Месть солонян. Глава 1. Старый знакомый неок

Солнце палило нещадно, очерчивая четкие, густо-серые тени на раскаленных, пожелтевших от времени каменных плитах. Улицы буквально пышели от жаром горячего воздуха, поднимающегося с дороги, его, кажется, источали даже широкие, веерообразные листья пальм, застывшие в безветрии и сиявшие в солнечных лучах, словно высеченные из цельных изумрудов. Небо, не голубое, а белесовато-серое от жары, представлялось гигантским металлическим куполом, не пропускающим ни единого дуновения к задыхающемуся от полуденного зноя городу.
Жара, духота, а также запах, отвратительный запах, сочетавший в себе запах животных, человеческого пота, гниющего мяса и других пикантных ароматов, поддерживался единовременным дыханием сотен носов и ртов, и давящим воздействием горячего воздуха. Проходя через легкие, он, едва успев на толику охладиться, вновь возвращался к прежнему состоянию, примешивая к себе отнюдь не свежее содержимое глоток.
Сухость была поистине потрясающей, она ощущалась при каждом входе и будто высасывала в себя влагу, остающуюся на языке; но несмотря на это, видимость была на редкость плохой, и уже  в пятидесяти шагах город таял в пыли, поднятой десятками шаркающих, шагающих, бегущих ног.
Впрочем, подобное столпотворение было неудивительным, по крайней мере для такого места - а именно - торговой площади города Этерн.
И вот сквозь эту толпу, теряясь в ней и поминутно наталкиваясь на людей, пробирались двое человек, с виду ничем не отличавшихся от остальных - если смотреть с высоты птичьего полета, что позволял сделать разве что балкон дворца императора, все лица и фигуры сливались в единую разноцветную массу - однако, присмотревшись, можно было заметить, что это были никто иные, как истинные представители нотабилиев, о чем свидетельствовала их одежда, хотя и запыленная, но шитая из дорогих тканей. На левом плече у высокого, красивого, атлетического телосложения юноши сверкала золотая пряжка в форме орла, показывающая его высокое воинское звание. Это был Аквила рода Милесов, старший сын старого Оона Милеса, известного своим богатством и расточительностью. На пиры, устраиваемые в его доме не реже, чем раз в семь дней, стекалось, поговаривали, иногда более тысячи человек. Нельзя сказать, что это были одни нотабилии, и уж тем более, не лучшие их представители, ибо вряд ли они нашлись бы в таком количестве, но и рутлесы, причем в несоизмеримо большем количестве, нежели нотабилии. Об этом будет сказано чуть позже, а пока что обратимся ко второму юноше. Он был темноволосым, коренастым, широкоплечим, красивым его назвать можно было разве что с натяжкой, на лице выделялся сломанный посередине нос, красноречиво говорящий о его неоднократном участии в драках. Действительно, Квизикл Бон отличался на редкость вспыльчивым характером, и порой ничего не стоило вывести его из себя. Однако, попадая в общество людей, готовых слушать его, безмолвно восхищаясь его речью, он приходил в благодушное состояние и начинал шутить. Чего, собственно говоря, нельзя было сказать о его школьном друге Аквиле Милесе, который не упускал случая возразить и нередко даже осмеять мнение Квизикла. Потому общества Милеса он не мог выдержать более трех дней, но сейчас, часов шесть-семь назад он возвратился из длительного путешествия, и пока насмешливые речи Аквилы не успеть его задеть.
Оба, как и все на площади, задыхались от жары и пыли, понося на чем свет стоит и торговцев, и солнце, и богов.
- Клянусь небом, - воскликнул Квизикл, когда на их пути возникло новое скопище людей, - чтобы я еще хоть раз позволил вытащить себя в центр после полудня! Отныне я прикажу возить себя в паланкине или буду разъезжать на коне прямо по головам этих несносных торгашей! Кто, прах побери, придумал этот базар?!
- Кажется мне, что они способны снести и лошадь, и твой паланкин вместе с четырьмя неграми, которые его понесут, - ответил Аквила Милес.
- Ну тогда я буду расчищать себе дорогу при помощи меча, - пообещал Квизикл, когда они влились в толпу беспорядочно снующих людей и стали продираться наружу, увлекаемые то вправо, то влево внезапно возникающими потоками.
