Цена воды

               
                "От рубежа до рубежа,
                От перевала к перевалу,
                "Афганцы" шли по лезвию ножа,
                Несли, как ношу, долг и славу..."

     В Афганистане я был корректировщиком. Это не должность такая, а скорее почетное звание идущего впереди своих войск офицера, задача которого управлять огнем артиллерии. У каждого корректировщика был личный позывной. Группа корректировщика очень мала: сам офицер-артиллерист (обычно это начальник  разведки артиллерийского дивизиона или командир артиллерийской батареи) и его подчиненные солдаты: разведчик с буссолью, дальномерщик с даль-номером, радист с радиостанцией и запасом  аккумуляторных  батарей, подносчик воды и боеприпасов с резиновым  бурдюком, полным воды за плечами и запасом патронов, гранат и ракетниц, да еще водитель-механик БТРа или ПРП (подвижного разведывательного пункта). Вот и вся группа - 5-6 человек.
     Такие группы из артиллерийского полка придавались на время боевых операций мотострелковым и разведывательным батальонам, разведывательным ротам, подразделениям спецназа и десантно-штурмовых бригад. А корректировщикам приходилось идти впереди разведчиков и десантников, управляя огнем артиллерии, а нередко и выручать попавших в беду товарищей.
     Очень много корректировщиков в Афганистане награждены боевыми орденами и медалями, многие посмертно.
     Молодые офицеры, удостоенные чести быть корректировщиком, и солдаты из группы корректировщика очень гордились своим званием и всегда были людьми уважаемыми и среди десантников, и среди разведчиков, и среди пехоты.
     В июле 1985 года моя группа корректировщиков Шиндандского артиллерийского полка была придана 2-му батальону мотострелкового полка нашей Шиндандской дивизии. Вообще-то на эту операцию корректировщиком должен был идти другой офицер - командир артиллерийской батареи мотострелкового полка, но капитан отказался идти в горы.
     - У меня двое детей маленьких, - сказал он, - я не собираюсь подыхать. Я жить хочу, и плевать мне на звание, должность и на все... И партбилет я положу. Не пойду! Пусть вон лейтенант ордена зарабатывает.
     И послали меня.
     Дивизия проводила боевую операцию по уничтожению бандформирований мятежников в районе "зеленки" Нау-Зад - на родине Бабрака Кармаля. Во время этой операции одна из рот разведывательного батальона попала в окружение в Джульгарских горах, и несколько батальонов пехоты и артиллерийских батарей было брошено на выручку разведчикам.
     Второй батальон заблудился в пути, и только к вечеру прибыл к ущелью в Джульгарских горах. Начальник штаба дивизии уже заждался нас. Комбат-2  был встречен неласково.
     Задача батальону была такая: пробить коридор и вывести роту разведчиков из окружения. Наспех собравшись, весь батальон, а точнее какой там батальон, две неполные роты (так как людей у нас вечно не хватает: рота в карауле, да больные, да командированные), взвод огнеметчиков из химроты с лейтенантом - командиром взвода, капитан - авианаводчик да моя группа корректировщиков тронулись в путь. БМП оставили у подножья гор, под охраной механиков-водителей.
     Не отдохнув после многочасовой гонки на БМП по пустыне, даже не успев взять необходимый запас воды, голодные и злые по-шли мы в горы.
     Батальон разделился на две группы, шли параллельно, но в конце-концов потеряли друг друга в темноте.
     Ночью, в абсолютной темноте, мы ощупью прошли по таким козьим тропам, что когда рассвело, никак не могли понять, как же это мы забрались сюда. Днем бы никто из нас не рискнул пройти этим путем.
     В эту ночь мы потеряли двоих солдат: один сорвался со скалы в самом начале пути, когда только прощупывали тропу, а второй сам прыгнул в пропасть, не выдержав этой бешеной гонки по го¬рам.
     Он плакал и кричал, что не может больше идти, и проклинал всех на свете, просил дать ему хотя бы воды, но воды ни у кого уже не было.
     Взводный шел за ним и подбадривал нытика, говорил, что это последний подъем, что мы уже пришли и за этой горой будет наша горушка.
