Пост на складе ГСМ. Глава 7

       В его воображении неясные картины воскресного утра, когда он видел, как от двери его балка отошел незнакомый человек, мешаются с картинами из рассказа грузчика, и Старикову некоторое время кажется даже, что это не Алексей, а он, Стариков, застал у Марии в то утро Лешку-взрывника, и тот убежал от него посрамленный. Именно так и должно было случиться, просто судьба обошлась с ним несправедливо, затмив в то время его разум. Он был уверен, что в другое время он поступил бы точно так же, и даже сегодня он исправит оплошность. Часов в пять он пойдет и сделает все так, как надо.

       Стариков задумался, не слушал, о чем рассказывал дальше Алексей, и внимание его привлекли слова, сказанные громко парнем с усиками:

       - От баб все зло. Не зря пословицу придумали: Бог создал три зла: бабу, черта и козла.

       - И этот тоже из-за бабы, — откликнулся белобрысый с поспешностью, как будто он только и ждал этих слов, и запнулся, с явным усилием выговаривая грубое «бабы». — Ребята, эта... говорили — у него в Магадане есть жена и пацан. Они рассказывали — он всё письма от жены ждал и каждую неделю ходил на почту в поселок. Когда его нашли, у него... эта, в кармане была целая пачка писем, и все для ребят, а для него не было ни одного письма.

       Стариков пошевелил губами, но ничего не сказал. Он вспомнил недавний телефонный разговор с Магаданом в караульной, вспомнил лицо молодого геолога в тот момент, когда он объяснял причину смерти. Этот геолог, конечно, знал, что Генка пил, знал, что последние свои дни он тоже пил, мог быть уверен, что в поселок Генку потянула не только надежда получить письмо из Магадана, но, может быть, больше — желание похмелиться, и что он не вернулся бы, не утолив жажду. Но все-таки геолог не обмолвился об этом ни словом. Для Старикова в том состоянии, в котором он пребывал после посещения балка, причина смерти Генки была настолько незначительной деталью самой смерти, так мало занимала его и настолько казалась очевидной, что он просто не задумывался над ней. Когда геолог, объясняя по телефону причину гибели Генки, умолчал, что Генка пил и вышел из поселка «под газом». Стариков обратил на это внимание лишь потому, что заметил в тоне геолога неуверенность, словно тот до последнего момента колебался, говорить всю правду или нет. И Стариков был уверен, что понимает его.

       После посещения балка образ Генки в его сознании словно оделся в невидимую оболочку, и она, оставив в неприкосновенности одни Генкины черты, сделала менее заметными другие, а третьи, которые ранее казались незначительными, осветила ярко, показала отчетливо и выпукло. То, что при жизни Генки расценивалось Стариковым как проявление слабости, никчемности и заслуживало лишь презрения и насмешки, теперь вызывало ноющую боль, и он инстинктивно старался скрыть свою боль от чужого презрения и насмешек. Потому там, в караульной, Стариков с одобрением воспринял нежелание геолога говорить с женой Генки о слабости к спиртному, погубившей его. Теперь же, когда он слушал белобрысого парня, он вспомнил телефонный разговор, и ему пришла мысль, что оба грузчика и геолог почему-то обвиняют в смерти Генки его бывшую жену, и умолчал геолог об истинной причине, преследуя какую-то цель. Может быть, из мстительного чувства, желая посеять сомнения в душе женщины, вызвать муки раскаяния.

       Стариков вдруг сделал открытие, что для этих двух молодых грузчиков, и для того геолога, и для женщины причина смерти Генки имеет какое-то важное значение. Может быть, даже более важное, чем сама смерть. Может быть, бессознательно, из протеста против неизбежности смерти, из нежелания смириться с бессмысленностью и неотвратимостью ее, они пытались найти объяснение ей и, обнаружив причину в этом отдельном случае, обретали успокоительное сознание своей безопасности. Но эта мысль лишь промелькнула в его голове, вызвав на тот же миг чувство превосходства над ними. «Смерть причину найдет», — подумал он и хотел произнести вслух, но только пошевелил губами. Что-то остановило его. Может, неосознанный страх нарушить воцарившееся в балке настроение?

