Воистину воскрес. Понедельник

Борис Петрович сегодня был явно не в духе. Понедельник и так день тяжелый. А тут еще поставщики, словно сговорившись, подводили по срокам. Ему, главному инженеру предприятия, приходилось выкручиваться как только возможно, чтобы последствия от задержки комплектующих были минимальными. За выход конечной продукции спросят все равно с него, – он неприятно поежился. "А тут еще эта Пасха"... – подумалось почему-то. Борис Петрович терпеть не мог всей этой слащавости и непонятно откуда берущейся радости. "Христос Воскресе!"... – с выжидающим видком выпаливала какая-нибудь соседская "марьванна" и ей непременно нужно было ответить "воистину воскресе! С какой стати?! – возмущался в глубине души главный инженер. - Я никакого Христа не знаю и был ли Он вообще, никому доподлинно неизвестно! И уж тем более это: воскрес, не воскрес... Напридумывали себе эти церковники, чтобы политику свою гнуть, да деньги из простаков выманивать... Вон, скоро вся Москва золотом церковных куполов покроется, а зарплату, которую тысячу лет не повышали, задерживают..." Борис Петрович опять вернулся к проблемам своего производства. Он уже добрый десяток лет трудился на этом частном предприятии. Воровать, как некоторые, так и не научился, а теперь уж и начинать не стоит… Это определение вызвало в нем смешанное чувство гордости и сожаления. Жил он не бедно, но все равно... К сорока шести годам машину можно было бы иметь попрестижнее, квартиру и дачу попросторнее... Перешел сюда вслед за своим начальником. Тогда, после развала завода, которому отдал не только свою молодость, но и большую часть надежд, пускаться в самостоятельное плавание не решился. А теперь уже что-то менять было страшно, хотя с радостью сменил бы и начальство, и место работы. Выходило, что держали привычка и страх перемен. Впервые назвав эти вещи своими именами, Борис Петрович снова поежился. Неужели все так просто?

– Привычка и страх перемен... – проговорил он уже вслух.

От проговоренной определенности стало как будто легче.

Он так и продолжал идти от железнодорожной станции, куда его привезла утренняя электричка, к проходной, через обнаженный спящими деревьями сквер, ожидающий окончательного высвобождения от мерзлого снега. Сейчас его примет в свои объятия родное предприятие. Ему так не хотелось туда идти! Тем более, что юридически он был в отпуске, но производственная необходимость диктовала свои условия.

Почему-то вспомнилась жена. Борис Петрович ее любил. Когда они встретились – молодые, красивые, Борис сразу почувствовал себя нужным, при деле. Успокоился как человек, нашедший то, что искал. Всегда, как только мог, старался соответствовать положению головы семьи. Решал, покупал, чинил и строил. Руки у него были на месте. Вот только чувствовал он порой, что голова семьи держится на ее шее – жене. Оценки того, что было им сделано, реплики, замечания, иной раз сводили на "нет" все его заслуги хотя бы перед самим собой. Как будто зловредная муха кусала жену в такие моменты. Но боль от этих укусов чувствовал на себе Борис.

– Сделал? – могла бросить его благоверная в ответ на известие, скажем, о собранных стеллажах в подсобке, которые Борис долгое время никак не мог довести до ума, – Не прошло и десяти лет! – завершала мимоходом жена, и радости от наконец завершенного дела как не бывало.

Нет, Наташа его уважала и любила, он в этом не сомневался. Но все равно, с некоторых пор, особенно, когда дочь стала уже в том возрасте, когда высказанное мнение важнее сделанного дела, его как мужчину стало тяготить кроющееся за колкостями жены отношение. Хотелось ласки и понимания. Всегда. Особенно, когда не прав или совершил ошибку.

Из задумчивости его вывел звонок мобильника. Борис Петрович поморщился и посмотрел на экран телефона. Ему так хотелось, хотя бы остаток пути побыть одному. Но это была Наташа.

– Слушаю тебя, – проговорил он дежурным тоном.

В ответ из трубки выплеснулся плач, разбавленный отрывками слов.

– И–и–и... Боря... И–и–и... Борь... енька... И–и–и... – все  попытки супруги сказать что-нибудь вразумительное ни к чему не приводили.

– Наташа, На... Наташенька... успокойся... я ничего не понимаю! – пытался в промежутках между всхлипами жены вставить Борис. Он не на шутку перепугался. Такой свою жену Борис Петрович Романцов никогда еще не слышал.