     Сколько было уже этих подъемов, мы сбились со счета, а по карте - всего каких-то два километра. "Старики" грозились сбросить нытика в пропасть, если не перестанет плакать, как баба, но когда рассвело, он сам прыгнул вниз. Мы обомлели. Всем было тяжело, но как так можно?!
     Надо было доставать автомат и труп самоубийцы. Добровольцев не нашлось, командир спустился в пропасть на веревках один.
     А этот подъем и вправду оказался последним, взойдя на вершину, мы увидели, что следующей была наша горушка. Среди камней вился дымок костра. Мы еще никого не увидели, но чувствовали каким-то особым чутьем, что там наши. Всего за восемь с половиной часов мы прошли в горах путь длиною 2 километра по карте, и - полжизни в душе.
     Никто не предполагал, что на этой плоской вершине мы проведем долгие пять дней и ночей под пулями душманских снайперов без воды и продуктов.
     Итак, к утру наша группа под командованием командира батальона вышла к указанной на карте отметке, без боя, не считая атакованной по дороге отары овец, в темноте принятой за "духов", и уничтоженного  пулеметного расчета душманов, которые спали, ну совсем как наши часовые на постах, и не заняли у нас слишком много времени. На них ушло всего несколько мину и одна граната.
     Было такое утро, будто и нет никакой войны, и нет никакого окружения. "Опять эти разведчики что-то намудрили, а мы отдувайся за них. Вот они, разведбатовцы! Сидят внизу, кашу на костре разогревают. А где "духи"-то? Коридор им пробивай! Еще и 2-я группа потерялась ночью и не выходит на связь".
     Спуститься вниз и выйти к нашей ничем не примечательной плоской горушке, окруженной с трех сторон высокими горами, не представлялось возможным из-за ущелья, преграждающего путь. Мы вернулись назад и обошли неприступную гору в тумане слева по узенькому карнизу. Передовой отряд под командой ротного вышел на небольшую площадку и сразу же наткнулся на блиндаж с торчащими вверх стволами ДШК. Я шел замыкающим в группе. Солдаты понимали ротного без слов, чувствовалось, что действуют не новички. Окружили блиндаж. Ротный пронзительно свистнул, и из блиндажа выскочило сразу три "духа". Их встретили очередями из АКСов в упор. Обыскали блиндаж в надежде найти воду, но воды не было. Забрали пулеметы, патроны поломали  пополам, а порох сожгли. Когда я подошел ближе, увидел, что лица убитых старика и двух пацанов были черные, как у негров. Ротный доложил комбату, что пристрелили трех негров и взяли два ДШК, а комбат доложил начальнику штаба дивизии по рации, что уничтожили трех наемников-негров. Начальник штаба отругал комбата за то, что не взяли живьем и приказал поискать у них хотя бы какие-нибудь документы. Карманы у "духов" и без совета начальника штаба вывернули и сняли часы. Но это были не негры. Лица убитых афганцев были черные от пороховых газов, стреляли-то мы в упор. Комбат пообещал из ротного сделать негра, когда вернемся в Шиндановку.
     Солдаты, недолюбливавшие ротного, скалились, слушая, как комбат ругает их командира. Но эти улыбочки и ухмылки были какими-то жалкими на пыльных измученных лицах. Все смертельно устали и еле передвигали ноги. Группа растянулась на километр. Комбат по рации материл командира химвзвода, который шел в замыкании и сильно отстал, а лейтенант  оправдывался, что солдаты сильно устали, нет воды, нужен привал.
     Подъем на нашу горушку был мучительным, мы еле переставляли ватные, не слушающиеся ноги. Я сам себе командовал: "Еще два шага! Раз-два!". Последние шаги давались нам с большим трудом.
     - Чей это автомат? Кто бросил оружие? - кричал молоденький лейтенант - замполит роты. Он плелся последним и волочил за собой по камням два автомата и ручной пулемет, а на поясе у него болта-лось штук пять подсумков с магазинами, подобранными по дороге.
     Оглянувшись назад, я увидел, что вся тропинка, по которой мы поднимались, была усеяна брошенными подсумками, пустыми флягами и касками. Я сам еще раньше бросил по дороге свой бушлат, который стал весить в 10 раз больше после первого же подъема.