       С самой караульной его не оставляло смутное беспокойство от неудовлетворенного желания рассказать о чем-то. Или, может, желание внимания, человеческого участия, хотя бы молчаливого подтверждения, которое он мог бы прочитать в глазах, на лицах слушателей, что у него все нормально, как должно быть, и ему нечего стыдиться. Это беспокойство стало ощутимей после рассказа Алексея, после того, как Стариков заподозрил, что Алексею что-то известно о его Марии. «Может, и эти тоже слыхали...» — подумал Стариков, подозрительно вглядываясь в лица молодых грузчиков.

       Наступило молчание. Теперь можно было и начинать. Стариков опять почувствовал нерешительность. Преодолевая ее, он потрогал для чего-то лежащую на столе шапку, потом пододвинул к себе журнал «Наука и жизнь» в грязной обложке, машинально перевернул несколько страниц, отвернулся от журнала, медленно убрав руку, и, сделав над собой усилие, начал:

       - Был со мной случай...

       Он замолчал, и Алексей поощрил его:

       - Давай — все равно слушать.

       - Я служил во Владивостоке, а когда демобилизовался, переехал в Находку. В порту работал. Девчонка у меня была! — Стариков голосом и лицом изобразил, какая это была девчонка. — Когда первый раз она пришла в клуб на танцы, все ребята ее приметили. Высокая, стройная, а на морду прямо школьница еще. А было ей тогда года так двадцать два. Ребята друг у друга спрашивают о ней, и никто не знает, откуда она. «Сейчас, — говорю, — узнаем!» Пригласил ее на танец, потом еще раз, а после танцев пошел провожать домой. Узнал, что она приехала недавно из Одессы к сестре, и оказалось, что мужа сестры я знаю — мастером у нас работал. С месяц я за ней ходил без толку. Провожал после танцев, в кино раза три сходили. Близко никак не подпускала. Ни разу не поцеловал даже. Малолетку из себя строила. И одевалась как десятиклассница, только фартучка не хватало. Вижу, слабо дело двигается — решил с другого конца начать. Стал я мастера обхаживать. Затащил раза два после работы в гадюшник (закусочные тогда так называли), угостил. Ему, конечно, внимание приятно — он ведь женатый, и баба, понятно, деньги на выпивку зажимала. Ну а с получки он уж меня пригласил домой к себе. После этого я к ним в дом заходил как свой. Скоро его жена стала на меня смотреть как на родственника. И Лена потихоньку начинает голос пробовать — командовать мной. «Ладно, — думаю себе, — командуй». Изъявила она однажды желание в кино сходить. Взял я билеты, захожу к ним, а она одна. Сестра с мужем в гости куда-то ушли. Ну, я присел на диван и жду, когда она соберется. Сижу, а она мимо меня туда-сюда мотается. То утюг греет — этот, угольный, то умываться пошла на кухню, что-то гладит, пришивает. Известно, как бабы, когда куда-нибудь собираются. На ней халатик, и как мимо меня идет, пола иногда отходит, и мне её ножка чуть выше колена видна. Я сам болтаю, а стараюсь не прозевать момента, когда халатик распахнется. А у самого сердце как молот стучит, и в жар бросает. Погладила она платье и в спальню переодеваться пошла. Спальня у них была маленькая — койка да шкаф стояли, да вроде еще столик. Диван, на котором я сидел, как раз почти у самой двери в спальню стоял. Слышу, как она шуршит халатиком, снимает его. Слышу, бросила халатик... Ну тут я уже не выдержал. Как кот с дивана одним прыжком к двери. Распахиваю дверь, и она передо мной…

       Ух как она билась! Извивалась, как кошка. За шею зубами как хватила, две недели с повязкой ходил, говорил, что чирьи замучили. Все-таки удалось мне завернуть ей руки за спину, и тут она сдалась. Когда успокоилась, лежит рядом, голову на руку мне положила и всхлипывает потихоньку. Чувствую: от ее слез рубашка у плеча мокрая. Лежу, молчу. Слышу: перестала всхлипывать. «Ну давай, — говорю, — рассказывай». Она и начала рассказывать. Была замужем. Муж работал шофером. Она — в доме отдыха кем-то. Сначала ничего жили, а потом начал пить, ревновать. Два раза побил. Она подала на развод. Разошлись. Но он, как напьется, приходит к ней, скандалит, грозится убить. И вот она решила уехать к сестре.

