И так летают на самолёте

         И ТАК ЛЕТАЮТ НА САМОЛЕТЕ


         Троллейбус юзом подкатил к остановке. Хлопнула четырехстворчатая дверь и пассажиры, как выпущенные на свободу животные, натыкаясь, друг на друга, ринулись в разные стороны. Через считанные секунды на остановке никого не было.
         Заснеженные кусты акации серой лентой тянулись к зданию аэропорта. Маленькая площадь перед вокзалом заполнена легковыми машинами. Внутри вокзала круглое фойе заставлено стульями и креслами. Народ терпеливо ждет объявлений на посадку и, дождавшись своего времени - улетает.
         Наш рейс по расписанию последний. И хотя мы должны были быть уже десять минут в воздухе, посадку еще не объявляли. Пассажиры ходили по цементному полу перрона, постукивали нога об ногу, ежились от холода и смотрели через холодное стекло на взлетное поле.
         К перрону, по чистому снегу, шел человек в тяжелых унтах и засаленной куртке. Ветер трепал его меховую шапку.
         Почему он идет от самолета, который стоит на краю поля? Почему самолет не подогнали на посадочную площадку? На это никто не обратил внимания. Не доходя до дежурной по аэропорту, человек махнул рукой, и - девушка пригласила пассажиров с рейса четыреста двадцатого на посадку.
         Подставляя встречному ветру плечо, люди пошли к самолету. Молча произвели посадку, молча выполнили команду: «Пристегнуться». Никто не задавал вопросов, почему им пришлось идти через все поле на ветру, по рыхлому снегу с вещами и детьми. Все уже устали ждать, замерзли и хотели быстрей улететь.
         Летчик закрыл дверь, дал последние указания и прошел в кабину. Раздался писк рации, а затем машина мелко задрожала от увеличивающихся оборотов мотора. И затихла. Один из пилотов, хлопая унтами, выпрыгнул на землю, вытащил деревянную кувалду и стал отбивать примерзшие к земле лыжи самолета.
         В салоне начались шутки:
         - Может, вас подтолкнуть? Как раз и сами согреемся, - сказал один из пассажиров.
         - Давай я постучу, - предложил другой, сидящий у дверей.
Летчики молча сносили насмешки. Снова потребовали пристегнуться. Задраили дверь. Но усилий мотора не хватило сдернуть машину с места. В наступившей тишине маленькая девочка спросила маму:
         - Пиехали?
         Замерзшие пассажиры ответили настороженным смехом. Но девочка оказалась права. Пилот без всяких объяснений отказался лететь даже после того, как самолет вытащили трактором на взлетную полосу…

         В обратный путь я решил все-таки лететь с первым рейсом.
В голубоватом рассвете кружился снег. Снежинки, блестя в лучах неоновых ламп, как парашютики, то поднимались, то опускались - тихо падали. От легкого мороза и тяжести тела снег скрипел под ногами. От этого было как-то спокойно и радостно. Я  купил последний билет на рейс. Строго по расписанию в аэропорт пошел автобус. Все шло по плану.
         Но вдруг снег повалил крупными хлопьями. От резкого северного ветра упала температура воздуха. В районном аэропорту, маленьком деревянном доме, началась интенсивная работа. Начальник порта, человек среднего роста, в валенках, форменном костюме с двумя галочками на погонах, и радист, сугубо гражданский человек, с длинными светлыми волосами, заспанный, в давно не глаженых брюках и в рубашке в красную клетку, попеременно записывали сводку погоды.
         Из рации монотонно и быстро вырывались слова, иногда голос  далекого человека пропадал? и трудно было понять, что хотят передать в этот заcыпанный снегом порт. Но эти два человека на специально приготовленных желтых бумажках спешно писали цифры и коротко отвечали:
         - Понял вас. Понял.
В определенное время они давали  свою сводку погоды, и далекие радисты записывали их размеренную речь.
         Атлатида - атлатида - атлатида. Срочно, - пел начальник, пытаясь установить связь с соседним аэропортом.
         Но на этот, сам по себе уже загадочный,  рабочий позывной «Атлантида», сотни раз, повторенный уже в начале дежурства, превратившийся в ничего не значащее кругленькое, как снежный ком, слово и понятный для людей, занятых одним делом, - никто не откликнулся.