***

До дома добрался скоро. Отзвонился на работу сказать, что его не будет, как только сел в первую же пойманную машину. Водила раздолбанной «шестёрки», видя ошалелые глаза потенциального клиента, сразу заломил запредельную цену. Его расчет оказался верным: Борис Петрович торговаться не стал.
Основной поток машин был в обратном направлении, поэтому проблем с пробками не возникло. «Джигит», как про себя называл таких водителей Борис, отрабатывал полученные деньги, как умел – несся, будто за ним гнались. Его рвение подогревал не только равный дневной выручке куш, но и звучащие с кассеты песни своей жаркой родины. В унисон зажигательному ритму вокруг водителя и пассажира все покряхтывало, постукивало, повизгивало и подвывало. Клацающий клапанами мотор сильно чадил. Причем, изрядная доля выхлопных газов попадала в салон, встречая каждого посетителя известием о несварении в железной утробе. Таковой была проза жизни погибшего, но реанимированного каким-то гаражным умельцем жигуленка.

Страха за себя при езде в такой машине и при таких скоростях у Бориса не было. Перед глазами, в ушах, стояла Наташа. Что там у неё случилось?!
Наконец, залетели во двор.

– Здесь! – дал отмашку Борис напротив своего подъезда.
 
Джигит ударил по тормозам. Взвизгнув лысыми покрышками по асфальту, измученная долгим веком легковушка отреагировала на поведение наездника своеобразно: сначала, как гулящая девица кокетливо повела задом и только после этого, отпрыгнув назад, остановилась.

Выскочивший из машины Борис даже не захлопнул за собой ржавую, в некоторых местах насквозь, дверцу. О том, что эта поездка могла быть последней в его жизни, он так и не подумал.

Забежал в подъезд. Лифт, с его медленно раздвигающимися дверьми был сейчас не для него. На третий этаж! Дверь. Руки тряслись, ключ, как припадочный, никак не лез в замок. Наконец открыл, больно ударившись о косяк плечом, влетел в квартиру.

– Нат… Наташенька, что случилось?! – крикнул Борис в пустоту коридора. Ему никто не ответил. Увидев жену на кухне, кинулся к ней. Та сидела с поджатыми ногами на кухонном "уголке" с поникшей головой, вся какая-то маленькая и безжизненная. Борис взял ее за плечи, встряхнул. Наташина голова дернулась вслед за плечами как приспущенный воздушный шарик. Борис взял ее голову в руки, обратив к себе лицом. Казалось, женщина была в обмороке. Но нет, вот, веки дрогнули, возник мутный, оживающий взгляд.

– Объясни мне, – Борис еле сдерживался, чтобы не закричать, – Что случилось… у нас? – выдохнул он на конце фразы. Стал ждать, внимательно глядя в глаза жены, куда постепенно возвращалось сознание. Желание знать держало на привязи готовые сорваться в истерику разрозненные части Борисовой души, что считали необходимую информацию сперва с Наташиного голоса по телефону, а теперь и здесь, в квартире, с ее внешнего вида.

– Боря… Боренька… – наконец забормотала Наташа, увдев, что не одна, – Валюша погибла.

Борис не понял, что такое сказала его жена. О какой Валюше шла речь? Ему на миг показалось, что предыдущее состояние жены никуда не девалось. Оно просто почуяв рядом еще одну живую плоть встрепенулось, и начало, злорадно ухмыляясь и причавкивая, переползать с Натальи на него, окутывая своим едким туманом и отделяя тем самым Бориса от жены и всего остального мира... В мутящемся рассудке пульсировало: у них есть дочь Валя. Студентка. Но причём здесь она?

***

Сколько они так смотрели друг на друга, не может сказать никто. Такие минуты не поддаются земному времяисчислению. И когда им закончиться, решают тоже они.

Наконец, Борис выпрямился. Жена, его Наташа, пришла в себя и теперь смотрела на него как на Человека, который должен сказать, что делать. Всё же голова – это он.

– Как это произошло? – сухо, как на планёрке, будто спрашивал докладчика, произнёс Борис Петрович. Он взял себя в руки и старался рассуждать трезво.

– Взрыв, Боря… в метро. Утренний час пик. Наша девочка была там. О взрыве сказали в новостях. Я стала звонить ей на сотовый, он долго не отвечал. Звонила не переставая. Наконец, мне ответили. Мужской голос сказал, что хозяйки телефона больше нет, – опустошённая горем и слезами женщина замолчала, уронив лицо в раскрытые ладони. Плакать еще не было больше сил.

