Простая ошибка

               


         


                РАССКАЗ




                В рассказе достоверно описаны реальные события,
                изменены только фамилия и имена.


               




 
         
        Благовещенка деревушка небольшая, дворов около пятидесяти, но тем примечательна и название получила верно, от того, что в ней находится школа, клуб, большой магазин, медпункт и колхозная контора. В округе деревушек пять-шесть, а из них в Благовещенку учиться идут, проблемы хозяйские решать и в медпункт обращаются. Деревушки близко к Благовещенке расположены, по центральной трассе  друг за дружкой стоят, а колхозная птицеферма от нее в противоположной стороне, ближе к горам, у речки Самсонки, да и дорога к птицеферме что ни есть худшая: бугры, ямы и колючка меж колеями. От Благовещенки до птицефермы верхом рукой подать, а пешком, да еще в дождливую погоду мало не покажется. От частых весенних дождей дорога  превратилась в сплошное месиво, с вереницами огромных луж, в которых отражалось небо, затянутое серыми тучами. Шли рядом с раскисшей дорогой, по плотному зеленому ковру молодой травы: Тимофей  впереди, в высоких резиновых сапогах и надвинутой на глаза шляпе, за ним едва поспевала жена. Возвращались из Благовещенки, где Тимофей купил дом один из лучших в деревне: высокий, четырьмя окнами на дорогу, с отдельной кухней и множеством надворных построек. Бывшие хозяева съехали, ключи в кармане, Тимофей в приподнятом настроении весело размышлял вслух:
  - На днях в Бурное поеду, краски привезу. Перебелить стены, перекрасить окна и полы надо. Детям скоро можно будет в деревню перебраться, а я на ферме сам как-нибудь управляться буду. Трудновато будет без тебя, Марфуша,- оглянулся Тимофей на жену, - но, ничего, жить будем. Жизнь  у нас только началась!
       Марфа ничего не отвечала, она лишь улыбалась в ответ, глядя на его крепкую спину и широкие плечи. Ей даже стало тепло, и казался ласковым ветер, который дул не по-весеннему. Наконец-то она выбралась из ненавистного курятника, в котором ютилась десять лет. Ей уже сейчас, не хотелось возвращаться в две крошечные комнатки, скорее похожие на каморки, с перекошенными окнами, скрипучей дверью и до того низкими потолками, под которыми Тимофей ходил с пригнутой головой. Марфа почувствовала себя счастливой по-настоящему только теперь. Прошлое вспоминать было страшно, а прошлое топталось рядом: две дочери от первого брака, теперь уже шестнадцатилетняя Катя и тринадцатилетняя Любочка. Бывший муж пропил все, без крыши над головой семью оставил, уехал в город работу искать и как в воду канул, да Марфа его и не искала. Вымолила у председателя должность за курами ходить, ради  этой завалюхи, и свет божий сам ее покинул. Ферма большая - поворачиваться успевай, далеко за полночь ложилась на железную кровать  и стонала в подушку, растирая отекшие за день ноги. Три года горбила одна и какое счастье, что встретился Тима. Шел жарким летним днем по пыльной дороге, босиком, в потрепанном летнике с чужого плеча, подошел к землянке поесть попросить, да так и остался. Общий язык с председателем нашел сразу, пристроил новые и отремонтировал старые курятники, уговорил из соседней деревни бобыля Митрича помогать по хозяйству, и через пять лет птицеферма в области стала передовой. Хозяйством обзавелись: две коровы, барашки, свиноматки опоросились, на скотном рынке не одна голова продана. Над обеденным столом, где раньше фотокарточки Марфы и дочерей в рамках под стеклом висели, теперь три Почетные Грамоты передовика колхоза «Коммунизм», два красных треугольных вымпела, рядом с вымпелами на  кожаном ремне двустволка красуется. А что? Куры по воле ходят, вокруг лисы бродят, зимой волки вплотную к ферме подходят. Чуть что, Тимофей выскочит, бабахнет, все проснутся, а единственные спокойные и тихие соседи - горы громким эхом повторят грозный выстрел. В сундуке, в кожаном футляре «Вальтмейстер». Любит хозяин  клавишам жару дать, когда гости просят. Все недавно в городе куплено. Десять раз Тимофей торговые ряды на рынке обойдет, пока добротную вещь не сыщет, денег не жалеет в надежную и нужную вещь вложить. Растет сын Вовочка любимчик отца, да и падчериц Тимофей не обижает. Что еще бабе надо? Завидуют ей молодухи благовещенские, широкозадая Маруська часто над Марфой подтрунивает, мол, у Тимофея не брови, а два хвоста лисьих и похож он на камышовое котище рыжее, взгляд, что у голодного хищника. Марфе наплевать, пусть говорит, с зависти все это. Главное председателю колхоза по душе пришелся, для нее нет его краше, умнее и трудолюбивее, тут радость за радостью, вот, хочет Тимофей всей семье единую фамилию дать: Мельниковы, в город ездит, документы хлопочет.

       Давно не было такой дождливой весны. Здесь, на юге, дожди не частые гости. Уже в первой половине лета начинают рыжеть степь и горы.  К середине августа остаются лишь зеленые острова дикого кустарника, стоят под палящими лучами  зеленые зонты глета и боярышника, ломается  под ногами иссохшая трава, а у подножья гор, в балках, вдоль множества прозрачных родников до самой зимы зеленеют ленты мяты и чабреца.  Сейчас май в разгаре, расстелены вокруг желто-зеленые ковры - цветут одуванчики. Старая колхозная птицеферма внизу, у речки Самсонки, по одну сторону дороги колхозные поля пшеницы, по другую степь и горы. Простор. Катя присела на теплый от солнца валун, наполовину вросший в землю, открыла учебник истории. Смотрит Катя на раскрытые страницы книги и видит  вместо строчек себя за прилавком  магазина с красивой одеждой. Скоро государственные экзамены, скоро нужно будет учиться где-то еще, но где, на кого? На школьных переменках подруги только и щебечут, куда кто поедет учиться, кто кем хочет стать, кому что купили для выпускного вечера. В землянке птицефермы таких разговоров не вели, как будто не было в нем выпускницы Кати, одни куры на уме. Стук копыт, Катя подняла глаза. Колхозный сторож Ленька Решетов ловко спрыгнул с седла, постукивая кнутом о голенище сапога, подошел к Кате.
   - Учишь? Отец тебя зовет, гости прибыли.
   Ленька нежно обнял Катю за плечи, откинул тяжелые косы назад, завязал их в узел, заглянул в большие серые глаза, поцеловал.
   - Вечером здесь ждать буду. Придешь?
   - Приду.
   У птицефермы  стояла «Волга» председателя колхоза «Коммунизм» Кима, грузовик зоотехника Жолдаса, по поляне у птичников бродили люди. Главный гость из области в черном костюме, при галстуке, с блестящим портфелем, держал под руку высокую красивую женщину, с крашенными в красный цвет волосами, в нарядном шелковом платье. Он с интересом слушал сальные анекдоты зоотехника Жолдаса, а не отчет Тимофея о новых внедрениях в инкубаторное дело, который Тимофей хочет представить в инкубатор райцентра. Красивая женщина, увидев Катю,  пошла к ней навстречу.
    - Катя! Невеста! Красавица! - Женщина обернулась к Тимофею,- Тима, скоро на свадьбу пригласишь? Да, времечко  быстрехонько летит. Меня-то хоть чуть помнишь? Где же Любочка? - Женщина развязала узел кос, погладила рукой Катю по голове, поцеловала в лоб. Она постоянно хохотала, бегала босиком по траве, восхищалась красотой пейзажа, погодой, плела венки из одуванчиков, голубых колокольчиков, надевала их на головы девочек, Тимофею в карман рубахи букетик вложила.
   - Мам, кто это? - Спросила Катя, расставляя тарелки, рюмки и закуски.
   - Не помнишь? Иришка это, Иришка. Жила когда-то в деревне, кассиршей в клубе работала. Давно в городе живет. Бывало, часто я с вами пряталась у нее от пьяного отца.  Дневали было, и ночевали у нее. Ладно, к детям ступай.
   Гости за стол уселись.  Яичница, куры жаренные, уха из маринки, что Митрич утром в двух шагах от фермы наловил. Жолдас вытащил из машины несколько бутылок водки и ящик пива - пей, ешь вволю. Вскоре гости захмелели, ближе придвинулись друг к другу, женщины песню затянули. По просьбе Кима Тимофей аккардион вынес, началась пляска. Катя вошла в комнатку, уложила спать Вовочку на сундуке, который служил ему  вместо кроватки, сунула в руки Любочке зеркальце в блестящей оправе, что Иришка подарила и шмыг во двор, вдоль сараев, к речке. От быстрого бега расплелись косы, щеки горячими сделались, халатик снизу расстегнулся, а навстречу такие ласковые  нежные руки приняли ее в свои объятия, подняли и осторожно понесли над землей. Тут Ленькин Буян, траву пощипывает, речка Самсонка со своим завораживающим журчанием, губы Леньки, такие же мягкие горячие и пахнет от него полем. У речки она встречалась с ним редко, у деревни он поджидал ее на развилке дорог каждое утро, когда отправлялся на работу, а Катя шла в школу. С той самой развилки и началась их дружба: ей в школу, Леньке к колхозным полям, между делом встреча, долгожданная для Кати, особенно по понедельникам. Сегодня у Кати счастливый вечер, у Тимофея гости, поэтому  можно посидеть у Леньки на коленях, послушать пересказ нового фильма, который недавно показывали в клубе, поцеловаться. Ленька не позволит себе ничего лишнего, она это знала, чувствовала как-то, не страшно с ним идти хоть на край света.  Поцелуи и объятия Леньки нежны, сладки. «Это, наверное, любовь», - думала Катя и каждый раз ждала, что Ленька признается ей в любви первым, а он как назло молчит, да слюни сглатывает.
  - Давай в горы сходим. Сейчас там красиво, тюльпаны цветут. Я тебе пещерку покажу, забавную такую.
  - Что дома скажу?
  - Я сам у Тимофея разрешение спрошу.
  - Не пустит. Он последнее время злой стал. Что он тебе позавчера сказал?
  - Марфа в деревню ушла, а Митрич занят, - передразнил Тимофея Ленька голосом похожим на голос отчима Кати и добавил своим, - будто я к ним примчался.
   Решили, что Катя отпросится в Благовещенку к подруге Ольге Вариной к экзаменам готовиться, а там, в горы махнут. Вдруг рядом послышались голоса.
  - Леня, сюда идут! Слышишь? Это точно хохотушка Иришка, ее за версту слышно, я домой. Отец сейчас начнет искать, скандал будет!
   Мимо в обнимку прошли две подвыпившие парочки, не обращая внимания по сторонам. Портфель важного гостя блестел при лунном свете не меньше, чем на солнце. Иришка то плакала, то смеялась, то пела. Жолдас и подруга Иришки стали спускаться к речке.
   - Ой, Леньчик, нас увидят!
   - Не увидят, они хорошие уже. Бардак, кругом бардак! Жрут, пьют от пуза, живут в свое удовольствие, а у каждого семья есть. Нянчится Ким со всеми, как с детьми,  понять его можно, работать некому в колхозе, ковыряться в земле и в навозе никто не хочет. Поэтому председатель присматривает, чтоб не перепили, да не подрались, да план вовремя сдали.
   - А что про нас в деревне говорят, а, Леня?
   - Про кого «про нас»?
   - Про Тимофея.
   - Не слышал, я со старушками не сиживаю по вечерам.
   - Врешь, все ты знаешь, говорить не хочешь. Слышала в школе сплетни, будто отец на дом денег в колхозе наворовал, а он заработал, Леня, заработал! Я точно знаю. Ты не вправе так думать, как деревня думает. Он вкалывает на ферме до седьмого пота, а людям языки чесать только! - Она высвободилась из Ленькиных объятий и пропала во тьме, прошла мимо неубранных столов, под одним из которых лежал Митрич. У ног Митрича опрокинутый табурет, у вытянутой на траве руки пустой граненый стакан, навстречу мать:
    - Где бродишь? Отец зовет.
    - Историю на камне днем забыла. Пьян?
    - С Кимом он.
    Катя отворила скрипучую дверь землянки.
   -…я говорю, что мысли людей, читаю по их же глазам, и тут же, что читаю, им же в глаза говорю, вернее рублю в глаза, а они у них становятся шире и шире, хо-хо-хо! - Ким сидел за столом и, раскуривая от лампы крепкий  самосад Тимофея, пускал едкие клубы синего дыма, - Катюша, ах, клубника! Со свиданьица что ли?
   - Рано по свиданьицам бегать, - буркнул Тимофей,- иди, матери помоги.
   - Постой-постой! Куда учиться пошлешь дочь, а, Тимка? Направление в институт дать? В Алма-Ату, в гидромелиоративный, а? Мне по зарез ученые кадры нужны. Эх, Тимофей, как мне силы рабочей не хватает! Специалисты колхозу нужны, кадры молодые, с образованием. Поля бы за Шаханом до гор распахали, новую культуру б выращивали. Чимкентская область сафлор сеет второй год, винзавод строит. Виноградники у них замечательные поднялись, молодые, а мы все по старинке. Пасеку бы завести - вот это дело. Мед какой бы государству давали, горный, лечебный. Травы-то у нас, слава богу, лекарственные. Присмотритесь, какой сад у гор стоит. Байским до сих пор называется. Этот сад до революции бай из здешних мест посадил. Культурные деревья от времени в дички переросли, а зеленая долина до сих пор глаз радует. Мы сейчас сможем, ого!  Катюша, выбирай профессию сельскохозяйственную, а я направление дам.
   - Не решали, пока, не решали,- сдвинул рыжие густые брови Тимофей и о край стола выколотил трубку, - ученье оно того, денег требует, усердия, да присмотра.
   Марфа встала на пороге почти со слезами:
   - Идем, Тима,  Митрича на тюфяк положим, сыро. До утра околеет.
   - Не надо, Марфа, я Тимофею помогу, вздумала мужиков на себе таскать.- Ким вышел из землянки следом за Тимофеем. Митрича подняли за подмышки и за ноги, мешком отнесли в примыкавшую к землянке завалюху, уложили на тюфяк набитый соломой. Марфа ковш воды рядом с тюфяком поставила. Хотелось Кате подслушать, о чем будут взрослые говорить, может о учебе, но Ким заторопился в деревню, жалуясь, что выспаться времени нет, пайки для покоса колхозникам нарезать пора пришла, перестоят, лягут травы - всем убыток.
 
    На школьной перемене одноклассницы сбились в тесный кружок. Ольга Варина худенькая, подвижная девчонка, с тонкими светлыми косичками, в которые вплетены большие пышные красные банты, рассказывала новости вчерашнего воскресенья:
   - Сосед мой Сергей Дворников вчера из Армии вернулся, с другом приехал, Сашей зовут. На вечер моих предков позвали, ну а я, конечно, следом. Магнитофон Серега привез импортный, и это еще, называется жевательная резинка. Слышали про такую? Я вам по маленькому кусочку попробовать дам, - Ольга отламывала  от тонких пластинок  твердые сладкие кусочки и клала каждой однокласснице в рот, - ну как, вкусно? А музыка, какая! Моя мама слушать устала в пять минут:  выключите, да выключите, голова трещит, ну не смыслит в музыке ничего. Я просила ребят помочь нам организовать выпускной вечер.  В школе что? Проигрыватель со старыми пластинками, да баян, а тут магнитофон, там не пластинки ставят, а бобины с тонкой коричневой ленточкой. Ленточка наматывается на пустую катушку, эта катушка крутится, тянет ленту и музыка звучит. А музыка, какая! Представьте, дембель согласился нам помочь!
    Вокруг захлопали в ладоши, сглатывая клубничную слюну, кричали «ура!». После занятий домой идти не хочется. Бывает сестренка Любочка до субботы у дальних родственников остается в Благовещенке и Катя одна возвращается на ферму. С горсточкой учеников идет она по широкой улице, проходит мимо купленного отчимом дома, остановится, полюбуется на дом: высокий, веселый, пышная верба у ворот. Через дорогу домик Леньки Решетова, с резным деревянным забором и высокой калиткой. Перед домом палисадник с лавочкой, на которой часто сидит тетя Зина, мать Леньки. Поздоровается, подумает каждый раз, знает ли она про нее и Леньку? С каждым шагом горсточка учеников редеет и  к концу улицы Катя остается одна. Доходит до развилки дорог, постоит или посидит минуту другую на крытой остановке, проводит взглядом рейсовый автобус с райцентра, который проходит ровно в два часа дня, свернет на полевую  дорогу и идет с тяжелым портфелем к ферме. Доплетется домой усталая, а тут все одно: неси ведра с кормом, сыпь корм в кормушки, собирай яйца, приведи корову, вечером уроки при лампе и двух свечах. Мать постоянно у плиты возится, Тимофей по ферме носится и всех вокруг подгоняет, Митричу достается, да и маленький Вовочка без дела не сидит. Последнее время Тимофей в город зачастил. За ним из города машина приезжает, час битый копаются в темном дворе, только на следующие сутки Тимофей домой возвращается и обязательно с узлом на плечах.
     Наконец-то настала долгожданная суббота. Катя у Ольги Вариной ночевала. Еле-еле Марфа Тимофея уговорила к подружке Катю отпустить, убеждая его в том, что ответы на билеты к экзаменам готовить будут. Про билеты подружки, конечно, и не вспомнили: Катя до позднего вечера с Ленькой в саду просидела, Ольга в клуб с Дворниковым ходила, потом до глубокой ночи обе подружки обнявшись, о любви шептались. Например, Катя Леньку любит, он добрый, хороший, красивый, ее любит, а кого любит Оля? А это пока секрет. Может, соседа Сергея Дворникова? Ну, нет! Дворникова воспитывать и воспитывать нужно, ее любимого  с Дворниковым сравнивать нельзя, это все равно, что день и ночь. Убедится скоро Оля, что ее любимый ее тоже любит тогда познакомит Катю с ним, а  пока время не пришло.    
    Ранним утром Катя напрямик через огород и сад к речке. Ленька тут как тут, на своем верном коне Буяне. Едут мелким шагом. Кругом бездорожье, глаз радуют цветущие тюльпаны - пора наступила, белый гриб сбросил трухлявую шляпку - пора отошла, испуганные кеклики не покидают при шуме гнезда – потомство выводится. Миновали взгорье Шахана, большой пруд, поехали вдоль мелкой речушки. Тишина. Поводья в надежных руках. Катя прижалась спиной к горячей Ленькиной груди, закрыла глаза. Ей хотелось ехать и ехать бесконечно, только бы Ленька рядом был. У гор спрыгнули на землю. Большой родник, обложенный камнями чей-то заботливой рукой, хрусталем переливался на солнце. На дне родника, где, вырываясь из-под земли, била вода, клубя серый песок, мелькали крохотные пылинки и поблескивали на солнце.
   - Знаешь, что это? - Спросил Ленька, зачерпнув в чайник воды и опустив руку в ледяную воду, показал на блестки в воде.
   - Что это?
   - Да, именно, что? Думал сначала золото, но оказывается, нет. Ты когда-нибудь видела в природе золото? Я прошлым летом собрал несколько песчинок, речку недалеко  здесь нашел и в ней есть золотой песок. Геологов вряд ли привлекут такие скудные места, а вот любителей приключений точно. Я свой способ добычи  золота изобрел.  Освободишься от экзаменов, тогда тебе открою свой секрет. На дня три сюда приедем. Вон за теми холмами течет та речечка, за байским садом. - Показал он в сторону зеленых посадок у холмов.
  - Этот сад вправду бай посадил?
  - Говорят так. Красиво там очень. Ты от кого слышала про сад?
  - Ким рассказывал.
  - Покажу сад тебе обязательно. Дичка все там. Урюк мелкий, косточки горькие, яблочки мелкие, с боярку величиной, но вкусненькие.
    Ленька развел костер между двумя камнями, установил на них чайник, бросил в огонь несколько картошек.
   - Ну что, в пещерку? - Он привязал один конец веревки за выступ скалы у входа, зажег, приготовленные заранее два факела, взял Катю за руку, и после нескольких шагов на них сразу же наступила тьма. Факелы осветили каменные стены пещеры. Пригибаясь, Ленька осторожно шел вперед. Под ногами острые шуршащие камни, впереди слышен звук капели, резко остановились. Огромная яма, похожая на подземное озеро лежала у их ног, сверху свисали длинные сосули и поблескивали от огней факелов. Веревка, что была намотана на Ленькиной руке, показалась Кате огромной змеей, сосули стрелами, направленными в них, а яма с водой ледяной и бездонной. Катя закричала и бросилась назад к выходу. Глотнула свежего воздуха, сняла с ног туфли, села ближе к костру и заплакала. Следом выскочил Ленька. 
   - Трусиха! Давай чай пить, чайник закипел. В той пещере, что час назад проезжали, человека мертвого нашли и пистолет рядом. Говорили, сам застрелился.
   - Ну, тебя! Страшно мне! Не люблю страшное! Бывает, начнет Митрич всякие  страшилки рассказывать, ухожу сразу подальше.
    Чай выпит. Голова Кати на груди Леньки. Опять слышно как учащенно бьется его сердце, как сглатывает Ленька слюни. Долго молчали, встретились взглядами, рассмеялись. Вдруг из-за камней вынырнул «Восход» и на большой скорости помчался к ним. Лица мужчин, которые можно было уже разглядеть, были незнакомы.
   - Буян! - Ленька вскочил в седло, втащил на коня перепуганную Катю и, хлестнув Буяна, направил его к камням. Дорожная сумка Леньки и новые туфли Кати остались у костра. Восход догонял беглецов, отчетливо слышались пьяные угрозы. Буян мчался во всю свою лошадиную силу. Впереди овраг, вымытый сточными водами гор. Буян перелетел через него, скользнул задними ногами по краю, но удержался. «Восход» резко затормозил на краю оврага, встал на дыбы и в овраг вместе с пассажирами. Ругань и матерщина остались позади. Оторвавшись от погони, Катя и Ленька долго сидели  у речки, за деревней и когда Ленька проводил Катю до фермы, был уже поздний вечер. Она босиком вошла в комнату.
   - Где твои туфельки? Где твои новые туфельки? - Любочка ходила вокруг сестры, разглядывая босые пыльные ноги.
   - Уплыли. В речку упали и уплыли, не догнала я их. - Улыбнулась Катя.
   - Как это уплыли? - Выглянул Тимофей  из другой комнаты,- как это уплыли? Тринадцать рублей! Эко, уплыли! Где ты шлялась? Не похоже, что к экзаменам готовилась. Смотри, сама не уплыви! - Набивая трубку самосадом и раскуривая табак, добавил, - завтра машину грузить будем. После школы домой! Попробуй, еще куда-нибудь заверни, готовиться к чему-нибудь, по-другому поговорим.

