Воробышек

Андрей повернул голову. Косые лучи утреннего солнца, мягко ложились на подоконник открытого окна. С его наружной стороны – бойко прыгал, шустрый воробышек. Он, то вскакивал на нижнюю перекладину рамы окна, то, одним глазом, заглядывал внутрь комнаты, и – громко чирикал. Стояла свежая прохлада.

– Чи-во? Чи-во? – повторял он, как бы спрашивая: «А чи-во вы тут делаете?»...

По всему: было видно, что это – самец. Гладко уло-женные коричневые пёрышки на его крылышках, подчёркивали его аккуратность. Тоненькие ножки его, упруго пружинили, и легко подбрасывали вверх его округлое тельце, на котором, быстро вращалась маленькая, взъерошенная головка его, и – призывно, чирикала…

Подлетели еще два воробья, поменьше, и посерей.
– Это – выводок, – подумал тогда Андрей. – Наверное, здесь где-то, поблизости – их гнездо.

...Воробышки, звучно выбивали "дробь" по железному отливу подоконника, и казалось, что по нему, среди ясного солнечного утра, – рассыпались мелкие капельки дож-дя. Воробышки, громко чирикали...

За окном – начинался,  новый,  весёлый день, недалеко: виднелись ярко-зелёные верхушки деревьев, и угадывалось, что это – не кустарники, и не молодые берёзы…

Далее, просматривался сплошной зелёный массив, состоящий, явно, из больших деревьев. Залитые золотом Их листья, тихо купались в чистом, утреннем воздухе. Тяну-ло свежестью…

– Значит, это – не первый этаж, – подумал Андрей.

Что-то – мешало ему смотреть. Перед глазами – плавали серые крути. Непонятная, тупая боль – сверлила ему голову. Он отвернулся от окна, и – стал смотреть, в пото-лок. Мутные пятна, плавали по нему. И Андрей, медленно закрыл глаза...

– Что это со мной? – подумал он. – Где я?…

– Прилетели, – вдруг, услышал он у своих ног негромкий голос.
Послышалась возня, и характерный скрип. «Это – был скрип кровати», – подумал Андрей...

– Да-а, – протянул ему в ответ, другой голос, слева, над головой Андрея. – Надо кормить, – сказал он озабоченно, и послышалась: такая же возня и скрип.

Теперь уж, Андрей, не сомневался: это был – скрип кровати.

– Давай, Петрович! Корми..., ато сейчас: придут вкалывать, – чуть громче прозвучал насмешливо-озорной, молодой голос в ногах Андрея, с левой его стороны...

Андрей тогда, не сразу понял, что означило: «вкалывать»... В воздухе висело – лёгкое оживление. Оно гармонично сливалось, с весёлым воробьиным чириканьем за окном. Они, по-прежнему – продолжали рассыпать дробь, по железному отливу подоконника…

У Андрея, путались мысли в голове...
– Ч-жив, ч-жив! Чуть ч-жив! – неслось из-за окна...

– Это – больница, – подумал он, и внутренне, содрогнулся... Он вспомнил: купанье в зоне отдыха, велосипед, кольцевую дорогу, и… когда это было? ...

Высвободив из-под одеяла руку, он ощупал лицо. Левая щека была припухшей, казалась «деревянной», глаз полностью был закрыт, а на носу – ссадина.

С тревогой, он попытался открыть левый глаз – не получилось. «Выходит, что я смотрел в окно – одним глазом, как тот воробышек?!», – подумал он тогда, и улыб-нулся...

Пошевелил ногами – двигаются, пальцами ног – работают. «Значит, они – целы», – промелькнуло в голове, и
он, удовлетворённо, – успокоился…

...Андрей – не помнит: сколько времени прошло с тех пор, как он, попал сюда… Он бессмысленно смотрел в потолок, лежа на кровати...

И вдруг, за окном – прекратилось щебетание. Андрей запрокинул голову, и увидел: седоватого мужчину в нижней белой рубашке, лет сорока, сорока пяти, стоящего на коленях, на своей кровати. Заслонив наполовину собой открытую створку окна, он что-то высыпал, на отлив по-доконника. На лбу него была – марлевая, замызганная по-вязка, прижатая к голове, сетчатой шапочкой...