     "Глоток бы воды сейчас", - мечтал, наверное, не один я в нашей группе. И еще я думал, что одним из главных воспоминаний об афганской войне у меня будет вода, а вернее, ее постоянное отсутствие,  когда она так необходима.
     Все в жизни когда-то заканчивается. Закончился и этот трудный подъем. Я дошел! Хотел присесть на круглый валун, но промахнулся и рухнул рядом, больно ударившись локтем.
     Человек двадцать разведчиков сидели, плотно прижавшись друг к другу вокруг небольшого костра и отбивали зубами чечетку. Рядом с ними лежали двое убитых, широко раскинув руки в стороны, а чуть в стороне сидели два окровавленных "духа" со связанными сзади руками. Трупы убитых душманов лежали и здесь наверху, и на склонах нашей горы. Сразу видно - здесь был бой.
    Передача нам боевой позиции была недолгой: командир разведчиков показал комбату места, откуда бьют душманские снайперы и пулеметы, предупредил, что, по его наблюдениям, "духами" руководят китайские, или пакистанские советники.
     Разведчики оставили нам несколько цинков с патронами и ручные гранаты, взвалили на себя убитых (трупы как будто окаменели и их так и понесли с раскинутыми руками) и стали спускаться вниз.
     Молодой душман, раненый в грудь, оказался очень выносливым. На него повесили крупнокалиберный пулемет ДШК и он еще нес на себе раненого в ноги душмана, у которого нашли чек на два миллиона американских долларов в лондонском банке.
     Уже достаточно рассвело. Отчетливо стали видны горы, окружающие нас. Растянувшись цепочкой, разведчики стали спускаться вниз в ущелье. Длинная очередь из ДШК ударила по нашей горе чуть ниже вершины, где мы находились. Все встрепенулись, попадали  и  стали ползать по плоской вершине, ища убежища за камнями.
     Комбат с ротным выкрикивали команды, пытаясь взять управление перепуганными людьми в свои руки. Солдаты, наконец-то разбившись по отделениям, стали выкладывать из плоских камней стеночки с бойницами в указанных ротным местах. Постепенно рота расположилась по всему периметру нашей плоской вершины. Комбат устроился в небольшой яме, почти в центре.
     Я со своими солдатами забрался в яму к комбату, и мы взялись за обустройство укрытия. Вокруг своего окопа мы выложили из плоских камней стеночку с бойницами. Эта работа забрала у нас последние силы. Страшно хотелось пить, но воды ни у меня, ни у моих солдат не осталось. А водой здесь никто не поделится.
     Опять тишину разорвала очередь из ДШК. Несколько пуль про-свистело у нас над головой.
     Комбат не отходил от радиостанции. Он уже доложил начальнику штаба дивизии, что мы сменили разведчиков, и получил приказ удерживать горку до подхода главных сил.
     Наконец-то вышел на связь с комбатом командир второй группы, потерявшейся ночью, и доложил, что занял вершину южнее нас, уничтожил душманский пулеметный расчет, и что это он "поливал" из ДШК по "духам", которые карабкались на нашу гору с той стороны, откуда мы пришли. Сказал, что на дороге, возможно, за¬сада, и что мы в "мешке", то есть, попали в окружение. Это и так было всем понятно, что мы в окружении. Голову поднять было невозможно - "духовские" снайперы били со всех сторон. Стоило кому-то пошевелиться - град пуль обрушивался в том направлении.
     Всем была дана команда вести разведку и выявлять огневые точки противника. Комбат наносил их на карту.
     К вечеру к свисту пуль почти привыкли. По вершине передвигались ползком и на четвереньках, а  в основном лежали на одном месте. Лежа ели, пили, оправлялись.
     Комбат собрал всех офицеров в яме, довел каждому командиру его задачу, назначил караул на ночь и распределил порядок проверки часовых, время  проверки между всеми офицерами, включая меня -  корректировщика, авианаводчика, капитана-медика.