    На следующий день с раннего утра Марфа собирала и укладывала яйца в лотки. Митрич складывал лотки один на другой, осторожно перетягивая их шпагатом. В обед грузовик подъедет. Тимофей поторапливает. Сам, засучив рукава  выгоревшей клетчатой рубахи, сдвинув шляпу на бок, ведет подсчет, составляет ведомость, заодно и ящики для лотков успевает подносить. Вовочка тоже в работе, самовар греет. Устали. Самовар вскипел. Сели за стол. Пыль над дорогой - грузовик едет. Водитель Ербол открыл дверь кабины:
   - Во! - Показал Ербол рукой на Катю, сидящую в кабине грузовика, -  по дороге у Леньки отобрал. На коне катал, как настоящий джигит. Здрасьте всем.
   - Ербольчик, давай к столу. Чай с медом, кушайте. - Угощала Марфа, подвигая ближе к гостю мед и лепешки.
   - Какой экзамен сдала? - Выпустил через нос клубы дыма  Тимофей и кивком головы указал Кате сесть на табурет.
  - Алгебру, устно, на пять. - Присела Катя на край табурета, опустила голову.
  - Во! Молодец, Катька! Пьем, хозяин? - Ударил Ербол ладонью о колено.
  - Не забывай где сегодня должон быть. Какая выпивка? Тебе в город ехать.- Тимофей встал из-за стола, и все встали.
   Опять закипела работа. Раскладывали связанные лотки по коробкам и уже коробки осторожно укладывали в кузове, сверху натянули брезент.
   - Ну, с богом! - Махнул Тимофей рукой.
   - В добрый путь! - Отер пот со лба Митрич.
   Как только грузовик запылил по дороге в сторону шоссе, Тимофей вынес графин с самогоном и два граненых стакана.
    - Отца позоришь? - Заиграл желваками Тимофей, садясь рядом с Катей за стол, - с мужиком на коняшке катаешься? Мозги надо вставлять ремнем через зад? Стыдно! Большая, должна соображать, что к чему. Подобное услышу, смотри у меня! Я не шучу! 
    - Тима! - Марфа хлопнула ладошкой о голые доски стола, но в ответ огромный волосатый кулак так грохнул о стол, что  мед,  сахар, лепешки  подпрыгнули и смешались в одну кучу. Марфа только глаза опустила.
   - Пьем, Митрич. - Тряхнул Тимофей графином самогона и стал разливать по стаканам мутноватую жидкость.
   - Мама, завтра выпускной вечер в школе, мне нечего надеть.
   - Катя, прости, дурная стала, забыла про тебя вовсе, но платье мы найдем. Помнишь, отец к марту дарил, оно мне  маловато, а тебе как раз будет.
   Красивое платье пришлось по размеру: белый шелк в нежно-голубой василек, с пышными рукавами-фонариками и широким поясом. Это платье Тимофей купил Марфе в городе к женскому празднику еще два года назад за двадцать пять рублей. Не дешево, но только одеть платье Марфе было некуда, не к курам  же в сараи ходить. Так и пролежало в пакете не надеванным ни разу.
   - Красиво? - Повертелась Катя вокруг себя, - жаль, зеркала нет большого, посмотреться.
   - И зеркала не надо, очень красиво. Отца не зли. Последнее время он злой чересчур стал. Ворчит день и ночь. Долго ли ляльку накатать? Будешь гнить, как я. Что я видела смолоду хорошего? Пьянку, да драку, а десять лет подряд горы, да помет куриный.
   - Злой ворчун это тебе  нашептывает? Будь за меня спокойна, - Катя достала из коробки старые босоножки,- сейчас их протру,  слегка прокрашу голубой эмалью, что от покраски окон осталась, до следующего вечера они высохнут  и в цвет василькам на платье будут. Хорошо я придумала?
   - Туфли у тебя и вправду уплыли?
   - Уплыли, мама, правда, уплыли.   

    В Благовещенской школе, где учились дети окрестных деревень, директор вручал выпускникам аттестаты зрелости. Наверное, директор один раз выучил то, что нужно было говорить, и говорил это каждому выпуску. Желал поступить учиться в ВУЗы, учиться хорошо, не ошибиться в выборе профессии, быть скромными в быту, чтить закон и прочее. Когда прозвенел длинный-длинный последний звонок, выпускники рванули в спортзал, где уже гремела музыка, и по обещанию Кима был накрыт стол. Катя была очень хороша. Темные волнистые волосы Кати были распущены, перехвачены голубой лентой и завязаны сбоку на бант. Одноклассницы были в изумлении. Катя носила школьную форму по два-три года, когда форма протиралась на локтях до дыр, ей покупали новую, а на выпускном вечере вдруг предстала в дорогом красивом платье. Даже старые босоножки, в которых она ходила недавно в школу, никто из одноклассниц не узнал, они блестели от эмалевой краски, словно лакированные и были в цвет василькам на платье. Катя глазами поискала Леньку, но его, почему-то не было. Мальчишки-выпускники толпились у небольшого столика, на котором стоял импортный магнитофон Сергея Дворникова, и разглядывали его с удивлением. Первым включили школьный проигрыватель и при звуках  вальса закружились первые пары. Кто-то обхватил Катю за плечи. Повернулась: высокий, смуглый, волос черный и глаза словно ночь.
   - Сергей, - представился ей незнакомец, - потанцуем?
Не дождавшись ответа, Сергей повлек ее за собой. Катя почувствовала смелое объятие за талию и плохо зажеванный запах водки.
   - Из какой деревни?
   - С фермы я.
   - А! Ты дочь Тимофея?  Выросла, я бы тебя не узнал! Тебя зовут…
   - Катя.         
   Когда закончился первый танец к ним подошел друг Сергея.
   - Александр. Разрешите следующий танец? - Александр слегка поклонился Кате.
   - Танцы все мои, Саня, без обиды. - Сергей не выпускал руки Кати. Снова музыка и снова танцы. Танцуя, Катя заметила темно-сиреневую рубашку Леньки, но освободиться от танца, вернее от рук Сергея она не смогла. В перерыве между танцами Ольга Варина вплотную подошла к Кате:
    - Девочки скучают. Двух зайцев убила, а третий сам умирает. Леньке не измени.
    Катя вырвала с силой свою руку из крепкой руки Сергея и через зал побежала к выходу. Выбежав из спортзала, Катя продолжала бежать по дороге в сторону фермы. Ленька еле догнал ее у развилки дорог, угрюмый, неразговорчивый. Шли в темноте молча, расстались без поцелуев. Подошла к землянке, из землянки вышел Митрич:
    - Не ходи пока, ругаются.
    - За что ругаются?
    - Злая муха укусила Тимку.  На мать с кулаками бросился.
    Катя вошла в комнату, сумочку в которой аттестат был, на полочку положила.
     - …это все я, я, я! Как хочу, так и жить буду! Плевать мне на твоих людей. Говорят то, говорят это. Говорят, в Москве кур доят, а у меня они яйца несут и не простые, а золотые. Ты одно талдычь всем, в долгах мы, в долгах. Что, не можешь завистникам пыль в глаза пустить? Неужели твои куриные мозги совсем не работают? - Тимофей трубкой колотил о стол, рыжие брови стояли дыбом, лицо сделалось колючее, - а где ты до такой поры шлялась? - Закричал он на Катю.
   - Выпускной вечер был в школе.
   - Тебе дома делать нечего? - Крикнул он еще громче. Проснулись Любочка и Вовочка, последний громко заплакал. Тимофей стукнул дверь пинком и вышел во двор.
   - Мамочка, что случилось?
   - Ничего не случилось. Ложись спать.
   Но в эту ночь не спал никто. Марфа лежала одна в постели и всхлипывала. Она уже три недели спрашивала себя, почему переменился Тима? Веселый, ласково здоровался и приветствовал знакомых, приподнимая на голове светлую шляпу, вдруг стал раздражительным, неразговорчивым, злым. Мысли вскачь пошли: сколько пера собралось, надо подушки делать, перины шить. Продать в городе можно, что лишнее будет, все копейка в дом. Господи! Но от чего так зол Тима? Было злился, но не так. Господи, святая Богородица, спаси и сохрани! Плохо в Благовещенке нет даже крохотной церквушки. Помолиться бы на святые иконы, да исповедаться, может, все и утихомирилось бы в душе Тимофея. Кате было слышно, как вздыхает и молится  мать. Жаль ее, а чем помочь?  Тимофей того и смотри, треснет, что треснет, так отколотит, мало не покажется. Молчать лучше. Скорей бы в деревню перебраться, в купленный дом, быстрей бы день такой настал. Пусть Тимофей тут с Митричем грызется. Так с Митричем он наоборот, никогда не ругается, даже если Митрич что-то не так сделает. Куда же поехать учиться? Может с Вариной в Джамбул, в педагогический?  Сапоги, пальто нужно новое купить, да и одежду, путного нет ничего. Отец всякую дрянь в городе покупает, а до нее никому дела нет. Хоть бы спросили: Катя, где ты учиться хочешь? Переедем в Благовещенку, там с матерью серьезно поговорить нужно, подруги помогут поднажать. На фиг она сидела с алгебрами и геометриями? Яйца и мешки считать три класса  хватает. Ленька сегодня на нее разобиделся за то, что с Дворниковым танцевала. Почему же не отобрал ее у него? Струсил? Дурачок, она же не преступление совершила. Ленька ревновал, значит любит. Как целуется Дворников, как Ленька или по-другому? Фу, мысли нехорошие уснуть не дают, петухи в курятниках распелись, дело к утру, хоть бы часок поспать - раз, два, три, четыре… Тимофей ушел в завалюху к Митричу: распивали две бутылки водки, запивали сырыми яйцами, курили самосад, уснули оба на соломенном тюфяке.

     Через три дня стали собирать пожитки, Марфа с детьми уезжала в Благовещенку, в новый дом. Что было недавно куплено, Тимофей укладывал в бричку сам. Высокий, рыжий, как всегда быстрый и неустанный в движениях он не постарел, а помолодел за последний год. Рукава рубахи выше локтя, над бровями поля шляпы, брови, действительно, как два лисьих хвоста виляют над светлыми глазами, в которых блестит уверенность и рвение. Марфа и Катя выносили из землянки узлы и подавали ему в бричку. Митрич вышел во двор без рубахи, в грязной голубой майке, поклонился горам за то, что живительным веем охолодили и стал возиться с самоваром. Надо на дорожку чайку попить, попрощаться, хоть и разлуки вроде никакой нет, а на дорожку посидеть нужно. Привык он к семье, хочет по обычаю старому Марфу с детьми проводить. Рядом с Митричем Любочка вертится:
    - Ну, Митрич, ну, родненький, расскажи что-нибудь страшное-страшное, пожалуйста, - просила она старика, обнимая Митрича за шею. Любочка вынула из кармашка свой гребешок и причесывала им седой клок на затылке Митрича. Митричу нравилось рассказывать житейские истории, нравилось, когда его слушали, поэтому он их охотно рассказывал и при этом потирал от удовольствия ладони рук о колени.
      - Вот-вот…да-да, это я еще ни кому не рассказывал. Да, именно эту историю, которая случилась со мной  и одной моей знакомой. Еще до войны было, молодой я тогда был, орел! Силы - во! - Митрич согнул в локтях худые с обвислой кожей на месте мышц руки, разглядывая набухшие синие вены, - во! В ту пору в этих местах колхозы организовывали. Ни машин, ни тракторов тогда еще не было. Пахали на лошадях, да на быках, сеяли вручную, зато жили веселее. С весны до зимы с песнями, зимой с пирогами и бражечкой. Семечек было! - с осени до весны рот не закрывай. Сейчас и подсолнух не тот, обмельчал. Зимы другие были. Лютые. Забросает снегом, дверь на улицу не отворишь, мороз пруд у Шахана так скует, на санях переезжай. Я тогда в Успеновке жил. Деревушка дворов в двадцать, у самого ее края красавица жила, Аннушкой звали. Волос черный, кудрявый, личико белое-белое, высокая, крепкая. Пригласил я ее на Новый год в клуб, в Казанку. Туда на санях с проезжими добрались, вечеринка веселая в разгаре уже была. Я с собой гармошку брал, ко мне Гришка казанский примостился со своей, так мы как дали в четыре руки. Ах, наплясались! Казанские разошлись потихоньку по домам, мы с Аннушкой одни остались. Время к утру. Потоптались мы, потоптались, перекинул я гармонь через плечо, взял Аннушку под руку и пошли по белой дороге в Успеновку. Семь километров в мороз, не шутка.  Боялись, чтоб ветер не поднялся, дороги не перемел, блукай потом по полям. Идем рядышком, снег под ногами похрустывает, морозец пощипывает, Аннушка головку подняла, звездочки посчитывает, я же смелости набираюсь, загадываю желание, дойдем до вон того лесочка, там ей в любви и признаюсь, попрошу женой стать. По сердцу и я ей был, нравился. За размышлением не заметил, как поравнялись с лесочком. Остановился я, обнял Аннушку, положил ей свою головушку на плечо и вдруг увидел, напротив, три пары зеленых глаз. Аннушка, словно почувствовала что-то неладное, тоже обернулась и вскрикнула: «- Митя, волки!» Волки, видно не слабые, прыг-прыг через кустарник, в нашу сторону, а с чего я нагнулся, словно за камнем, до сих пор не пойму, но в это время гармонь моя слетела с плеча, да как растянулась всеми аккордами, серые-то и приостановились. Сунул я в руки Аннушке спички, а сам,  растягивая «Коробушку» на них пошел. Отскочили, гляжу, Аннушка спички зажигает и в сторону волков бросает. Потом платок свой рвала и горящими ленточками размахивала. Я взбодрился,  не жалея гармонь, километра три волкам песни жарил, а Аннушка молитвы читала, да как свечу у иконки каждую спичку держала. До самой деревни вели, в нескольких шагах от  нас держались. У дома Аннушка расплакалась.
   - Митрич, а ты воевал на войне с немцами? - Спросила Катя.
   - Не посчастливилось гадов бить, в колхозе работал, с трактора не слазил, ремонт на мне базы был - хлеб давал фронту. Тогда нас пять или шесть мужиков трудоспособных на весь колхоз осталось, у меня еще непригодность к Армии нашли, глаз-то один поврежденный. 
   - Опять, ты, свои басни чешешь? - Тимофей и здесь краем уха. За чаем объявил, что Катя пока останется на ферме, ну нужно же кому-то обед готовить, пока покос кончится. Уберут сено, пусть тогда в деревню идет. Сказал, как отрубил и в довершении сказанного волосатый кулак на стол положил. 
  - Митрич, где теперь Аннушка? - Снова стала приставать к Митричу Любочка, - расскажи до конца.
   - Где? Где?- Передразнил Тимофей, - мала еще во взрослые темы нос совать!
   К обеду, Марфа, Любочка и Вовочка уехали в Благовещенку. Землянка совсем опустела, от тишины и пустоты она стала теснее, мрачнее. Катя шарила взглядом по крохотной пустоте, и ей не верилось, что здесь могло вмещаться столько людей. Кровать и почти пустой сундук остались теперь в комнате, где еще сегодня спала она с сестренкой и братишкой. Подошла к крохотному окошку, присела, чтобы горы увидеть, потому что стоя, через засиженное мухами стекло, только зеленый двор, по которому птица ходит и виден. Скучно. Когда же покос кончится? А Ленька? Он, наверное, узнает сегодня, что ее на ферме оставили. Ах, скорей бы покос кончился.

