Чистилище жизнью 8. О смерти

От автора 
Разговор с Богом 
Параллельная жизнь
Про сестрицу Аленушку и братца Иванушку
Вернуться к себе 
Во искупление
Доченька 
Мастер Рейки 
О смерти 
Между мирами 
Я не хотела тебе писать... 
Я пришёл солнечным лучом...
Жена своего мужа 
Письмо сыну, или о Боге и Люцифере 
Эпизоды 
Послесловие 
 

ОТ АВТОРА

«Когда я там, я точно знаю, что это есть»
Китайский мастер цигун

Сколько помню себя, мне не просто было интересно, что за гра-
нью так называемой материальной реальности – предметами, биоло-
гическими телами, физическими и природными явлениями – меня
магнитило, влекло, всегда хотелось заглянуть за эту самую грань.   
И по большому счёту где-то из тайников души чувствовала, моя жизнь
оправдана и целесообразна только в том случае, если хоть в какой-то
мере удастся постичь это неведомое, недоступное обычному зрению.
Осознавать себя я стала очень рано и помню себя совсем крохой.
Ощущение ползунков на ногах и всегда почему-то сползавшую левую
штанину, запах талой воды от наледи на окнах и разбухающего дерева
оконной рамы, когда мама ставила мою кроватку к окну, чтобы видеть
её во дворе. Свои первые шаги по сундуку, протянутые навстречу мами-
ны руки, радостные глаза и поток любви, исходящий от неё. Тогда мне
не было и года. В дошкольном детстве казалось, что за мной наблюда-
ют какие-то неведомые и неплотные создания. Когда чувствовала это
особенно явственно, чтобы не повредить им, мысленно размещала их
по периметру комнаты, как в оркестровой яме, а сама, счастливая от
того, что нас всех много, бегала по комнате и прыгала от восторга на
диван… Дальше это чувствование – я не одна, мы не одни – повторя-
лось неоднократно.
Став взрослой, поняла: не только те, кто от природы одарён высо-
кой чувствительностью или ещё чем-то, трудно поддающимся опи-
санию в общепринятых категориях, но практически каждый человек
хоть раз в своей жизни сталкивался с такими явлениями, событиями,
рассказать, истолковать которые в рамках официально предлагаемо-
го представления о мире трудно, а порой просто невозможно. Как и
не хватает объяснительных принципов современной науки – физики,
физиологии, биологии, химии. Да и сами учёные всё чаще и чаще
признаются в том, что точные науки зашли в тупик. И однажды стала
собирать такие необычные свидетельства.
Я искренне благодарна всем моим героям, отрывшим глубоко лич-
ное, порой уязвимое, интимное, которые предоставили бумажные и
электронные записи, с кем часами разговаривали при включенном
диктофоне. Благоговею перед мужеством свидетельствования того,
что выходит за границы устоявшейся картины мира, и низко прекло-
няюсь.
Получившиеся тексты носят документальный характер: я скрупу-
лёзно следовала индивидуальному восприятию каждого конкретного
человека, старалась сохранить своеобразный речевой стиль. С каждым
мы неоднократно вычитывали и правили написанное. Первое время
даже хотела, чтобы на распечатанных листах осталось что-то вроде:
«Подтверждаю», подпись и дата. Но в процессе работы убедилась: куда
важнее подтверждения, зафиксированного рукописным словом, вну-
тренняя честность тех, кто делился своим сокровенным, и соблюдение
пожеланий и просьб моих героев. Незримые свидетели этого всегда
есть.
…Когда Карл Густав Юнг – культуролог, философ, психолог (обыч-
но даже затрудняются отнести его к какому-либо одному направлению
в науке) – занимался составлением своей автобиографии, он признал-
ся: «Цель, которую я пред собой поставил, оказалась настолько труд-
ной и необычной, что для достижения её я вынужден был пообещать
себе, что результаты не будут опубликованы при моей жизни» (Юнг
Карл Густав Воспоминания, сновидения, размышления. – М. : ООО
«Издательство АСТ-ЛТД» ; Львов : «Инициатива», 1998. С. 9)
И неспроста: его автобиография в корне отличается от написанных ранее
и составляемых ныне, опирающихся на внешние события. Его авто-
биография – описание глубоко личных переживаний и сопровождав-
ших их необычных явлений, картография внутреннего пространства
исследователя, открывшего миру области функционирования личного
и коллективного бессознательного, их содержание и механизмы.
Вспоминаю сейчас об этом не для того, чтобы как-то приблизить
себя к колоссу, но для того, чтобы вслед за ним подчеркнуть важность
сохранения и оберегания тайны личной жизни. Все, кто делился   
со мной сокровенным, здоровые, адекватные и социально адаптивные
люди. Практически все с высшим образованием, а то и с двумя-тре-
мя, часть – с учёными степенями. Они живут в разных уголках страны.
Они обычные люди. Их можно встретить на улице, в общественном
транспорте, в магазине, в кафе, в театре. Кто-то совсем молод. И они
имеют право на защиту своих личных переживаний. Именно поэтому
имена изменены. По этим же мотивам нет фамилии автора.
Представленный глубоко личный опыт не претендует на обобще-
ние и истину. Напротив, все тексты глубоко субъективны. Это инди-
видуальный опыт во всей его красоте, наготе, уязвимости и хрупкости.
Это феноменология жизни людей, раздвигающая рамки вульгаризи-
рованных материалистических представлений о мире.
С огромным воодушевлением и интересом я общалась с этими
людьми, расшифровывала записи, писала, корректировала. Люблю
каждого из них, восхищаюсь. Опыт многих из них выручал в трудные
минуты, буквально лечил, и надеюсь, что подобное может испытать
кто-нибудь ещё…
 


О СМЕРТИ


– Давай как-нибудь встретимся, поговорим. Помнишь, ты одна-
жды обмолвилась, что когда умерла свекровь, почувствовала, как её
душа хотела вселиться в тебя… Когда умерла мама, я тоже столк-
нулась с необычным. Как-то не принято говорить о подобном, но я
чувствую в этом необходимость…
– Хорошо. Когда тебе удобно?
