Вендиго

Я нашел записную книжку Уорветта у потухшего костра. Его самого уже не было второй день, но я не особенно беспокоился – знал, что мой приятель любит отходить далеко от лагеря, чтобы поохотиться. Места тут были нетронутые, исконно дикие, словно и не ступала нога человека: бескрайние леса, высокие горы, кристально чистые и холодные озера – все это благоприятно действовало на мои расшатанные суетой больших городов нервы. Я не любил шумных улиц и толп. Уорветт принадлежал к той же породе  людей, что и я, и мы не упускали случая приехать на недельку отдохнуть к Белым Озерам. Они располагалось к северу от Онтарио и, уж конечно, не могли соперничать с ним по площади и известности. Тем лучше для нас – туристы редко заглядывали в эти края и несколько блаженных дней мы могли наслаждаться полнейшей тишиной в компании леса, ветра и дикой природы.

Чтобы разогреть сосиски, мне пришлось заново разжечь костер. Подувший в этот момент ветер принес едкий дым прямо в лицо, и я закашлялся, протирая слезящиеся глаза. Достав из коробки несколько сосисок, я нанизал их на прутики, которые воткнул в землю рядом с огнем. Кутаясь в куртку от вечерней прохлады, я решил из любопытства заглянуть в блокнот Уорветта. Не то, чтобы я собирался шпионить за делами моего друга,  просто было интересно, что такого он строчил каждый день, сидя у костра утром. Держу пари, это были любовные письма для Эмми – все в офисе знали, что Майк неравнодушен к миловидной секретарше мистера Хансена, и втайне посмеивались над этим увлечением. Дело в том, что Эмми представляла собой полную противоположность того, к чему привык Уорветт – эта взбалмошная девица ночи напролет танцевала в клубах в компании такой же элиты и терпеть не могла вылазки на пикник, все время жалуясь, что отсутствие цивилизации нарушает ее хрупкое душевное равновесие.
 
Раскрыв записную книжку где-то посередине, я обнаружил несколько неплохих иллюстраций, изображавших головы и части тела различных животных: я узнал гордый профиль орла, коронованного ветвистыми рогами оленя, и, кажется, морду лисицы. Майк был заядлым охотником и нередко зарисовывал свою добычу. Если раньше эти рисунки были по-детски наивными, то сейчас я обнаружил, что у моего приятеля появляется собственный стиль.
Пролистав еще несколько страниц, заполненных такими же эскизами, я хотел было закрыть блокнот, но тут мой взгляд привлекли несколько строчек текста, небрежно записанных почти на полях.

«Говорят, он передвигается быстро, так, что невозможно заметить. Человек чувствует только чье-то присутствие у себя за спиной. Может и подвывать немного, если видит, что добыча не убегает. Ему нравится охотиться. Он – охотник из охотников».

Это больше походило на набросок одной из небылиц, которые охотники любят рассказывать всяким, кто вызовется послушать об их подвигах, чем на настоящую путевую заметку. Уорветт никогда не охотился ни на кого опаснее волка, да и я не слыхивал о животных,  что преследуют исключительно людей. Конечно, истории о гризли-людоедах иной раз проскальзывали в газетах, но они никогда не становились объектом всеобщего внимания, поскольку были очень редки, и невозможно было проверить их правдивость.

За моей спиной послышался шорох. Я резко обернулся, поймав себя на мысли, что это мог быть медведь. Никого. Темный силуэт палатки загораживал обзор, и я на всякий случай подбросил веток в костер, чей свет должен был отпугнуть диких животных. Может быть, это возвращался Майк? Над головой пролетела летучая мышь, так низко, что пришлось пригнуться. Вечерело, где-то в чаще заухали совы. Я осторожно положил блокнот на бревно у огня, поскольку не хотел, чтобы друг застал меня, сующим нос в его личные записи. Но нет, я ошибся, в лагерь так никто и не пришел. Что ж, Уорветту по возвращении придется жарить свою дичь, чтобы поужинать, так как сосиски я сейчас собирался доесть. Проверив свой ужин, я обнаружил, что с одной стороны он обуглился. Какая жалость. Я пошел к фургону, чтобы достать из бардачка нож, а когда вернулся, то понял, что впотьмах прихватил вместо него вилку. Рассудив, что сосиски можно разделать и вилкой, я счистил обугленный край и приступил к еде.

К ночи наступило затишье и налетело такое количество комаров, что я не успевал прихлопнуть одного, как нападала целая эскадрилья, и  я позорно ретировался в палатку, оставив за ними поле боя и подбросив в костер бревно, которое могло бы тлеть до утра. С собой я прихватил и блокнот Майка, решив почитать перед сном еще немного историй. Надеюсь, мой друг не обидится. В конце-концов, я не собираюсь разглашать его тайн, - таким образом за проигранный бой с комарами я взял реванш в сражении с собственной совестью.