         Начальник аэропорта покрутил ручку передатчика, выждал несколько секунд и опять припал к микрофону.
         - Атлатида - атлатида - атлатида. Срочно.
Но еще с десяток раз он пропел свой позывной, прежде чем в маленькой комнатке, заставленной рациями, столами, прокуренной и запыленной, из приемника, включенного до предела громкости, раздался ответный голос, прерываемый метелью.
         - Слю-у-шаю, вас. Слю-у-шаю.
         - Давайте.
         Атлатида, на семь ноль-ноль. Видимость менее двух, давление семьсот тридцать шесть, семьсот тридцать шесть, ветер, сто пятнадцать градусов, два ноля два. Как поняли? Прием?
         - По-о-няли, по-о-няли  вас.
         - Как соседи?
         - Северные соседи дают видимость полтора, снег. Аэропорта закрыты. Готовьтесь, машины будут садиться у вас.
         - Понял, понял.
 Начальник порта передал связь радисту. Спокойно сказал дежурному по аэропорту:
         - Готовься, Толя. Летят девять машин. Они, как горох, сейчас посыплются.
         Посмотрел в вопрошающие глаза пассажиров и сказал:
         - Ну и денек.
         В этих словах прозвучало и объяснение ситуации, и как бы извинение за взыгравшую погоду.
         Многие пассажиры сразу же сдали билеты и заспешили на поезд.  Деловая женщина требовала дополнительных объяснений от начальника порта.
         - Я вам ничего не могу обещать. Самолет, который шел сюда, не мог пробиться и вернулся. На маршруте наблюдается оледенение, - пояснил он.
         - Так что? -  заказывать мне машину, чтобы увезли меня из вашего порта, или нет? - настаивала и одновременно гордилась возможностями деловая женщина.
         - Это уж ваше дело.
Начальник положил руку на плечо радиста и попросил: «Дай-ка я поработаю»…
Пять самолетов один за другим, поднимая с земли только что выпавший снег, произвели посадку.
         Командир одной из машин весело ввалился в здание аэропорта. Толстая куртка делала мужественной его мальчишескую фигуру.
         - Здравствуйте! Я, кажется, уже второй раз у вас за эту зиму. Ну что тут сообщают? - Он улыбался. Глаза искрились, как у спортсмена, выигравшего схватку. Когда он узнал, что две машины все-таки пробились на север, вздохнул и посмотрел с упреком на начальника порта.
         Домик аэропорта быстро заполнялся пассажирами. Замерзшие люди тянулись к теплу. Черную, круглую, обитую железом печку обступили рядами. Курсант в морской шинели прижался к печи затылком. Лицо его посерело от холода, по сжатым скулам пробегала рябь, как по потревоженной ветром воде. Народ молчал, и все еще вздрагивал от холода в теплом помещении.
Командиры машин обсуждали варианты действий на случай изменения погоды. Вторые пилоты обивали наледь с крыльев самолетов. Дежурный по аэропорту заправлял машины горючим.
        Падал снег. Ветер то стихал, - и снежинки кружились в вальсе, то подхватывал их и бросал с силой в лица людей. Налеплял в пазы придавленного метелью дома, то, развернувшись на сто восемьдесят градусов, хлестал по спине и затылку и уносил эту зимнюю красоту в серую полосатую неизвестность, как уносят в сказке злые духи прекрасную царевну.
        В помещении, наполненном до отказа, люди постепенно отходили от мороза, расстегивали пальто и шубы, раскрепощались. Комната наполнилась разговорами, люди возвращались к своим ненадолго забытым потребностям и заботам. Вокруг курсанта образовался кружок. Молодые парни смотрели с интересом на его шапку с крабами, на черную рубашку со стоячим воротничком, видневшуюся через небрежно расстегнутую шинель. Курсант оправился от холода, порозовел, улыбался. Он летел на каникулы домой. Отвечал на вопросы, рассказывал о море, о своих походах в загранку. Бывалые мужики вместе с ним вспоминали свою молодость, свою службу.
         Незаметно шло время. Мужчины выходили на крыльцо покурить, подышать свежим воздухом. Разговоры их больше не устраивали, каждый стремился быстрей добраться до своего дома. Ожидание превратилось в тягость. Пассажиры стали внимательней прислушиваться к разговорам летчиков, скрипучему голосу, доносившемуся из приемника.