       Я все это слушаю, а сам в уме по-своему перекладываю — как на самом деле было. Муж шофером работал, ездил по командировкам. Она путалась в это время с отдыхающими. Он догадывался, ревновал, запил. Потом застал с кем-то, побил, выгнал. И вот она приехала к сестре, корчит из себя девочку в надежде, что какой-нибудь дурак клюнет и женится на ней.

       Ходил я к ней после этого еще месяца полтора. Больше старался заходить, когда она одна дома была. Собью охотку и волоку ее в кино или на танцы, чтоб с родней не встречаться. Вернее, с ее сестрой. С мастером по-прежнему иногда выпиваем. Но все на стороне. Раз мастер сам подходит ко мне после работы и приглашает в гадюшник. Сразу почувствовал, что предстоит разговор. Ну, зашли, он берет по двести грамм белой, пива. Выпили, он повздыхал, собрался с духом и пошел: вот ты, дескать, ходил, ходил, обнадежил девку, люди уже вокруг языками треплют... Я выслушал его и говорю: «Знаешь что, Иван, мы, конечно с тобой друзья, но я тебе скажу — только без обиды! Я не стал бы на твоем месте в такое дело вмешиваться. Она уже сама не маленькая, была замужем — знает, что к чему. Я ее не обманывал, ничего не обещал. А я молодой еще и жизни еще не видел — зачем мне жениться спешить? С ней мы сами разберемся». Он подумал и говорит: «Ты прав. Это баба меня все мутит. Видит: Ленка все плачет, а она все-таки сестра родная — жалко».

       Выпили мы еще и разбежались. «Ну, — думаю, — дорогая, раз уж делo до объяснений и слез дошло, пора с этой любовью кончать». Я тут же решил, пока под газом, и идти к ней, все сказать.

       Жили они в небольшом домике с крыльцом на улицу. Три ступеньки, как сейчас помню. Постучал я в окошко и жду. Вышла сама Лена. Дело было летом, она в сарафанчике ситцевом с лямочками на плечах. Стоит на верхней ступеньке, а я — снизу.

       «Вот что, — говорю, — пришел я с тобой поговорить начистоту. Чтоб все ясно было и никаких лишних разговоров. Я тебе ничего не обещал? Нет. Я молодой и еще жениться пока не думаю. Если хочешь, будем встречаться, как раньше, а нет — разбежимся. Как говорится, зад об зад и кто дальше прыгнет». Все это я подготовил, пока к ней шел. Больше ничего не думал говорить. Но вижу: она стоит, а сама то краснеет, то бледнеет и так жалко улыбается, что я и сам не знаю, как еще ляпнул. Сам не знаю, как это вышло...