Пошарив по углам в поисках фонарика, и наконец найдя его, я щелкнул выключателем. Яркий луч света ударил прямо в лицо, заставив поморщиться. Немного поумерив яркость, я удобно улегся на своей подстилке и, положив фонарик на плечо, стал листать записную книжку дальше. К своему огорчению, я не находил больше никаких историй, лишь рисунки, столбики каких-то цифр и номера телефонов. И лишь в самом конце я заметил, что последние листы сплошь исписаны тем же торопливым почерком, что и заметка о диковинном звере.

«Он будет идти за тобой по пятам, пока ты не побежишь. Если нервы сдадут – не выдержишь – все, конец. Ты не услышишь ничего, только хриплое дыхание за спиной и жуткий хохот. А дальше – все, этот бег станет твоим последним».

Похоже, набросок стал оформляться в настоящий рассказ, только абзацы следовали беспорядочно, словно Уорветт только собирал материал для него. Перевернув страничку, я стал читать дальше.

«Инну верят, что он когда-то был человеком, охотником. Однажды снежной зимою пошли они с братом в лес и заплутали. А потом метель поднялась, да такая, что говорили, будто это не ветер, а злобные духи холода и голода резвились в бешеной пляске, радуясь бедствию племени. Ждали охотников, но так и не дождались, никто не вернулся, ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц.  А потом, как сошел снег, в чащобе отыскали человеческие кости и амулет из оленьего рога, который носил на себе младший брат. Так люди поняли, что охотники замерзли в ту страшную ночь насмерть. Сложили они кости в каноэ и сплавили по реке, в страну предков. Один лишь шаман горестно качал головой и говорил, что вернется еще старший брат, да ему никто не верил, хоть и считали мудрейшим из живущих.»

Мои мысли невольно возвращались к Майку. Интересно, как он там? Я порадовался, что    сейчас не зима и участь индейского охотника из рассказа ему не грозит, хотя сегодняшняя ночка и выдалась достаточно холодной. Снаружи поднялся ветер, я услыхал, как звенит о камни у костра консервная банка, где томились черви, припасенные для ночной рыбалки. Рыбачить в такую ветреную погоду мне не хотелось, и я, поплотнее запахнувшись в куртку, продолжил чтение. У Майка точно талант, даже в виде разрозненных набросков рассказ хотелось прочесть до конца.

«И только шаман заметил, что кости, которые нашли люди, были иссечены и переломаны. Не когтями, не зубами, а топором. Понял тогда мудрейший из живущих, что старший брат совершил ужасное преступление, и гнев духов предков за это падет на все их племя».

Меня слегка передернуло от отвращения. Я, конечно, ожидал чего-то в таком духе, фантазия у Майка была что надо: я стал опасаться ходить к нему в гости, по крайней мере, первого апреля, после того, как он подложил мне в ботинок ужа, раскрашенного под гадюку. Он, конечно, долго извинялся, месяц платил за мое пиво в баре, но неприятный осадок все равно оставался, и мы негласно решили не вспоминать больше о неудачной шутке.

«И он вернулся, как и предсказывал шаман. Не человеком вернулся, но злобным духом холода, которого не могла согреть и теплая кровь. Стали пропадать люди, и находили их в лесу окровавленными, с отъеденными конечностями, с выражением крайнего ужаса на лице и застывшими льдинками вместо глаз. Инну прозвали его вендиго, что значит – жаждущий плоти. Уничтожив собственное племя, он не успокоился, а стал искать себе новое тело. Говорят, что одержимый вендиго чувствует постоянный холод, который проникает в самую душу. Его мучают кошмары, в которых он не может согреться. Он дрожит так сильно, что начинаются спазмы, и несчастный корчится каждую ночь. Обезумев от бессонницы он уходит в лес, и там дух окончательно завладевает его телом после смерти своей жертвы».

Я невольно поежился от холода, так натурально было все описано. Ну, Майк, ну чертяка! Когда он вернется,  непременно уговорю его напечатать рассказ в местной газете. Я потянулся и выглянул из палатки, чтобы проверить, не разнесло ли горящие уголья ветром. Нет, костер весело потрескивал, надежно огороженный несколькими валунами. На самом краю зрения метнулась какая-то тень, и скрылась в черноте за пределами светлого круга. Лисица, наверное. Они часто заглядывали в лагерь, когда мы с Уорветтом ложились спать. К утру мы находили изящные отпечатки их лапок в остывшей золе и пыли, а их самих не удавалось подкараулить никогда.