    Пайки, что выделял колхоз для покоса каждой семье, были большие. Пайка Тимофея за пшеничным полем, в низине, от фермы в трех километрах, речка не близко, люди подальше, да и видеть ему никого не хочется. Трава в этом году  выше пояса. Уже зацвели васильки и ромашка, горьким запахом веяли желтые и белые зонты тысячелистника и пижмы, степная акация манила к себе сладким запахом насекомых, синими конусами возвышался над пышным разнотравьем шалфей. Любо, любо. Тимофей шел впереди, под его острой косой трава ложилась ровными рядами. Митрич помогал потихоньку, в этом деле его никто не поторапливал, все-таки седьмой десяток не вчера перемахнул, какая тут работа. Митрич сам не любит безделья, хоть потихоньку, но помощь видна.
   - Обед, обед! - Кричала Катя издалека, когда несла косарям горячее варево.
   - Фу, жарища! Ты бы, Катюша, того, водочки бы принесла, болею я. Перепил вчера что ли? Как бросить эту заразу? - Кряхтел Митрич, стирая с лица ладонями капли пота.
   - Не допил, - поправил его Тимофей, - молоком похмеляйся. Жара, водка добьет.
   Поели. Тимофей развалился на свежескошенной траве, прикрыв глаза от солнца носовым платком. Митрич, чокаясь, стаканом молока о пустую банку, стращал Катю:
    - Катька, осторожно ходи-броди. Змеи сами под косу, приходится их пополам, пополам! Может где-то рядом пол змеи лежит, а ты ногой. В этом году почему-то змей тьмища. Куда не ступну, везде змею вижу. Даже под моим тюфяком гадюка живет, да толстая такая. На ночь выползат, чтоб друг друга не тревожить…
    - Тьфу, черт! Убей, сегодня же! - Поднялся с земли Тимофей.
    - Змею, что в доме живет убивать нельзя. Другая змея за нее отомстить может, а если мщения не произойдет, то хозяин дома мудрости лишится.
    - Опять байки затянул? Ну, будя, будя. - Тимофей за косу взялся, и горячий порыв ветра донес до Кати запах едкого пота.
    Июль на юге жесток. Если солнце в зените, то оно беспощадно, даже в тени деревьев не укроешься. Степные деревца низкие, хоть и кроны их густы, но неумолимое солнце и там достает. Пекло начинается почти с самого утра. Выльет Катя на себя ведро воды и дышится вроде легче. Сегодня всю ночь не спали: рубили, потрошили кур, яйца считали. Отец чуть свет в город укатил, только не на колхозной машине с Ерболом, за ним опять из города пришла небольшая машина с будочкой.
    - Смотри, - предупредил он Катю, если Ким нагрянет, то я в горы ушел за травой лечебной. Поняла? Смотри, не оговорись.
   Митрич у себя спит, из сил выбился. Тому наказывать ничего не нужно, он одно знает: водку заводского разлива привезет Тимофей и кусок колбасы вкусной, да хоть каждый день в горы за травой лечебной ходи. Сколько Митрич цыплят сберег, а? Почти не дохли с тех пор как Митрич на ферме, знает он, где какую травку собрать, да топориком измельчить, клюйте на здоровье. Левых курей сколько выращено? А? Захотел бы Ким пересчитать и не пересчитал бы. Спит Митрич спокойно, хозяйство ведется доброе и для колхоза, и для себя хватает. Посапывает, похрапывает Митрич сладко, а тут Ленька в гости заявился, чай пить не хочет, целоваться лезет, будто у него никакой обиды не было.
   - Я думал ты тоже в деревне. У детей спросил, говорят ты на ферме осталась.  Почему? Учиться дальше думаешь? Ольга давно в Джамбул уехала.
   - Здесь пока помогать надо. Покос кончится, в деревню уйду. Успею учиться, экзамены в августе начнутся, еще недоборы в институтах будут, увидишь.
   - Да по мне хоть переборы, учиться не собираюсь, я сватать тебя пришел.
   - На сватовство взрослые ходят.
   - Я узнать сначала, не выпрут ли мою мамочку отсюда со скандалом? Придет,  а отсюда опять назад без передышки до дому. Тяжеловато ей будет.
   - Рано мне замуж. Отец не разрешит.
   - Если я с Тимофеем поговорю? Где сейчас Тимофей?
   - Ха-ха-ха! - Рассмеялась Катя, - думаешь, если бы Тимофей был сейчас дома, то мы бы вот так стояли рядом и разговаривали? Выгнал бы он тебя взашей, слушать не стал.
    - Где он? Я серьезно хочу с ним поговорить.
    - В горы ушел за травой лечебной. До ночи не будет дома.
    - Тогда я с матерью твоей  в деревне поговорю.
    - Попробуй. У них все заодно, куда иголка, туда и нитка. Леня, а где твой отец? Все спросить хочу, но некрасиво как-то мне самой спрашивать, а ты не рассказывал никогда.
    - Отца не помню, но отец был хороший человек, так матушка говорит. Погиб он на службе…он военный был.
    - Извини, Леня.
    - Это хорошо, что спросила. Мама многое об отце рассказывает интересного. Тебе потом расскажет про него, обязательно. Давай купаться.
     Речка не широкая, не глубокая, вода чистая, теплая. Митрич самолично купальню соорудил, углублял дно, выворачивая камни на дне речки, и перегородил ими русло. Плавать можно, поднырнуть, если захочется. Хорошо в жару купаться, особенно когда Ленька на руках в воде держит, плавать учит по-разному. Объятия, поцелуи, ведь губы близко. Расставаться, как всегда не хочется. Солнце уже спряталось за вершину западной горы и в такое время жара после себя следа не оставляет. Прохладное дуновение ветерка с ущелья освежает прожаристый зноем воздух, колышет степной ковыль ласковой волной и дышится легче, и любить хочется.
     Было довольно темно, когда Тимофей вернулся из города. Отпустив, как он выражался «городскую таксу», Тимофей еле-еле втащил за собой два баула, только присел у края стола дух перевести, как во дворе просигналила машина. Кто-то позвал его по имени и он устало поплелся к двери.
     - Хто там? - Крикнул Тимофей во тьму.
     Кате было слышно как он, шаркая калошами, пошел через двор к машине и уже через мгновение бежал назад, чертыхаясь и проклиная весь свет. Только закрыл за собой дверь, как снова просигналила машина. Тимофей снял со стены двустволку и, выбежав во двор, выстрелил вверх. Бах-бах! раздалось в вышине. Бах-бах! повторило ущелье, в ответ плачь шакалов, звук мотора, удаляющейся машины, затем  топот копыт Ленькиного Буяна по речной гальке. Вздрогнув от выстрела, Катя замерла у стола, заткнув пальцами уши. Тимофей вернулся в землянку, ружье на место повесил, развязал баул, бросил на облезлый стол две пары золотых серег, высокие кожаные сапоги и невиданное темно-красное пальто с пышным меховым воротником.
   - Выстрела испугалась? Это тебе, носи.- Кивнул в сторону обновок головой Тимофей, сам, прихватив сверток и две бутылки водки, пошел в завалюху к Митричу. Катя с радостью разглядывала обновки. Примерила сапоги, пальто, сложила обновки в сундук, серьги в расщелину стены положила, где зеркальце Иришки хранила, кусочком штукатурки тайничок свой прикрыла. Радостно на душе у Кати, значит, она будет учиться, для этого одежда дорогая куплена. Наверное, ее в город Тимофей отправит, может даже в Алма-Ату, Ким, наверное, постарался, уговорил все-таки отчима. Долго не спалось, все выстрел в ушах звучал, а как только веки сомкнулись, почувствовала, как чья-то тяжелая рука зажала ей рот, грубое сильное тело навалилось на Катю сразу. Ни крикнуть, ни пикнуть, ни дернуться, как сковали всю. Кроме страха и боли ничего не чувствовала. Воздуха, не хватало воздуха,  силы отступили, покинули ее. Одно мелькнуло в сознании: Тимофей то был, Тимофей. Когда осталась одна, сползла с железной кровати и почему-то к речке пошла. Что-то мокрое внизу заставляло ее вздрагивать всем телом. Вошла в воду, где в полдень с Ленькой плескалась, как была в ночной рубашке, так и присела в ней в воду. Долго окуналась в воде с головой, топя вокруг себя руками пузыри вздувшейся рубахи, потом заплакала. Темный силуэт наклонился с берега и протянул ей руку. Катя сама выбралась из воды, продолжая плакать навзрыд, пошла в землянку.
    - Будет, Катя, будет. Я не хотел так, нет, давно хотел этого, но не так, прости меня, прости…- Тимофей плелся позади Кати, уже у двери преградил собой ей дорогу, - хочешь, вместе уедем в Алма-Ату? Хочешь, уедем дальше, уедем, где нас никто не найдет. Денег у меня хватит на все. Я уверен, ты матери об этом говорить не станешь, только ситуацию себе осложнишь, пожалей ее…  решись же! Я к Митричу, а ты подумай.
    Ясно и четко слышала Катя слова Тимофея, но не понимала их смысл, что-то зябкое передергивало ее тело, от мелкой дрожи стучали зубы, глаза вниз опустились, будто виноватые. Вошла в землянку, переоделась, потом долго сидела у окошка, теребила пояс заношенного платья. Вон! Вон из проклятого курятника! Пока еще темно, пока Тимофей не пришел от Митрича. Только мелькнула в голове мысль, как стукнула кулаком в гнилую раму, которая без шума во двор на траву вывалилась, вылезла ногами вперед, и как почувствовала под ногами землю, босиком по пыльной дороге, не чувствуя острых колючек, побежала в Благовещенку. Оглядывалась каждую минуту: не гонится ли Тимофей следом, но глубокая июльская ночь слышала только  шлепанье босых ног. Тимофей с Митричем допивали вторую бутылку водки, а когда последний на тюфяк повалился, Тимофей вернулся в землянку, что бы с Катей поговорить, но Кати не было. Подбежал к зияющей лунным светом дыре окна, прислушался: вокруг только бесконечная трескотня ночных насекомых. Отрезвел сразу, вышел из землянки, присел на полусгнивших ступеньках, что только не передумал и пришел к одному выводу - деньги решат все, а у него они есть и немалые. Марфа не станет шум великий поднимать, дочь на вечный пересуд всей деревне выставить, а если и случиться так, то исчезнуть, ему нет проблем. Ухмыльнулся сам себе, когда подумал о закопанной двухлитровой банке, набитой сиреневыми четвертаками, но вдруг какая-то звериная  ревность начала подниматься оттуда, где билось сердце. Ведь Катя ушла туда, в ту деревню, где живет этот Ленька, тот Дворников или еще кто-то, кого он не знает. С утра повертелся по хозяйству и разбудил Митрича:
     - Митрич, быстренько в деревню смотайся, бричку возьми, Катьки нет. Марфе скажи, пусть ее обратно к нам отправит, понял? Это мой приказ! Сено скирдовать нужно, не управиться нам вдвоем с делами. Да смотри, не засиживайся, одна нога там, другая здесь!  Быстрее! Быстрее!
     - Ты бы мне того…похмелиться. - Надевая рваный, загрубевший от грязи пиджак, просил Митрич.
     - Нету, вчера все выпили. Марфа охмелит, там есть. Да поживее, поживей! - Торопил его Тимофей. У самого с ума не сходил вопрос, что дальше делать? Банку, нужно приготовить банку с деньгами, вдруг падчерица все Марфе расскажет, так пока туда-сюда он в горы уйдет. А если не скажет? Тогда … тогда он при своих интересах останется.
     Катя тогда вошла в дом, когда Марфа вышла во двор воды набрать, а до этого сидела на голой железной кровати во дворе, обдумывая каждое свое действие и слово.
     - Что случилось, доченька? Почему в рань такую? Что такое? Почему лицо опухшее? Ты плакала? Кто тебя обидел? Прихворала я, ночь не спала, плохо было мне что-то…- следом шла за ней мать по комнатам.
     - Не буду я на ферме жить, мама, не буду! Учиться надо ехать. Сама не хочешь, чтобы я твою судьбу повторила. Уже экзамены на днях, ну не хочу я за курами и коровами ходить, мама! Покос кончился, а до меня все равно нет дела никому! - Катя обняла мать и расплакалась, уткнувшись Марфе лицом в грудь.
     - Успокойся, Катя. Не плачь, не плачь. Учиться поедешь, я с Тимофеем поговорю завтра.- Обещала Марфа, поглаживая дочь по спине.
    Катя легла на только что сшитую перину и уснула мгновенно.
    Вскоре приехал Митрич, сгрузил с брички два мешка муки, что по дороге с мельницы забрал и вприпрыжку на кухню:
    - Марфа, быстрей стопку, умираю! Перепил я вчера, что ли или жарища? А Катя здесь?
    - Что там случилось? Поругались? Пьете как черти, девчонку пугаете. Не пущу  Катьку на ферму больше, пусть учиться едет. Тимофею скажи, что пора на учебу отправлять, уже люди документы сдали в институты, а мы по покосам, да сборам. Пусть придет, денег даст на город. Самой сходить некогда, присесть дом не дает.
    Через сон услышала Катя разговоры на кухне. Неужели Тимофей приехал? Она прошла к кухне, прислушалась, даже обрадовалась, когда увидела за столом Митрича. Но тот, молча опрокинул уже третий стакан для божьего счета и за малосольным огурцом потянулся, Кате рукой махнул, не до тебя мол. Принял от Марфы сумку с малосольными огурцами, свежей огородиной и на ферму поехал.  Катя по комнатам пошла: телевизор на четырех ножках, шкаф для посуды, два кресла с красной бархатной обивкой, на окнах веселые занавески в подсолнухах до светло-желтого пола.
     - Это все привезли на большой машине, дядя Леня помогал в дом носить, - хвалился  Вовочка, - а мне качели привезут, папа обещал.
     Вышла во двор. Здесь колонка, влей в нее сверху воды немного и качай в любую посуду сколько нужно. На ферме же так натужишься с двумя ведрами от родника к роднику, что ни рук, ни ног не чувствуешь. Вышла за ворота, поздоровалась с тетей Зиной, пошла к дому Ольги Вариной, у Ольгиной лавочки молодежь собралась. Тут весело, семечки лузгают, шелухой бросаются, вспоминают, как друга Сергея Александра три дня назад провожали в края родные. Катя поздоровалась, спросила, была ли Оля в городе, когда экзамены в институте? Была, конечно, а Кате поторопиться нужно. Откуда ни возьмись Ленька, взял Катю за руку и подальше от толпы, ближе к палисаднику своего дома повел, Катя  голову опустила, пошла с ним неохотно, с трудом выдавливая из себя:
    - Ты, Леня, пока не ходи ко мне, Тимофей может в любой час нагрянуть, учиться не отпустит. Я тебе знак дам, когда прийти можно будет, куклу на окно посажу. Пойми правильно, так надо. Пойми, мне нужно на учебу вырваться. Помоги мне своим отсутствием решить неразрешимые проблемы! Я куклу на окно посажу, запомнил? - И махнув рукой, как недавно Митрич, пошла к дому, кусая до крови губы. Зашла в спальню и, упав на кровать, разрыдалась во весь голос, но ее никто не слышит, сестренка и братишка на речке, Марфа на огороде, у грядок. На лавочке подруги зашептались:
    - Теперь Катька невеста с хорошим сундуком.
    - Вылезли, как тараканы из помойки.
    - Да ладно, она в таком дранье ходит
    - Был бы папаша родной, не ходила бы.
    - Приданое все равно дадут.
    - Конечно, дадут и еще какое.
    - Тащат и тащат.
    - Ленька в нее по уши влюблен, навсегда видно, жених испечен.
    - Только Бог знает наперед, что будет.- Вытряхнула на землю из подола шелуху Варина.