На шорох Андрея, мужчина – повернул голову в его сторону, и Андрей, с удивлением, увидел: отчётливые черные круги вокруг его обоих глаз, напоминающие большие защитные очки. Сквозь них, на Андрея смотрели: два приветливо улыбающихся глаза…

– С добрым утром, сынок! – добродушно сказал человек с повязкой на голове, и опустившись с колен, присел на кровати. – Оклемался? – участливо спросил он Анд-рея…

Андрей, сразу – не нашёлся что ответить, и продолжал с интересом смотреть на человека, в защитных очках. За окном – снова послышалась возня, и чирикание...

– Чи-во? Чи-во? – громче всех кричал воробышек с гладко убранными коричневыми перышками на крылыш-ках.

Андрей сразу узнал его. Он видел его из-за левого плеча человека с повязкой на голове.

– Ч-жив! Ч-жив! – отвечали ему те, что Андрею не бы-ли видны.

И человек "в защитных очках" – лёг на свою кровать, и накрылся одеялом…

...Позже, Андрей узнал, что это – шофёр. Зовут его – Юрий Петрович, или, как его называли в палате, просто – Петрович. Он – самый старший в палате. Попал он сюда – прямо из гаража. Монтировал баллон колеса машины. Давление в нём было около шести атмосфер. Хотел оса-дить распорное кольцо: ударил по нему, а оно… и выско-чило.

А круги вокруг его глаз, появились у него, – уже здесь, в больнице, в палате № 7, на четвёртом этаже, где лежит и Андрей...

В больнице он – уже вторую неделю. Ему сделали две пункции: всё боялись, как бы, не было эпилепсии. Лечащий врач, Эммилия Григорьевна, говорила, что, при худ-шем исходе – бывает и такое…

Хороший она врач, добрый. Когда входит в палату – светлее становится на душе...
– Ну, как, – говорит,– самочувствие, Петрович? – Ни-чего?…

...Она, почему-то, его тоже зовёт – Петровичем. Потом добавляет:
– Всё будет хорошо, Петрович. Вот, ещё немножко – подлечимся…, – и улыбается...

Одной улыбкой – хоть кого вылечит. И Петрович улыбается ей в ответ, сквозь свои темные "очки". И всем ста-новится веселей.

Вот и ему, Андрею, она сказала:
– У тебя, Андрюша, – всё хорошо. Смещений М-Эха нет, – и усмехнувшись, добавила: – Трепанацию делать не будем. Ты – молодцом, – и взглянула на него с такой теплотой, что словами не выразишь...

– Через две недели – выпишем, – говорила она ему тогда. – В интернат и маме – мы сообщили. Пусть не беспо-коятся. – А пока, поделаем укольчики... Немножко –  по-терпи...

И увидев, что Андрей вопросительно смотрит на неё: одним своим, открытым глазом, поспешила успокоить его:
– А глаза у тебя, Андрюша, – в порядке. Будешь видеть, так же, как и раньше, только – режим и режим, – и добродушно улыбнулась…

Хороший она врач, эта – Эммилия Григорьевна... 
...Услышав озорное щебетание за окном, Андрей очнулся:

– Ч-жив! Ч-жив! Чуть ч-жив!… – услышал он, и усмехнулся...

Духота спала. Косые, прохладные лучи солнца, нежно золотили верхушки берез. В окне он увидел: своего ста-рого приятеля – крикливого воробышку, и улыбнулся... Он по-прежнему, суетливо чирикал...

...Был – тихий час. Все спали. Андрей отвернулся к стене, и закрыл глаза. Они сами сомкнулись...

– Любань, я пошёл! Любань, я пошёл, – вдруг услышал он сипловатый голос Петровича. – Я вернусь, – повторял он.

– С кем это он? – подумал Андрей, недоумевая.
Послышался скрип кровати Петровича, и звон чашки, на его тумбочке.

– «Значит, он – встал», – подумал Андрей, и повернул голову в его сторону. Петрович – стоял с опущенной головой, возле своей кровати, держась за ее спинку. Повяз-ка – сползла с его головы, и висела на правом ухе.

Босыми ногами, он шарил по полу, ища свои тапочки, и тихо, монотонно, повторял:
– Любань, я пошёл! Любань, я пошёл! Я вернусь...

Найдя тапочки, он сел на кровать, и стал тщательно тереть их подошвы, друг о друга, счищая с них, мнимую грязь. Андрей недоуменно смотрел на него...

Покончив с тапочками, Петрович поставил обе свои ноги на кровать, и повернувшись правым боком к окну, – сел на подоконник, продолжая повторять:
– Любань, я пошёл! Любань, я пошёл!…

Андрей, насторожился, и приподнялся на своей кровати... А в это время, Петрович, высунув правую руку в открытое окно, всем корпусом подался за окно... Вот он уже высунулся – по пояс…

Андрей, в мгновение – вскочил с кровати, и – цепко ухватился в его левую руку...