Людская река вынесла Бона и Милеса к ступеням храма бога Темпестата, покровителя грома, молнии и прочих порождений небес.
Это было архитектурное сооружение, внушительное по размерам, хотя и поразительное своей простой и строгостью, без каких бы то ни было излишеств и вычурности. Оно вполне соответствовало по масштабу такому богу, как Темпестат, хотя, вероятно, если бы его спросили, думал Квизикл, он наверняка возразил бы против такой лаконичности. Пятнадцать рядов по четыре колонны, толстых, как ствол баобаба, высоких, как кипарис; они не вызывали ощущения грузности, потому что были гладкими, отполированными до блеска, и сужались по направлению к верху. Единственным украшением, а так же знаком того, что храм посвящен Темпестату, а не кому-то другому, был выступающий из тимпана позолоченный барельеф, изображающий лицо бога; позолота уже частично осыпалась, особенно с носа, потому он, должный напоминать этернянам о мире божественном, казался безносой тварью с печально прикрытыми глазами. Реставрировать бога никто не собирался. Безносый Темпестат с укором взирал вниз, однако печальный божественный взгляд с редким упрямством не замечали. Даже благочестивые богатые этерняне, едва их спрашивали о пожертвованиях, вмиг забывали о своем благочестии.
Храм был единственным пустующим местом на площади, ибо даже сейчас, когда боги начали покрываться пылью древности, многие почитали за святотатство бесполезное пребывание на ступенях храма. Впрочем, что оно было пустующим, можно было сказать, только сравнивая его с площадью, ибо здесь, словно птицы на ветвях деревьев, то там, то здесь сидели, стояли, полулежали, насколько позволяла форма ступеней, разные люди, по-видимому, про богов либо забывшие, либо воспринимавшие их как часть Этернской культуры, но не более того. Именно к первым и принадлежали оба героя, и потому, Квизикл, едва достигнув подножия внушительной по своим размерам колоннады, отнюдь не в религиозном порыве рухнул на колени, обнял руками колонну, столь толстую, что ее едва ли обхватили бы трое мужчин его телосложения, и возопил:
- О, поистине всесильны боги, если сохранили свою обитель такой холодной в час невыносимого зноя!
Не в религиозном, потому что Квизикл на самом деле так не думал. Как и любой человек, хоть когда-либо имевший дело с белоснежным, будто сахар, мрамором, он знал, что этот камень остается холодным даже в самую жаркую погоду, а крик был всего лишь попыткой привлечь внимание возможных слушателей.
- Ты же не особо веришь в богов, - сказал Аквила, усаживаясь в тень, отбрасываемую тяжелым, нависающем потолком.
- Почему же, - возразил Квизикл, опять, очень громко, - если я обязан чудесным избавлением им, - продолжал он, прижимаясь щекой к холодной гладкой поверхности колонны, - я принесу сотню жертв, и пусть моя благодарность послужит им подтверждением веры моего горячего сердца.
Несколько человек обернулись.
- А как ты узнаешь, кому ты обязан? - крикнул тощий старик, чье костлявое старческое тело было обмотано в грязные лохмотья, это был несомненно рутлес, изрядно опустившийся и теперь пребывающий в бедности.
- О горе мне, - трагическим голосом произнес Квизикл, - я действительно никогда не узнаю, что же послужило причиной сему! Послушай, Аквила, - скорбным голосом он обратился к другу, - похоже, служителям Темпестата придется остаться без жертвенного мяса. Он переживет, а вот они...
Неуверенные смешки прозвучали один за другим, но быстро смолкли. Те, кто откровенно поносил богов на пирах вроде тех, что устраивал Оон Милес, вблизи храма не решались громко высказывать свое мнение, опасаясь того, что там могут собираться благочестивые граждане, не столько благочестивые даже, сколько фанатичные. Поэтому Квизикла слушали одобрительно, но были готовы в любой момент отвернуться и притвориться, что не имеют к нему никакого отношения.