И некоторое время спустя после телефонного разговора они уже
сидели вдвоем…

– Моя мама умерла семь лет назад. Долгое время я не могла говорить
об этом, наконец, отлегло. Тогда я делала короткие записи, недавно их
просмотрела и теперь довольно точно могу воспроизвести даже детали.
Получилось так, что сначала я почувствовала смерть… С утра про-
сто лежала на диване, на работу не нужно было идти, читала. Вдруг
началась сильная аритмия: сердце сильно стучало невпопад, стало рас-
пирать грудь так, что трудно было дышать. И чтобы не испытывать
боль, я перестала дышать и начала наблюдать за ощущениями. Трудно
сказать, сколько это длилось. Я наблюдала и думала, сколько ж смогу
не дышать. И тогда пришла мысль: «Наверное, вот так умирают»… По-
степенно работа сердца выровнялась, всё прошло.
А после обеда позвонил брат и сказал, утром мама упала парали-
зованная прямо во дворе, когда убирала снег. После смерти отца она
жила одна в частном доме. Первой ей помогла соседка, что жила через
забор, услышав её крик, вызвала «Скорую». У мамы, скорее всего, ин-
сульт. Прогноз плохой.
Можно было бросить всё и тут же рвануть, постараться помочь. Хотя,
как? Быть рядом с ней в больнице?.. Сама не понимая почему, я медли-
ла. У нас с дочерью уже были куплены билеты на поезд, мы собирались   
в гости на время осенних школьных каникул, я поехала менять их на
следующий день. Когда вернулась с железнодорожного вокзала усталая   
и вымокшая под дождём со снегом, немного отдохнув, решила при-
соединиться к маме энергетически, ведь в таком случае расстояние не
играет никакой роли… Я помогала ей восстанавливать течение основ-
ных энергетических потоков. Получалось плохо, с большим трудом
приходилось продираться через неимоверную тяжесть.
Утром на следующий день прямо в транспорте я опять присоеди-
нилась к ней и была потрясена: возникло такое ощущение, что весь
организм распадается на куски, каждая система, каждый участочек, каж-
дый орган работают сами по себе, отдельно. Разнобой. Разлад. Хаос.
Хаос. Хаос. И всеохватывающий леденящий ужас… Я почувствовала
– это смерть и ясно осознала, желая помочь, могу лишь продлить её
страдания. И делать ничего не стала.
Потом в «Тибетской книге мёртвых» нашла описание трёх основ-
ных внутренних признаков смерти: ощущение тяжести, затем ощуще-
ние холода, переходящее в лихорадочный жар, и, наконец, ощущение,
что тело разрывается на мельчайшие атомы. Получилось, что два из
них я испытала, присоединяясь к маме. Это сильные ощущения, но
главное  – они были полной неожиданностью для меня и, судя по все-
му, для мамы. Она их боялась… Прожив их всем своим существом,
теперь точно знаю: не ощущения страшны и тяжелы сами по себе,   
а неготовность к ним, непонимание и непринятие происходящего.
– Моя свекровь тоже умерла неожиданно. Ей стало плохо, отвезли в
больницу. Там поставили диагноз – инфаркт миокарда. Лечение про-
двигалось успешно, и через три дня она уже бегала по палате. На чет-
вёртый день в выходной мы все – её муж, дочь, сын и я – договорились
собраться у неё. Она после обеда легла отдохнуть. Несколько шумных
вдохов. Хрип. И всё... Мы приехали к ней, а врачи говорят: «Два часа
как умерла»…
У меня такое чувство, что она не успела ни попрощаться, ни дозабо-
титься… Ей всегда было важно, чтобы говорили, как она всем нужна.
Она всегда ждала подтверждение себя. На самом деле она была женщина
щедрая, очень щедрая. Приезжаешь к ней – подарками завалит, едой. Но
за этим улавливались два момента: своим поведением она словно хотела
сказать, видишь, какая я хорошая, заботливая, я не только своего мужчи-
ну кормлю, но и твою семью, в твою семью передаю туесочки с едой.   
И эту щедрость нужно было признать, подтвердить, чуть ли не сказать:
– Мамочка, да мы без тебя с голода бы померли.
Шутки шутками, но для неё это было важно. Это присутствовало.
Я раз смолчу про её заботу, два. Она копит, копит, а потом вывалит на
сына:
– Вот, я о вас забочусь, а вы…
Мне в лицо она не говорила, обходила стороной, мы с ней дамы
одинаково сильные, а вот сыночка чихвостила.
…Забавная сложилась ситуация, когда сын в течение месяца воз-
ил её на машине на дачу. В родительской семье машина сломалась.
Папа занял позицию: машина сломана, ура, ура, свободен от дорогой
дачи. И возил её сын. Вот так получилось, что месяц они довольно
много времени проводили вдвоём – мать и сын. Общались по дороге,
перемыли кости всем. Мой муж потом вспоминал об этом времени с
благодарностью:
– Как хорошо, Господи, что ты дал мне возможность побыть с ней…
Мама курила до последнего. В пепельнице в машине остались
окурки. Он взял один бычок, завернул в пакетик и засунул у нас дома   
в вазочку. А я хожу по дому, что-то не то, что-то не нравится… Короче,
нашла этот бычок – по следу. Вытащила, спрашиваю мужа:
– Это что?
– Не трогай, это мамин, – отвечает. – Это память о маме.
Стала ему объяснять, что от этого бычка идёт канал, он только при-
тягивает так маму, что этого делать не нужно, что я от этого испытываю
дискомфорт и мне это не нравится. Убедила. Выкинула.
Вообще у нас любопытная семейная история: полное повторение   
в родительской и нашей семье. Мама старше папы на семь лет. Я стар-
ше мужа на четыре года. У мамы второй брак. У меня второй брак. Мама   
с папой познакомились в высшем военном училище – папа был кур-
сантом 5 курса. Мы познакомились в высшем гражданском училище
(та же форма, флот), мой будущий муж тоже был курсантом 5 кур-
са. Мама – преподаватель, я – преподаватель. Единственное различие:   
у неё в первом браке была дочь, а у меня первый брак бездетный. Через
три месяца после того, как они поженились, папа переехал к маме –   
у неё было служебное жилье. И у меня было служебное жилье, мы ста-
ли жить у меня. Мы не раз хихикали над такими совпадениями.
