ему, всего-то десять лет деду влупили. Это для острастки, чтоб не борзел вдругорядь. И добавили: «Дыма без огня не бывает!»
       Дед отсидел от звонка до звонка. Вернулся. Только ведь рудники – не санаторий, больной весь вернулся. Рак у него был. И что-то с лёгкими. Недолго пожил, помер. Мировецкий был дед. Справедливый и добрый. Ничего для своей семьи не жалел. Ни сил, ни здоровья. Да у них все в роду такими были. Под стать фамилии – Булатовы. Дед Никодим вахмистром казачьим был, полным Георгиевским Кавалером. А дед Аркадий – красным командиром. В Отечественную войну в танке сгорел заживо, ещё в самом начале. Бой страшный был. Говорят, что немцы сдаться предлагали. Не захотел.
       Баба Маня, это деда Ивана жена, значит, в войну на угольном складе работала, грузили углём вагоны на станции. Голодно было. Всё же для фронта, для победы. Как-то раз увидела корку сухую в угольной куче. Упала грудью на корку, тихонько в карман сунула. А уж дома оттёрла, продула, почистила. И на всех разделила. Вона как.
       Алябушки ели – это картошка прошлогодняя, в земле которая осталась. Выкопают и на плиту, жарить. Ели за милую душу. Рогоз вот, тоже. Как-то перебивались. И выжили. И людьми остались.
       А Степан… Что про него говорить… На войну его не взяли, калека, вишь, несподручно воевать без пальцев на руке. Это он уж после дедовых пендалей, по пьянке отморозил. Ну вот, как-то раз обратно запировал. И припомнились ему старые обиды. Спёр со склада, который сам же охранял, канистру, думал, что там скипидар, хотел дедову избу напрочь спалить. Принюхался – вроде спирт. Ну и тяпнул кружку. Сходу. А спирт-то метиловый оказался. В общем, под забором дедовым его и нашли. В обнимку с канистрой. То ли так крякнул, от спирту, то ли просто замёрз. И то сказать, собаке – собачья смерть…