– Петрович! Ты куда?! Петрович!! Ты куда!? – закри-чал он, с надрывом в голосе...

Тогда Андрей боялся, что Петрович – станет вырываться, и он тогда – не сможет его удержит…

Но Петрович не вырывался. Он только повернул голову в сторону Андрея, и недовольно, посмотрел на него, недоумевая: почему его удерживают...

– Я вернусь! – как бы утешая Андрея, повторил Петрович, и требовательно потянул свою руку, перемещаясь по подоконнику, наружу...

Но Андрей, – ещё сильнее сжал его руку. Тогда Петрович, повернулся всем корпусом в его сторону, и глядя прямо в лицо Андрея, подался всем корпусом в его сто-рону, и – притих…

Встревоженные сдавленным криком Андрея – проснулись остальные обитатели палаты. Увидев растерянного Андрея, держащего за руку наполовину высунувшегося из открытого окна Петровича – они поспешили ему на помощь…

И Андрей – смутился. Держа за руку спокойно сидящего на подоконнике Петровича, он – почувствовал себя, неловко... Ему, вдруг, показалось, что он зря нарушил ти-хий час в палате …

На шум, в палату вошла дежурная медсестра.
– Андрей! Ты почему встал? – с неподдельным испугом, закричала она, приглушённым голосом. – Тебе, нельзя вставать!…

Она не сразу заметила, что вся палата – собралась у кровати Петровича, у окна. А он, держась за её спинку своей кровати, продолжал тихо повторять: 
– Я вернусь! Любань! Я вернусь!….

 И Андрей – вернулся на свою кровать. У него сильно болела голова. От окна Петровича, слышались: приглушённые голоса. Его в чём-то – убеждали…

Лёжа на спине, на своей кровати, Андрей, превозмогая боль, – старался понять: о чём говорят. Но мысли – путались... И вот в них врезался: спокойный и хрипловатый голос Петровича:
– Пойду, покурю...

...И сознание Андрея, стало тихо куда-то уходить. Откуда-то, послышалось:
– Криз…Рецидив…

И Андрей, сквозь пелену ресниц, увидел, как в палату вошла дежурная медсестра, со шприцом в руках. Из его направленной вверх иглы, брызнул маленький, прозрач-ный фонтанчик. Она подошла к Андрею...

 И вскоре Андрей – уснул…
Разбудил его, громкий гомон за окном:
– Чи-во, чи-во? – слышалось ему.

– Ч-жив! Ч-жив! Чуть ч-жив! – отдавалось где-то, поодаль.

Андрей медленно повернул голову в сторону окна. Яркие, утренние лучи солнца – напористо прорывались сквозь его открытые половины. Они тихо ложились на подоконник, и – на пустую, чисто заправленную кровать, у окна. Далее они, потускнев, – растекались по полу палаты...

А по карнизу подоконника, по-прежнему, – юрко прыгал воробышек, с коричневыми перышками на крылышках...
– Ч-жив! Ч-жив! Чуть ч-жив! – весело кричал он.

– Ну, что? Проснулся, «воробышек»? – услышал, вдруг Андрей, голос медсестры, над своей головой.

Она, неслышно вошла палату, и держа в руках шприц, подошла к Андрею. Он покорно, приспустил трусы, и – сжался.
– Расслабься, расслабься, – проговорила она …

И после того, как потерла тампоном, то место, где только что была игла её шприца, она, подбодряюще, до-бавила:
– Ты же – мужик...

Андрею не понравилось, режущее ухо слово: «мужик». И он, недовольный, подтягивая трусы, с вдохом, спросил:
– А-а, Петрович... где?..

Медсестра, понимающе посмотрела на Андрея, и поспешила его успокоить:
– С ним – всё в порядке…

И видя, что Андрей не удовлетворён её ответом, добавила:
– Его перевели в другую палату... На первом этаже...

И Андрей облегчённо выдохнул, и укрывшись одеялом с головой, отвернулся к стене. Он постарался уснуть. Но навязчивые мысли – не давали ему сосредоточиться...

– Любань, я пошёл! Любань, я пошёл, – звучал у него в ушах, голос Петровича…

«Воробышек. Воробышек», – отдавался где-то вдалеке, голос медсестря...
И Андрей – уснул…

Июнь 1980 года.