Папа, так понимаю, был верен маме. Он обожал её. Хотя у меня
всегда было подозрение, что он больше играл, демонстрировал. Это
было так:
– В-а, иди мой посуду! – кричала мама.
В-а тут же бежал мыть посуду.
– В-а, чай принеси! – кричала она с ворчаньем.
В-а тут же нёс чай... Она ругалась, даже могла говорить бранные
слова, но это было с любовью. Это была игра на нас. Они до последне-
го момента нам хвастались, что живут полноценной сексуальной жиз-
нью. Это было для них важно, и они не скрывали. Они вместе гуляли.
Устраивали поездки на дачу с ночёвкой вдвоем, вечером жгли роман-
тические костры… У папы всегда была роль ведомого. Все решения
принимала мама, она определяла, куда тратить деньги. А папа – мор-
ской офицер.
– У нас дома не было игры ни для себя, ни для других. Родитель-
ский дом для меня – это место, куда я могла явиться любая: уставшая,
больная, с проблемами и горестями. Родительское принятие, контакт с
землёй – не важно, какое это было время года, когда цвели цветы, было
полно ягоды и всякой огородной еды или лежал снег – вызывали чув-
ство полной защищённости, естественности, умиротворения. Смерть
мамы для меня оказалась огромной потерей.
За дорогу в поезде мы с дочерью нарыдались. Мы знали, мама умер-
ла: тогда не было мобильников, но я успела позвонить с переговорного
пункта. Слёзы текли сами собой. Я слышала тоненькие всхлипывания
и завывания дочери о любимой бабушке и не пыталась удержаться…
Но какой бы трудной ни была ситуация, меня всегда выручает логика.
Трезвая логика. Как шахматист, отодвинув эмоции, вспоминаю детали,
продумываю все необходимые шаги и их последовательность. Сразу
было решено провести похороны через день, на подготовку остава-
лись только сутки. И как только ноги ступили на родную улицу, я уже
знала, что нужно делать. Я могла позволить себе чувствовать, горевать,
но это не мешало на автомате выполнять то, что намечено, просчитано
раньше.
Шли первые дни ноября, мы приехали поздно вечером, было хо-
лодно, в тот год рано выпал обильный снег. Помню ощущение пу-
стоты во всём теле, когда увидела тёмные окна родительского дома:
впервые здесь меня никто не ждал.
В доме оказался брат, одетый, он спал на мамином диване, прикрыв-
шись одеялом. Нашла ему постельное бельё, постелила нам. Позвони-
ла его жена, наказала мне приготовить одежду, в которой предстояло
забрать тело, договориться с соседями, кто поедет за ней, и многое
другое.
Помню, как молча перебирала вещи, которые уже приготовила не-
вестка: колготки, комбинация с кружевами. Как надеть это на мёртвое
тело?... Мы всегда были близки с мамой. Она старалась избегать темы
смерти, но помню, какое сильное впечатление на неё произвело обще-
ние с женой двоюродного брата, а эта семья всегда была очень автори-
тетной для нас. Когда мы были у них в гостях, родственница открыла
антресоли и показала:
– Вот, я уже подумала о себе, позаботилась, целый узел наготовила
того, что мне нужно, чтобы и не рылись, и не искали. И ему приготовила…
Прошло совсем немного времени, и мама как-то обмолвилась, что
собрала одежду для себя… Я достала то, что приготовила она, на-
шла самое новое платье, не доставало только обуви… Отчитываться
перед кем-либо, объяснять, что делаю, не было сил. Я просто делала.   
А буквально через несколько дней, думая о дележе наследства, невестка
с братом обвинили меня в том, будто я только перешагнув порог, тут
же бросилась лазить по комоду и шифоньеру проверяя, что там есть.
Бог им судья…
Была уже ночь, когда я вышла на то место во дворе, где упала мама.
Она очистила весь двор, перекидала сама тяжёлый мокрый снег, упала
с лопатой в руках в самом конце, возле огорода. Совсем рядом с этим
местом буквально двумя месяцами раньше, споткнувшись об арматуру,
– брат заливал цементом дорожки – я упала с двумя вёдрами горячей
воды, которые несла из бани для стирки... Вокруг никого, лишь ночь,
снег, звёзды. Я стала разговаривать с мамой вслух, но тогда не почувст-
вовала контакта…
– У меня, наоборот, с самого начала было такое ощущение, что све-
кровь в тонком теле находится рядом. Особенно отчётливо я почувст-
вовала это на второй или третий день. Мы приехали к ним на квартиру,   
я вышла на балкон, а там папа плачет. Он очень сильно переживал
смерть жены. Бывало, стоит с нами, разговаривает о чём-то простом,
земном, например, о том, что он вчера ел на ужин или что делал ве-
чером: говорим, говорим, и вдруг в голос как зарыдает, с хрипами, со
слезами. Так вот, он на балконе рыдает, я подхожу и говорю:
– Она здесь.
– Где? – спрашивает он.
– Ну, вот же рядом стоит, здесь, на балконе.
В углу балкона была ваза с искусственными цветами – большими
красными розами, с которыми она много возилась: то в комнате буке-
том поставит, то в прихожей на полке подвесит, в конце концов выне-
сла их на балкон. Лепесточки на цветах стали колыхаться. Я говорю,   
а они колышутся сильнее. Говорю, а сама стою и думаю, действитель-
но, как же это может происходить, когда лоджия закрыта со всех сто-
рон и ветра нет, а цветы колышутся…
Потом папа как-то потерял записные книжки. Искал, искал, не мог
найти. Даже у нас спрашивал, не знаем ли мы, где они. А через неко-
торое время свекровь пришла ко мне ночью во сне, мы мило с ней
беседовали и я, наконец, спрашиваю:
– Мам, а где книжки записные?
