Один рубль

Я очень рассеянный был в детстве. Больше даже, чем сейчас. Однажды, помню, пошёл в музыкальную школу  и вместо папки для нот взял  скамеечку для ног. Нет-нет, это я не каламбурю, это чистая правда!  Подобные вещи довольно часто случались со мной, и мама  моя, как могла, с этим боролась. Например, не разрешала мне брать с собой книжку, когда я шёл за хлебом.  Зря, мне кажется, не разрешала.
Хлеб в село привозили раз в день,  часа в четыре. Очередь у хлебного выстраивалась  с трёх. Потом пока разгрузят ещё… Очень скучно было стоять без книжки. И я  читал  рубль.
Письмена на рубле смешили, восхищали и даже немножко пугали.   Я удивлялся тому, как велик, невообразимо велик обитаемый мир,  сколько в нём разных народов, сколько языков. Почему-то рубль убеждал меня  в этом гораздо больше, чем книги, журналы и телевизор.  Книгам я тоже верил, конечно, но не так.   И в книгах, и в журналах, и в телевизоре было место сказкам.  Там рассказывали сочинённые вещи, кем-то придуманные,  а следовательно не до конца реальные.  Рубль был предельно  реален. На него покупался хлеб.  Рублю я верил безоговорочно.
«Один карбовнець,» –  читал я – «адзин рубель.»  Это я понимал, и было весьма приятно сознавать, что я это понимаю. Что знаю не один язык, а много!   И если судьба занесёт меня в места, где говорят «адзин рубель», я там не пропаду. Договоримся.
Родное молдавское «о рублэ»было ещё приятнее читать.  Согревал сердце сам факт существования на свете родины, тем более документально подтверждённый государственным казначейством. Я чувствовал даже что-то вроде гордости. Я представлял себе почему-то Крайний Север, бескрайнюю снежную равнину в полярной ночи, над которой низко-низко висят огромные сверкающие звёзды. Оленья упряжка несётся по тундре, в нартах сидят маленькие чукчи или ненцы, мальчик и девочка.  На них капюшоны, отороченные пушистым мехом песца – как  на воротнике маминого пальто. У девочки чёрные, блестящие глаза, длинные ресницы, прядь волос выбилась из-под капюшона и падает на смуглую щёку. Маленькие чукчи едут  и тоже  читают рубль освещаемый сполохами северного сияния. «О рублэ» – читают они на моём родном языке. Как это хорошо! Они, наверное, тоже представляют себе далёкую Молдавию, и меня  в ней, стоящего тут в очереди.
Дальше надписи на рубле становятся ещё интереснее.   Фантастические узоры армянского и грузинского шрифтов, труднопроизносимая латиница Прибалтики. Но особенно таинственно и грозно звучат восточные «бир сум, бир сом, бир манат…»
Это было похоже на древнюю волшбу, на заклятие, на «мутабор» из сказки про калифа-аиста.  Этим можно было колдовать –   разгоняя тучи, поворачивая ветер, отгоняя дым.
– Эй, Лысый!
Серёга был лысым  где-то полгода назад. Его остригли налысо к первому сентября. Давным-давно оброс человек, а прозвище осталось. Лысый стоит впереди, отгороженный от меня пятью или шестью жопами.  Нам лет по восемь, мы малы ростом, и головы наши как раз на уровне жопы взрослого человека.  Если смотреть на взрослых чуть издалека – то всё нормально, весь человек виден, а в очереди – сплошные жопы, особенно женщины.
– Лысый! Слышишь, лысый?
– Что? – выглядывает из-за пальто и ватников Серёгина голова.
– Лысый, бир манат! – я машу в его сторону ладонью с растопыренными пальцами. Заколдовываю. Ну, и дразнюсь, конечно.
Лысый понимающе усмехается и показывает мне кулак. И я ему тоже, а как же. Купим хлеба и подерёмся, если будет настроение. А потом или к нему пойдём, на тачке кататься, или ко мне – телевизор смотреть.