    На другой день Марфа пошла к Тимофею на птицеферму, просить денег на поездку в Джамбул, но того дома не оказалось, Митрич один на хозяйстве.
    - В горы ушел. - Ткнул ребром ладони Митрич в сторону гор.
    - Зачем? - Удивилась Марфа.
    - За травой лечебной.
    - Ты мне правду говори. Может в городе он? Что, уже наказал мне правды не говорить? Повадился тоже. Это до хорошего не доведет. Попадется когда-нибудь. Эх, Митрич, душа побаливать у меня стала, чует она что-то недоброе. Хорошо бог здоровье не отымает, целый день на ногах, работы в усадьбе полно.
   Долго сидела, ждала, да так и вернулась под вечер в Благовещенку ни с чем.  Деньги есть, и в то же время их нет. Деньги у хозяина, что спрятано, то спрятано, что в покупки вложено, так это для блага семьи. Тимофей копейку считает, лишний раз спросить рубль боязно, но на учебу дело-то нужное, поворчит, а дать должен. Зарплату Марфы вместе со своей прибирал, в дело вкладывал, так пусть для дочери выделит, хотя бы из ее средств.
      На закате солнце ласковее, ветерок с гор свежесть снежных вершин несет и деревня оживает под вечер. Старики выходят со двора, посидеть на лавках, посмотреть друг на друга, стадо с пастбища пастух по улице гонит и каждый хозяин свою коровку встречает, мальчишки гоняют в футбол, а молодежь в клуб собирается. Гулять хочется, вся деревня на улице, сегодня и кино новое привезли. Конечно, не будет Катя дома сидеть, в клуб пойдет и Ленька обязательно в клубе будет. Порылась в материных вещах, нашла новое розовое платье, сорвала этикетку, только одела, Марфа вошла в спальню.
     - Куда это собралась?
     - В кино.
     - А мать не спи, дожидайся у окна. Не пойдешь.
     - Вот глупости. В городе жить буду, и тоже нельзя будет в кино сходить? Да, отец дал денег? Ехать же надо, опаздываю я, мама.
     - Не дождалась я его. Митрич сказал, что в горы ушел.      
     - Знаю его горы. Поймается когда-нибудь. Ты знаешь, он и корм продает, ворует мясо.
     - Молчи уже! Молчи! Смотри, не проболтайся где! Господи!
     Катя мать обняла, поцеловала в щеку. Статная женщина, седая коса вокруг головы уложена, углы губ опущены, лицо не по годам  морщины исписали. Не надо добавлять ей ничего такого, что может согнуть ее спину, а добрые глаза навсегда потухнут от горя.
     - До чего ты темная, мама.
     - Седая вся.
     - Да не о том я.- Поцеловала ее Катя в другую щеку и вышла во двор. Только к воротам, а калитку ворот ей распахнул Тимофей, глаза его в ее глаза в упор уставились, брови лисьими хвостами злобно вильнули, на щеке желваки заиграли.
      - Ну, здравствуй. Куда это в ночь? - Преградил он выход из калитки рукой.
      Катя оцепенела, замерла на месте, глаза ее презрительно сощурились, с ненавистью смотрели в другие, вылинявшие глаза под рыжими мохнатыми бровями. Катя попыталась отстранить руку, но Тимофей перехватил ее руку и больно сдавил в локте.
      - Значит, ты тут по киношкам бегаешь, а там хоть умри, помочь некому! Собирайся-ка на ферму сейчас же! И…и…
     - Никуда я не пойду! Не отец ты мне! Если я матери не рассказала, то я в другом месте расскажу. Я…я… к Киму пойду! Я про тебя все расскажу! Не только про то, что ты со мной сделал, а про все твои травы лечебные, про поездки.
     - Поздно уже. Не дури. Пойдем на ферму, там поговорим. Я же сказал, хочешь учиться, в город уедем, сбежим от всех. Идем на ферму. Я тебе часы золотые привез. Поговорить необходимо… о нас…- Тимофей потянул ее за собой на улицу.
     - А-а-а! А-а-а! - Закричала Катя.
     Синий «Москвич» Дворникова остановился рядом с ними. Сергей подошел к ним и дружески протянул руку Тимофею. Тимофей взбеленился: глаза на выкат, рыжие брови нервно подергиваясь в рыжие треугольники сложились, губы скривились и уползи в сторону, зубы зло скрипнули.
    - Я же тебя предупреждал! - Тимофей отпустил Катю и вплотную подлетел к Сергею. Не успел Сергей слова сказать, как молниеносно поднялась волосатая рука, и он присел от оплеухи. Коршуном Тимофей набросился на Сергея, только лантухи разноцветной рубахи по двору полетели. Катя раз успела поймать руку Тимофея, но в ответ получила  удар кулаком в лицо. Послышался крик, это Марфа выскочила из дома и стала разнимать драку. На шум стали собираться соседи.
    - Угомонись, Тима! Угомонись! Народ сбежится, что будет? Что люди об нас говорить станут? Это тебе не горы рядом, а люди!
    - Люди? Где здесь люди? Ну-ка, покажи здесь мне этих людей! Здесь не люди, а черви земляные! - Пока Тимофей подбирал связки ключей и шляпу, «Москвич» уже мчался прочь от дома. Катя сидела на заднем сиденье машины и никак не могла остановить кровь из носа. Капая крупными каплями на розовое платье, кровь расплывалась на легком шелке лепестками опавших маков. У магазина Сергей притормозил, вышел оттуда со свертками и дал газу: подальше от деревни, в простор степи, где нет ни Тимофеев, ни Марф, ни матери, которая пилит то за отцовскую машину, то за выпивку, то за работу. Остановился у сухой скирды пахучего клевера.
     - Здесь, Катенька, мы кино посмотрим и потанцуем. Нравится? Да, дела, отчим у тебя хорош. С таким папашей из одного котла хлебать не будешь, как с ним ладите? - Сергей стукнул ладонью в дно бутылки, пробка сама вон вылетела. Приложил горлышко к губам и глоток за глотком стал отхлебывать красный «Вермут».
    - Сережа, ты опьянеешь. Не пей. - Просила Катя.
    - Я тебя прошу скушать этот шоколад. Станешь моей, самой счастливой будешь. Зачем тебе, например, Ленька? Конюх несчастный, вонючий. Воняет от него навозом и потом лошадиным. За меня пойдешь, будем на машине ездить, если не на этой, то свою купим, у меня зарплата  приличная. Я к Ольге Вариной ходил с неделю, и что? То не пей, то не кури, то мать у меня не такая. Если она будет такие запросы на мужиков ставить, то на старость одна останется. Сама-то похожа на кого? Нос острый, вверх задрат, рыжая, худая, ни волос, ни зубов путных. Бросил я ее и оплеуху ей хорошую дал за мать, чтоб помнила. Ха-ха-ха! Сейчас к тебе ехал, хотел на свидание пригласить, и смотри, мы сейчас вместе, значит, так судьбе угодно было. Ты меня не бойся, я тебя не обижу. Ты…красавица, умница, любить тебя буду, беречь. Ты мне сразу понравилась, еще на выпускном вечере тебя загадал.
     Сергей допил вторую бутылку вина, расстегнул розовые пуговки на  платье Кати. От его ласк Кате стало неприятно. Нежеланные и грубые они только раздражали ее, не ощутила она того сладострастного потока по телу, от которого кружится голова и сглатываешь слюни. Да это же не Ленька! О Леньке, наверное, нужно забыть, навсегда. Она не достойна его, она грязная, нехорошая… Что если Леньке или Сергею рассказать о Тимофее? От этой мысли у Кати похолодели руки и ноги, по щекам не переставая, катились слезы. Сергей задремал на ее груди. Катя осторожно отстранила его от себя, и тот покорно повалился на сухой клевер. Краем красного шара солнце коснулось горизонта степи, распустив вокруг себя вуаль оранжевого зарева. Медово благоухала вся степь: теплый ветер смешивал ароматы ромашки, медуницы, розовой кашки, зверобоя и мяты, наполняя всю степь духмяной песнью, призывая, любить друг друга, дышать и наслаждаться упоительной  сказкой южного лета. Катя почувствовала себя одинокой и никому не нужной. Ей хотелось встать и идти  по степи  до самого края. Есть ли на том краю хорошее?  Подумалось о матери: действительно, она темная слепая женщина, молится на мужа как на бога и не ведает, что самый опасный враг рядом, ее Тима. Уйти? Куда? Рассказать матери о случившемся? От этой мысли Катя испугалась еще больше, и будто мысли вслух были, рот себе холодной ладошкой прикрыла. Вдруг себе дороже выйдет? Нет, спасенье только в одном, уехать учиться  как можно дальше. А деньги? Вряд ли теперь Тимофей денег даст. Сильный храп Дворникова прервал ход мыслей. Полной грудью, вдыхая пьянящий аромат степи, она проводила глазами последнее сияние зарева. Внезапно улыбнулась, глядя на спящего Сергея. Катя осторожно наклонилась над ним, расстегнула и сняла с него брюки, сунула их под охапку сена, сняла с себя трусики и, прижавшись к спящему Сергею, еще долго сквозь слезы смотрела на яркие звезды, которые весело перемигиваясь, смотрели в ее большие серые глаза с темно-синего неба.
      Сергей первый проснулся от головной боли. Рассветная полоса уже обозначила все вокруг, и он тупо смотрел на  спящую рядом Катю. Потянулся к бутылкам, но те оказались пустыми, встал на ноги и присвистнул. Поискал вокруг брюки и не найдя их,  стал трясти Катю за плечи:
     - Катя! Катя! Сделал я что-нибудь плохое? Скажи? Не молчи, Катя!
     Он сделался бледным, руки его дрожали, он никак не мог надеть брюки и откинул их в сторону. Она ничего не отвечала, молча, отыскала в траве свои трусики и, подняв подол платья, надела их.
    - Прости меня, Катя, ничего не помню,  вспомнить ничего не могу. Мы вчера с Тимофеем подрались…Ага, вот у рубашки ни рукавов, ни карманов. Память с Кубы. Черт с ней, с рубашкой этой, что молчишь? Было что-нибудь? Говори, не мучай! Может и хорошо, что так получилось. Сватов пошлю теперь, думаю, Тимофей не откажет.
     Сергей подполз к Кате, целуя, не спеша раздел ее, осторожно положил на спину. Она не сопротивлялась, она ждала, что от близости с ним произойдет нечто таинственное, новое  и приятное. Но никакого трепета ни в душе, ни сладкого тока в крови, и только теперь она поняла, что любит Леньку. Ах, так вот она какая эта любовь! Это она, оказывается, делает больно, это она прячется где-то далеко внутри, она управляет  и мучает душу как хочет, и в то же время все самое дорогое и приятное исходит тоже от нее. Но почему сама любовь не может вовремя подсказать, что вот твое счастье, береги его, борись за него! Слезы текли по ее вискам, крепче сжимались губы и чтобы сделать себе еще больней, она щипала себя безжалостно за бедра. Домой Катя вернулась через сутки. Мать бросилась на нее с кнутом, который забыл Тимофей на кухне.
    - Ты с ума сошла! Где ты шлялась? Хочешь меня отправить на тот свет? Сутки не сплю!  Вы меня живьем в могилу вложите! Тимофей только на ферму уехал, по соседям, да по балкам тебя искал. Явилась красавица наша, шалавничать уже начала? Какая тебе учеба? Верно, Тимка говорит, в городе совсем скурвишься!
     Катя поймала конец кнута и, намотав  его на руку, вырвала кнут из рук матери.
     - Я замуж выхожу, мама! Да-да, замуж,- распевала Катя слова,- за Сережу Дворникова. Да, да, за Сережу! Жди теперь сватов. И вообще, мама, ты хочешь, чтобы я жила, ну просто жила на этом свете? А мне хочется сделать себе так, чтобы я не жила. Если Тимофей заберет меня на ферму, то я…  я уйду из жизни… - Катя перешла на спокойный и решительный тон. Марфа вдруг испугалась. Уговаривая дочь ласковыми словами, отвела Катю в спальню и заперла на ключ. Мать решила, что  лучше подержать ее  под замком на молоке и твороге, потом видно будет. Какая сейчас учеба?  Выходит, Тимофей прав был, никак нельзя ее оставлять без присмотра,  глупа, да мала еще Катя.

     Тимофей, не найдя Кати в деревне и не дождавшись ее дома, вернулся на ферму сам не свой. Ревность и злоба бурей гуляли в груди. Переступив порог землянки, он нечаянно наступил на пьяного вдрызг Митрича, который не дополз до тюфяка. Бешенство охватило Тимофея и он стал  жестоко избивать мычащего Митрича носками кирзовых сапог. Когда тот умолк Тимофей вышел во двор, выпустил дух из ноющей груди, вроде легче стало. Пошел к роднику, засунул голову в ледяную воду, вроде бы остыл маленько. Только стал корм в кормушки сыпать, как рядом Ким появился.
    - Здорово. Что с Митричем?  В луже крови лежит.
    - Упал, наверное, какую неделю не выкисает. Я в деревне был, только пришел. - Приподнял как всегда шляпу в ответ на приветствие Тимофей.
    Председатель глянул на сапоги Тимофея, на носках которых пятна свежей крови и  поджал губы. Когда уезжал у самого уха Тимофея  бросил строго:
    - Смотри, Тимофей, Митричу не двадцать лет. Сам он упасть не мог так.
    - Так не было меня, может, зашел кто? Мало ли тут кто в горах шляется по пещерам. Помарался об него, поднять хотел.
    - Сообщить в милицию нужно. Награды старик имеет за труд в годы войны, нельзя оставлять дело так. Ладно, бывайте, с пьянкой виноваты сами, сами!
    Тимофей уложил Митрича на кровать Кати, послушал сердце: бьется. Обмыл кровь с лица, перевязал рану на голове платком, а рассеченную губу зеленкой намазал. Один закрутился: печь топить, есть варить, воды носить, корову доить, свиней кормить и не до кур уже. Митрич поднялся с постели через четыре дня. С отекшим лицом, охая, держась руками за спинку койки, он еле влез ногами в калоши. Голова ныла, покалывало в висках, в затылке, синяк побагровел под левым глазом. Попробовал что-то сказать, как кровь хлынула из рассеченной губы. Тимофей всерьез испугался.
   - Не пей  без меры больше, Митрич,  убиться можно. Ты хоть что-нибудь помнишь?
   Но тот ничего не отвечал, по стенке до порога добрался, что бы мочу спустить. К обеду на ферму Марфа пришла, пирожки с утра затеяла, нужно же мужиков побаловать. Увидела Митрича и руками всплеснула:
  - Как же это?
  Тимофей говорил один, Митрич только слезы по щекам размазывал, пришли к одному выводу: нужно пьянку завязать.
   - Ну, а я к тебе, Тима, по особому вопросу… - начала Марфа и от волнения не знала, куда деть руки, в замок – плохо, разговора не получится, к щеке ладонь приставить – уже все обдумано, вытянула вперед, ладошки на колени положила – путь словам открыла.
   Тимофей насторожился, толкнулось сердце в груди, дыхание стеснилось, но не выдал себя ни одним жестом, разве только рыжие брови  поднялись мохнатыми треугольниками.
   - Катька наша замуж собралась, - выдавила с трудом Марфа, - дома не ночевала, ты это сам знаешь, а теперь говорит, сваты явятся.
   - Хто такие? - Перебил ее Тимофей.
   - Дворниковы.
  - Дворниковы? Хрен им всем!- Тимофей подскочил как ужаленный, опрокинув колченогий табурет, - сюда, на ферму ее! Пусть попашет, почувствует, как копейку заработать! Дворниковы думают, я в приданое куш хороший отвалю? Во! Во! - Тимофей свернул две дули и направил их в сторону деревни, словно все видели и слышали его сейчас, сорвал шляпу с головы, бросил ее на пол, поднял, отряхнул, надел.
    - Тима!
    - Чем пахнет? Пусть понюхают! Пусть покорячатся как я! Хрен им, а не Катьки… - потом добавил, - с приданым!
    У Марфы язык заплетается, боится слова лишнего сказать, уж больно Тимофей не на шутку разозлился. Сунув руки  в карманы широких шаровар, топтался на одном месте, брови насупил не по-доброму, дугой рыжей сомкнул.
    - Заперла  ее в спальне, ключ вот, - Марфа вытащила из кармана ключ и показала Тимофею, - с собой ношу.
    - Правильно, никаких решений без меня не принимать, слышишь? Смотри, чтобы ей в голову не пришло, все докладывай, а то начнет сейчас басни складывать, чтоб на волю вырваться, дальше семью позорить! Мала еще сопля, чтобы взрослыми командовать. Поднимется Митрич, домой приду, побуду немного дома, там обсудим все. Дознание, дознание нужно у этого молокососа провести, я ему покажу сватовства! А энтот, конюх? Как его? Через дорогу живет.
   - Ленька. Тоже приходил, не пустила его в дом.
   - Вон, видишь, кобелей сколько собрала, в город сбежать захотела. Путь-дорогу выбрала.  М-да, Марфа, не теряй бдительность! Не теряй!
    Тимофей проводил Марфу до дороги, наказывая, не дай бог ослушаться его. Марфа шла обратно в деревню и спотыкалась на каждой кочке. Злость в Тимофее через край плещется, ох, не к добру это, не к добру. Прошла мимо своей усадьбы прямиком к Дворниковым во двор.  Навстречу вышла Клавдия Дворникова с приветливой улыбкой на красном мясистом лице:
   - Здравствуй, Марфуша, заходи, гостьей будешь!
   Но в ответ  Марфа указательный палец к  груди Клавдии приставила и угрожающе отчеканила каждое слово:
   - Прежде чем Катьку сватать, подумайте. Не дам я согласия, Тимофей тоже в отказе. Стыдно будет. Чтоб ни тебя, ни сына твоего пьяндыгу во дворе у себя не видела. На посмешище всей деревне алкаша выставлю, понятно?
   - Ха! - Клавдия руки к бедрам приставила и двинулась на Марфу, - дочку твою осрамить на всю деревню нужно, чтобы знала, как мужику подставляться, особенно первому встречному!
    - Тьфу! - Полетел плевок в сторону Клавдии.
    - Тьфу! Тьфу! Тьфу! - Стала наступать Клавдия на Марфу. 
   Обида заплескалась в душе Марфы, захотелось высказать все, что бабы в деревне друг о друге говорят, а услышала такое, что развернулась и назад, быстрей и подальше от двора Дворниковых. Шла, уже поодаль, а все слышалось вслед:
   - Воры! Воры! За колхозный счет карманы понабивали! В терема влезли! Воры!

     Ольга Варина, Светка Любавина, сестры Звериковы в Джамбул уехали, экзамены в институтах сдают, Катя же вторую неделю под замком сидит. Занесет мать еды, банку молока, освободит горшок и снова на ключ. Хорошо, что на ключ, хоть не видеть ни фермы, ни черта этого Тимофея, за замком  спокойнее. Целый день Катя у окна сидит, раздвинет немного занавески и наблюдает за улицей. Хорошо виден домик Леньки, а вон он сам подъехал к калитке на своем Буяне, смотрит на ее окно. Вспомнила как обещала куклу на подоконник посадить, если прийти Леньке можно будет и покосилась на лежащую на полу куклу. Ленька даже не знает, что произошло с ней за какие-то считанные дни. Если бы знал, то, наверное, уже не посмотрел бы в ее сторону. Может, Сергей успел нахвалиться ему своими успехами? Сколько страшных перемен за такое короткое время, а мысли все время к Леньке возвращаются. Конечно, он не видит, что на него сейчас Катя смотрит, как ее глаза наполняются слезами, сжимаются в кулачки руки, не чувствует он как болит ее сердце. Ночью легкий стук в окно услышала, подошла к окну: Сергей. Раз, раз и Сергей снял стекло, осторожно стекло к стенке прислонил, руки Кате протянул. Хорошо на свободе, пусть во власти Сергея, но хорошо, раз не бросил ее, раз пришел, значит любит. 
    - Все будет хорошо, Катя, - нашептывал Сергей ей на ухо, - сегодня я с Кимом говорил о нас, знаешь, что он сказал? Если мы с тобой поженимся, то он нам колхозную контору отдаст на время, а ему для  кабинета одной комнаты достаточно.  Дома  новые колхоз с весны строить начнет. Завтра с Тимофеем серьезно говорить буду, пусть разговор мне еще десять рубах стоит, но свадьбу отгуляем.
    Катя улыбалась, соглашалась с ним  на каждом слове, но в знак согласия почему-то отрицательно качала головой. Как теплы и красивы южные ночи. Яркими звездами усыпано чернильное небо, в темную гладь пруда луна смотрится, купается простор степи в лунном свете, с гор живительная свежесть опускается. Сергей снимает пиджак и укутывает им Катю. Слушает Катя ночные шорохи, уханье филина, плачь одинокого шакала, прижимается к Сергею, а мысли о Ваньке сильнее и сильнее вживаются в ее голове. Перед рассветом Сергей помогает Кате в окно влезть и тут же  на место стекло ставит. Раздевшись, ложится Катя в кровать, досматривать волшебные сны и рядом с собой Леньку ложит. Утром Любочка в дверь постучала:
     - Катя! Катя! К нам опять сосед Ленька приходил, про тебя спрашивал, а мама его опять выгнала, сказала «не до женихов нам».
   