       Был у меня товарищ. Особо так мы и не дружили с ним... ходили одно время на танцы вместе. А познакомились так. Раз случилась в клубе драка. Мне бы сильно тогда досталось, если бы не он. Может, даже прибили бы. А тут он встал на мою сторону. Как потом объяснял, настроение у него было тогда такое, что хотелось кому-нибудь морду набить, а тут как раз такой случай. Одному как примочил, так и челюсть набок свернул. Чуть ниже меня ростом, но в плечах много шире и сильный как бык. Сашкой звали. Спортсменом был отличным. Бегал... И на морду ничего из себя парень, но вот прыщи. Все лицо в прыщах. И такие большие, как чирьи. Синие с белыми головками. На танцах все под стенкой стоял, где потемнее. А если пригласит какую, пока танцует, ни разу не посмотрит на нее — все отворачивается. И вот за недели две до разговора с мастером мы с Сашкой выпивали, и он мне и говорит: «Знаешь что, Николай, уступи мне Лену. Ты же все равно на ней не женишься, а мне она нравится аж мочи нет. Каждый раз ложусь спать и думаю о ней, думаю, чтоб приснилась. Если бы она согласилась, я бы хоть сейчас на ней женился, несмотря ни на что. С закрытыми глазами». «Да бери ее!» — смеюсь, а сам думаю: «Как же ты ее возьмешь, если боишься к ней подойти? Я тогда, конечно, не думал ее бросать. Ну а тут, когда объяснился с Леной и вижу, как она переживает, я и ляпнул ей: «Если хочешь, я тебя познакомлю со своим товарищем. Он в тебя втрескался по уши и говорит, что женился бы на тебе хоть сейчас. Если хочешь, приходи вечером на танцы». Только я это сказал, она крутнулась на месте и дверью хлопнула. Я доволен, что не пришлось выполнять обещания. Все-таки товарищ. Сашка ведь не знал, что я ее, как кошку... Как-то раньше он меня спрашивал об этом. Еще до того, как я ее уломал. Ну я ему сказал как было. «Обнять, — говорю, — даже не позволяет». Потом я ему рассказал только то, что она рассказывала о своем замужестве, а от себя только добавил, что, наверное, путалась с отдыхающими, и выгнал, наверное, муж. Об этом он, видно, и думал, когда говорил, что женился бы на ней, несмотря ни на что.

       А потом в субботу как-то прихожу на танцы, и она там. Увидела меня и подходит. Поздоровалась как ни в чем не бывало, улыбается. «Где этот твой товарищ?» — спрашивает. Я уже вроде и жалеть начал, что разбежались с ней. Деваха была что надо. Лучше ее на танцах не было. Первое время после нее я не решался какую-нибудь одну и ту же несколько раз подряд на танец пригласить. Чтоб ребята не смеялись: на кого, дескать, променял Ленку. Ну а тут вижу, она мне назло фасон держит, и сам стараюсь показать, что мне уже все равно, что она там задумала. Да и Сашка тут же, в трех шагах от меня. Он уже знает, что с Леной я не хожу, и стоит, ухо в нашу сторону наставил, как локатор, — прислушивается. Не знаю, слышал он или нет, рядом радиола гремела, но так и впился в меня глазами. «Да хрен с тобой, — думаю, — какая разница — одним больше, одним меньше на ней побывало!» Познакомил я их. А через недели две они расписались. Меня тоже на свадьбу приглашали... Он приглашал — я не пошел.
После свадьбы я долго его не видел. Месяца два или даже три. Иду раз с работы и вижу: стоит на углу. Видно, специально меня поджидал. «Пойдем, — говорит, — в гадюшнике посидим. Выпьешь хоть за нашу счастливую семейную жизнь». Зашли, выпили. Он спрашивает, почему на свадьбу не пришел. Я брешу, что срочная работа была, не смог. Он на это ничего не сказал, вроде поверил. Сидим дальше, болтаем о том о сем, и вдруг он и говорит: «Так, значит, мы с тобой вроде как братья? Лена мне все рассказала». И смотрит мне в глаза. Я молчу. Не то чтоб я сразу так и поверил ему, что Лена на самом деле «все» выложила. Просто я уже с этим примирился, перестал думать, и его вопрос застал меня врасплох. Пока я соображал, как мне себя вести: отказываться или признаваться, вижу по его лицу, что он понял. Еще, правда, и мысль промелькнула — а вдруг и на самом деле Лена ему все рассказала, и если я сейчас начну отпираться, и она, и Сашка подумают, что я струсил. «Братья так братья», — говорю.