         Природа уступала. Ветер стих, увеличилась видимость. Через окно было видно, как на востоке образовывается розовая полоска, пробиваемая солнцем. Чернота тяжелых низких туч разбрасывалась ветром, сквозь разорванные облака виднелось холодное голубое небо. Это обнадеживало.
         Молодые парни, чувствуя скорый отлет, начали шутить с кассиршей. Она сидела в огороженной из стекла и пластика кассе, которая занимала треть всего помещения. Девушка чувствовала себя в этой кассе, как рыцарь в доспехах, уверенно шутила.
         - Полетели с нами, девушка?! - Вопрос и приглашение звучали в  словах,  курсанта.
         - Конечно, полечу, - отвечала кассирша, - но только в следующий раз.
         Молодые люди шутили, а машины уже были готовы к вылету. Соседние аэропорты сообщали о готовности принять самолеты. Пилоты приглашали пассажиров занять свои места в салонах. Разговоры стихли. Каждый углубился в себя: собирали вещи, застегивали пуговицы  и через считанные минуты все были готовы лететь в разные города. Эта вынужденная остановка, этот аэропорт, разговоры и симпатичная кассирша многими будут забыты сразу же, как самолет взлетит.
         Тесное помещение аэропорта опустело, остались те, за которыми все еще не прилетел самолет из областного центра, да и из них многие вышли на улицу посмотреть, как взлетают самолеты.
         Машины по очереди выруливали на взлетную полосу, которая начиналась сразу у  дома аэропорта, замирали на минуту перед разбегом, как перед светофором. От увеличивающихся оборотов винта снег поднимался с земли, накрывал постройки аэропорта и людей, оставшихся на земле. Из этой серой мглы самолеты исчезали незаметно и появлялись в небе в форме больших букв  «Т», которые постепенно уменьшались и исчезали за горизонтом в разных направлениях.
         Опустился снег, взъерошенный самолетами, исчез вместе с ними шум. Аэропорт накрыла зимняя тишина. В свете большого холодного солнца блестели в снежном инее деревья. На уровне глаз сверкали снежные иголочки, а выше над лесом, у солнца с правой и левой стороны его, образовалась зимняя радуга, короткая и блеклая, всего двух цветов: светло-желтая с солнечной стороны и алая с наружной. День потихоньку разгуливался.
         Густо скрипя унтами, усталый и потный, шел к дому дежурный по аэродрому. Он прошел в кабинет начальника, радиста на своё собственное рабочее место, которое разместились в одной с ними комнате. Повесил на гвоздь меховую форменную куртку, опустился устало на табуретку, провел ладонью по лицу, смахивая пот и растаявший снег, сказал:
         - Фу, ну и погода. Уже солнце. Дайте закурить.
         Начальник порта подал ему пачку папирос, спички.
         - Что, вымотался? - спросил он.
         - Заправил все пять машин, да еще этот лед, а сейчас смотри - солнце. Вот и летели бы сейчас.
         Начальник порта улыбнулся: «Ты, Толя, вроде родился и живешь на Урале, а все заметить не можешь: погода у нас с утра солнечная, а через полчаса буран, или наоборот. Ничего, размялся - это полезно. Пока отдыхай. Дальше, может, и не понадобишься». Они закурили.
         Начальник установил связь с областным центром и стал запрашивать время вылета самолета. Там не торопились. Уже два рейса должны быть здесь, но их все еще не было. Снова наполнился пассажирами домик аэропорта.
Самолет прибыл далеко за полдень. Взял двенадцать пассажиров и, не задерживаясь,  взмыл в небо. Светило солнце, но дул сильный ветер, было холодно. Легкую машину то поднимало вверх, то резко опускало, как на качелях, пассажиров то трясло, как в сите, бросая от стенки к стенке, и только крепежные ремни удерживали людей в холодных металлических креслах...
         Самолет прилетел в областной город с большим опозданием. Даже надежда догнать пассажирский поезд в пути не оправдалась. Замерзшие выскочили из самолета пассажиры, многие бегом, греясь на ходу, бросились к вокзалу.
         У меня не было чувства досады на опоздание, холод и тряску. Я знал, что полечу еще много раз.
         Уже на троллейбусной остановке наблюдал я с интересом, как оторвавшиеся от земли самолеты набирали высоту и уходили все дальше и дальше в небо.