      Митрич стал поправляться. С божьей помощью в баньке помылся. Баньку сам недавно сооружал: печка, на печке железная бочка, да и кирпича на печку малость ушло, а то жили-были без баньки, в чашке мылись, не по-христиански это, грехи смывать надобно. Без помощи Тимофея до койки добрался, сел, почесался и захныкал:
    - Не мог же я так упасть, что задница и бока, и лодыжки все в синяках, не катился же я с небесной лестницы, никак меня бутузили по-зверски. Плечо ноет, рука отказывает, не умереть бы! Ох-ох!
    Тимофей стол к кровати придвинул, поставил сковороду с  яичницей, бутылку вина откупорил, разлил доверху по стаканам.
    - Давай, твое здоровье, теперь у тебя мера будет, стакан-два и баста. Собираюсь завтра домой наведаться, сам понимаешь, дела семейные, а ты тут, чтобы не перетруждался. Я сейчас воды налью побольше, корма тоже с запасом положу, посматривай. Приду через два-три денька, тогда яйца собирать будем. Да не подсыпай корма много, птица такая тварь, что не съест, то перегребет, да засерет. Кто-то Киму донес, что мы корм на самогон меняем. Он мне тут недвусмысленно сегодня намекнул.
     - Так в Самсонке  я менял.
     - Там и донесли.
    - О, какой народ пошел! С зависти! У меня все одна бабка допытывалась, что у нас на обед и на ужин. Я хотел было сказать, что вода родниковая на чабреце, так она ответа не дождавшись, отколола, мол, курей жаренных жрем и яйцами свежими запиваем.
    - Не невеста твоя в случае?
    - Ха-ха-ха! Если ее посадить рядом со мной, то мне придется упасть, вдвоем на кровати сидеть не вместимся, а если ее еще курами, да яйцами каждый день пихать. Ха-ха-ха!
    Тимофей обрадовался, что Митрич шутить и смеяться стал, значит, болезнь отступает и вино красное сейчас лучшее для него лекарство, чем Самсонский самогон или водка городского разлива. Тимофей себя упрекал за Митрича, даже хотел прощения попросить, но решил, что пусть лучше все как есть останется. В следующий раз Тимофей себе лоб расшибет, а Митрича пальцем  не тронет.

     Пахнет яблоком, сливой, ежевикой. Марфа днями  возится: варенье варит, яблоки режет на сушку. Любочка и Вовочка целый день с соседней ребятней на речке, домой не дозовешься, да и помощи-то он них. Катю Марфа из-под замка выпустила, вроде одумалась, ни о сватовстве, ни о свадьбе не вспоминает. Днем  у печки, рядом с матерью, вечером пораньше в кровать. Марфа обрадовалась, пришла пора теперь Тимофею ультиматум поставить, или в город учиться, или вон, Ким в контору зовет табельщицей по трудодням, зарплата будет, учиться заочно можно. Тимофей  пришел в Благовещенку на Ильин день, по дому помогать взялся. День целый дрова колол, следующий день навес ремонтировал. С Катей ни словом не обмолвился, даже не замечал ее будто. Подолгу Марфа с ним ласковым шепотом разговаривала за обедом и ужином, но тот все равно с недовольной миной по двору снует. Теперь Катя сама от домашних на накидной железный крючок изнутри закрываться стала. Всегда находила причину, чтобы обедать одной, чтобы не видеться за столом с рыжим чудовищем. Дворников прервал свои ночные визиты, днем тоже не появлялся, как-то нехорошо вдруг стало. Покой и тишина в доме еще больше насторожили Катю. Лежит с широко открытыми глазами, чувствует, что мешает что-то в груди, стошнило вдруг. Срыгнула на одеяло, встала с постели, вытащила из-под подушки носовой платок и отерла губы. Как нехорошо, второй день кусок в горло не лезет и кровей давно не было. Когда были в последний раз? В июне, кажется, нет, да-да в мае, в конце.  С ужасом опустилась она в углу комнаты и просидела так до утра. Когда солнце взошло, легла в кровать, мгновенно уснула. У самых глаз раскрытые ладони рук, сквозь пальцы неумолимо слепят солнечные лучи, и идет Катя по зеленой скошенной траве.  Вокруг змей множество, некоторые напополам  разрублены. Ах, да, это же их Митрич. Змеи головы поднимают, шипят, но она их осторожно обходит. Вдруг длинная черная змеища скрутилась в пружину и, подпрыгнув высоко, острыми зубами, скорее похожими на волчьи, впилась ей в спину. Страшная боль пронзила все ее тело, Катя вскрикнула и от собственного голоса проснулась: рядом Тимофей стоит, вырванный из двери крючок на полу валяется.
    - Катя! Катя! Мамка упала… там… в бане. Айда, скорей, помоги! - Всхлипывает громко и глаза Катиным платочком вытирает.
    - Что, где? - Катя не поняла слова Тимофея, спина болела так, будто ее действительно укусили. Она пошла за Тимофеем, который потянул ее за руку за собой, продолжая жалостно сопливить:
    - Меня не дождалась, истопила жарко! Господи, лапушка моя!
    Вошли в баню. Марфа голая лежала на полу, головой у раскаленной железной печки.
    - Мамочка! Мамочка! Мама! - Ползала вокруг нее Катя по грязному мыльному полу, приоткрыла пальцами веки материных глаз: ясные и недвижимые. Тимофей в медпункт к деревенскому фельдшеру побежал. Высокий, сутулый  фельдшер Шендра имел образование врача-терапевта, лечил людей и животных давно. Ким кое-как уговорил его остаться работать в деревне, дав ему в личное распоряжение колхозного коня. К Тимофею Шендра явился незамедлительно. Марфу внесли в дом, положили на кровать, фельдшер стал осматривать рану на виске, прощупывать на левой руке пульс, к носу Марфы зеркальце приставил.
   - Примите, Тимофей Дмитриевич, мое искреннее соболезнование…
   Вокруг Кати зашатались стены, полем легли занавески в подсолнухах, фельдшер и Тимофей расплылись по комнате  странными фигурами, комната закружилась вокруг Кати, и она рухнула на пол. Гулкие, как из-под земли, слышала она голоса Шендры и Тимофея, не чувствовала, что ей трут виски, заставляют вдыхать нашатырь, колют уколы. 
    Гроб Марфы стоял посреди залы. У изголовья покойницы сидели Катя, Любочка, Вовочка, по другую сторону Ленька с Зинаидой, председатель Ким, Дворниковы и вся деревня во дворе. Митрич, с красными, вспухшими от слез глазами, собирал на столе из бумажных цветов венок. Катя держала свои руки поверх безжизненных рук матери, словно хотела согреть и вернуть их к жизни. Деревня собралась проводить покойницу в последний путь. Где похороны там пересуды, там и хорошее говорят, и плохое. Шепчется деревня. Марфу жалеют, спокойной она была, доброй, певуньей хорошей, ах, какая смерть нелепая! Видать давление от жаркой бани поднялось, выбежать, наверное, не успела, упала и готова. Сейчас бы только пожить, да видно богу угодно было так. Приехала младшая сестра Марфы с мужем из соседнего района. Муж сестры вместо «здравствуй» как обухом по голове Тимофея ударил:
    -Упала? Где упала? Может, ты ее уронил? Сознавайся! - Он сгреб своей ручищей все воротники Тимофея в кучу.
    - Да в уме ли ты, Виктор? Сколько лет с нее пылинки сдувал. Ты, что Виктор? Вот и…и… осмотр врача есть… заключение из районной больницы. Давай лучше помянем любимую! - Он провел в кухню Виктора и налил граненый стакан водки:
    - Помяни.
    - Царства Марфе небесного! - Перекрестился Виктор, опрокинув стакан, а Тимофей тут же наполнил стакан вновь.
    Когда за поминальный стол сели только родственники и близкие дому люди, на Тимофея вопросы посыпались. С кем  дети жить будут? Учиться Катя этот год не сможет, это понятно, а что Тимофей  об этом думает? Не успел Тимофей рта  раскрыть, как Катя громко и уверенно объявила:
    - Я должна была к Сереже уйти, мама меня благословить успела, но  теперь считаю, что нужно здесь, в доме жить, детей поднимать надо. Не бросит же Тимофей работу, а детей на ферму никак нельзя, тут школа, клуб… и люди.
   - Правильное решение. - Поддержал Катю Ким,- общество есть общество, дети для него на первом месте должны быть. Катя молодец, она в школе хорошо училась и в жизни умницей будет. Сергей парень не плохой, работать может, а Марфа лично у меня заслужила,  чтобы я детей без внимания не оставил.
   - Правильно, - кивнул головой Виктор, - учиться никогда не поздно.
   Клавдия Дворникова, сидевшая радом с Кимом, прикрыла рот фартуком, чтобы никто не увидел на ее лице радостную улыбку. Зато никто кроме Кати не заметил, как похудел за эти дни и как сейчас побледнел Ленька. У него был такой вид, что это он похоронил самого дорогого человека.  Никто кроме Кати не заметил, как дернулись скулы Тимофея, сдвинулись в одну мохнатую рыжую веревку брови, глянул из-под нее ненавистный взгляд  и стакан в кулаке треснул. Сестра матери на несколько дней помочь Кате остается, Сергей от Кати ни на шаг не отходит и Тимофей засобирался на ферму. Уложил в бричку пьяного, лившего слезы по покойнице Митрича, он к вечеру уехал на птицеферму.

     Октябрьские вечера уже прохладны, стали чаще наведываться  дожди, теперь горы   легкой дымкой окутаны, очертания их  неясны, расплывчаты и порывы ветра доносят оттуда аромат спелой боярки. Из-под сухой травы выглянула молодая зеленая травка, деревенские домики под кронами разноцветных деревьев прячутся, а  у речки густой камыш колышется, что вымахал за лето выше роста человека. Зима еще не скоро, снег только в декабре упадет, вот тогда горный баловень с ущелья будет такие снежные холмы наметать, что к райцентру неделями не выберешься, но это в декабре, когда зима в горах силу набирать будет. Солнце еще высоко поднимается, для колхоза самая ответственная пора наступила. Ким совсем замотался: свекла не убрана, озимой только половина заложена, рук в колхозе не хватает, а область свое, нажимает: колхоз «Коммунизм» должен передовым быть в области. Сергей с рассвета до темноты на посевной. Напарник Ербол отдельную машину получил, Варин, Печенкин, Рысбаев опытные трактористы, а не успевают пахать и сеять, Ким подгоняет. К Тимофею на ферму заскочил ненадолго, сообщил, что область план по сдаче мяса повысила, но тот смотрел на Кима непонимающими глазами.
    - Тимофей, что с тобой? Будто о стену горохом, слышишь, аль нет?
    - Слышу.
    - Что-то ты совсем скис. Понимаю. Смерть жены страшная штука, особенно в таком возрасте, ты крепись, крепись. Жизнь продолжается. Тебе сына вырастить, выучить надо. Зятек твой молодчик, старается, в передовики с Ерболом лезут. Вчера обрадовал меня, будто Катя беременна.  Я рад, растет наша деревня. На следующий год дома начнем строить для молодежи, уютные, просторные, пусть людям в деревне тоже хорошо живется. Видал я квартиры, которые колхоз «Победа» в Тюлькубасском районе для животноводов построил. Добрые. Нам не отставать, а обогнать можно. Слава богу, яровой план перевыполнили, премии, отчетные светят неплохие.
     Тимофей спиной к Киму повернулся, чтобы тот не мог видеть ни уползшей в сторону от злости губы, ни нервный тик на его скулах. Из каморки вышел Митрич. От него водочкой попахивает, рассеченная губа срослась неровной шишкой и теперь, когда он разговаривал, казалось, держал за губой конфету. На нем новая синяя телогрейка, начищенные хромовые сапоги и зеленое галифе Тимофея. Подставив руку к козырьку новой фуражки, рапортовал:
     - Фер… фер.. ма… в порядке. Ку… ку…куры не.. не.. суться. План при… пре.., а, это ты, Ким?  Я думал область…
    Тимофей впервые был без шляпы и, запустив руку в копну рыжих нечесаных волос, пошел прочь от них, будто ему ни до чего дела нет вовсе.
    - Приглядывай за ним, Митрич, не бросай одного. Пусть детей чаще навещает, совсем в деревню не показывается.  Сам пить бросай, людей не узнаешь. Как работать еще умудряетесь? Неужели себя не жалко? Как у вас сердце не болит?
    - Где оно, это сердце? Тут или тут? - Хлопал себя по всей груди Митрич. Ким только головой помотал и пошел к машине.

      Катя тяжело спорила с домашней работой. Стирка, уборка, бесконечное варево еды, дойка коровы, которую недавно с птицефермы Митрич привел. Телевизор в деревне не в каждом доме, у нее большой, «Березкой» называется, а посмотреть некогда. Если были свободные минуты, то она раздвигала занавески и смотрела на дом Леньки, стараясь, чтобы  ее в окне никто не заметил. Живот ее слегка округлился, уже заметно выпирал из-под платья, пришлось снова влезть в ненавистный халат. Недавно Сергей свозил ее в Бурное к гинекологу и врач назвал ей такой срок, что у нее  не осталось никакого сомнения, что ребенок будет от Тимофея. Страх затаился в самом сердце: она стала вздрагивать от неожиданного шума, раздражали ее крики детей, но больше всего она боялась своего еще не родившегося ребенка. Если он будет похож на Тимофея?  Сергей  темный, а Тимофей, что прелая скирда соломы. Что будет? Чувство вины гложело ее день и ночь. Кате иногда хотелось собрать всех вокруг себя и рассказать все то, что гнетет и мучает ее каждую минуту, но, только подумав об этом, ей становилось еще страшней. Тимофей в деревню не показывался, но и это никак не утешало Катю, наоборот она предчувствовала что-то недоброе, а поделиться раздумьями и чувствами не с кем. Свекровь Клавдия, толстая, маленькая женщина с неприятно пухлыми красными пальцами, приходит к ней только для того, что бы выпросить что-нибудь. Чужая свекровь ей совсем: ни помощи, ни совета, только «дай» на языке. Сегодня мешок пера и рулон материи унесла. Сергей от темна до темна на работе. Ужинает один и ночует один, за ужином обязательно бутылка водки на столе.
     Воскресный день выдался тихим и теплым. Нити длинной паутины летали в воздухе, поблескивая на солнце. Катя собрала букет розовых хризантем и отправилась на могилу к матери. Долго плакала, стоя на коленях у креста, просила у матери прощения за то, что тайну страшную ей не рассказала, напрягла зачем-то слух, словно голос ее хотела  услышать, но в ответ слышно было лишь жужжание назойливой мухи, которая садилась то на мокрую щеку Кати, то на нагретый солнцем деревянный  крест. Домой шла медленно, жулькала в руках расплетенную косу. Кто-то положил ей руку на плечо, повернулась – Ленька. Долго не виделись близко: красивый, серьезный, маленький крестик на груди. Вокруг ни души, разве две вороны, которые орех поделить не могут. Взялись за руки, присели на сухую траву друг против друга,  не наглядятся.
    -Любишь?
    - Кого?
    - Мужа.    
    - Тебя люблю, Леня. Прости меня, виновата сама во всем. Не ругай, не кори меня, понапрасну не поминай. Если можешь, прости.
      Она вдруг заговорила о какой-то ошибке, о времени, о совести, которая не позволила ей обмануть себя, а прежде любимого человека, то есть его, Леньку. Если бы вернуть назад время, то… -  как вдруг внезапно умолкла.               
     - Что с тобой, Катя? Ты болеешь? Скажи?
     - Нет, не болею, ты откуда идешь?
     - За тобой ходил следом.
     - Значит…
     - Люблю, - закончил ее мысль Ленька, - сколько ночей я не спал, когда услышал за столом от тебя, что ты с Сергеем жить захотела. Ездил я к Тимофею на ферму раза два, поговорить с ним о нас, ты в это время уже тут  у матери жила, но в ответ он меня  застрелить грозился, выскочит, пальнет вверх, было чуть Буяну ногу не прострелил. Ждал куклы на окне, как заветный сигнал о встрече, но кукла так и не появилась. Я буду счастлив, если ты будешь счастлива, мне будет весело и хорошо, если ты будешь улыбаться и радоваться. Знай, тебе всегда помогу, в беде никогда не брошу, только скажи.  Повидал тебя, поговорили,  будто лекарства выпил.
     Попрощались, разжали руки. Катя первой в деревню пошла. Не дай бог, вдвоем увидят да Сергею донесут, что будет? Трудно даже представить, что будет. А если бы она с Ленькой жила и по улице рядом с Сергеем прошлась, то ничего бы не было. Это будто ей злорадно кто-то на ухо нашептывал. Поравнялась с калиткой ворот, ее окликнула Ольга Варина. Оранжевое платье в черную гвоздику, туфли на высокой платформе, в руках мягкая сумочка. Совсем модной городчанкой стала. Светлые тонкие косички исчезли, модная короткая стрижка к лицу.  Чмокнулись.
     - Где бродишь, подруга? Дети одни дома.
     - На кладбище была.
     - Ленька куда-то запропастился. Мать его ищет обедать. Такая милая женщина, хоть и без грамоты, а тактичность в Зинаиде скажу, удивительная.
     -  Пойдем чай пить. Как учеба?
     - Движется. В другой разок чаек попьем, я из автобуса, за своими соскучилась.
     Вошла Катя в дом, да так и застыла у двери. За столом Тимофей сидел. Рыжий волос, что молоком облили, брови в белесые кудряшки свернулись, похудел телом и в плечах сдал. Катя хотела выбежать во двор, но Тимофей успел поймать ее за руку и сжать ее так, что от боли Катя присела на пол рядом со стулом, на которой Тимофей сел, и свой собственный стук сердца в ушах услышала.
     - Я с тобой поговорить пришел серьезно. Мне не до шуток, а разговор мой будет последним, ты знаешь. Срок даю тебе ровно неделю. Закрывай дом и вместе с детьми на ферму. Не хочешь на ферму, уедем, куда скажешь. Я копил  деньги для нас, ночами не спал, яйца, мясо возил в город и все это для того, чтобы жить с тобой, угол где-то приобрести. Дом этот купил для детей и Марфы, а для кого оказалось? Не для себя, а для какого-то голодранца Сереги! Не позволю в моей собственности какому-то прыщу жить и командовать, итак - неделя!
      - Уходи! Уходи отсюда! Я ненавижу тебя!
      - Ого! Уже из собственного дома гонят. Да! Кто же это тебя интересно учит? Сергей? А может Ленька?
      - Не трогай Леньку! Не трогай Леньку!
      Тимофей видел, как у Кати затряслись руки, лицо сделалось белее стены, капельки пота на лбу выступили.
      - Я пошутил, - старался успокоить ее Тимофей, - чего дрожишь вся?  Слыхал, ты беременна, но ничего я его как родного приму, всех вытяну, а что думаешь, что я совсем плохой? Я буду землю грызть и рыть где угодно, чтобы дети ни в чем не нуждались.
     Вдруг Тимофей услышал в ответ, что ей легче умереть, чем жить с ним, с Тимофеем, что ей ничего не стоит накинуть  петлю на шею или ножом себя ударить, но только ни он, ни Тимофей. И если он еще раз потревожит ее, то она расскажет все-все-все всей деревне. Он посчитал, что  ему лучше уйти сейчас, уходя, напомнил:
    - Жду на ферме, через неделю. Смотри, я слов на ветер не бросаю! - Стукнул о стол Тимофей кулаком по привычке, развернулся и, хлопнув дверью, пошел со двора.
    Катя к табурету приросла, ее с трудом растолкали дети: корову время доить.

