Ассоциации

Близится полночь. В окнах напротив почти одновременно гаснет свет. Душная  июльская ночь пришла на смену жаркому солнечному дню. Во дворе на асфальте,  у самого крыльца, стоит наш мотоцикл.Поблёскивая никелем пд сслепительно яркой луной, он безмятежно поджидает, когда его, наконец-то, поставят в гараж – тёмный старый сарай.
    Даже самые досужие старушки, вдоволь проветрив свои неугомонные язычки,  давно уже расседлали некрашеные скамейки под ночным фонарём. Хочется спвть, но мне нравится после жаркого липкого дня с ветерком прокатиться на сон грядущий.
    Ночью дороги сиротеют, и только машины – поливалки орошают их пропылённые дали. Вот уж когда мчишься с ветерком!. Где-то в груди нежно 
клокочет ветерок, а блузка на спине становится упругим синим парусом
и нажется,что у тебя выросли крылья и мысленно отрываешься от земли и паришь над ней, как птица.
    А как чудесно думать, летя под ночными звёздами!
Над головою только небо, только луна и звёзды, а ты так мал и тебя так много.  Но ещё лучше мчаться с закрытыми глазами, вдыхая дорожные запахи очищенные ночью от копоти и газов.
     Запахи… Они, как ничто иное, навеивают воспоминания.
Не случалось ли вам после долгих лет разлуки вернуться в родные
края? Они очень или чуть-чуть изменились, но вы пытаетесь
отыскать что-то, что вас влекло туда долгие годы, вы жаждете
острых и ярких ощущений от встречи с былым. Тщетно…
Надежды ваши обмануты. Что-то не то, что-то не так.
    А вы умеете помнить запахи?! Жаль, если нет. Вот и сегодня
летит мой «Мерани» по дорогам опустевшего и притихшего
города. Глаза мои закрыты. Что за улицы у нас под колёсами, я не
знаю. Но они разные. Чу!.. Пахнет жжёной листвой. Откуда
прилетел этот запах среди лета и куда улетаю я? Дрогнуло сердце,
ещё плотней сжимаю веки. И я уже не в седле, колёса привезли
меня в чудную, наполненную трепетом и тайнами страну детства.
Тоже -  вечер, тоже - звёзды, только на дворе  - осень, тёплая,
 сухая. Деревья роняют листву.
  - Оля, домой! – уже в который раз  Зина, моя няня, зовёт меня.
 - Я ещё немножко, чуть-чуть погуляю, - кричу я в ответ. Мы сейчас
сожжём ещё вот эту кучку листвы, и я приду.
  Зина - наша с братом няня, приехала с нами с Урала, и мы уже два
года живём в Днепропетровске у бабушки с дедушкой. Мама лечится  в клинике, у отца ответственная работа: он директор большого металлургического завода. А бабушка говорит, что наша.мама сумасшедшая, что она испортила отцу жизнь.
     Нет, я не могу пойти сейчас домой. Сегодня у нас поход с кадилами к круче, над которой располагаются корпуса земской больницы и в некоторых  из них находится временный госпиталь. Все знают, что в полночь по дну кручи бродит белый скелет лошади с окрававленным всадником без головы.
     Изрешетив консервные банки гвоздями, и набив их сухой палой листвой,  мы привязали к ним  длинные проводки. Когда подожжённая листва разгорелась и задымила, вся наша компания двинулась к круче. Наши кадила сверкали множеством светлячков, но всё равно было очень темно. Мы напряжённо
всматриваемся в глубину, туда, где под луной белеет больничная
свалка: бинты, снятые гипсы, вата и прочий больничный хлам. В ожидании сердца
наши замирают от страха. Вдруг кто-то вскрикнул. Мы побросали кадила и  побежали домой. Каждому казалось, что закричал он, каждому казалось,что это закричал он, каждому казалось, что он увидел "это".
     А около домов светили фонари, догорали костры из сухой
листвы, было до обиды обычно, а наши близкие поджидали нас с ремнями.
     Но, когда мне довелось спустя много лет побывать в этих местах,
ни дом, ни улица, ни даже круча не взволновали меня так, как запах прелой, жжёной листвы на дороге. Размечталась.
     Я открываю глаза. Мотоцикл мчится по, хорошо освещённой, улице и наши тени вместе с тенью от мотоцикла сопровождают нас. Они, то чуть забегают вперёд, то отстают, то сливаются в одну,то ложаться нам под колёса.
- Может, поставить его в гараж? - предлагает муж.
- Нет, нет, ещё покатаемся!
И снова я закрываю глаза, и снова я не знаю, по каким улицам мы мчимся. Наверное, на этой улице много палисадников, в которых растут ночные фиалки? Какой обволакивающий, сладостный аромат! И я опять вместе с этим ароматом
улетаю в далёкие,дальние дали. Когда же это было? Тогда ли, когда мы после закрытия   парка Шевченко, рвали в нём цветы, которые, вообще-то, были нам и не нужны или той душной  летней ночью?
     Среди ночи я проснулась от душераздирающего женского крика во дворе нашего дома. Несмотря на запрет, я спала с Зиной, и мы проснулись  одновременно. Зина быстро выбежала через чёрный ход во двор. Вернулась она  какая-то тихая, тихая.