– Где – где? В диване… – отвечает она с такой интонацией, дескать,
дура, что ли, элементарное не знаешь…
Утром проснулась и говорю мужу:
– Позвони папе, скажи, книжки записные лежат в диване, – он глаза
вытаращил:
– С чего ты взяла? – я опять:
– Позвони папе, книжки в диване.
Позвонил. Они оказались там.
Я беседовала с ней мысленно, когда везли открытый гроб от боль-
ницы к дому. В дом гроб, как это обычно бывает в городах, не заноси-
ли. Всю дорогу ей говорила, что мы любим её, что она замечательная,
что скорбим и благодарим её за всё, что скоро будет перерождение.   
Я её всячески подталкивала, говорила, что там будет хорошо… Зна-
ешь, сейчас подумала, может быть, поэтому она и пришла потом ко
мне, а не к своим мужчинам… 
– Когда ты заговорила о гробе, открылся канал… Нет, нет, мы ни-
кого не вызываем и канал закрываем…
– Я точно знаю: впечатлительным, чувствительным людям нельзя
смотреть на мёртвых. У меня одно время образ её мертвой перекрыл
образ её живой, и мне пришлось долго убирать, стирать… Мы и внуку,
сыну моему, её мертвую не показывали. Сказали, конечно, что бабушка
умерла, но не показывали.
Муж мой рыдал после маминой смерти с полгода. Просто рыдал.
Мог проснуться посреди ночи и разрыдаться. А когда я стала говорить,
что ты делаешь, ты её этими рыданиями только грузишь, только притя-
гиваешь к нашему физическому миру, он стал рыдать втихаря, прятать-
ся. И её муж плакал в голос, он и при мне не мог сдерживаться. Бывало,
я нечаянно наступала на воспоминания, и он начинал рыдать. В какой-
то момент, глядя на это, я даже испугалась: может быть, я чёрствая…   
А вот дочь её не рыдала, как и я.
– Для меня потрясением, как люди реагируют на смерть, было пове-
дение бабушек – соседок. С утра я отправилась по домам, чтобы дого-
вориться, кто поедет за телом в морг. Соседка, с которой у мамы были
особенно близкие отношения, выслушав меня, расплакалась:
– К-чка, я так люблю О. И. Она моя лучшая подружка. Я не хочу её
смерти… Если б кто другой. Не могу ехать за ней...
Обошла несколько дворов и везде слышала одно и то же. Соседки
наотрез отказывались, они словно не хотели прикасаться к смерти, не
хотели принимать её, а ведь им уже впору было задуматься о себе…
Всё же одна согласилась, потом она же нашла другую.
Началась суета подготовки – закупки, состыковки. И, как обычно,
сколько людей – столько и мнений. Но я руководствовалась тем, что,
на мой взгляд, приняла бы мама.
 В третьем часу привезли тело. В доме её встречала только я с доче-
рью. Опять было такое чувство, что больше никто не решается, проще
быть рядом, на улице… Нарыдались. Посидели у гроба, но скорее это
была дань традиции: так положено, чтобы кто-то из близких был ря-
дом. Стали подходить люди. Мне всё чаще приходилось отлучаться,
согласовывать детали предстоящего: материальное наступало. Нако-
нец, к вечеру все один за другим стали уходить, дом пустел… Никогда
не забуду фразу невестки:
– А-к устал, нам нужно домой. Ему нужно отдохнуть перед похо-
ронами.
Я молча глянула в окно, спускались сумерки. А я так надеялась на
старшего брата, что он останется с матерью, что за долгие годы мы,
наконец, поговорим начистоту… Он сбегал от мёртвого тела… И дочь   
засобиралась ночевать к подружке. В маленьком холодном доме с мёр-
твым телом среди заснеженного пространства огорода и безлюдной
улицы меня бросали одну. Непроизвольно, где-то на периферии со-
знания вспомнились повести Н.В. Гоголя. Но я точно знала, мне нуж-
но быть рядом с матерью. Единственное, о чём беспокоилась тогда,
– о тёплом комфортном ночлеге для семидесятичетырехлетней тётки,
маминой двоюродной сестры, которая приехала рано утром и устала
после дороги. Но она наотрез отказалась ехать к кому бы то ни было,
как я её ни уговаривала. Тётка была единственным человеком, который
никуда не сбегал. Я очень благодарна ей за это. Ты сказала, что вы не
стали двенадцатилетнему мальчику показывать мёртвую бабушку. А я
сама попросила дочь, которой тогда ещё не исполнилось четырнадца-
ти, остаться дома. Я верила, она может помочь мне и своей бабушке.
И дочь осталась.
Когда я была маленькой, бывая со взрослыми на похоронах, слы-
шала, что с телом ночью остаются бабушки-соседки, они всю ночь не
спят, сидят, разговаривают, и они знают, что нужно делать… Теперь
можно лишь сожалеть об утраченных традициях. Мне не на кого было
полагаться. Мой отец умер пятнадцатью годами раньше в разгар зной-
ного лета. Его тело тоже после морга последний раз ночевало дома
вместе с нами. Но мы были тогда с мамой. Все двери в доме, включая
коридор, были открыты. Тогда я была на вторых ролях. И тогда мы
больше были озадачены тем, как в жуткую жару сохранить тело.
…Хотелось спать, да и тётка готова была улечься, но я решила по-
сидеть как можно дольше. Я чувствовала, что маме нужна помощь, а
это наша последняя ночь. Тётка же отказалась ложиться без нас. Она
устроилась в кресле, стоящем в уголке комнаты, укрылась пледом и
задремала.
Я не знала, с чего начать, и решила начать с того, что есть. Достала
«Тибетскую книгу мёртвых», которую прихватила из города, и стала
читать наставление умершему. Текст в книге довольно мудрёный, ведь
это совсем другая культура. И я больше не читала, а пересказывала книгу
простыми словами, хотя и мне понятно было не всё. Но я верила: несмо-
тря на то что мама выросла и жила в период торжества атеизма, она гото-
ва слушать меня. Как-то было, она обмолвилась, что в детстве слышала
о деревенских ведьмах, о всяких мистических чудесах. Примерно за год
до смерти, так получилось, я привезла книгу Раймонда А. Муди «Жизнь
после смерти». Она её прочитала, видимо, рассказала соседкам, и книга
стала кочевать по рукам. Наверняка бабушки обсуждали прочитанное.