- Но, старик, я точно знаю это! - громогласно заявил он. - И вера моя поистине нерушима. Именно ему я обязан своим освобождением, ему - замечательнейшему архитектору, построившему этот храм из мрамора, да так, что своды скрывают колоннаду, даже когда солнце вовсю жарит несчастный Этерн. Не знаю, правда, его имени, но несомненно это Темпестат внушил ему, что на ступенях его храма станут спасаться от жары этерняне, полностью утратив в него веру. Похоже, сейчас меня поразит молния, - вскрикнул Квизикл, закрывая голову руками и глядя на небо из под локтя. - А, нет. Похоже, даже Темпестат не может вызвать грозу среди этого зноя. А жаль, честно жаль!
А пока Квизикл разыгрывал комедию на потеху отнюдь не благочестивым этернянам, Аквила вспоминал о чудном видении, которое потрясла его не далее как сегодня утром в доме его друга. Этим видением была молодая рабыня солонянка, захваченная в плен еще девочкой, когда отец Квизикла Грефис Бон был знаменитым полководцем и верно завоевывал для императора мир, с каждым годом становившийся все меньше. Эта мысль так захватила его разум, что он даже игнорировал Квизикла, хотя в другое время нашел бы немало острых слов для него. Ему претила мысль о том, чтобы выспрашивать у друга ее в подарок, и потому он решил отвлечь Бона от зрителей только для того, чтобы начать разговор об этой рабыне издалека. Когда Квизикл улеглся на мраморные ступени, дабы с наибольшей возможной наглостью созерцать потолок, Аквила начал:
- Мы так и не поговорили о твоих странствиях, Квизикл. Помнишь, когда ты уезжал, Кирена, твоя рабыня, молила взять ее с собой?
Разговор шел о другой рабыне, к которой до своего отбытия Квизикл питал весьма нежные чувства.
- Ну да, - без особого интереса ответил Квизикл, - и правильно, что я не согласился. Теперь даже странно думать, что я когда-то жалел о том, что мы не равны по происхождению, и в жены я брать ее не собираюсь. Но вряд ли я тогда уже любил ее, как быстро становится пресным то, что было наслаждением, а затем превратилось в повседневность! Поверь мне, Аквила, я успел встретить еще многих девушек, которым Кирена уступает и в красоте, и в нежности, и в любви ко мне.
- У меня случилось горе, - объявил Милес, переходя к основной теме своего разговора, - я влюбился в рабыню, как и ты.
- В чем же горе? - спросил Квизикл. - Горе, если бы ты влюбился в рабыню императора, да и то не так серьезно. Разве в любви может быть горе?
- Она не моя рабыня, - печально сказал Аквила, - а чувство чести мешает мне купить ее хоть за тысячу монет серебром.
- Так предложи обменять. Или поговори с ее хозяином. Друг, ты меня пугаешь. Не позволяй чувству владеть твоим настроением.
- Что же, я и говорю с ее хозяином, - также печально продолжал Милес, однако теперь его печаль становилось все более заметно наигранной.
- Вот уж точно не беда!
- Молодая солонянка, имени ее я узнать не сумел. Что скажешь?
- Мне следует взять назад свои слова, - ответил Квизикл, отрываясь от колонны. - В моем доме единственная солонянка, по крайней мере, нет тех, кого бы ты мог принять за людей их племени. Странное племя, скажу я тебе. Черты лица у них странные, крупные, многие лица выглядят почти квадратными. Однако среди женщин встречаются редкие красавицы! Но, честно говоря, встреть я эту солонянку вместе с отцом, там, в Райдарии, я бы и не подумал глядеть на нее. Дикие люди, скажу я тебе!
- Что мне до людей ее племени! - воскликнул Аквила.
- Ровно никакого дела до тех пор, пока не встретишься с ними в открытом бою. А коли ты избрал путь воина, тебе это может грозить. Но речь не об этом. Рабыня действительно красива, но, прости, друг, этим утром я присмотрел ее для себя.
- Как трагично, когда между друзьями становится женщина!
- Ты намерен поссориться? Что ж, не стоит переживать из-за рабыни! В Райдарии ты найдешь таких штук пять, не меньше, и сможешь устроить себе целый штат солонянок. Что до меня, я бы с радостью уступил ее тебе, но, согласись, это дело принципа. Не держи на меня обиды.
