Глава вторая

О книгах и господской любви

- Нелли, что у него за шишка? – спросил однажды господин жену и указал на мою шею.
Я давно чувствовал, что со мной что-то не в порядке. Но побаивался сказать об этом – никогда не знаешь, за что тебя могут наказать. Поэтому теперь стоял с видом мученика. От жалости к самому себе у меня наворачивались слезы. Я хлюпал носом и смотрел в пол, пока господа разглядывали шишку.
- Не знаю, Генри. Похоже на воспаленный лимфоузел, - предположила госпожа, поглаживая меня по затылку. – Бедняжка, тебе больно?
Я молчал и продолжал жалеть себя. Как несчастный мистер Сойер (герой одной книги), которого душили рыдания от мысли о собственной безвременной кончине.
Вы спросите: «Разве умеет раб читать?» Конечно, умею! Ведь нынче не 18 век и грамоте может быть обучен любой желающий. Правда госпожа не любит, когда я беру ее книги.
- Гектор, ты - растяпа, ты все рвешь и пачкаешь, поставь, пожалуйста, эту книгу на место, - так говорит она мне, когда я ворую томик-другой с полки в зале.
Зачем же было читать мне сказки в детстве и прививать любовь к литературе, если теперь «Гектор, поставь книгу на место»? Я наловчился читать, пока господ нет дома. Те счастливые дни одиночества не казались мне такими уж плохими. Я благоговейно, почти на цыпочках, крался к книжному шкафу, разглядывал корешки книг, прижимался к ним щекой и ощущал едва уловимый аромат старой бумаги и острый запах типографской краски. Осторожно тянул за уголок выбранную книгу и усаживался читать прямо на полу.
Чтение доставляло мне наслаждение. Я получал удовольствие от шелеста страниц, любовался ровными рядами букв в каждой строке. Словами этих ощущений не передать, но вы, верно, поймете меня, если сами любите полистать Шекспира или Апдайка в зеленой беседке после обеда или в кровати перед сном.
И все же в чем-то моя госпожа была права. Наверное, я действительно растяпа, не отличающийся аккуратностью. Ведь как бы я ни старался скрыть следы своего книжного преступления, она всегда знала, что я читал. И что именно читал. Все же брезгливость, с которой эта женщина относилась ко мне, была неприятной. Прочитанные мной книги она безжалостно выбрасывала, очевидно, не желая пачкать чистых господских рук о вещь, которую трогал грязными лапами ее раб. А вскоре дверь в зал стали запирать – на том кончилось мое увлечение книгами.
Господская любовь – штука странная и неоднозначная. Сегодня тебя хвалят за пустяк, угощают вкусной едой и смотрят ласковыми глазами. Так рождается иллюзия любви, в которую я (по наивности сердца) начинаю искренне верить. А завтра поносят последними словами за глупость, которая и внимания особого не стоит. И столько в этих бранных речах злости, столько гнева в глазах, что забывается вчерашняя ласка, и болит от затрещин затылок. И так изо дня в день – то любовь, граничащая с нежностью и привязанностью, то ненависть. Как в этих людях уживались столь противоречивые чувства? Об этом я размышлял, оставаясь наедине с собой.
Хотя, к чести господ будет сказано, болезни мои (все, какими я успел переболеть), - не оставались без искреннего внимания и участия. Мне вызывали врача на дом. Меня возили в больницу. И я с благодарностью принимал все горькие микстуры и уколы – я чувствовал заботу о себе, и это чувство меня окрыляло.