    Чувством страха наполнялась душа и каждая жилка Катиного тела. Нужно рассказать Сереже, - мелькало у нее в голове,- а что рассказать? Все. От этой мысли холодели руки и ноги. Раз Тимофей не в шутку загрозился, он может сам Сергею рассказать. Нет-нет. Рассказать Сергею такое нельзя. Сергей не Ленька, он усомнится даже в чистой правде, потом он Катю еще не поймет. Думы тяжелые, думы неотвязчивые покоя не дают по ночам, а ночи ранние, темные. Лежит Катя одна, дремлет, поджидая Сергея, дверь отворяется, входит в комнату не Сергей, а Марфа. Садится Марфа рядом с Катей и вынимает из сумки красивые белые туфли. Катя берет их в руки, рассматривает, радуется обновке. «Туфли мне, мама?» Марфа смотрит на нее, улыбается: «Нет, это Любочке, они тебе  малы будут». Катя  старается примерить туфли и замечает, что на подошвах большие дыры, которые заклеить невозможно. «Да как она в них ходить будет? В дырки камни, пыль и колючка набьется». Наклонилась Марфа к ней с ласковой улыбкой и вздохнула тяжело у уха: «А там никуда ходить далеко не надо». «Мама! Мама!» - Проснулась Катя от собственного крика, положила холодную руку на край кровати, где Марфа сидела, но тепла не ощутила. Включила свет, нашла таблетки, насыпала в ладошку, выпила и ждала, когда Сергей придет, но так и встретила рассвет одна, а ранним утром в окно Кима постучала.
     - Катя, так и подумал, что это ты.  Поздно вернулся вчера, поэтому не зашел к тебе. Сергей с бригадой на посевной дней десять дневать и ночевать будет, Ербол тоже, Мадинке передай. Повариху им вчера туда доставил.  За десять дней без мужиков не пропадете, любовь будет крепче.
     Шла от Кима по улице домой и ног под собой не чувствовала, раскалывалась голова, подташнивало, слабость не покидала ни на минуту, а тут еще сон страшный в голове вертится. К обеду Митрич приехал навестить ее и детей, привез мяса, яиц. Пили чай в кухне. Митрич хвалился новой бричкой. Вот, в Казанке доски новые купил почти за даром, да плотнику за работу магарыч хороший поставил.  Работа плотника, славная-то какая, даже сиденье у брички резное. Выкрасить бы  бричку еще в синий цвет, чтоб  далеко было видно: Митрич едет, потому, что бричка такой формы одна в округе. Любочка, как всегда пристает к нему с мольбой, что-нибудь страшное рассказать:
    - Митрич, помнишь, ты рассказывал, как шел вдоль речки и голову, от человека отрезанную нашел, мухи на глазах еще там были… 
     Катя тяжелой ложкой о стол стукнула, ложка из руки вырвалась и в зеркало, зеркало треснуло, Катя перекрестилась. Митричу сейчас тоже не до болтовни, помочь попросили, пятерку за час закалымит. О Тимофее ни слова, сбегал в магазин, купил кое-что из продуктов и погоняя молодую кобылу веселым гиканьем заколесил вдоль деревни, только пыль из под колес.

     Душа Кати страхом переполнена. Людей вокруг много, она же одна-одинешенька. Чувствуется ей, что между нею и людьми толстенная крепкая прозрачная стена выросла. Как освободиться от крепких невидимых стен? Как? Как? Спала – не спала, ела – не ела. Заглянул Ким, детям качели в саду подвесил. Толпится у качели соседская детвора, веселым детским смехом наполнился осенний сад. Крик Вовочки оборвал веселье разом. Упал с качели, подвернул ножку и идти не может. Пришел Шендра, осмотрел и решил, обязательно нужно снимок сделать.
    - В Бурное надо. Сегодня суббота, в понедельник обязательно на рентген вези. Вероятно, есть трещина.
    - Суббота…суббота,…а в Бурное надо? Может…что? Суббота…
    - Ты сама не больна? Что с тобой? У тебя нехороший вид, бледная.- Всматривался в ее лицо Шендра. Катя отрицательно покачала головой.
    Ранним воскресным утром направилась Катя к полевому стану. Словно сахарной пудрой присыпал первый иней кучки опавшей листвы. Стаи черных ворон кружились над голыми деревьями и громко просили снега. Несмотря на холодный осенний ветер, солнце понемногу набирало силу, вновь обещая теплый день. Ну, что ж, это юг. За четыре часа ходьбы Катя устала, с последними силами дошла до двух палаток и наспех слепленной из глины печки, у которой возилась краснощекая тетя Галя. В большой закоптевшей кастрюле кипело мясо. Клубы дыма из трубы печки ветер рвал в клочья и рассеивал их над свежей пашней. Катя опустилась на край лавки у стола и обхватила живот руками.
     - Издали тебя заметила, - подошла к ней тетя Галя, - случилось  что?
     - Случилось. Вовочка ножку ушиб, к врачу в Бурное надо везти. Не бросишь дом, это день потерять надо, я не в силах, тяжело мне. На день один отпустят Сережу, наверное. Уплачусь, пусть поймет меня бригада.
     - Конечно, поймет, бригада понятливая, председатель и мамка, и папка. Садись  поближе к столу, у меня тут каша осталась рисовая. Будешь?
    Взяла Катя хлеб, как вдруг сердце забилось быстро-быстро и запекло под лопаткой.
     - Плохо мне, тетя Галя, плохо!
     - Господи, молодежь нынче никудышная! На, лицо помочи. - Поднесла тетя Галя кружку холодной воды.

    В это время Тимофей к Вовочке подошел.
    - Что с тобой, сынуля? Вывих?  А? Ничего, до свадьбы заживет. Катя где?
    - Ушла в поле за дядей Сережей. В больницу завтра надо. - Вяло отвечал сын.
    - Ну-ка давай-ка тебя на солнышко вынесу, там тепло. Что ж Катя не могла сказать мне, что ты болеешь? Я сразу бы тебя в Бурное свез. Какая Катя у нас непослушная, а?  Мы ей покажем, да, сынок?  Мы ей, мы ей!
    Он взял сына на руки, вынес во двор, посадил на кровать и снова вернулся в дом. Через забор перелез сынишка Ербола и Мадины Кайрат. У него новая книжка с картинками про кота в сапогах. Стали картинки рассматривать вместе, и ножка не так болит когда кто-то рядом. Тимофей в последнюю комнату вошел, где с куклой играла Любочка, уперся в дверной косяк рукой, набрал в грудь воздуху, поводил бровями и бросил девочке:
    - Раздевайся.
    Ребенок сжался в комочек и слабо пропищал:
    - Папочка! Папочка!
    Тимофей осторожно взял куклу из рук Любочки, раздвинул рукой занавески в подсолнухах, глянул в окно, пусто на улице хоть и день воскресный, посадил куклу на подоконник и плотно задвинул материю. Одна рука Тимофея изо всей силы рванула ситцевое платье Любочки, другая бросила ее на кровать.
    - Здесь твоя сестра спит со своим землеройным жуком, а? А навозный жук сюда тоже  приходит? А? А ты, наверное, подслушиваешь? Уму-разуму учишься у сестры!
    Дикий крик  девочки разрезал тишину добротного дома. Стены толстые, окна к зиме уже двойные вставили, двери плотно закрыты. Шершавая рука сдавила рот так, что следующий крик подавился в груди. Страшная боль, идущая снизу живота, что-то горячее и липкое потекло под спину, и Любочка потеряла сознание. Тимофей перестал дышать, почувствовал запах крови, оглядел бледное лицо ребенка, встал и пошел на кухню. Закурил, стал искать кухонный нож, но не нашел ножа, на глаза попалась большая кондитерская вилка, он схватил ее и вернулся назад, в спальню.  Любочки на кровати  уже не было, она добралась до окна и, держась одной рукой за занавеску, другой рукой пыталась разбить стекло. Тимофей один за другим стал наносить удары по всему телу Любочки. Ее крик  услышали во дворе дети. Кайрат вбежал в дом:
     - Дядя Тима! Дядя Тима! Зачем вы Любу бьете?
     Тимофей свалил мальчика на пол  и обеими ногами наступил ему на грудь. Глаза Кайрата широко раскрылись, головка медленно повернулась на бок и струйка крови изо рта стекала на густевшую кровь соседки. «Нужно керосином хорошо полить, - мелькнуло у него в голове,- в сарае канистра, спичку бросить и в горы». Поднял взгляд: Ленька рядом стоит и тянется рука Ленькина к кочерге железной. Схватились руками крепко, но убийца рванулся изо всех сил и огородом, к густому камышу…
     Когда грузовик въехал в деревню, еще издали Сергей и Катя  заметили у дома  толпу людей. Было видно, что к дому собирались жители деревни.
    - Сережа,  что там? Я туда не хочу! Не хочу! Не хочу!
    Во рту Кати сделалось сухо, губы сжимались, а мелкая  неприятная дрожь начинала мучить молодое тело. Сергей выскочил из кабины и, расталкивая толпу, пробрался к крыльцу дома. Дом был заперт чужим навесным замком, Ленька и фельдшер Шендра отпихивали тех, кто пытался вырвать замок и войти в дом. 
    - Разойдись! Разойдись! - Кричал толпе Шендра, увидев Сергея, он покачал головой и сообщил ему о произошедшем.
  - Тимофей? - Отшатнулся Сергей.
   - Зверь! Сука!
   - Сынка своего пожалел, не тронул, своя кровь, а чужих можно! - Раздалось из толпы.
   - Мадинка вон, без языка лежит!
   - Ох! Какое горе! Горе!
   - Надо нам было зверя здесь, на месте растерзать на мелкие кусочки порезать, а вы фельдшера слушаете! Какое правосудие? Где он?
   - В доме! Связанный лежит! Не вырвется!
   - Эй, ты, Шендра, впусти в дом!
   - Круши это проклятое логово! - Камни из толпы полетели в окна.
   - Остановитесь! Остановитесь! Люди вы или нет? Причем дом, дом не виноват! - Ленька бегал вдоль толпы, принимая оскорбления и удары на себя.
   - Ты виноват! - Орала на Леньку толпа,- надо было его на кусочки порубить! Сам не можешь, нам отдай!
   - И сидел бы мой Ленька всю оставшуюся жизнь! Решетовы не убийцы! Правильно Ленька сделал! Суд на это есть! - Крикнула в ответ толпе Зинаида.
   - Это все водка! От нее у всех наших мужиков разум помутился! Мозги сварились! Ты, Жолдас, ты, Конысбек, ты, Федька, бегали на ферму к Тимке водку жрать, да шашлыки, а теперь порвать своего благодетеля хотите? - Кричала широкозадая Маруська, - сами стали такие как он, раз крови хотите! Мало ли вы над семьями глумитесь? Бегают ваши жены полуголые по снегу вместе с ребятней, переночевать, где ищут! А мужики буль- буль, да кулаками махать! Закон ему большую казнь учинит, чем она ваша, мгновенная! Порвать и все? Может, его рвать дольше, больнее будут?
  - Молчи, шалава! Ты еще это следаку все доложи! Посмотришь потом! -  Огрызались на Маруську мужики.
  - Я шалава?  Бабоньки, права я аль нет? Грозите? Посмотрим!
  Толпа колыхнулась, мужики и бабы вцепились друг в друга, началась потасовка. В это время въехала во двор «Волга» из районного отдела милиции  и выпрыгнувший из нее милиционер выстрелил несколько раз вверх из нагана. Толпа врассыпную.
  - Что здесь происходит? Какая дикость? Что за побоище? - Кричал районный прокурор, которому сделалось не по себе, - послать за Кимом немедленно! Кто убийцу задержал?
  - Я, - отозвался Ленька, - Решетов Леонид.
  - Открывайте дом.
  Вошли в дом, от толпы на засов задвинулись. Тимофей, связанный по рукам и ногам  веревками, снятыми с качели, лежал неподвижно, голова кровью залита.
  - Чем ты его? - Повернулся прокурор к Леньке.
  - Заставкой железной, что арыки для полива закрывают. Другого ничего рядом не было, он уже почти к камышам добежал.
  - М-да, а горы с боку, ищи-свищи. Леонид, как услышал или что?
  - Куклу на окне увидел… - начал было Ленка и запнулся.
  - Куклу? - Переспросил прокурор, - причем здесь кукла?
  - Крик, сначала сильный крик услышал,  куклу в окно бросили, я по улице шел, ну и потом…забежал сюда. Убийца вырвался  и через огород к камышам, у речки настиг.
  - Пиши подробно, молодец! Придется тебе благодарность от РОВД вынести. - Прокурор разложил листы бумаги на столе и протянул Леньке авторучку.
  Привезли Кима. Прокурор сухо поздоровался с председателем, указав на  стул рядом:
  - Видишь, браток, какая у тебя беда. Крохотная деревушка шуму на всю область наделала. Неслыханно! У твоего  передовика производства документы хоть есть?
  - Какие документы? Мне бы еще пар десяток мужских рук в колхоз и без Свидетельства о рождении  приму. Молодежь в город рвется, а город кто кормить будет? Я каждым человеком дорожу и на документы мне наплевать!
  - А это уже впротиву закона.
  - Впротиву закона для меня план не выполнить, или вы гражданин прокурор мне хотите что-то приляпать?
  - Но-но, не хамить!
  - Может часть тут вашей вины есть? - Ким достал трубку из кармана брюк.
  - Какая тут наша вина? - Встал из-за стола прокурор.
  - Пусть бы ваши сотрудники сюда почаще заглядывали, да участкового на постоянную работу приставили. Сколько я обращался в ваши органы по этому вопросу письменно, устно, но бесполезно, сами видите. Работал бы какой-нибудь дежурный милиционер, может такого не случилось бы!  Деревня меньше бы пила! Самогон не гнали бы! Или…
- Ладно-ладно. После драки руками не машут. - Прокурор протянул Киму портсигар.
- Не курю я сигарет, к самосаду привык, нервы успокаивает более их.- Ким вынул из кармана кисет с самосадом и стал набивать табаком трубку.               
  Пока осматривали трупы детей, фиксировали детали убийства, Сергей ходил из комнаты в комнату, плакал, вытирая глаза рукавами промасленной  телогрейки.
  - Постелите  в кузов  матрац,  нужно два одеяла, чтобы завернуть трупы, и потихоньку поедете за нами в райцентр. - Обратился прокурор к Сергею, -  ублюдка мы к себе в «Волгу» как-нибудь затолкаем. 
    Пришлось снова разгонять вновь собравшуюся толпу, чтобы вынести из дома трупы детей и связанного убийцу в бессознательном состоянии.  Когда Сергей открыл дверцу кабины, увидел в кабине Катю, лежащую на сиденье.
   - Катя? Ты, почему здесь? Иди скорее к матери. Вовка там. Иди, я дом закрою.
   Он высадил ее из кабины. Катя видела, как мимо нее пронесли и положили в кузов матрацы, и что-то еще, завернутое в одеялах, затем одна машина поехала за другой, а она почему-то пошла  следом за ними. Кто-то насильно остановил ее.
  - Катя, милая, пойдем ко мне.
  - Куда? Зачем? Ты кто? - Еле слышно шептали ее бледные губы.
  Ленька осторожно взял ее на руки и понес ее к себе в дом.
  - Сынок, ты что, с ума спятил? Пусть идет к Клавке! Знаешь, какая  это женщина? Сергей тебя убьет! Боюсь за тебя, ты у меня один! - Загородила  Леньке дорогу  мать.
  - Мама, она не может идти, она больна. Иди, поставь чай, ее нужно согреть, она вся холодная, до твоей Клавки Катя не дойдет.
   Зинаида отступила. Ленька положил Катю на свою кровать, горячим дыханием стал согревать ее ледяные руки. Катя пришла в себя, открыла глаза, улыбнулась.
   - Я умираю, Леня. Жаль, не успею рассказать тебе, как люблю тебя, золотой мой цыпленок… плохо жить без тебя!
   - Господи! Грех-то, какой! - Выпрямилась во весь рост Зинаида и чашка с чаем выпала из ее рук, разлетелась вдребезги и суеверная женщина, крестя на полу осколки, шептала сквозь слезы:
   - Не к добру это, ох, не к добру. Спаси и сохрани нас, Господи!
   До утра дежурил Ленька у Катиной постели. Ночью у нее появился жар, пришлось вызвать фельдшера Шендру.
   - Сильнейшее нервное потрясение, плюс простуда. Анальгин с димидролом сейчас сделаю, а чай с медом как можно больше давайте.
   С утра в доме Кати шли приготовления к похоронам. Во дворе плотник мастерил гроб, в доме хозяйничали две старшие сестры Сергея Антонина, Светлана и Клавдия. Сестра Марфы на похороны приехать не смогла: Виктор в командировке, а в доме двое детей  и хозяйство имеется. Сергей вернулся из Бурного к вечеру следующего дня. Ербол забрал тело своего сына и в соседнем доме сразу же начались похороны. Любочку положили в розовый гробик и поставили на то же место, где еще совсем недавно стоял гроб Марфы. У ее изголовья никто не сидел. Масляная  лампадка в углу залы под иконкой, в руках убиенной крест и молитва. В кухне щипали курей, широкозадая Маруська резала лапшу. Сергею поесть поставили, когда выпил второй стакан водки, спросил, где Катя.
   - У Леньки, - спокойно ответила Клавдия.
   - У Леньки? Как  у Леньки? Она у тебя должна быть, а не у Леньки! - Набросился Сергей на Клавдию, - как она попала туда? Сама ушла, что ли? Кошмар, какой позор!
   - Заболела она! Идти не могла! Ноги у нее отказали!               
   Сергей выскочил из-за стола, выбежал во  двор, на улицу и напрямую во двор к Леньке. Раз-раз! - Ленька от ударов сбит с ног на землю. На шум во двор выбежала Зинаида.
    - Ах, сволочь такая! Мы его жену отхаживаем, а он нас пинками? Я тебе покажу, урод чертячий! - Зинаида опустила черенок  от лопаты на черную лохматую голову Сергея. Дерево звякнуло, кровь брызнула. Сергей поднялся с земли, держась за пробитую голову, и грудью пошел на хрупкую женщину, но Зинаида, недолго думая, к животу Сергея вилы приставила:
    - Еще шаг и проткну!
    Сергей попятился назад, подняв руки вверх, покинул Ленькин двор. За Катей пришли обе сестры Сергея, но они не смогли даже поднять ее. Ленька нес Катю на руках через дорогу, и уже на пороге Дворниковы приняли ее из рук в руки, отнесли и  уложили Катю в дальней спальне. Катя не ощущала и не слышала ничего. Сквозь пушистые ресницы она смотрела на яркое солнце, которое поднималось над голубыми горами. Под ее ногами лежал мягкий зеленый ковер  травы, на котором качались ромашки и васильки. Красная косынка развивается в ее руках и летит она легким мотыльком  над цветами. Она хочет лететь и лететь, только бы на землю не опустится, но вдруг страшное большое насекомое летит на нее, она хочет увернуться, но оно бьет ее в лоб и снова наступает ночь.