Проницательным взглядом Квизикл отметил легкую тень, пробежавшую по лицу Аквилы, но подумал, что его язвительному другу следует немного охладиться, и он испытал жестокую, мстительную радость, глядя на его сошедшиеся брови.
Аквила же, если и испытывал что-то, так досадное разочарование, подобно ребенку, которому не удалось заполучить желанную игрушку. По натуре он был воином, и привык получать то, чего желает, если не просьбой, так силой. Но набрасываться на Квизикла прямо на ступенях храма показалось ему неприличным, да и он не желал по мелочи ссориться, хотя у него и появилось смутное подозрение относительно его искренности.
- Что в женщинах! - воскликнул он, не желая открывать своей досады. - Квизикл, друг, если желаешь, я могу подарить с десяток рабынь, красотой не уступающих твоей солонянке, просто в доказательство моей дружбы! Я последую твоему совету и не стану переживать ни минуты. Мгновения мирной жизни слишком ничтожны в жизни воина, чтобы омрачать их сожалениями о чем бы то ни было. Не пройдет и двух недель, как я вновь отправлюсь в путь, и кто знает, какая судьба ожидает меня? Быть может, мне суждено въехать в Этерн с триумфом, или лежать на поле боя на потеху коршунам? Клянусь, жизнь настолько непредсказуема, что не стоит роптать на даже самый нежеланный поворот. Быть может, своим отказом ты избавил меня от какого-нибудь несчастья?
- Отличная мысль, - одобрил Квизикл, щурясь, наблюдая за покачиваниями толп на площади. - Если бы ты не отправился воевать, я бы пророчил тебе успех на ораторском поприще. Однако, что происходит там? - он указал в толпу. - Смотри, какой-то юнец решил завладеть вниманием публики. Пойдем, посмотрим на него.
И они, выйдя вновь под лучи палящего солнца, стали продираться вперед, морщась от прикосновений липкой, вонючей кожи рутлесов и рабов.
- Эй, Квизикл! - услышали они восклицание, и, обернувшись, увидели молодого этернянина, высовывающего голову из-за занавеса паланкина. На его лице горела нахальная, претензионная улыбка, недвусмысленно свидетельствующая о характере этого человека. - Давно ли ты якшаешься со здешним сбродом, позволяя им вытирать об тебя свою грязь?
- Ад бы тебя поглотил, Фодикий! - заорал Квизикл, мгновенно меняясь в лице, и, не будь между ними по крайней мере пяти человек, человек в паланкине получил бы хорошую взбучку тут же, на месте.
Четыре здоровенных негра, на плечах которых покоился паланкин, грозно зашевелили Толстыми губами, однако, ринуться в бой им помешала ноша, которой они были обременены.
- Будь осторожен, Фодикий - известный доносчик, - тихо предупредил Аквила. - Впрочем, не мне тебе об этом рассказывать.
- О, скорее я поглощу ад, чем он меня, - ответил, улыбаясь, Фодикий. - Но я не советовал бы тебе желать мне подобной участи, по крайней мере до тех пор, пока ты меня не выслушаешь...
Людской поток разнес их в разные стороны, и сквозь гомон Квизикл не смог бы расслышать ни слова даже если бы очень постарался. Запах от пьяного вдрызг рутлеса ударил ему в нос, и он едва сдержал рвотный позыв.
- Что, интересно, нужно от меня этому грязному выродку, позору для нотабилиев? - невнятно проговорил он, зажимая рот.
Аквилу менее всего занимали намерения Фодикия, потому что именно сейчас, когда позволил Квизиклу вновь вытащить себя на площадь, что он делал, словно забыв про свои гневные обещания, ему пришла в голову интересная идея, которую ему не терпелось сей же миг воплотить в жизнь.
- Вероятно, что-то насчет денег, - ответил Милес, - кажется, твой отец задолжал ему пару лет назад?
- Действительно, было дело, - нахмурился Квизикл, которого денежные дела повергали в неизменное уныние, ибо он никогда не разбирался в них. Но от мрачных мыслей его тотчас же отвлекло то дело, которое и вытащило их на площадь.
- Погляди-ка на этого молодчика, - указал он на юношу, завернутого в темно-коричневый плащ, - выглядит прескверно. Кого-то он мне напоминает, а, Аквила? Уж не Федр Экстеран ли это?