     Оказалось, только у нашего комбата осталась полная двухлитровая фляга с водой. Пластмассовая  фляга, обшитая серым шинельным сукном, приятно  побулькивала при каждом движении комбата и будила в нас что-то животное, страшное. Все мы хищно поглядывали на комбатовскую флягу, но комбат был неумолим.
     - Желудки! Как я вас учил пить: сполоснул горло и выплюнул воду, а вы что делаете? Так вы никогда не напьетесь!
     - Иваныч, ну хоть по глотку, - клянчили мы.
     - Нет, это не для вас, желудки, это только для раненых.
     Стемнело. Закончился наш первый день на вершине горы и на¬ступила ночь. Днем люди ждали ночи, чтобы отдохнуть после тяжелого марша по горам и хотя бы чуточку остудить тело и унять клокочущую в голове кровь. А ночью земля остыла и на смену жаре навалился дикий холод, и вновь хотелось тепла. В ту ночь никто не смог заснуть от холода. Солдаты сбивались кучками и так немного согревались. Я вспомнил брошенный на дороге теплый бушлат. Еще почти новый!
     Подошла моя очередь проверять часовых и я пошел, пригибаясь на всякий случай к земле, к тому месту, где залегли мои солдаты. Было очень темно, и я не смог их отыскать, пока не услышал шорох и пошел в том направлении. Я дошел до края площадки и опустился на четвереньки. И сразу же передо мной вынырнула из-за камня го-лова в чалме.
     - Ты кто? - спросил я, столкнувшись нос к носу с человеком в чалме. И мы какое-то время смотрели друг на друга. Голова так же неожиданно, как и появилась, исчезла. Раздался вопль, подхваченный в горах эхом, и тишина потонула в грохоте автоматных очередей, рассекающих черноту ночи трассирующими нитками во всех направлениях. Комбат плюхнулся рядом со мной и спросил, что произошло. Я сказал, что группа душманов, которые, видимо, не знали, что мы находимся здесь, поднялась на вершину и я дал команду открыть огонь. Комбат похвалил меня за бдительность и решительность. До утра нас больше никто не беспокоил.
     С первыми лучами солнца засвистели первые пули снайперов, и опять заставили нас вжаться в каменистую землю.
     Комбата по радиосвязи предупредили, что утром начнется операция по захвату "зеленки" в ущелье под нашей горушкой. Видимо, в этой "зеленке" находилась крупная "душманская" база, неизвестная ранее, и на базе находились военные советники - европейцы, судя по тому, с каким ожесточением и как умело и грамотно "духи" защищают ущелье.
     Комбату была дана команда поддержать огнем наступление, вести разведку огневых точек противника, корректировать огонь артиллерии. Комбат попросил доставить нам воды и продовольствие. Я с двумя солдатами из своей группы корректировщика и комбатовской маленькой удобной пехотной радиостанцией (не сравнить с нашим тяжелым ящиком Р-108) устроился в окопе командира химвзвода. Внизу, слева от меня, было ущелье с "зеленкой", а справа - гора, с которой нас постоянно обстреливали. По радиостанции я связался с огневой позицией гаубичного артиллерийского дивизиона и передал свои координаты и основное направление стрельбы.
     После этого попытался в бинокль получше разглядеть гору справа, но, видимо, стекла бинокля сверкнули на солнце, как я ни пытался маскироваться, и град пуль посыпался на наш окоп. Больше я не высовывался с биноклем и дальше пользовался только своим зорким глазом, топографической картой и немного интуицией. Но все же я успел разглядеть несколько укреплений "духов" на горе справа, самих "духов", копошившихся вокруг блиндажей и двух европейцев с биноклями: один был белобрысый в черных солнцезащитных очках, а другой - в зеленой панаме. До того места, где они находились, было два километра по карте. Из наших автоматов Калашникова на таком расстоянии нельзя вести прицельный огонь.
     Только ручной пулемет Калашникова бьет на два километра. Пулемет был один, у командира химвзвода. И взводный одиночными выстрелами огрызался в ответ на залпы снайперов, которые били по нам из своих старинных английских "буров", изготовленных в 19-м веке. Дальность стрельбы такого "бура" - 2 км. Так что "духи" постоянно держали нас на мушке. Попробуй, высунься!