Вновь положив фонарик на плечо, я раскрыл блокнот на оставленной страничке. Там снова абзацы шли в виде рекомендаций неосторожному путнику. Видимо, Майк никак не мог решить, в каком стиле оставить зарисовки.

«Все, чего он боится – это огонь. Жги костры, если заблудился, не жалей дров. Пара часов, проведенная за рубкой веток, может спасти тебе жизнь. Услышишь шорохи – не подавай виду, что испугался, он любит играть со своей жертвой. Если нервы сдают – все, ты труп. Если начнешь трястись – заткни уши, и подбрось больше дров в огонь. И не спи, ни в коем случае, не спи в лесу. Может быть, он ищет себе новое тело ».

Я поймал себя на мысли, что до сих пор благоразумно поддерживал огонь. И только пару минут спустя понял, как сильно оказался впечатлен этим рассказом. Нет никакого вендиго, в самом деле, что за предрассудки! От облегчения я рассмеялся. Мне показалось, что эхо подхватило мой смех, продлив его отголосок несколько дольше. И лишь позже я осознал, что, находясь в палатке, не мог смеяться так громко, чтобы в чаще раздался отзвук. Майк вернулся! Отшвырнув блокнот и схватившись за фонарь, я выскочил наружу.

- Эй, Майк! Давай, выходи уже! Признаться, твоя шутка удалась. Здорово ты меня с этим рассказом разыграл! – крикнул я в черноту леса, - Ну, хватит! Я тебя раскусил, старый чертяка, выходи уже! Мне не терпится взглянуть, что ты там добыл на охоте!

Нет ответа. Тишина нарушалась одинокими вскриками сов где-то неподалеку. Он что, еще не вернулся? Нам завтра после полудня возвращаться в город, где нелегкая носит этого Уорветта? Тут мне стало как-то не по себе. Ночной лес – это то место, где разыгравшееся воображение может не знать границ, а поддаваться глупой панике из-за одиночества и этой проклятой побасенки про злобного индейского духа не хотелось.

За палаткой послышался шум, словно через кусты продиралось какое-то животное. Трещали ветки, я, кажется, даже слышал тяжелый топот. Господи! Неужели и впрямь медведь пожаловал? Единственное спасение находилось на заднем сиденье фургона. Метнувшись туда, я покопался в пустых коробках и мысленно поблагодарил Майка за предусмотрительность,  руководствуясь которой он оставил мне свой запасной карабин. Не бог весть, какая защита, но как человек, ни капли не умеющий обращаться с оружием, я чувствовал себя увереннее, сжимая в руках его полированное ложе. Вернувшись, я не обнаружил ничего странного, и остаток ночи решил провести у костра. Черт с ним, высплюсь завтра по дороге. Это лучше, чем ворочаться в палатке и видеть кошмары о подкрадывающихся гризли. А когда вернется Уорветт – то услышит все, что я думаю о нем и его розыгрышах.

Огонь негромко потрескивал, и становилось тепло и уютно.  Мои глаза начали медленно закрываться, несмотря на то, что воздух был свеж и прохладен. Я очнулся только тогда, когда сбоку повеяло стужей. Не холодом, не сквозняком, а самой настоящей морозной стужей. Я обернулся. В темноте, среди деревьев, мелькнули синие точки. Майк возвращается? Кажется, на его куртке были синие светоотражатели. Но, подождав еще немного,  я понял, что ошибся. Никто не вышел к костру, а светящиеся точки переместились чуть правее. Дрожащей рукой я включил фонарик и направил луч света туда, осветив высокие кусты. Точки на миг ярко вспыхнули и пропали. Я услышал, как шуршат ветви. А потом послышался такой резкий и леденящий душу вой, что я выронил от страха и фонарь, и карабин, желая только одного – забиться в свою палатку и не выходить оттуда даже под страхом смерти. Но в то же время – не смог сдвинуться с места.

Сердце заколотилось, как бешенное, я зажал уши руками, твердя себе, что это всего лишь ветер свистит в кронах. На память пришли слова: «Если нервы сдают – все, ты труп. Если начнешь трястись – заткни уши, и подбрось больше дров в огонь». Я не верил в мистику, и не допускал даже самого крошечного предположения о том, что рассказ, прочитанный в записной книжке Майка, может оказаться правдой. Но на душе было мерзко и тревожно, словно внутри меня ползали большие холодные слизни, обдавая все, к чему притронутся, отвратительной липкой слизью. Казалось, что где-то на уровне солнечного сплетения ворочается самый большой из них. Куда подевался мой друг? Его отсутствие больше не казалось мне само собой разумеющимся. Никогда прежде он не уходил так надолго.