В мой последний приезд осенью она рассказывала, что видела какой-то
белый свет в комнате и что-то похожее на проезжающую в нём карету.   
А соседка, по её словам, видела большой светящийся шар, который
скользил по шторам. Она не испугалась и руками пересадила этот шар
со штор в какое-то другое, по её разумению, более безопасное место…
Наверное, тонкий мир уже проявлялся перед ними…
 Я говорила о переходах, о том, что в момент смерти она уже видела
Чистый Свет Реальности, но не смогла остаться в нём, что наступила
смерть, и смерть приходит ко всем, что не нужно привязываться к этой
жизни ни из любви к ней, ни из слабости, и даже если слабость выну-
ждает цепляться за жизнь, из этого ничего не выйдет – не хватит сил.   
И когда я заговорила о страхе и ужасе, который мог охватить её в мо-
мент перехода, ленты на венке у изголовья стали сильно трепетать, а
потом раздался отчётливый звон хрустальных фужеров в серванте…
Я решила, что попала, нашла самое важное для неё. Действитель-
но, при жизни у мамы было много страхов: пряталась в доме во время
грозы, выключала все электрические приборы, антенну телевизора.
Однажды поздним летом, находясь в доме, я услышала её дикий вопль.
Глянула в окно – убегает с огорода. Говорит, там змеи, под лопатой ви-
дела. Думаю, какие змеи. Взяла лопату, стала копать. А это, оказывает-
ся, вьюны, они действительно похожи на змей. Было это после навод-
нения, тогда на какое-то время вода залила весь огород, но скоро ушла,
а вьюны оказались в ловушке и стали закапываться в ил в бороздах.
Короче, насобирала их в ведро с водой и понесла с маленькой дочкой
в ближайшее болото… А ещё она очень была привязана к дому. Отец
сам построил дом. Они редко уезжали, а если и бывали в гостях, мама
всегда поскорей стремилась назад. 
И тогда я стала рассказывать всё, что знала о смерти: о тонком
теле, о сепарации – отделении тонкого тела от физического. Включи-
лась дочь. Она тоже стала говорить вслух, задавать простые вопросы, 
проясняющие то, что могло быть непонятно маме, разговаривать с
ней. Помню, говорила, что её  сознание сейчас в тонком теле, которое
может сохранять форму физического тела. Но, находясь в тонком теле,
не увидишь себя в зеркале, оно не отбрасывает тень, но зато можно пе-
ремещаться как угодно и на какие угодно расстояния. Я предлагала ей
поэкспериментировать, например, пройти прямо сейчас через стену,
слетать в гости в далекий южный город к своей старшей сестре. Я объ-
ясняла, что в других мирах её будут встречать дорогие и близкие люди,
наверняка среди них будут родители, и они помогут ей, позаботятся.
Пройдёт время, и она будет так же встречать нас…
В жизни мы все имеем возможность избавиться от пороков,
чтобы потом подняться в верхние миры, или погрязаем в низмен-
ном, а потом застреваем в нижних мирах. И если существует чисти-
лище, то оно существует на Земле. Мы все проходим чистилище
жизнью. Я говорила, что она очень чистый, очень светлый человек
– вся её жизнь, отношение людей к ней – тому подтверждение. И я
очень хочу, чтобы она поднялась как можно выше, она достойна этого.
В «Книге мёртвых» сказано, что по истечении трёх дней появляются
видения – образы мыслей, которые у человека были при жизни, они
безвредны, их не нужно бояться. И появляется тусклый свет нижнего
мира. Чтобы она не обращала на него внимание, я как заклинание всё
время повторяла: ей нужно идти на яркий свет, который она уже видела
в момент смерти, идти только на яркий свет и раствориться в нём.
Но я совсем забыла тогда о звуке, громком звуке Реальности, раз-
дающемся в момент смерти  и появления Чистого Света, Чистой
Истины,  который «Тибетская книга мёртвых» уподобляет раскатам
тысячи громов. Это то, что есть истинная сущность человека и естест-
венный звук Реальности, звук подлинного Я. Ах, как жаль, что я о нём
забыла. Ведь, вероятно, именно этого звука она так испугалась.
На наши голоса проснулась тётка. Я пояснила, мы разговариваем   
с мамой. Проскользнула фраза: «Она всё слышит». И тут появился блик
света. Он проскользил по перекладинам табуреток, на которых стоял
гроб. Дочь к этому времени отошла и села на диван. Она что-то сказала,   
и блик побежал по полу к дивану. Тётка иронично заметила, что это
просто отблеск свечи. Я возразила, как же он может быть от свечи,
если перемещается по всей комнате, опускается под гроб, а пламя све-
чи ничего не колышет… Потом мы с дочерью стали читать православ-
ные молитвы… Блик появлялся и исчезал несколько раз.
Ближе к полуночи я умыла маму, прикрыла лицо, словно уложила
спать. Намеренно не стала ждать двенадцати, чтобы не искушать судь-
бу. Закрыла двери в комнату, и мы сами легли спать в другой комнате.
Было такое ощущение, что в тонком теле мама переместилась к нам в
комнату, но, чтобы не пугать нас, жмётся в стену. Научилась…  Я смо-
гла заснуть, но спала мало, часов с пяти лежала и ждала рассвета.
Утром не знала, как поступить: сразу идти к телу или нет. Но физио-
логия есть физиология, и я пошла на улицу в туалет. Одеваясь, рукавом
слегка задела дверь в комнату, и она приоткрылась, словно приглашая
войти, как будто меня там ждут… Разбудила дочь и сводила её на улицу,
и мы вместе вошли к маме. Свеча у изголовья погасла. Я открыла лицо.