     По деревне поползли слухи, будто Тимофей тот беглый из-под стражи, которого в здешних краях лет тринадцать назад разыскивали. Будто скрывался он в горах несколько лет, и даже очевидцы находились. «Иду я базар, в Ванновку, - рассказывал всем скотник Мащенко, - веду быка, продать стал быть. Токмо с перевала спустился, отдохнуть  у родничка присел, как вдруг из-за кустов оборванец вылез. Рыжий, башка нечесаная, брови густы, рыжи, в руке тесак и до быка мово: «Отдай быка!» - говорит. Стеганул я быка, что мочи и сам за ним вдогонку. Еле ноги унесли. Истый то Тимка был, он, он! Колы он тут при шляпе хаживал, так меня увидевши на глаза ее надвигал. Признал, стал быть». « А я в пещере его видел, когда под грозу попал в горах, - поддакивал скотнику Василий Варин, - по грибы ходил, промок напрочь и случайно пещерку заприметил в расщелине. Только туда, а там  бродяга какой-то, как ухнет, аж не по себе стало, что ж, вон из этой пещеры, под грозой до самой Самсонки бежал». «Говорила я Марфе, не нравиться мне твой Тимка. Как увижу его, тьфу, котище голодный! Зырит на баб, разглядывает все части тела, приподнимает шляпу, когда возле проходит. Зверь! Зверь! Как жила она-то с ним? Хваливала и хваливала: та у меня Тима, та у меня Тима! Мож того, Марфу он тоже ухайдакал? - Бегала от одного двора к другому широкозадая Маруська. 

     Выздоровление продвигалось медленно. В середине декабря Катя смогла встать с постели, кружилась голова, слабые ноги непослушны. Спросила, упал ли снег, и когда ей ответили, что снег неделю лежит, попросила, чтобы ее подвели к окну. Сергей поднял ее вместе со стулом и подсадил к окну, выходившему в сад. За время болезни Катя сильно похудела, ослабла, живот вырос, халат уже не застигался на пуговицы, она попросила Сергея купить что-либо из платья для беременных, но тот огрызнулся, что ему время нет ездить по райцентрам. Больную пришла навестить Ольга Варина. Поцеловала Катю в щеку, оставив на бледной щеке коричневый след от губной помады, кулек  с мандаринами на столик у кровати положила.
   - Ешь, подружка, тебе витаминчики сейчас в самую пору. Ты у нас будущая мама, значит, не только о себе должна думать. Да и хватит болеть. На свежий воздух давно пора. У двери Ленька стоит, Сергей не пустил его в дом, почему не знаю. Твой грозный муж ему дорогу грудью загородил.
    Ольга болтала без умолку о городе, об учебе и о Леньке конечно, почему же Сергей его не впустил? Он же с ней пришел, а сегодня она Леньку в клуб пригласить хочет, кино новое привезли, хоть она видела фильм в городе, но с удовольствием посмотрит второй раз. Катя стала принюхиваться к Ольге, не пахнет ли от нее полем и потом Буяна, но от нее пахло свежим морозным воздухом, пряниками и мятными конфетами. Когда уходила, неприятно стучали о деревянный пол шпильки ее сапог. Потом Ким заглянул. Он обрадовался, когда увидел, что Кате стало лучше.
   - Вы для меня как дети родные. Для меня колхоз семья. На Новый год в клубе елку закачу. Подарки будут и старым, и малым. Сергей, а тебе и Ерболу по ковру, за посевную. Вчера у Митрича был. Он вам передает большой привет. Не может даже на часок заглянуть - ферму не на кого бросить. Просил кого-нибудь к нему прислать, как еще управляется старик? Пить бросил, а я рад за него, рад. 
    Вечером, как обычно пришел фельдшер Шендра. Осмотрел Катю, измерил давление, сделал укол. Шендра широко улыбнулся, когда увидел, что Катя сама села в постели и сама держала тарелку с ложкой.
   - Это, голубушка моя, последний укольчик, нужно теперь перерыв сделать. Знаешь, я горжусь тем, что тебя на ноги поставил, обошлись мы с тобой без райцентров, без врачей районных. Я считал, что такие поездки для тебя будут утомительны, по такой дороге еще больше навредят. Теперь покой, только покой, а успокоительные таблетки тебе привезу сам, хоть они тебе противопоказаны, пить будешь только при сильной трясучке. Но постарайся не расстраиваться, ни по какому поводу и все будет хорошо.
     На рождество Катя сама вышла в кухню, захотелось поесть жареной картошки, пожарила. Сидя у жаркой печки, наблюдала, как Вовочка складывает слова из букв на кубиках, помогла сложить слово «Сережа». Сергей достал из погреба свежих яблок и соленых огурцов.
    - Молочка хочу. - Попросил Вовочка.
    - Ну, я не пойду, поздно и праздник нынче, а у нас дать подарок нечем.
    - А куда идти? - Спросила Катя.
    - Корова у матери. Когда бы я с ней еще возился? На мне итак все, как на бабе. Понять меня нужно. Потом я дома не сижу, я и зимой работаю. Понимаешь?
    - Понимаю.
    - Что за тон такой? Что за тон? Брось мне эти ноты, без твоих нот на душе тяжко! Мне следователь изрядно нервишки потрепал, теперь ты трепать хочешь?
    -  Что ему нужно?
    - Все! Он даже требовал объяснений, почему живу с несовершеннолетней? Во всем незаконность видит, сколько ты лежишь, столько он беспокоит меня часами. Ходит по деревне, вынюхивает что-то, собирает сплетни, потом ко мне снова, подтверди. Устал я от всех! - Стукнул Сергей кулаком о стол. Катя вздрогнула. Так всегда Тимофей по столу стучал, когда недоволен был чем-то или волю свою исполнить заставлял. Есть расхотелось, пальцы левой руки задрожали, выпив стакан  воды, Катя ушла в спальню.
  - Брось капризничать! Не хрен характер показывать! - Слышался из кухни резкий голос Сергея. Чтобы не слышать ничего больше и унять неприятную дрожь, она натянула одеяло на голову. Неужели Сергей будет злым и грубым всегда? Так до рукоприкладства недалеко. Точно тогда подметила Варина, что Ленька и Сергей это день и ночь. Но у обстоятельств выбора не было, а если и был выбор, то время не было для другого выбора.

   Следователь районной прокуратуры Туякбай Абдикалыкович Суюнбаев, лысоватый, спокойный, вежливый человек, спустя два дня сидел на краю Катиной постели.
   - Доброе утро, я следователь Суюнбаев. Вижу, вы поправились, щечки порозовели,  глазки заблестели, молодость легко воюет с болезнями. Рад за вас, поверьте, очень рад! Я веду дело Мельникова об убийстве и хочу задать вам несколько вопросов, очень-очень вас прошу постараться на них ответить, вы можете очень и очень помочь следствию. Знаете, для следователя важно не только раскрыть преступление, важно найти зерно, породившее это преступление. Не могу пока отыскать этого зерна. Может, есть такие вещи, которые составляют тайну вашей семьи? Они следствию помогут.
     - Тайны? Какие тайны? - Катя скосила  взгляд на следователя.
     - Должно быть зернышко, чую, что оно есть, но, увы! Вы мне должны помочь его отыскать. Видите ли, я долго беседовал с вашим лекарем о вашей болезни, Шендра абсолютно уверен, что у вас сильнейший нервный срыв, что таково ваше состояние из-за постоянного нервного напряжения. И…
      - Я не могу смириться с тем, что нет мамы.- Глаза Кати наполнились слезами, она повернула голову к стене.
      - Да-да, но удивительное дело, Мельников с какой-то звериной радостью давал показания, он подробно изложил на бумаге преступление, что даже не пришлось дополнительных вопросов задавать. Ничего не понимаю. Скажите, были ли у него документы, свидетельство о рождении или справочка? Личность не с чего установить, Мельников по какому-то затертому клочку бумаги и все тут.
     - Не знаю.
    - При обыске птицефермы, в землянке, в сундуке были обнаружены дорогие импортные вещи: сапоги, пальто, часы золотые. Не по карману простому колхознику. Под заготовку мяса в городе продаются такие вещи или на толкучке в Алма-Ате. Спекулировал, может он? Опять не вяжется, кому это продать здесь. Часто ли он в город ездил?
    - Не знаю.
    - Ладненько, ладненько, я сегодня на ферму заскочу к Митричу. Старик вообще никаких показаний не дает, все, говорит, хорошо было. Ничем вы не смогли мне помочь. Жаль-жаль. До свидания. – Следователь Суюнбаев вышел из дома, постоял на крыльце минуту, взялся обратно за ручку двери, но почему-то отпустил ее и быстро пошел к ожидавшей его машине.
     - Какое он зерно ищет? - Сергей сел на его место, - ха-ха-ха! Два зверских убийства, изнасилование, а ему зерно подавай. Сжечь Тимку живьем надо на костре и весь суд тут! Мадинка заикаться стала, Ербол, мой лучший друг, даже во двор к нам не заходит, люди на улице от меня как от прокаженного шарахаются, а они зерно ищут. Смешно. Раз он написал признания им, что еще надо?
    - Какое изнасилование? - Пролепетала Катя.
    - Он сначала Любу изнасиловал, а потом убил. Я не хотел тебе этого говорить, но скоро суд и ты сама все узнаешь.
     - Сережа, мне не хорошо, что-то сердце колит. Сережа мне не хорошо, я боюсь, боюсь!- Схватила Катя Сергея за обе руки.
     - Что теперь бояться? Теперь он в тюрьме, бояться его нечего.- Сергей поцеловал ее, Катя почувствовала запах спиртного. Утро, а Сергей уже приложился к стаканчику. Вечерами он уходил к Яшиным или Спатаю играть в карты, приходил всегда поздно, подвыпивши. Выражение его лица было постоянно недовольным, особенно когда приходил от матери. Катя молчала, старалась всячески избегать скандалов. Стоило ей чуть-чуть поволноваться, как ее бросало в дрожь, дрожь сменяла лихорадка, от которой холодело тело, стучали зубы. Катя боялась этих приступов и успокаивая себя, на все закрывала глаза. Куда сейчас Сергей пошел ни слова, ни полслова, хлопнул дверью и был таков. Ни слова  о будущем ребенке не замолвит, не похвалит никогда, не поцелует от души. Ах, какая она дура! Дура и дура! Надо было к Леньке в ту проклятую ночь убежать, а не к матери, не выгнал бы ее Ленька и никому бы ничего не сказал. Сама от счастья своего отказалась. Тяжко, тяжко!

     Зиме казалось, не будет конца. Конец февраля, а снег еще слепит своей белизной. Совсем недавно Катя так любила кататься на салазках, играть в снежки, падать спиной на снег, а сейчас выходить на улицу не хотелось. Может это оттого, что ушло детство?  Катя, раздвинула занавески в подсолнухах, поставив локти на подоконник, разглядывала заснеженную улицу. Взгляд, как всегда, остановился на доме Леньки. Зинаида прошла через двор к сараю, Ленька из дома вышел и в упор на ее окна смотрит. Она махнула ему рукой, Ленька присмотрелся, в ответ ей рукой помахал. Вдруг что-то больно кольнуло внизу живота, она невольно опустилась на пол.  Взгляд Кати упал на низ занавеси, и она увидела меж веселых желтых подсолнухов темно коричневые цветы. Нет, это не цветы, это же кровь! Это кровь Любочки! Почему никто не заметил? Тумбочка тут стоит, невидно за ней, а занавески не постирали. Вероятно, Любочка хваталась своими окровавленными пальчиками за край занавеси, когда пыталась добраться до окна. Мгновенно застучали зубы, заколотилось сердце, дрожь затрясла тело, откуда-то изнутри шел леденящий холод, страх смерти забил в каждой жилке. «Нужно быстрее дойти до постели» - застучало у Кати  в голове, но ноги не слушались ее.
    - Вовочка! Вовочка! - Позвала братишку Катя, чувствуя, что у нее не хватит силы  подняться с пола. Послышались  шаги. Ленька вошел.
    - Я почувствовал, что ты упала. Давай в постель отнесу, когда рожать? 
    - Леня, уходи! Уходи немедленно! Сейчас Сергей придет, он убьет тебя и меня! Уходи! Мне стало легче. - Кате действительно стало легче, когда его руки, как всегда с осторожностью, подняли ее и уложили в постель.
     - Сергей мозги мне прогрыз своей глупой ревностью, будто с тобой живу я, а не он.  Откуда он знает, что барахтается у меня в душе?  Повода я не даю, я справлюсь с собой, ради твоей спокойной жизни я готов жениться на ком угодно, лишь бы тебя не трогали, не издевались. Представляю, каково тебе живется, ущербность в Сергее, идиотизм, дебильность от пьянки развивается.
     Ленька ушел, вместе с ним ушло тепло и свет, слезы глаза наполнили.

     Суд над Тимофеем Мельниковым был назначен на середину марта. Районный зал суда переполнен. В последних рядах на одном сиденье разместились по двое, кому не довелось попасть в зал суда, толпились за дверью. Дело громкое. Ползают по всему району слухи да кривотолки, а здесь, в суде, правду-матку донесут. Катя, Сергей, Ербол, Мадина, Ким, Ленька, Митрич, Шендра, Жолдас, широкозадая Маруська сидят в первом ряду. И тот, кто  недавно жил, ел и пил рядом с ними в железной клетке, в наручниках, под замком, под усиленной охраной. Зал шепчется, будто осенний лист шуршит под ногами. Шаги и голос входящей судьи раздались по залу:
    - Встать! Суд идет!
    Судья зачитывала обвинение, а зал с ужасом внимал читаемое, люди качали головами и вытирали слезы. Тимофей c ненавистью смотрел на присутствующих. Когда суд слушал единственного свидетеля проходившего по делу Леонида Решетова, обвинительную речь прокурора, Тимофей в знак согласия утвердительно кивал головой. После перерыва обвиняемому дали слово, он уперся лбом в железную решетку клетки, заговорил спокойным, слегка осипшим голосом:
    - Уважаемые судья, прокурор, люди, я действительно виноват в совершенных мной преступлениях и заслуживаю наказания. Уже знаю, что ждет меня, но я хочу, чтобы вы услышали, что это произошло не только по одной моей вине. Виновата не менее меня  скотина, которая  трет сейчас свои бесстыжие глаза, - он мотнул головой в сторону Кати, - да-да, не успела мать с детьми уехать с фермы в деревню, как она забралась ко мне в постель. Да-да, никто не ослышался. Она сама влезла ко мне в постель, обещалась быть женой моей. День с Ленькой, ночь со мной…
   Катя оцепенела. О чем это говорит Тимофей? По залу прокатился гул, люди вскочили со своих мест, стали пробираться к первому ряду, чтобы взглянуть на нее, на Катю.
  - Неправда! Неправда! Нет! Нет! - Забилась Катя в истерике. Как у безумной затряслась ее голова, стало душно, тесно, опять наступила ночь. Ее вынесли в соседний кабинет.
  - Всем на свои места! Тишина в зале! - Крикнула судья.
  - Подсудимый, почему во время следствия  таких показаний не давали? - Спросил прокурор.
  - Хочу в судью поиграть. Она  заслужила, что бы ее судили вместе со мной!  Думаете, она не знала, что я жену свою убил? Знала! Она своими действиями подсказала мне, как сделать так, чтобы убийство в тайне осталось. Осталось же…
   - Жену? Какую же.. жену? - Осеклась судья.
   - Мою, Марфу.
   Зал дрогнул, люди в недоумении затопали ногами, засвистели. Сергей,  красный как знамя у судьи над головой, скинув куртку, бросился к клетке. Конвой отшвырнул Сергея, Сергей упал спиной на Митрича.
   - Спокойно, Дворников! Спокойно! Тише! - Хлопала судья о стол толстенным делом, - я прошу очистить зал! Очистить зал!
   Люди смолкли, люди продолжали слушать рассказ Тимофея, как Тимофей хотел увезти Катю подальше от жены, начать новую жизнь и Катя хотела. Марфа, скорее подозревала, что они сожительствуют, но молчала. Она плюнула на все и с детьми уехала в деревню, а Катю ему оставила. Но ей, то одного мужика подавай, то другого. Потом и вовсе в деревню ушла ближе к своим любовникам, к Леньке, к Сергею. Вела в деревне аморальный образ жизни, Марфа на все глаза закрывала, а вон соседи скажут, как он ее по дворам  и балкам с ремнем искал. И тогда он убил жену, да-да, никто не ослышался, он убил жену, чтобы не погибла Катя, не погрязла в разврате, чтобы  сохранила за собой право называться женщиной. 
      В зале поднялся шум. Люди снова срывались с мест и подбегая к клетке плевали в лицо Тимофею. Отец Ербола просунул через решетку  железную клюшку и старался проткнуть ею живот убийце внука. Народ требовал суда над Катькой-потаскухой. В суматохе Ленька получил удар в лицо от Сергея, в его адрес посыпались явные угрозы. Жолдас схватил Сергея, опрокинул его на спину и стал ремнем связывать ему руки. Только один человек в зале сидел словно каменный, с широко раскрытыми глазами и отвисшей челюстью, бледный как стена зала и смотрел перед собой. Это был Митрич. Охрана выстрелила в потолок, толпа стихла и стала освобождать зал суда. Прокурор объявил, что дело возвращается на доследование. Когда Ким и Сергей вошли в комнату, где находилась Катя, то увидели, как Катя корчится на полу, держась руками за живот.
    - Она рожает! Скорую! - Вскрикнула следом, вошедшая судья и, наклонившись, расстегнула на Кате тесное в животе пальто, - скорую! Телефон в соседней комнате! 