- Зина, что случилось?- тормошила я её. Кто кричал? Зина молчала. И я сама вышла на ветхую площадку чёрного хода. А во дворе между общим летним погребом и водяной колонкой толпились соседки. Они держали какую-то женщину,
и та  уже не кричала, а выла и билась у них в руках.
    В горле у меня застрял запах маттиол, весь двор был засеян ими. И они росли прямо в траве. Закружилась голова, стало страшно. Вышла Зина и загнала меня домой. И, хотя ночь была душной, я как-то вдруг очень озябла и сделалась холодным лягушонком.   
- Спи, спи, утром всё узнаешь, -  просила Зина, стараясь согреть меня.
Но я уже знала: случилась беда, большая беда. А утром все узнали, что у соседки, из дома напротив, умерла от белокровия девятнадцатилетняя дочь  Галя. Я Галю никогда не видела и не видела, как её хоронили. Но её не стало, и сердце моё сжалось, навсегда утратив свою частицу, притихло от непривычного
чувства утраты. Галина мать после похорон немного тронулась умом, обзавелась кошкой и упорно звала её Галей. А когда она выходила на улицу и звала эту ""Галю" домой, женщины плакали.
    И ещё, потом, уже после, когда к нам ненадолго приехал отец. Он был каким-то странным, задумчивым и печальным. Я ничего не понимала, только очень любила его и у меня щемило в сердце. Мы с братом хотели домой, просили забрать нас, а он не мог этого сделать. Я перестала проситься домой, старалась ничем не выдавать своё "хочу". А бабушка с дедушкой жаловались на нас. Они от нас устали. Да и денег отец стал присылать маловато.  А он, который мог всегда всем помочь, сам сейчас нуждается в поддержке и помощи. Ему это тяжело. Неужели вы не видите, как он устал?!
     Мы идём с ним гулять в парк. Я стараюсь выбрать дорожки подальше от магазинов и ларьков с мороженым. Брат ещё совсем маленький. Ему хочется того, другого, а отец не может отказать: он и так чувствует себя перед нами виноватым.Но я догадываюсь,что у него мало денег. Мы спускаемся к Днепру,  вечереет. Благоухат ночные фиалки, ещё слабо, тьнко, но иных зпахов нет.
Отец жалеет нас, называет бедными сиротками и, вообще, разговаривает со мной,
как со взрослою, считая, что я ещё совсем маленькая.О чём он задумался? Слёзы, скопившиеся в горле, быстро и горячо оьжигают мои щёки.
- Но ведь ты, папа, жив, мама тоже жива, она выздоровеет. Папочка, всё будет хорошо,а ты, когда сможешь, тогда и заберёшь нас. Нам здесь хорошо, и Зина заботится о нас. Мы подождём. Я глажу его красивую, мягкую руку и чувствую
себя такой большой и сильной. Мы сидим на гранитном камне у Днепра. Папа
рассказывает нам, что сидел на нём ещё мальчишкой и очень о много вспоминает вслух. Он весь наш, и старички ревнуют. Уже совсем стемнело, множество разноцветных лампочек освещают в парке дорожки, где-то играет духовой оркестр,а у Днепра темно и безлюдно. Блестит в воде луна, тёмной ночью
смотрит на воду разрушенный и заброшенный Потёмкинский дворец. 
Эта сторона парка, как лес, хотя куда ему до нашего уральского леса!
У Днепра нет клумб, но на берегу в траве посеяно много ночных фиалок, и ночью они так сильно пахнут, что,если плыть в лодке недалеко от берега,
кажется: будто это вода пахнет фиалками.
     Вдруг мотоцикл резко затормозил, взвыл, заскрежетал,
оглушив ночь. Такое с ним иногда случается. И муж очень сердится
 на него за это.
- Ты почему молчишь? – спрашивает он, тронув рукой моё колено.
- Так. Просто думаю. Давай, ещё покатаемся, - прошу я.
- Пора спать. Не до утра же кататься, -  отвечает мне он.
- Ну, поехали в гараж, - смиряюсь я.
Мы сворачиваем в сторону от центральной трассы и уже медленней направляемся к гаражу, старому кирпичному сараю какого-то сотрудника мужа. Сарай этот завален всяким хламом: продавленный диван, этажерка на трёх ножках, ржавые сетки от кроватей, рваные сумки, тряпки, железки, ящики...
Наверно, всё это никогда не понадобится их хозяину, а выбросить жалко.
    Я открываю тяжёлую, скрипящую дверь сарая, фары освещают весь этот хлам. Ночью он кажется не таким противным и даже чуть- чуть таинственным. Я начинаю понимать хозяина. Ведь весь этот хлам - память, дорогая память об  ушедших днях. Мотоцикл ещё долго фыркает, пуская тучи газаов,- нужно зарядить аккумулятор,потом муж вынимает ключ из гнезда, становится тихо и темно.  Опять скрипит дверь. Мы запираем её на два замка и, молча, бредём домой спать.
    О чём думает муж, я не знаю.