Дочь прочитала «Отче наш». И я снова стала разговаривать с мамой,   
а дочь помогать мне. Я говорила о том, какой чистый был закат и ка-
кой ясный наступил рассвет: они как отражение её жизни – простой,
честной, светлой. Я говорила, что её все любят, но ей пора поднимать-
ся, подниматься как можно выше, уходить от видений, подниматься к
яркому свету… 
Пока тётка и дочь завтракали и грелись на летней кухне, у меня поя-
вилась последняя возможность побыть с мамой один на один. Наконец
я смогла произнести то, что не говорила никогда: я впервые ей сказала
спасибо за то, что она спокойно приняла моё известие о беременно-
сти, никогда не упрекнула ни словом, ни взглядом, ни жестом. Наобо-
рот, предупредила:
– Не вздумай ничего делать.
И хотя ко времени разговора решение я уже приняла, её поддержка
была для меня крайне важна. Я родила одна, без мужа… Я совершенно
искренне поблагодарила её за поддержку и помощь в воспитании до-
чери. Первый раз в жизни я вслух сказала, что люблю её. Сказала, что
её любит внучка, для которой она была и бабушкой, и подружкой, а
порой, когда меня долго не было, заменяла маму.
И только когда всё важное было произнесено, стали приходить род-
ственники, знакомые, соседи. Опять началась текучка, суета… Одна из
маминых коллег принесла хризантемы, выращенные в своём саду, она
успела выкопать и перенести их в дом до снега, и положила букет пря-
мо в гроб. Дом наполнился ядрёным запахом живых цветов. Невестка
стала возражать, дескать, зачем в гроб, нужно положить рядом. Пом-
ню, как готова была взорваться: какая разница, куда положить, не это
важно, важно, что это жест от чистого сердца. И подумала, как хоро-
шо, что утром, пока никого не было, мы сделали всё, что хотели: дочь
положила в гроб фенечку, которую когда-то сплела для бабушки, я
положила иконку, расчёску, кажется, ещё носовой платочек. Мы дей-
ствовали так, как подсказывало сердце… И тогда я осознала, как всё же
хорошо, что никто больше не остался с телом, какой это подарок для
меня и, возможно, для мамы. И как обокрал себя брат… Вспомнила,
что забыла утром умыть маму, как мне об этом говорили, но не стала
винить себя, знала: мама меня простит, мы успели с ней куда как более
значимое и важное.
Старалась больше не рыдать, а принять то, что есть, спокойно. Я ведь
сама убеждала её: смерть – это естественный процесс. Старалась больше
не рвать душу ни себе, ни ей... И всё же остался трепет к мёртвому телу.   
Я несколько раз прикасалась, когда нужно было укрывать, умывать,
что-то класть. Я приподнимала, немного поворачивала тело. Оно
было непривычно холодным, тяжёлым, но не как камень, хотя и засты-
ло, пожалуй, по ощущениям его можно сравнить с очень застывшим
странным студнем…
Когда приехали на кладбище, с неба слетело несколько снежинок.
Я, одетая в дубленку, увидела маму, лежащую в одном платье, и всем
моим существом завладел такой протест, изнутри раздался вопль: «Ей
же холодно!» И тут же поняла – она мёртвая… По инерции я относи-
лась к ней как к живой. Я всё ещё не приняла смерть… И, чтобы не
рыдать, всё чаще стала поднимать глаза вверх, к небу. Оно было высо-
ким, чистым, синим, безоблачным, солнечным. Небо как небо, каким
бывает часто. Но я словно обращала лицо к другому миру и при этом
находилась в реальности…
И ещё один трепетный момент был впереди: процедура прощания
перед тем, как закроют гроб. Я не знала, как это сделать, не знала, как
целовать. Лукавить не стала: молча подошла первая и просто прикос-
нулась щекой ко лбу, в ответ ощутила холод и заметила, как в этот
момент закрыла глаза. Потом подходили другие. Когда подошла не-
вестка, раздался громкий чмок. Это уже не злило, не раздражало, было
просто жаль человека, который изо всех сил всю жизнь только и зани-
мается тем, что демонстрирует, какая она хорошая, как она всё делает
правильно…
 – У меня со свекровью самый сильный момент был после похорон.
Трудно точно сказать, сколько времени прошло, насколько помню, со-
рок дней еще не наступило.
Я очнулась ночью от ощущения, что во сне несколько минут не мо-
гла дышать. Резко включилась, села и несколько минут пыталась вдох-
нуть, но получались только судорожные, с хрипами, глотания воздуха.
Ещё я перепугалась от мысли, что несколько минут была мёртвая. Потом   
с перепугу громко захватила воздух всем ртом и, немного успокоив-
шись, наконец, стала нормально дышать. Это были яркие физические
ощущения. Очень яркие, очень отчётливые: сердце выдавили, душу
выдавили. У меня такое чувство было, что меня убили, и я некоторое
время не дышала...
– Это была мысль, образ?
– Нет, именно ощущения. Я точно знала: я была выдавлена из тела,
тело мёртвое лежало несколько минут. Было такое чувство, что она
пришла и выдавила душу… Не знаю – как. Может быть, как если бы
пришла и сказала: «Я буду жить в твоем теле».
Почему смогла себя вернуть? У меня такое чувство, что когда она
меня выдавила и я была во вне, я кричала: «Мне есть ради кого жить! Не
пущу! Не отдам!». Не было картинки, что она стоит и говорит: «Отдай
тело, я буду в нём жить». Это было знание. Это точно была она. Был
страх, что я могла умереть. Было ощущение победы. И не было на неё
обиды: «Ах ты, зараза, скотина, приходила, чтобы убить меня»... Такое
чувство, что сначала она вложила знание. Она лишь хотела быть ря-
дом со своими мужчинами – мужем и сыном.
– Ты некоторое время была без души?
– Да, во сне некоторое время я была без души, и она стала запол-
нять, заходить в тело…
– Как ты чувствовала, что она занимает тело?
– Меня не стало, я не дышала. Было мощное давление в груди –
сердце выдавили, душу выдавили. И это длилось больше четырёх ми-
нут, минут десять. Такое ощущение, что душа была рядом, она стала
возвращаться домой, а тут её выдавливают... У меня стойкое знание:
она уходила в последний момент с мыслью, что ещё не в полной
мере позаботилась о своих мальчиках, не всё сделала. Для неё муж и
сын – мальчики. У неё есть ещё дочь, но у меня нет знания о дочери.