– Почему ты думаешь, что это была именно Валя? – грубая логика, через Бориса, поставила супругов перед очевидным вопросом.

– Так, телефон же Валин… – только и нашла, что ответить Наташа, подняв взгляд опять на мужа, – И в институте её нет, я звонила, – но Наталья впервые посмотрела на ситуацию по-другому, – Новости постоянно передают… – растерянно закончила она.

– Ты сама подумай! Взрыв, суматоха, возможности следить за своими телефонами может и не быть! – Борис почти кричал, – быстро номер МЧС! – казалось, он сам себе дал команду и, с трудом попадая пальцами на нужные кнопки мобильника, стал звонить спасателям. Борис Петрович теперь знал, что нужно делать.

Через несколько часов, когда удалось выйти на штаб ЧП, Валиной фамилии нигде не было. Ни в списках раненых, ни в списках погибших. Только под вечер Романцовым удалось узнать, что их дочь могла быть доставлена в одну из больниц тяжело раненой в качестве неопознанной или... Такой же не опознанной, но уже в морг.

– Она жива! – прохрипел, убеждая то ли жену, то ли себя Борис, прижав зажатую в руке трубку телефона к сердцу. Другая рука подпирала его склонившееся над телефонным столиком тело с поникшей головой. Казалось, он как будто прислушивался к себе, определяя состояние каждой своей части после всего, что с  ним произошло с утра. В ответ на немой, боящийся сорваться с пересохших губ жены вопрос, спокойно ответил:

– Собирайся, едем.

***

– Валя! – вырвалось у Бориса, когда он узнал в израненном и перевязанном бинтами теле свою дочь.
Опознавать жертвы трагедии пускали по одному. Жена осталась в холле и не находила себе места там. Борис обходил кровати с ранеными в сопровождении санитара и вглядывался в лица изуродованных женщин. Опознать одну из них совершенно не представлялось возможным. Ее лицо напрочь было завернуто бинтами и лишь необходимые для поддержания жизни отверстия нарушали этот покров. Подойдя к ней, измученный неизвестностью отец поднял на сопровождавшего глаза, и тот, по привычке поняв немой вопрос, указал на особые приметы, которые удалось обнаружить на теле женщины при поступлении в реанимацию. У этой несчастной было родимое пятно величиной с куриное яйцо на плече. Борис точно знал, что у его Валентины такого не было, и со вздохом отошел от тела, у которого не доставало по колено обеих ног...

Его Валентина была цела, но все это время пребывала без сознания. Отцовская память бережно держала в себе и не хотела отпускать Валин образ, который в нем жил с последних выходных – высокая, девятнадцатилетняя девушка, вьющиеся с медью волосы окаймляют овальное лицо с правильными славянскими чертами, на котором живут искрящиеся смешинками глаза. Рассыпаясь веселыми завитками по плечам, кудри спадают вниз, иссякая где-то чуть раньше талии. Борис невольно любовался свой дочерью. Сейчас ему предстояло познакомиться с нею вновь. Высохшие губы, безжизненные веки на бледном лице и полное отсутствие замечательных медных локонов... Только необъяснимое чутье подсказало Борису, что теперь это его дочь.

– Здесь! – прошептал Борис, когда увидел бросившуюся к нему на встречу жену. Больше ничего он сказать не мог – его душили слезы, которыми он так не хотел огорчать Наташу. Еще навыдумывает себе Бог знает что раньше времени...
Узнали, когда и где можно поговорить с врачом. Несколько таких же как Романцовы людей, с посеревшими, осунувшимися лицами, ожидали в холле.
– Состояние крайне тяжёлое. Множественные переломы, черепно-мозговая травма. Близкое нахождение от эпицентра взрыва... – монотонно проговорил доктор, когда очередь дошла до Бориса и Натальи, – Вообще чудо, что она жива. Мы все возможное сделали. Остальное зависит от её молодого организма и от Него, – молодой врач кивнул в сторону икон в углу напротив, и, взглянув усталым взглядом на Бориса, добавил, – Молитесь, если умеете… Началась Страстная седмица… Тяжелое время.

Помолчал. После добавил:

– Но и Пасха непременно наступит.
Борису Петровичу показалось, что измученные тяжелой работой глаза хирурга на миг просветлели. "Да с чего бы?" – подумал про себя Борис.
 
– И опять эта Пасха… – пробормотал он себе под нос, уже выходя на улицу. Но прежнего противления в душе не возникло. Борис это ясно почувствовал. Наверное, противиться просто не было сил...

Продолжение следует.