Я сел у костра почти вплотную. Опасность поджечь одежду казалась мне куда меньшей, чем опасность попасть на зубы неведомой твари. Подняв карабин с земли, я медленно передернул затвор, отозвавшийся в наступившей звенящей тишине гулким щелчком. Шорохи и непонятный топот вокруг лагеря улегся, и я успокоился, почти поверив, что мои страхи – это всего лишь плод разыгравшейся фантазии. Пока вновь не повеяло холодом. Это были словно потоки ледяного воздуха, как если бы где-то справа от меня стоял раскрытый холодильник. Рывком подняв оружие, я наставил его в темноту. Я понимал, как глупо выгляжу со стороны: сидящий в полном одиночестве человек, посреди освещенной поляны, и воюющий с неясными тенями и собственными страхами. Что-то белое мелькнуло на краю зрения и пропало. Кровь гулко застучала в висках, во рту даже пересохло от волнения. И в палатке, и в фургоне была вода, но сдвинуться с места я уже не мог ни за что. Меня просто трясло от страха, прицел карабина ходил ходуном, и пришлось отложить его в сторону, чтобы не выстрелить ненароком в себе в ногу.

Я чувствовал себя маленьким мальчиком, оставленным в большой темной комнате: кто знает, какие еще страхи могла таить окружавшая меня тьма? Теперь уже даже костер не казался мне надежной защитой, тем более, что бревно, которое я подбросил в него, оказалось трухлявым и быстро прогорало. Я сидел на земле и дрожал, обхватив плечи руками и закрыв глаза. Мне казалось, так я быстрее успокоюсь, если не буду видеть ничего, что может напугать меня. Позади послышался хриплый смех, чужой и совершенно непередаваемый. Так смеяться не мог ни человек, ни зверь. Но мне было уже все равно: моя душа находилась во власти такого ужаса, что к горлу подступал комок и съеденные накануне сосиски просились наружу. Господи, хоть бы это прекратилось поскорее! Я не знал, сколько еще оставалось до рассвета, и не имел ни малейшего желания открывать глаза, оборачиваться и шагать в палатку, чтобы взглянуть на часы.

Костер погас. В чадном дыму весело плясали тлеющие искорки углей, а прямо напротив меня выросла белая фигура, отдаленно напоминающая вставшего на задние лапы зверя. И у нее были те же жуткие синие глаза. В панике я схватил карабин и нажал на гашетку. Выстрел огласил окрестности и откликнулся звонким эхом в лесной чаще. Заухали переполошенные совы, пронзительно вскрикнула какая-то ночная птица. Утробное рычание, которым ответило существо, заставило меня забыть об осторожности и броситься без оглядки назад, спотыкаясь и падая, путаясь в траве и оставляя клочки одежды на колючих ветвях вереска.

Я бежал, не разбирая дороги, натыкаясь на деревья и чувствуя за спиной ледяное дыхание ужасной твари из древних легенд. Теперь она не казалась мне просто мифом, слишком поздно я понял, что бывает, когда старые истины остаются в забвении и к ним относятся легкомысленно. Теперь мне было ясно, почему так долго не возвращался (и никогда не вернется) Майк – он  тоже стал жертвой вендиго. Я знал, что далеко не уйду от мстительного духа индейского охотника, что полюбил горячую людскую кровь, но я бежал, бежал с отчаянием обреченного. Мои силы иссякли быстро, и, поскользнувшись, я полетел в разверзшийся под ногами овражек вниз головой. Последнее, что я увидел – это нависшую надо мной окровавленную, похожую на волчью, морду, что оскалилась в жуткой получеловеческой улыбке; и глубокие синие глаза, в которых гнездился вечный голод. А потом меня накрыли холод и тьма.

***
Дэйли Онтарио Ньюс
РАЗЫСКИВАЕТСЯ ПРЕСТУПНИК. ПСИХИЧЕСКИ НЕУРАВНОВЕШЕН И ОЧЕНЬ ОПАСЕН.
В районе Белых озер было найдено тело охотника, застреленного своим напарником прямо у дорожного фургона. Обстоятельства преступления выясняются полицией, в связи с тем, что тело убитого было изуродовано уже после смерти и, по всей видимости, подверглось акту каннибализма. На данный момент известно лишь то, что погибший – Майкл Уорветт, уроженец штата Канада – приехал к озеру на охоту вместе со своим другом, Джоном Тейлором, который, предположительно, и убил охотника. Орудие убийства – карабин 12-го калибра – было найдено на месте преступления. По предположениям полиции, убийца до сих пор скрывается в лесах, и встреча с ним крайне опасна. Полиция просит граждан проявить бдительность и не пытаться самостоятельно задержать преступника, а при обнаружении -  сообщить шерифу его местонахождение.