     Командир химвзвода громко выругался и показал мне ствол своего пулемета. Возле мушки была дыра, ствол пулемета был прострелен насквозь и единственное наше дальнобойное оружие умолкло.
     В небе над нами послышался стрекот "вертушек". Мы почему-то все подумали, что это нам  воду везут. "Вертушки" парами выныривали из-за горы и залпами нурсов били по "зеленке". Сразу на всех трех вершинах и в "зеленке" ожили пулеметные точки. Из спаренных ДШК "духи" били по нашим "вертушкам". Я еле успевал вертеть головой и наносить пулеметные расчеты на карту. Одна "вертушка" задымила и рывками ушла за гору. В небе появились самолеты. Бомбы посыпались на "зеленку" и на склоны гор - это работал наш авианаводчик. Из комбатовского окопа доносились его команды, передаваемые летчикам.
     Я тоже торопился передавать координаты пулеметных точек на огневую позицию. Бабахнули первые пристрелочные выстрелы дымовым снарядом. Я засек разрыв, ввел корректуру и дал команду на беглый огонь.
     Пошла обычная работа корректировщика - корректирование огня артиллерийского дивизиона на уничтожение и подавление целей одной за другой. Эта работа поглотила меня полностью. Я не видел ничего вокруг себя и ничего не слышал - только враг передо мной и только голос начальника штаба артиллерийского дивизиона у меня в наушниках.
     Я сосредоточивал разрывы снарядов в одну точку, поражая пулеметный расчет, и разворачивал разрывы веером по фронту, громя укрепления "духов". Мне было видно, как мечутся люди среди разрывов, как падают убитые, как взлетают в воздух стволы пулеметов вперемешку с камнями, досками и остатками пулеметчиков. Все, что я видел перед собой, я, оказывается, кричал в микрофон, не отпуская тангенту.
     Начальник штаба артиллерийского дивизиона мне потом, когда мы спустились с гор, рассказал, что я так живо и красочно описывал все видимое мной, что он сам как-будто был рядом и все видел. Это ему очень помогло в нашей общей работе.
     Потом он подключил радиостанцию к громкоговорителю и на всех батареях слушали мои радостные визги. Но тем не менее никто надо мной не смеялся. Начальник штаба пожал руку, командиры  батарей хлопали меня по плечу и все почему-то удивлялись, что я  такой молодой. Худенький был.
     После этой операции я заболел тифом, и когда меня взвесили в госпитале, то оказалось, что вешу всего 45 кг.
     А бой продолжался. Комбат передал, что БМП пошли на "зеленку", что по ним бьют из пушки, подбита командирская машина. Я уже засек огневую позицию этого орудия. Орудие находилось на гребне горы, и я подбирался к нему снизу разрывами! Ближе, ближе... "Залпом, огонь!" Орудие "духов" утонуло в дыму, пыли и замолчало, наконец.
     Забегая вперед, скажу, что по нашим БМП "духи" стреляли из советского зенитного 57 мм орудия 1943 года выпуска. Где они его откопали? Наверное, наши же поставляли на вооружение в армию Афганистана. Кто знал, что из этой зенитки, из которой, может быть, наши девушки-зенитчицы (помнится по фильмам о Великой Отечественной войне) сбивали фашистские самолеты, теперь будут расстреливать советские БМП.
     Жара была невыносимая. Хотелось пить и только пить! Грохот стоял невероятный. Все вокруг утонуло в пороховом дыму и пыли. Внизу, в "зеленке", кипел бой. "Вертушки" ракетами долбили склоны гор. Самолеты бомбили ущелье двухсоткилограммовыми авиабомбами. Один самолет спикировал прямо над нами.
     - Щас, нас бомбить будет, - хихикнул кто-то поблизости.
     Взрывной волной меня прижало к земле, вдавило в камни. Я подавился воздухом. Потом меня приподняло, как в невесомости, и с силой грохнуло оземь, вмяло в землю! Я еще успел увидеть, как у моего солдата-радиста текла из ушей кровь. И я потерял сознание.
     Приходил в себя медленно и долго. Подташнивало. Я захлебывался кашлем. Пыли наглотался, что ли? В горле першило.