- Действительно, будто он, - ответил Аквила. - Только странный какой-то.
Его было видно только благодаря тому, что спеша овладеть всеобщим вниманием, он вскочил на край фонтана, давно пустовавшего и своим видом весьма удручавшего умирающих от жары этернян. Каждый миг он рисковал туда свалиться, особенно, когда толпа совсем начала напирать на него, и потому он спрыгнул в блестящий от сухости бассейн, не менее раскаленный, чем плиты на площади, перебежал в центр и взобрался вверх, схватив за руки статую статую отца ныне здравствующего императора. Каменный император вздымал одну руку вверх, то ли благословляя этернян, то ли обрекая их на позорную казнь (безусловно, подразумевалось первое, хотя, несомненно, более логичным было предположить второе, ибо царствование его прославилось изрядным кровопролитием), а во второй он держал чашу, которую, казалось, был готов в каждую секунду опрокинуть. Это, конечно же, являлось символом благочестия императора - традиционное возлияние богам. Вот за эти царственные руки кощунственно схватился Федр Экстернан - как правильно предположил Квизикл, это был именно он. Он висел, упираясь ногами в каменные складки длинной тоги, и пытался перекричать гомон толпы.
Квизикл Бон и Аквила Милес, преодолевая отвращение и стараясь дышать только ртом, резво добрались до самого края фонтана. Квизикл по дороге умудрился устроить драку и выполз через пару минут из-под самой кучи, предоставив остальным разбираться друг с другом. И попали они как раз в самый разгар его речи.
- Неужели этернянам мало места?! - кричал он. - Неужели, спрашиваю я вас, вам нужны новые и новые дальние провинции?! Ведь нас не так много! Как было бы разумно направить силы на развитие имеющегося!!! Зачем Этерну тысячи солдат, бездельников, которых едва может прокормить народ?
Реакция этернян была весьма разнообразной. Некоторые что-то орали в ответ, иные лениво наблюдали за склокой, разморенные жарой, а кто-то активно подбадривал противников.
В другое время Аквила возмутился бы подобными словами, ибо он являлся для самого себя олицетворением всей этернской армии. Но сейчас его мысли были заняты только Квизикловой рабыней, а сам Квизикл все более заинтересованно смотрел на Экстернана.
- Был тихий-тихий, - пробормотал он себе под нос.
Более всего на свете Квизикла интересовали люди. Нет, отнюдь не в то время, когда он с редкостным ожесточением бил их, а они его. А именно тогда, когда они проявляли себя не так, как он того ждал, или как следовало бы по его характеру, складу ума, общественному положению. Он стал расталкивать людей, что было нетрудно благодаря его телосложению и силе, но, когда почти добрался до бортика колодца, понял, что оттолкнули его самого. Он поднял глаза - в лицо ему ударило солнце, засиявшее в начищенных до блеска доспехах фортинга с точно таким же, как у Милеса золотым орлом, но не в качестве бляшки для плаща, а всего лишь нашивкой.
- Ну, скотина, куда под ноги лезешь, - обругал он Квизикла, приняв его если не за раба, так за рутлеса. Квизикл шлепнулся за землю, сбитый мощным локтем фортинга, но тут же вскочил, брови его сошлись, а глаза засверкали мрачным огнем:
- Ах ты железная черепаха, заковался в панцирь и уже ничего не видишь? Да будет тебе известно, что перед тобой нотабилий, Квизикл, сын Бона из Арквеи, и если бы при мне был меч, ты бы дорого поплатился за эту выходку!
Вены на его загорелых руках вздулись, и Аквила Милес, очнувшись от благостного забвения, которое не могли нарушить даже крики вокруг, испугался, что Квизикл и впрямь накинется на фортинга, а там, с грустью подумал он, и драка, и скандал вокруг дома Бонов, и выполнить ему свою затею не удастся.
- Ну, эй, хватит, ослеп, что ли?! - Милес оттеснил Квизикла и встал перед фортингом, держа в руке золотую фигурку. - Хочешь позорить имя нотабилиев, так сделай это в императорском дворце, а здесь не смей, и, кроме того, клянусь храмом Темпестата, если ты сейчас же не уберешься отсюда, я прикажу раскалить этого орла на углях и выжгу тебе его на лопатках. Перед тобой Аквила Милес!