Было такое ощущение, что она просто хотела тело занять: мою душу
выгнать, а сама войти. Поменяться как бы. Я ей прямо кричала: «Мне
есть ради кого жить! У меня помимо твоих мужчин собственный сын!»
Такое чувство, что я победила своей правдой. Моя правда оказалась
весомей, чем её.
…Потом она ещё раз приходила. Было чувство, что она просто
рядом как веянье, как образ. Это как последняя разведка: «А хороша ли
ты для моих мужчин?».
Интересный момент: для папы дети не значат ничего, а для неё дети
очень важны. Она нередко говорила:
– Сначала папу люблю, потом детей.
Она была мамка. Заботливая мамка. Мамка и для своего мужа. Им
было хорошо вдвоём. Нам с мужем тоже хорошо вдвоём. Она по натуре
идеалистка, жила по принципу – или всё, или ничего… Меня всё время
не оставляет впечатление, что она придумала красивую сказку про лю-
бовь, поверила в эту сказку и заставила поверить мужа. Все праздники
они проводили только в семье, единственная опора в жизни – семья,
никаких друзей. Общение – только с родственниками. Вот уж когда всё
обо всех известно, каждое действие, каждое слово. Со временем она
отвадила всех друзей мужа. А её единственная подруга – старшая дочь.
Все разговоры о мещанском счастье: к какому празднику что купили
и за какую сумму. Последние годы они были только вдвоем. Она весь
мир мужу перекрыла собой. Он не наслаждался жизнью, а подыгрывал
и терпел.
Но нужно отдать ей должное: когда у папы случился инфаркт, это
она его выходила. Она кормила его, делала инъекции. При этом, прав-
да, не бросила курить, хотя для него это было вредно. В лицо она мне
не говорила гадости, но и не лебезила. Хотя могла фыркнуть. Она жен-
щина абсолютно не злобная. Мне было спокойно и комфортно в их
семье.
…После смерти её муж расставил на столе фотографии, свечу ря-
дом зажёг. Получилось что-то вроде алтаря. А потом, через сорок дней
фотографии перенёс под стекло в книжный шкаф – все полки были за-
ставлены. Я это назвала музеем. Наверное, через год он резко всё убрал.   
И первое, что он сделал, купил ноутбук, несколько дорогих телефо-
нов, плоский телевизор с огромным экраном – всё, что хотел, о чём
мечтал, а она находила деньгам другое применение. Скоро у него поя-
вилась женщина. Получилось, год пострадал, а через год у него нача-
лась другая жизнь. В гости он нас не приглашает, стал совсем чужим.
Из разговоров с сыном по телефону чувствуется, что единственное,
чего он хочет, чтобы его никто не трогал. Его понесло из крайности
в крайность.
– Я знаю, когда мама умерла, я сделала для неё всё, на что тогда была
способна. Я делала для неё и ориентировалась на неё. После смерти
она никогда не приходила ко мне. Да и во снах помню лишь раз.
При прощании у меня было чувство, что для мамы всё складывается
благоприятным образом, память о ней остается лёгкая и добрая. На по-
минки после погребения пришло человек семьдесят – соседи, сослужив-
цы, родственники. На следующий день после посещения кладбища мы
все обедали дома, атмосфера была похожа на ту, что бывает на празднике:
все родственники собрались вместе, шли обычные житейские разгово-
ры, много вспоминали, говорили добрые слова про маму. Я была уверена:   
и на девять дней все соберутся, всё будет достойно и спокойно.
Дочь выдавала сплошные перлы. По дороге с кладбища изрекла:
– Нас мало осталось, надо, чтобы было больше.
И позже:
– Печаль – это хуже, чем смерть, она убивает жизнь. Смех – искра
жизни.
А о себе добавила:
– Я хочу всё, потому у меня и зуд. Я хочу и в космос полететь, и
карате позаниматься, и уроки в начальном классе провести. А так за-
цикливаются на одной профессии и становятся скучными взрослыми.
Мы с дочерью остались в родительском доме на школьные ка-
никулы. У меня сложилось впечатление, что мама не почувствовала
приближение смерти: в коридоре в тумбочке для продуктов я нашла
кастрюльку с тыквенной кашей, борщ с мясом, немного маслица в ма-
слёнке. Гипертоник, она просто перетрудилась.
Брат всё возмущался, как мать плохо питалась. Да, в трудные девя-
ностые она могла банку тушёнки растянуть на три супчика… Однажды
приехала, а у неё лампочка в комнате не горит, сидит возле  настоль-
ной. Спрашиваю, почему? Говорит, нет денег. У меня тоже тогда зар-
плата была впритык и выдавали её с задержками. Но что могла, делала,
хотя бы необходимое, как тогда: купила лампочек, мыла, стирального
порошка, шампунь, конечно, продуктов… Потом стало немного лег-
че. И последние годы ей всего вполне хватало, особенно если учесть,
что у стариков потребность в еде меньше. А вот прокормить на пен-
сию ещё сына и подрастающего внука, когда они приходили, чтобы
позаниматься своими делами, – машиной, которую держали у матери,
строительством гаража, она не могла. Брат не хотел понимать этого…
В спальне в своей коробке с игрушками дочь нашла новенькие носоч-
ки – бабушкин подарок. Она ждала внучку, готовилась.
Время до девяти дней я посвятила доделыванию маминых дел.
Молочница тихонько в толпе шепнула, что есть долги за молоко, –
оплатила. Нашла в кладовке постельное бельё – наносила и нагрела
воды, постирала. Почистила посуду. Удивилась, что она пользовалась
«Золушкой» – специальным средством для мытья посуды, у меня таких
средств тогда ещё не было. Я научилась у неё.
…Пятнадцатью годами раньше я была в гостях у тётки в Н-ке. Когда
вечером вернулась домой, она спросила меня:
– Ты папу давно видела?
– Недавно, – отвечаю. – Была дома в прошлые выходные.