     Комбат матюкался, как заведенный. Авианаводчик глупо улыбался. Лицо его было все посечено мелкими камешками и кровоточило, он один стоял во весь рост. Бойцы вокруг валялись в каких-то неестественных позах, как-будто у них у всех сильно заболели животы. У одних из ушей шла кровь, другие, обхватив руками голову, катались по земле. Как только пыль после бомбежки стала оседать, защелкали выстрелы "душманских" снайперов, и все попрятались за сложенными из камней укрытиями.
     За день трупы "духов" раздулись на солнце и страшно смердели. Все вокруг пропиталось этим отвратительным запахом. Мы мучились из-за этого, но сделать ничего не могли. Сразу не сообразили  сбросить трупы вниз, а теперь надо было ждать ночи.
     Над нашей вершиной появилась пара вертолетов. По рации было слышно, что запрашивают каких-то "Скифов", но когда летчики обмолвились, что у них на борту вода и продукты, комбат схватил рацию, кричит:
     - "Ромашка", мы здесь, кидай воду и продукты...
     - Вы "Скифы"? - запрашивают летчики.
     - Да, да! Мы - "Скифы", - кричал комбат.
     - Мы - "Скифы", - орали мы все, задрав вверх головы, как-будто летчики нас могли слышать.
     Вертолеты сделали круг и сбросили контейнер с продуктами и несколько автомобильных камер и резиновых сапог от ОЗК (обще¬войсковой защитный комплект) с водой. Контейнер с продуктами упал недалеко от окопа комбата. Все емкости с водой лопнули при ударе о землю, только один целый светло-зеленый резиновый сапог лежал на склоне соседней горы, почти у самых неприступных позиций "духов". Все хотели пить, пить. Бойцы, которых никто не поднимал в атаку и вообще никаких команд не давал, все, как один, вскочили и побежали, визжа и улюлюкая, к этому сапогу по открытому плато.
     Душманы не выдержали этой непонятной психической атаки русских и без боя отступили, а попросту - бежали.
     А в сапоге (как всегда по закону подлости) была маленькая трещинка по шву, через которую вся вода вытекла и осталось лишь не-много вонючей теплой, пропахшей резиной и тальком жидкости в носке.
     Замполит первым добежал, грудью упал на сапог и кричит:
     - Это для раненых, это для раненых.
     Все стояли молча вокруг него. Двое молодых солдат, став на ко-лени, собирали влажный еще песок и прикладывали к распухшим синим языкам.
     Назад шли, волоча по земле автоматы. Замполит шел последним, прижимая к груди сапог с драгоценной водой и кричал:
     - Чей автомат? Кто бросил автомат?
     Комбат решил сам, без разрешения, на свой страх и риск послать группу за водой вниз, на броню. Как только стемнело, десять солдат во главе с одним офицером тронулись в путь. Им предстояло за ночь пройти по тому же пути, по которому мы пришли сюда, до лагеря и вернуться обратно с водой. На пути их ждали мины, душманские засады и чужие горы.
     Отправил и я своего солдата с резиновым бурдюком и пятью флягами. Выбрал, который повыносливей.
     И ребята к утру принесли воду, много воды. Мы пили, пили и не могли напиться, пока комбат не прекратил это обпитьевство.
     За эту воду мы заплатили двумя жизнями. Подорвался на мине сержант-фельдшер из санчасти. Ему оторвало ступню. Он орал от боли так, что даже мы слышали ночью его вопли, разносимые эхом в горах и не могли понять, что случилось. Было жутко. Бедняга умер от болевого шока. Укол промедола спас бы его, но в группе ни у ко-го не было шприца. С наркотиками у нас  было строго, вели борьбу с наркоманами. Доходило до абсурда. Если укол использовал, то надо было пустой шприц-тюбик вернуть в санчасть и чуть ли не справку от раненого представить, что его укололи, а если тот умер, то плохо твое дело. И вообще укол надо было делать при свидетелях. Поэтому никто не хотел с этим промедолом связываться, хотя каждому командиру взвода, роты, корректировщику и авианаводчику требовалось иметь с собой коробочку со шприц-тюбиками промедола. Потеряешь эти тюбики или уколешь солдата из другого полка, так замучают писаниной объяснительных, "особисты" затаскают. Не обрадуешься.
