Скудельный сосуд. Нежность. Из Первого поцелуя

                Скудельный сосуд
Страх – сильная бестия. Он сужает сосуды, расшатывает сердцебиение. Что особенно
подло - конфузит отъятием сил. Тех сверкающих сил, без которых немыслимо свободное обладание.
   «Боящийся несовершен в любви…»
Подозрительно зоркие, прозорливые эти слова кажутся мне сказанными со стороны.
Кем из земных, обузданных страхом людей, они могли быть сказаны? Не в Писании дело. Слова эти не принадлежат никому. Это промыслила и выдохнула душа. Только она, бесстрашная, воспарила над плотью. И увидела, и сказала.
     Ни сила, ни страсть, ни въедливое проникновение в узлы первопричин, в животные огни - не преодолевают боязни. Теперь догадываюсь: боязни ошибиться.
     Опять же, виною всему – душа. Это она проникла в скудельный сосуд и ужаснулась  неполноте, одиночеству. Душа видит мрак, тесноту, скулит и ноет от неслиянности половин, слепнущих на очевидном свету. Клянет невежество, дикость, тьму.
     О, высокомерие! 
     Душе ненавистно уютное благополучие одиночеств, окукливание плоти, не возносимой к свету. Душа взывает тиранически – ищи, ищи, ищи!
Ищи себя, ищи половину. А слепенькое сердце тычется, точно щенок, во все теплое, мягкое, пахнущее. Оно, маленькое, боится. Ухает во всю грудную клетку.
     Душа-то знает – нет разных душ, все частички Единого. Душе все равно каким образом наполниться, с кем соединиться, - все промыслено свыше. А считаться с прихотями и капризами, значит уничижаться.

                Олимпийка
     Душа олимпийка, ей смешны уверения что плоть божественна, что божественной плоти не безразлично с кем сочетаться. Душе непонятно: чего это вдруг бунтует кровь? Бунтует и требует высокого, тонкого родства, а не собачьей вязки. Душа забывает, частенько забывает о том, что есть Дух, связующий все. Что есть верховное состояние мира, куда порознь (слишком часто порознь!) стремятся и душа, и плоть. Душа торопит – все Там сольемся, чего медлишь? Вот девушка, она не против, бери ее, тащи в постель, в загс, в роддом! Наполняй вселенную, выкорчевывай черные дыры, завязывай узелки соитий! И короче, короче, время опостылело, хочется вечности. Путь известен, бери половинку, становись Целым, Истиной, Естиной. : Ты – есть, она – есть. Посмотри, сочленения веток корявы, а дерево не боится. Не убивается, что на красивой ветке вымахнул отросток-уродец. Оно благословит и его, много уродцев сделают дерево краше, ветвистей, таинственней. Давай, сочленяйся! Я уже совсем истомилась, а ты медлишь, вязнешь в болотах времени…

                Нежность
     Но плоть не так проста и прозрачна как душа, -  путаней, мглистей. И время ее иное. Пока она проживает секунды, душа пролетает бездны. Душа подвижней, окрыленней, нежели корневая, жилистая, скорбно лепечущая на ветру плоть.
     …белые, белые мотыльки детства, шумно и бестолково налетающие на весенние, тепло-пахучие тополя… неравны их возможности, дерева и мотылька. Несоизмеримы ритмы, разведены времена. Душе неведом страх, с высоты полета открыта  панорама, перспектива миров, а плоть заземлена и пуглива во тьме. Боится чужих, ищет родного на земле, а не в туманных мирах. Она – кровосмесительница в высоком смысле. И при том отчаянная трусиха. Переживает за сомнительно прожитые годы, бережет целокупноть, ведь не душе-космополитке отвечать! И потому осторожно, как улитка, ищет надежное русло – не вслепую протечь, не наобум. А это русло – Ритм.
     Теперь-то я знаю что формировало русло, помню старинное имя – Нежность. Самые сильные, самые горячие ночи начинались нежностью. Наполненный благодатью ритм раскрепощал плоть, обволакивал и причащал душу крови – стократ усиленной теперь, прозревшей крови, мощно входящей в ждущее лоно…               
     Дурачок-дурачок, молодую браваду и грубоватость ты расценивал выше чем это, невероятной светосилы чувство. Вольно было хорохориться, щеголять готовностью  одернуть, наказать женщину. Но сути дела это вредило. И ночи становились мстительны, глухи, непроходимы. А ты растерян и слаб. Ты… почему ты? Это я, я предавал чудесную гостью, Нежность. И она отвечала обреченно – непосещением. Она все чаще обходила мой дом, позабывала его, и он остыл.
     Я убегал, придумывал путаные командировки, уходил в сновидения. Все чаще мы ссорились на глазах дочурки. Засасывала воронка, по которой я мучительно сползал и не мог выбраться. Я подныривал под узкое днище, но воронка была непростая: оборачивала душным коконом и сужался просвет, в который мыслилось проскочить.
     Я снова ошибся, не узнал Тебя, карих глаз, и они отдалялись от меня…
Но однажды, барахтаясь на дне, я повернулся в отчаянье книзу - к бездне глазами – и мне почудился какой-то исход. Не сверху, как заведено, а  - снизу.