Чуть помолчав, тётка добавила:
– Папа умер.
– Чей папа? – поинтересовалась я.
Я не могла понять, что речь шла о моем отце, что пока меня не было,
ей позвонили и сообщили. Для меня это было просто невозможно…
И всё же я сумела принять его смерть. Через год я даже могла позво-
лить себе вслух произнести крамольные слова:
–  Он умер вовремя для себя (тогда начиналась перестройка). Он
не смог бы понять то, что происходит в стране, которую защищал на
фронте, рискуя жизнью…
С маминой смертью было сложней… Я периодически вспомина-
ла её слова, адресованные племяннице, которая раз за разом вызывала
«Скорую» для своего отца. Его увозили в больницу, ставили капельни-
цу, делали уколы, а через несколько дней приступ повторялся.
 – Не мучайте его больше. Дайте ему спокойно умереть.
Это было честно… И я всё же нашла в себе силы не стенать, не жа-
ловаться, как бы ни велика была утрата, смириться и принять…
Мои родители умерли неожиданно и довольно быстро. Когда уход
сопровождается болезнями, очень трудно определить грань, где кон-
чается борьба за жизнь и где начинается мучение жизнью. Я всякий
раз задаю себе вопрос, что руководит людьми, когда они отправляют
своих родственников в больницу: желание использовать возможности
современной медицины, чтобы помочь, или куда как более глубоко
спрятанное чувство страха перед смертью как неизведанным. А может
быть, ими движет чувство брезгливости к больному немощному телу?   
…Один знакомый так рассказывал о последнем дне своего деда. Он
тогда был маленьким, возился во дворе. Бежит, а навстречу дед идёт.
– Не крутись под ногами, – говорит. – Я помирать пошёл.
Вошёл в дом. Лёг на лавку. И умер.
…Когда придёт мой час, я бы тоже хотела перейти так. Не в боль-
нице под капельницей, не сбитой на дороге машиной или где-либо
ещё. А в сознании на собственной кровати. Как это было раньше.
 
4 ноября – 31 декабря 2009   181

ПОСЛЕСЛОВИЕ
 
Когда текст вчерне был написан, как обычно, я стала договариваться
о встречах, чтобы те, о ком идёт речь, прочитали, проверили. С одной
из собеседниц встреча состоялась сразу, со второй встретиться не уда-
лось: утром в назначенный день сын проснулся с высокой температурой.   
У него не было никаких симптомов простудных заболеваний – ни ан-
гины, ни насморка. Он просто лежал в кровати с температурой 39,5,   
и встревоженная мать постоянно находилась рядом, и даже спала ря-
дом. Через сутки температура пришла в норму, а в воскресенье он уже
был здоров и спокойно гулял на улице.
Мы перенесли встречу на будущий четверг. Буквально за несколь-
ко минут до назначенного времени она позвонила и сообщила, что
чувствует себя плохо и уходит с работы. Ещё с вечера почувствовала
себя неважно, но надеялась утром расходиться, но не тут-то было: жар,
слабость, капризность, в голове туман. Температура 37 продержалась
несколько дней. Температура невысокая, но продуктивный интеллек-
туальный труд при этом был невозможен.
Тогда-то мы и задумались: не бывает случайных совпадений… Для
поминовения усопшей, к чьей жизни мы прикоснулись, я предложила
заказать церковную службу. Невестка оказалась некрещёной, догово-
рились, что в храм зайду я. В церкви добросовестная бабушка (спасибо
тебе, милая), прежде чем сделать запись на листочке, стала просма-
тривать какую-то книгу, а потом сообщила, что названное мной имя
усопшей не является православным. И поинтересовалась, какое имя ей
дали при крещении… Пришлось призадуматься ещё крепче: никто из
близких не помнил её православного имени, а значит путь помощи и
поддержки со стороны официальной церкви был закрыт…
Мы договорились о третьей встрече, но когда собеседница готова
была отправиться в путь, у меня возник срочный рабочий вопрос, а
пока я его утрясала, её тоже загрузили срочными делами… Встреча
состоялась лишь с четвертого раза в присутствии ещё одного специ-
ально приглашённого человека… Можно лишь предполагать, чем
вызвана неожиданно появлявшаяся симптоматика, почему события вы-
страивались именно так. Пока осмелюсь констатировать лишь одно:
мы в полной мере почувствовали на себе не только близкое присутст-
вие, но и влияние усопшей.

…Умная, сильная, с колоссальным запасом энергии, изобретатель-
ная Сталина, ты не была готова к смерти, ты очень беспокоилась о
своих мальчиках и хотела остаться с ними. И самые близкие мужчи-
ны очень горевали по тебе, притягивая тонкое тело к физическому
миру.
Ты перехитрила попа, который отпевал тебя на кладбище, делая
это формально, без всякого участия, к тому же обращаясь к тебе
светским именем. Ты предприняла попытку вселиться в чужое тело,
чтобы остаться в физическом мире. Но из этого ничего не получи-
лось. С момента, когда твоя душа покинула тело, миновал год и пять
месяцев. Твой муж живёт с другой женщиной, сын занят своей се-
мьей и работой. А твоя душа застряла между мирами. У тебя нет
пути назад – только подселиться в живущего или стать привидени-
ем. Когда я пишу, ты ещё не поднялась вверх, туда, где живут души:
ты не приняла помощь православного эгрегора и растратила много
собственной энергии. Я искренне благодарна тебе за науку для нас,
живущих...
 
Люди, дорогие, смерть – это часть жизни. Это жизнь, но дру-
гая. Научитесь принимать свою смертность. Научитесь не прятаться
от смерти, от больных родственников и знакомых, от мёртвых тел, а
относиться по-человечески к умирающим и усопшим. Помяните их
не рюмкой водки на могилке, а добрым, искренним словом, содержа-
щим светлую энергию, для их подъёма в иные миры и жизни в других
измерениях. Сделайте это прямо сейчас. И помяните добрым словом
Сталину, душа которой проходит свой урок. И ты, Сталина, если гото-
ва, прими нашу помощь.

10 февраля 2010