Фортинг замешкался при виде символа императорского сотника, и выпрямившись, заговорил:
- Прошу извинить меня, на этой площади один сброд, не встретить нотабилиев в такое время и в таком месте.
- Твои извинения принимаются, - ответил Милес, поспешив опередить ответ Квизикла. - Но впредь гляди по сторонам. Однако что здесь делают фортинги? Насколько я знаю, война идет в Райдарии.
- Вот! - раздался истошный вопль с фонтана. - Видите? - рука Экстернана обличающе вытянулась в направлении фортинга. - Какой лоск, какой блеск! А что Этерну с того? Да ничего! Только ненависть соседей и проклятия народов!
Квизикл прорвался-таки к фонтану и увидел сразу нескольких фортингов, которые прыгнули в сухой фонтан и с трудом, но оторвали Федра от статуи императора и потащили прямо в направлении Квизикла.
- Каков шельма, а? - спросил Квизикл Милесу, который протиснулся к нему. - Слушай, я б с ним потолковал. Обидно, клянусь Опакром, если не узнаем, что у него в голове.
Аквила Милес, которому было тысячу раз наплевать на Федра Экстернана с его народами и соседями, но важно усыпить бдительность Квизикла, влез на бортик прямо к фортингам, все еще боровшимся с ним.
- А ну хватит! - громогласно воскликнул он, подняв высоко вверх золотого орла и несколько раз сильно толкнув другой рукой обоих фортингов. Милес обладал огромной силой, которую поначалу в нем заподозрить было нельзя, и иной раз он мог так в шутку толкнуть друга, что вывихнуть ему руку, потому не заметить его фортинга не могли, и вначале приготовилась отбить неожиданную атаку, но увидев солнце, сверкнувшее в золотом орле, почтительно выпрямились.
- Кто дал приказ? - сурово спросил Милес, с досадой чувствуя, что становится центром внимания. Привлекать к себе внимание стоило в битве, когда он, верхом на коне, прорезал насквозь шеренги вражеских солдат, оставляя за собой широкую кровавую просеку, но не стоять же здесь, под палящими лучами солнца, даже без воинского облачения, на потеху толпе. Им что - развлечение послушать этого Экстернана, Квизиклу - поговорить с Экстернаном, а здесь еще и фортинги, и вообще всех интересует Экстернан, с каких это, интересно, пор? Милес помнил его, как странного замкнутого мальчика, который зарывался в книгах, когда он и Квизикл уже уверенно сидели в седле, а затем вообще исчез, и лет десять никто о нем не слышал.
- Алий Ратилий, - ответили ему. Что он имеет против ареста Экстернана? Да ничего, кроме того, что этот человек его близкий друг и упился вдрызг сегодня под утро. Хорошо бы его увести поскорее домой, пока он не натворил бед. Нотабилий знатного рода. Никто не без греха. Аквила Милес сам не подозревал, что способен на такую отъявленную ложь. Экстернана двадцать лет назад усыновила бездетная сестра отца Квизикла Филисиния, и никто не знал, какого он на самом деле рода и племени.
- Передайте Ратилию, что Аквила Милес берет этого человека под свою опеку, за разъяснениями может заявиться ко мне, если хочет, - сказал он, сильно сжимая плечо Экстернана, молясь всем богам, которых мог вспомнить, чтобы тот не вздумал возражать. - Идем, Федр, ну, вставай, пьяный осел! - дружески хлопнув его по спине, Милес принужденно засмеялся. - Что уставились?! - рявкнул он на глазеющих этернян. - Давно плети не пробовали?! Прикажу высечь Славония. Будет знать, как впредь выпускать моих друзей из дома в таком состоянии.
Он обнажил меч и указал в толпу.
- Дайте пройти!
Толпа поредела, люди стали расходиться, Милес вытащил Экстернана на площадь, а тот за все время не произнес не звука, точно покоряясь судьбе.
- А теперь, похоже, настало время всем нам повторить его утренний подвиг, - немного мрачно сказал Милес.