     И еще погиб старший группы заместитель командира роты старший лейтенант Лобов. Он шел первым, упал и больше не поднялся. Его осмотрели, но раны не было и крови не было. Решили, что сердце. Вообще-то он был здоровяк, спортсмен, на сердце ни¬когда не жаловался. Быстро стал холодным и тяжелым. Его еле донесли вчетвером. Потом узнали, что пуля снайпера попала ему прямо в ухо, умер мгновенно.
     Прошло еще два дня и две ночи. Много всяких событий произошло за это время, но в память врезались только первые два дня, а потом навалилась страшная усталость, апатия какая-то. Есть не хотелось, а только пить, пить и пить! Днем умирали от жары, ночью - от холода. Все казалось обыденным, дни были похожи один на другой: постоянный свист пуль над головой, бомбежки, ночью - короткие перестрелки.
     Уже были посажены все аккумуляторные батареи, и к утру пятого дня нашего пребывания на горе мы остались без связи с командованием. С утра над нами летали вертушки, изредка постреливали. Изможденные люди валялись кто где среди камней, дрожа от ночного холода и пытаясь согреться в первых лучах утреннего  солнца.
     Свеженький в тельняшке солдат с автоматом наперевес появился на краю каменистой площадки неожиданно, никто не заметил его приближения. Он остановился, долго смотрел на нас, а потом спросил:
     - А что вы тут делаете?
     Комбат спросил солдата, кто он такой и что он тут делает. Солдат ответил, что он из разведывательной роты танкового полка, и что на гору ротный послал взвод проверить, нет ли тут "духов", а он поднялся первым, и что ротному дадут Героя  Советского Союза за то, что он нашел "духовский" склад, где был американский "Стингер", и что "душков" перебили всех и взяли много трофейного оружия и даже одну зенитку.
     Все стали без какой-либо команды собираться в дорогу. Не то чтобы мы обрадовались этой хорошей новости - это не было для нас радостью. Просто мы поняли, что на этот раз для нас все кончилось, весь этот ужас.
     В полный рост никто не рисковал встать, все передвигались на четвереньках, а свеженький солдат стоял и смотрел на нас, как на идиотов.
     Рота сгрудилась вокруг комбата. Тот разрешил развести костер. На костер пошло все, что может гореть. Подогревали консервные банки с кашей, вскипятили чай в прокаленном цинке из-под патронов. Ели  жадно, давились кашей и сухарями, размоченными в горячем чае.
     После завтрака комбат дал команду на возвращение в лагерь. Спустились с нашей горы вниз к "зеленке".
     Когда уходили, ротный подложил под колено каждому убитому "духу" по гранате "лимонке" с выдернутой чекой. Перед тем как заминировать трупы "духов", ротный хлебнул пару раз спирта из фляги капитана-медика.
     Когда мы уже спустились вниз и усаживались в тени абрикос по-ужинать, в горах раздались взрывы и эхо, подхватив грохот, долго носило его в горах.
     - Клюнули... Так и они наших подлавливают, - сказал ротный.
     Через два дня я и моя группа благополучно вернулись в Шинданд в свой полк. За эту операцию меня представили к награде - ордену "Красной Звезды", но ордена я так и не получил. Где-то затерялось в штабах представление на награду, а может, носит мой орден кто-нибудь из штабников, а может, в верхах решили, что не достойны мы наград за эту операцию. Операция-то была неудачная - потери большие и еще окружение.
     Много еще всякого повидал и пережил я на этой "афганской" войне, но именно на этой боевой операции в Джульгарских горах познал цену воды, приравненную к цене человеческой жизни. И теперь, через много лет, не могу утолить афганскую жажду, не могу напиться вдоволь воды. Я постоянно хочу пить, никуда не еду и не иду, не имея с собой запаса воды.
     Мне никогда не забыть вкуса афганской воды: почти всегда теплой, если не с запахом резины и талька, так с хлоркой, почти не утоляющей жажды и никогда вдоволь.