   Спустя три дня Катя лежала в палате родильного отделения, рассматривая белый потолок, стараясь найти на нем трещинку или какое-нибудь пятнышко, на чем можно было сосредоточить внимание, а в душе ждала вновь, когда ей принесут крохотный живой комочек. Мальчик родился семимесячным и похож он был на нее, на Катю. Темные волосики пробивались на маленькой головке, темные бровки отчетливо видны, серые глаза смотрят беззащитно. В нем  ничего не было от Тимофея и, Катя молилась богу, что хоть здесь Бог ее пожалел. Малыша она не только не боялась, а улыбалась ему, чувствуя тепло его тельца через пеленки. Еще через четыре дня приехал за ней в больницу Ким. Катя вышла к нему и заплакала:
    - Не поеду я домой. Не поеду. Как я людям в глаза смотреть буду? Это же ложь…
    - Перестань, Катя! Вся округа знает, что это ложь. При опросе всех друзей и знакомых вашей семьи никто о тебе слова плохого не сказал. Тимофей просто хочет подольше задержаться на этом свете. Я вчера газету областную читал, в ней все в твою пользу. Следствие другой оборот приняло, и дознание наверняка с пристрастием состоялось, так что не удалось Тимофею в судью поиграть.  Зверь, зверь какой, а ведь здороваясь, шляпу снимал. Давай, собирайся, я жду тебя в машине.
    Дорогой Ким рассказывал водителю смешные истории  и анекдоты, шутил, смеялся и постоянно оборачивал голову к заднему сиденью, где сидела Катя и грустно улыбалась, когда подъехали к Катиному дому Ким, передавая ей ключи, серьезно добавил:
   - Если Дворников будет приходить, угрожать, надоедать тебе, или издеваться словесно, сразу ко мне! Я с ним кое о чем переговорил заранее. Слово он дал мне мужское, тебя в покое оставить обещал. Поняла? Сейчас Вовка домой придет. Все будет хорошо.
   Катя вошла в холодный дом, положила ребенка на кровать, принесла дров и затопила печь. Прибежал Вовочка, сел рядом с малышом, вынул из кармана погремушку.
  - Давай его Ленькой назовем? А? Дядя Леня очень хороший, он мне конфет дает и шоколадки, давай, а? Имя Ленька красивое.
  - Нет, мы его Мишей назовем. Хорошее имя. Ладно?
  - Ладно, как медвежонка. - Согласился Вовочка.
  Катя сразу заметила, что из дома пропали многие вещи. Нет хорошей посуды, не хватает подушек, двух ковров, телевизор уцелел чудом. Клавдии работа, ругаться к ней не пойдешь, на всю деревню крик подымет, а оскорбления и лишние переживания ей сейчас не нужны, еще молоко пропадет. Ким заглядывал каждый день:
  - Продукты есть?
  - Есть, спасибо.
  - Если мука или картофель кончится, сразу на склад иди. Я тебя в списки внес, получай молоко и мясо. Посиди до тепла дома, потом давай к Митричу выходи. Дело ты с измальства знаешь, а главное я верю в тебя. В мать твою верил и в тебя верю, знаю, не ошибусь. Без женских рук  ферма не ферма.
   Ночами Катя спала плохо. Воспоминания каждую ночь терзали душу. Днем на улицу не выходила, к ней тоже никто не приходил. Теперь она ждала жаркого лета, чтобы поскорее уйти на ферму, когда-то такая ненавистная ферма, теперь казалась Кате единственным пристанищем и спасением от деревни, по которой не хотелось ходить. Подальше от людей и самой легче будет, думалось ей. Сергей о себе не напоминал, будто его вообще не было в ее жизни. Весна уже вступила полностью в свои права, и хотя вновь южный ветер  надул большие сугробы, но как всегда в это время они были последние. Недолго им лежать, неделька, другая и  появится первая зеленая травка, на ней цветы любимые, подснежники.  Поскорей бы тепло. Вдруг кто-то постучал в окно. Нет,  это не Ким. Дверь открыла, на пороге Ленька:
   - С весной вас! Войти можно?
   - Тебя с весной, входи.
   - Давно пришел бы, да  Ким на сакман загнал. Окот только закончился. Давно ты дома?
   - С неделю.
   - Как малыш?
   - Растет.
   - Ну-ка, давай его сюда.
   - Спит он. Чай пить будешь? Только без сахара.
   Ленька сорвался с места и тут же принес банку варенья и пакет сахара. Сели пить чай.
   - У тебя продукты есть? Если что…
   - Есть, Леня, Ким помогает.
   И сам Ким вошел: по колено промокшие брюки, телогрейка нараспашку, дует на красные, замершие от ветра руки:
    - О-о, приятная компания! Здорово-здорово! Леонид, что машины не дождался? Пешком по горам, один. Волков не боишься?
   - Нет, не боюсь.
   - Ах, да, ты же у нас звериную тропу носом чуешь, охотник!
   - Чую, чую. Я сам, как волк тот. - Улыбнулся Ленька.
   - Назад не возвращайся. Завтра с утра бери Буяна с конюшни и прямиком на птицеферму, работать там будешь Я только что оттуда, - подул Ким на горячий чай, - Митрич пропал.
   - Как пропал? - Спросили в один голос  Ленька и Катя.
   - Так, пропал и все тут. Перерыл, перекопал углы в сараях. Помощника до того водкой накачал, что тот прийти в себя не может, мычит только в ответ. Митрич видать нашел деньги Тимофея. У ямы, на нарытой земле пустая двухлитровая банка лежала, а возле  четвертачок ребрышком. Видно в спешке деньги брал и обронил купюру. Знать знал о деньгах Митрич, следил, может, за Тимофеем, - Ким достал из кармана пиджака деньги и положил перед Катей, - возьми, они тебе пригодятся.
   - Мне не надо этих денег.
   - Это матери твоей деньги. Она горбила там больше всех. Мальцу купи что надо. Эх! Все бы ничего, да вот коня колхозного Митрич увел. Пришлось в РОВД сообщить. Закружилась надо мной карусель, не остановится никак. За что бог наказывает?
   - Это так на Митрича не похоже.
   - Эх, Митрич, Митрич! Не повезет ему, сгорит теперь где-нибудь в горах от водки, деньгами попользоваться не сумеет. В войну мне по молодости досталось, а мирное время вообще дышать не дает. Устал я, ладно, до завтра. Леонид, завтра на птицеферму, с утра я приказ оформлю, да помощника Митрича пришлешь в контору за расчетом.
    Катя и Ленька остались одни. Дети спят давно, часы за полночь показывают, сидят они старыми друзьями, которые вечность не виделись и тихо-тихо льются слова:
   - …во время покоса все случилось. Помнишь, когда ты ко мне на ферму приезжал, купались когда? В ту саму ночь Тимофей надругался надо мною. Я никому ничего не сказала, даже матери, потому что боялась, а особенно деревни. Думала, уеду учиться и не вернусь сюда больше. Такая простая ошибка и так дорого мне стоила. Бывало, находило на меня все-все матери рассказать, то тут же представляла разборы, сплетни, позор и отворот от себя друзей, тебя в первую очередь, и не решилась.  А в итоге, не рассказав ничего, получила то же самое. Внутренний стыд давил и жег меня с такой силой, что надломилась я и физически, и духовно. Тебя оставила сразу. Не могла я такая грязная, продолжать обманывать тебя, не могла. Рассталась с тобой по совести.
    - Надо было мне рассказать.
    - Не могла я, мешал страх и еще что-то. Как мне у Бога вымолить прощения? Вымолить прощения хочу у тех людей, которым моя ошибка смерть и горе принесла… - Катя умолкла, лишь слезы продолжали говорить за нее дальше.
    - Главное теперь думай о детях и жизнь наладится. Я рядом буду, я не могу без тебя, ты сама знаешь.
    Расстались просто. Ленька пожал мягкую горячую руку и обещал, как только управится на ферме, объявиться у Кати.  Катя  закрыла за ним дверь и легла в постель.  Снова стук в дверь. Ленька вернулся, подумала Катя, забыл что? и отодвинула железный засов двери.
    - Ха-ха-ха! Что, сука, кобелей одного за другим выпускаешь? А? Подстилка! - Сергей стоял на пороге двери, одной рукой держался за засов, в другой руке полбутылки водки, - а рассказали ли тебе твои любовнички, как сегодня гроб твоей матери откопали?  Как это по медицинскому называется? А! Эксгумация трупа? Во-во! Голову-то ей того - чик и отрезали, в ящичек положили и с собой увезли.  Теперь Марфа без головы лежит и будет так  вечно без головы лежать. Ну, кто ей теперь голову назад положит?  Представляю, как ночью Марфа будет приходить к тебе в каждом сне и спрашивать: «Доченька, а где моя головушка?» Где-то я читал, что мертвецам скучно лежать одним в сырой земле, они жаждут, когда рядом с ними лягут те, кто их туда спровадил. Ты что так трясешься? Ты что так трясешься?
    - Ты…ты…врешь! Уходи!
    - Я сейчас уйду, а вот ты…- он увидел на столе сиреневый четвертак,- а, так тебе уже деньги платят? Да, Тимофей научил хорошему делу! Что ж, работать не надо!
    - Уходи! - Катя бросилась на него тяжестью всего тела, но в ответ получила удар в лицо, не удержалась на ногах и, падая, стукнулась виском об острый угол  дубового кухонного стола. Глаза открыты, ни дыхания, ни движения, у виска маленькая ранка и кровь. Сергей постоял, присел около, взял пульс и сразу отрезвел - он понял, что Катя больше не встанет. Дрожащими руками он вынул носовой платок, аккуратно отер им засов, ручку двери, осторожно вышел из дома и огородами ушел домой, где в полном разгаре шло веселье. Там отмечали день рождение сестры Тони. Компания отплясывала под гармонь. Сергей вошел в круг и громко скомандовал:
   - «Яблочко»!
   «Яблочко» Сергей танцевал отменно. За три года морфлота шаг в шаг заучил. Вокруг топали, свистели, хлопали.
   На следующий день Сергея поднял с постели следователь Туякбай Абдикалыкович, приехавший по делу Митрича, а тут неожиданная и загадочная смерть Кати. Следователь сразу отправился в дом Дворниковых. Несмотря на позднее утро, вся семья еще спала. На столе горы немытой посуды, недопитая в бутылках водка, запах табака и перегара во всех комнатах.  Сергей спал, свернувшись калачиком, в фуфайке и сапогах.
   - Вставай! Живо одевайся! Ты арестован! Где был вчера, вернее сегодня ночью? А? Не тяни! Не тяни! Живо отвечай! Где был?
  - Нигде…здесь … дома был.
  - Он дома был! У нас гостей полдеревни было! - Клавдия грудью двинулась на следователя, - подтвердят! Он даже никуда не выходил. Что случилось?
   - Я сейчас и тебя арестую!
   - За что?
   - За язык твой поганый! Или не похмелилась?
   - Как ты… вы!
   - Смею! Сын твой первый подозреваемый! Руки! - Повернулся следователь Суюнбаев к Сергею. Тот поставил на край стола пустой ковш и протянул следователю обе руки. Щелкнули наручники.
   - Дак, в чем подозреваемый? - Всхлипнула Клавдия.
   - Не переживай, мама, я дома был, все видели. - Успокаивал Дворников мать.
   - Что случилось? Кто шумит? - Вышла из другой комнаты с отекшими от самогона глазами Антонина, в помятом платье и растрепанными волосами. Села напротив следователя, ногу на ногу закинула и, прикуривая папиросу, спокойно добавила,- Сережа дома был и никуда не отлучался, у нас действительно, полдеревни гуляло, все подтвердят.
   Из дома Кати крик на улицу слышен. Голодный ребенок надрывался  в мокрых пеленках. Вовочка, который разбудил криками соседей, теперь стоял на коленях у кровати рядом с младенцем и плакал с ним в один голос.  Ким сидел во дворе, курил трубку и поджидал следователя. Фельдшер Шендра мерил двор большими шагами, поматывая головой, будто старался отряхнуться от страшных мыслей. Жена председателя пришла забрать детей к себе. Туякбай Абдикалыкович с Сергеем вошли во двор. Ленька сам пришел - слух по селу, что пух одуванчика по полю.
   - Собрать посуду со стола аккуратнее. - Приказал следователь помощнику,- труп завернуть и в машину, ты Ким, повезешь. Сама Катя не умерла, это я чувствую без экспертизы, хоть чувствилку вырвите. Удар в лицо был, здесь синяк есть, а висок…там разберемся. Что ты думаешь? - Повернулся следователь к Шендре.
  -  Нн…насильственно, фф… факт! - Подтвердил Шендра дрожащим голосом.
  -  Вы мои отпечатки на посуде найдете, вчера чай втроем пили. Где-то в десять вечера я ушел домой, к-ха, к-ха! - Закашлялся Ким, вытирая мокрые глаза, - никак не брошу эту махорку. Извините.
  - Я в два часа ночи ушел, а может в три. - Ленька никак не мог взять себя в руки, мизинец левой руки дергался в такт сердцу. Он еще никак не осознавал, что Кати больше нет в живых, вернее не хотел в это верить, и когда несколько минут назад ему сказали, что Катю убили, он просто спросил «какую Катю?»
  - Обоих заберу в участок.
  - Ленька не мог, - Ким прижал правую руку к своей груди, - не мог Ленька! Не он это…
  - Он, не он, разберемся. Криминал за криминалом. Деревня ваша Благовещенкой называется, а вместо благого вещания ужасы и кошмары по всей области пересказывают.  Теперь председатель колхоза «Коммунизм» тоже… в подозреваемых, ну и каша!
   Опечатали входную дверь в дом. Легковая машина с арестованными  тронулась, за ней медленно поехал зеленый грузовик с телом Кати. При подъеме на асфальтовую дорогу грузовик забуксовал, перемешал снег с грязью, оставив глубокую черную колею. Деревня вновь сбегалась к  дому, где жила Катя, у  дома вновь слышен плачь. Полураздетая Зинаида  бегала от машины к машине, и просила Бога оставить ей сына. 
   - Господи! Божечка! Смилуйся! Услышь мою молитву! Спаси, сохрани и помилуй моего Ленечку! - Голосила обессиленная женщина. Она споткнулась о мерзлый комок земли, упала в грязь и сидя в грязи, она продолжала осенять себя крестом, поднимая заплаканные глаза к чистому синему небу, на котором веселилось яркое весеннее солнце.
 
     С тех пор минуло почти сорок лет. Столько перемен вокруг, только горы на месте стоят. Не изменили они своего величия и тишины, весной по-прежнему на их склонах зацветают подснежники, в высокой траве рдеют тюльпаны, так же ищут на них грибные дорожки грибники. Если взобраться повыше, то сразу можно увидеть несколько аулов, лежащих вдоль живописной горной речки. Давно уже Благовещенка не именуется Благовещенкой. Теперь это большой современный аул с трехэтажной школой, большой больницей и несколькими магазинами.  Взрослые, которые когда-то были детьми, теперь имеют своих детей, дети внуков. Любят внуки, как когда-то их родители в детстве, без спросу убежать в горы за бояркой или в степь за цветами. А больше всего к речке: покупаться, да поиграть в прятки в густых зарослях камыша и не возвращаются домой до самой темноты. Вот тогда их начинают пугать кровожадным разбойником Тимофеем, который живет в дыркастой пещере, прячется  в речных зарослях, ловит и ест маленьких детей. Дети слушают взрослые страшилки и весело смеются. От развилки дорог до птицефермы дорога заросла густой травой, но если внимательно всмотреться, то определить ее можно, все-таки ее наездили брички и машины за много лет. От птицефермы остались одни развалины. Полынь да степная колючка постепенно заселяют кучи глины, перемешанные с остатками серой извести и кусочками цемента. Нет-нет выглянет из земли, блеснет на солнце александрит в золотой оправе и опять в землю скроется,  у него своя тайна, которую никто уже никогда не разгадает.
     Недавно со стороны райцентра въехала в аул иномарка, остановилась напротив дома, где когда-то жила Катя. На стене дома прибита большая голубая табличка, на которой большими желтыми блестящими буквами написано на казахском и русском языках «Опорный пункт». Из машины вышел моложавый мужчина в элегантном костюме и направился к соседнему дому, где когда-то жили Ербол с Мадиной. Постучал в деревянные ворота, даже за веревочку потянул, как не в первый раз. Вышла к нему пожилая женщина, плохо говорившая по-русски, но он смог без труда ее понять. Женщина объяснила приезжему, что они живут в этом доме три года, а если ему узнать что нужно, то вон, напротив, через дорогу орыс-Ленька живет, он все знает. Мужчина подошел к калитке невысокого, но опрятного домика, положив локти на свежевыкрашенный забор, свистнул. Залаяла собачонка, скрипнула дверь дома, на пороге хозяин показался. Подбирая седой курчавый чуб, вышел со двора.
    - Простите, Леонид…по батюшке как? - Протянул незнакомец руку.
    - Просто Леонид. 
    Леонид смотрел на знакомое лицо незнакомца, а когда последний представился, Леонид перестал сомневаться, что перед ним тот самый Владимир Тимофеевич Мельников. Теперь офицер запаса, живет сейчас в Узбекистане. Он приехал сюда специально поставить железные кресты с табличками на могилках матери и сестер. Но прошло столько времени, что, наверное-то и холмиков не осталось от места, где прах родных покоится, пусть хотя бы Леонид укажет ему, то место, где были могилы, если знает, конечно.  Ну, разумеется, Леонид проводит его, он знает, где это. Подъехали к кладбищу. Две ухоженные могилки, на которых зацветали желтые ирисы, встретили сына и брата. Владимир крепко пожал руку  Леонида.
   - Почему только две могилы, а на одной два креста? - Спросил Владимир.
   - Дворников Катю хоронил.  Его арестовали, а через два дня выпустили. Наверное, лень ему было копать новую могилу, с землей мерзлой возиться, вот он и положил гроб на гроб. Могилу Марфы  тремя днями раньше вскрывали, копать  ему труда не составило.
   - Где сейчас Дворников?
   - В России где-то.
   Пока Владимир возился с крестами Леонид пошел по кладбищенским рядам, словно по улице деревенской, как жили по-соседству, так и тут рядышком лежат. Постоял у могилы матери, Кима, Шендры, Дворниковых,  родителей жены Вариных, подумал, что здесь тесно никому не будет, потому как в вечном сне покой и примирение уготовлено на всех.
   - Идемте, помянем! - Позвал Леонида Владимир. На расстеленной газете бутылка водки и закуска. Выпили. Помолчали. Еще выпили.
   - Смутно, но помню, в школу тогда еще не ходил, когда здесь жили. Лицо матери, сестер хорошо помню. Помню, что у Кати был сын Миша, давно его разыскиваю, но бесполезно. В разные детдома нас отправили, Мишу в дом малютки, не могу узнать в какой город.
   Когда ехали назад к аулу, по дороге навстречу им быстрым шагом шла приятная худощавая женщина.
  - Останови, - попросил Леонид, - жена это, ищет. Чуть из дома, она по следу.
  - Хорошая жена значит. Ну, бывайте, спасибо вам большое. Будем видеться, обещаю!
  Машина поехала в сторону райцентра, Леонид к жене подошел:
  - Оля, зачем ты так? Как что, сразу в поиски? Не надо так, не надо!
  - Как не надо? Мне сказали, что тебя увезла чужая машина, и номер на ней был не наш, не казахстанский. Я испугалась. Где вы были? Кто это был?
  - Сын Марфы.
  - Вовка?
  - На кладбище приезжал. Вылитый Тимофей, только глаза ласковые и сердце доброе.
  -  Ты не сказал ему, что ни за что, ни про что ты семь лет лагерей оттянул?
  - Нет, не сказал. Ему это сердце подсказало. Он меня прекрасно помнит.
  - А ты ему не сказал…
  - Нет, не сказал, но он его давно ищет.
  - Господи! - Ольга остановилась посреди дороги и подняла глаза к небу, как когда-то мать Леонида, - а если найдет?
  - И хорошо. Что, тебя Мишка меньше любить будет? У него уже своя семья есть, самое главное он страшное не пережил, как Вовка. Пойдем домой, сейчас дождь польет, смотри, какая туча плывет.
    Леонид обнял Ольгу за плечи, и они свернули с развилки дорог на улицу, по которой ходила когда-то та, которая лежит давно в могиле, но до сих пор ее помнят и любят.

                Конец.   2007г.
                .