       Если бы я хоть чуть был подготовлен к этому разговору, я бы отпирался, как мог. Если бы я знал... Узнал уж потом, как дело было. Оказывается, Лена от меня забеременела и никому ничего не сказала. А может с сестрой и поделилась. Может, с ней все и обдумали. От людей аборт не скроешь, ославишься и снова по рукам пойдешь, а тут парень попадается. Не избалованный, скромный и, главное, любит  сильно. Известно, как бабы рассуждают. Поженились. Все нормально. Через месяц объявляет Сашке, что «прихватила». Сашка хотел ребенка, но она уговорила: «Молодые еще, да и не обжились еще». В общем, сделала аборт. В больнице той санитаркой работала тетка Ивана, мастера моего то есть. Тощая, злая как кобра и не в ладах с бабой Ивана. Раззвонила она, что ребенок был уже чуть ли не четырехмесячный, что врача еле уговорили взяться за это дело. Дошло до Сашки. Он Лене не сказал ничего, а сразу ко мне. И поймал.

       Через месяца два после нашего разговора слышу: Сашка запил. Потом слышу, уже уволили его за пьянку. Сам я видел его за все время раза четыре. Раз — в кино с Леной, на улице. А от последней встречи до сих пор метку на память ношу...

       Стариков помолчал. Ему казалось, что он чувствует эту метку под левой лопаткой, и он даже пошевелил плечами, как будто надеялся стереть это ощущение о рубашку.

       - Я тогда был в командировке во Владивостоке. Вечером пошел с одной девчонкой на последний сеанс. Проводил ее домой и возвращаюсь в общежитие. Было, наверное, часа два. Луна — светло как днем. На улице ни души. Иду и вижу: впереди, у дома, вроде бы мужик стоит. Подхожу ближе — стоит, привалился плечом к стене и голову опустил. Вроде пьяный. Только я с ним поравнялся, он поднимает голову — Сашка! У меня сердце екнуло от неожиданности. Оторвался он от стены, идет — качается. Видно, пьяный в дупель. Подошел, поздоровались. Спрашиваю, как он сюда попал. «Это, — говорит, — дело второстепенное». «Ну, — отвечаю, — раз второстепенное, тогда я пошел». «Погоди, — уцепился он за меня, — поговорим».

       Поговорим так поговорим. Он и начал жаловаться на свою жизнь. «Пью, потому что душа болит. Люблю Ленку. Не могу без нее жить. Если бы не ты, — говорит, — если бы кто-то другой с ней бы был, мне, кажется, было бы легче. Ты мне жизнь загубил». Ну и дальше такое же.

       Ну, вижу: человек пьяный, и хотел сразу как с пьяным, по-хорошему. Потом вижу: начинает заводиться — плачет, зубами скрипит и даже тянется за грудки меня взять. Ну и меня заело. Я оттолкнул его руку и говорю: «Слушай, Сашка, пошел бы ты, по-русски говоря... Хочешь ударить — ударь, но не ной. Я тебя не заставлял на ней жениться. И ты сам просил познакомить вас».

       Сашка был покрепче меня и по-трезвому, конечно, запросто вломил бы мне. Я ему говорю, а он стоит, голову угнул и молчит. Я немного подождал, обошел его, чтоб уйти. Только два шага успел сделать, тут он меня и саданул ножом в спину. Мое счастье, что было это недалеко от госпиталя и поблизости проходили два морячка. Они услыхали, как я застонал, подбежали, а я уже без сознания. Подхватили меня на руки и бегом в госпиталь.

       Стариков замолчал и полез в карман за папиросами.

       - Да-а-а, — протянул Алексей.

       - А этого, Сашку, судили? — спросил белобрысый.

       - Нет, — нехотя ответил Стариков, — Сашка убежал. А следователю я сказал, что не знаю, кто на меня напал.

       Стариков чувствовал, как ноющая тоска входит в него, постепенно заполняет, давит на сердце. Не было желания ни говорить, ни слушать. Он обратил внимание, что у него мелко дрожит рука, в которой держал папиросу. Стариков поспешно поднес окурок к губам, глубоко затянулся и бросил его на кучу угля у печки.

       - Надо идти, — пробормотал, ни на кого не глядя.

       Продолжение следует...