Ментальный копростаз. Голова Третья

Открыв глаза, я обнаружил, лежащий от меня на расстоянии вытянутой руки, теплый труп Сархана.
 
Патонговский Икар лежал навзничь, широко, словно поверженный боец, раскинув крылья рук, но его смуглый, татуированный живот, даже в расслабленном состоянии сохранял притягательный мышечный рельеф.
 
Голубая вена проходящая через верхнюю часть бедра, извилисто лавируя под кожей, убегала в направлении художественно выбритого, но большей частью надежно сокрытого одеялом, лобка.
 
Через полчаса у меня была запланирована встреча с гидом, поэтому я, наспех приведя себя в порядок, - рутинный комплекс мероприятий не затрагивающий внутреннего хаоса, упорядочить каковой будет под силу лишь маршу Шопена, сыгранному дрянным духовым оркестром на моих похоронах, - метнулся на завтрак, оставив пребывающего в царстве Морфея товарища, досматривать местную видеотеку.
 
По непонятным самому человеку в униформе причинам, экскурсия на острова Джеймса Бонда сорвалась и, грузин Георгий, - молодой человек астенического телосложения, с медлительной, плавной, усыпляющей речью, - предложил мне съездить на Симиланские острова, которые с 1982 года получили статус национального заповедника и входят в десятку самых красивейших островов мира.
 
- Хотя и считается, что они расположены в Андаманском море, но фактически это открытый Индийский океан, - счел нужным добавить туристический гид, - На катере полтора часа езды от острова Тачай. В ста километрах от Пхукета.
 
Я не стал протестовать. 
 
- Сергей, а не хотите ли съездить в крокодилий ресторан?
 
- В какой, извините, ресторан?
 
- Крокодилий. Там специализируются на блюдах из мяса крокодила. Сэт включает в себя ужин на две персоны, на каждую из которых предусмотрено по три различных блюда, плюс десерт и выпивка.
 
- Выпивка?
 
- По сто граммов виски настоянного на желчном пузыре питона. Хотя, если хотите, то можете заказать еще, сколько угодно, но за свой счет.
 
- Какую цену имеет это счастье?
 
- Три тысячи двести бат. То есть, в районе ста долларов по сегодняшнему курсу.
 
- Согласен.
 
Попрощавшись со своим собеседником, я остановился у пруда с японскими карпами и сомами плекостомусами, которых, в свое время, выращивал в аквариумах и родиной которых была совсем уж не близкая страна Перу.
 
- Значит, "запустить руку под юбку своей скорби"? - улыбнулся я, вспомнив свои вчерашние, уже успевшие зачерстветь, раскрошившиеся мысли, - Да я в глаза ей взглянуть боюсь! Куда бы не посмотрел, до чего бы не дотронулся, чтобы не услышал - всё мне пускает кровь. Не надолго же мне хватило вечернего укола трезвых размышлений! Yo-банная любовь!
 
 
Через десять минут я уже сидел в симпатичном ресторане, неожиданно для этого времени суток заполненным многочисленными отдыхающими, но воткнув слепо брошенный дротик взгляда в украшавший собою небольшую площадь перед заведением фонтан, наблюдал проецирующуюся на него, на всю окружающую меня обстановку, завораживающую картину.
 
Выйдя из своего автомобиля, она, чуть склонив голову набок и едва заметно улыбаясь каким-то мыслям, идет сквозь бетон пхукетского фонтана по направлению к моему столику и, приблизившись, характерным движением головы назад, встряхивает разлетевшуюся по плечам платину волос:
 
- Ждал меня?
 
Ее пальцы порывисто стискивают мою ладонь, а губы летуче обжигают рот.
 
- Черт! - улыбается она, сияя внутренним светом, - Я так тебя хочу, что меня током ударило при одном к тебе прикосновении!
 
Официант, на изуродованном почти до шведского языка английском, спрашивает меня, что я буду заказывать, и тут, я осознаю, что сижу в ресторане, хотя абсолютно, даже преступно, сыт, но, тем нее менее, делаю какой-то совершенно дурацкий заказ.
 
Вспоминаю, что изначально в мои намерения входило как-то убить оставшиеся до отбытия на экскурсию полчаса, но какого дьявола я здесь уселся и галлюцинирую - для меня загадка.
 
Терпеть произвол закусившей удила памяти и дальше, с моей стороны было бы совершенно безрассудно, поэтому, усилием воли перевожу мысль в пору, где белое поле для появления ее фигуры на шахматных клетках моей жизни еще не было расчищено галопом вороной конницы.
 
Там, на этой поляне, в отсутствии скрывающейся пока что за занавесом белой королевы, цвели огромные лопухи безразличия, да валерьяна самоуспокоенности, но в воздухе, в качестве декора, парило множество милых мошек, беспечных бабочек, кузнечик мастурбировал скрипкой, мелькали какие-то разномастные лошадки с развитыми тазобедренными суставами, гриву которых я периодически трепал с полным отсутствием интереса к их стойлу и сену.
 
Я и не заметил, как она вытеснила с доски почти всё: и бабочек, и жучков, и едва ли не меня самого: не любил ли я ее больше, чем себя?
 
Себя мне удалось отстоять, но я не смог заставить ее стать счастливой.
 
Что-то необузданное и дикое в ее природе, повелевало, и, с непреклонной жесткостью, провожало ее в поздне-осеннюю уединенность существования.
 
Было ясно, вполне и определенно, что это чувственное, болезненно гордое, ранимое, страстно желающее тепла, но царапающее когда его прижимают к груди, и, в сущности своей, такое несчастное, одинокое животное, никогда и ни с кем не уживется.
 
Я обонял и осязал в ней это осознание своей тотальной единичности, - столь редкое для большинства людей, - и видел слезы в ее глазах от понимания того, что я принимаю и обнимаю в ней это - ее тихое, мало отличимое от счастья горе следовать своей судьбе мимо тех, кто любил ее и кого убивала своей призрачной любовью она сама.
 
Что ж теперь? 
 
Возвращаться к прежнему варианту индийской защиты, со смоляной кобылой в авангарде?
 
Или, при розыгрыше ферзевого гамбита, перейти к контргамбиту Альбина, выслав всех на huy?
 
Может, вообще, за белых сыграть?
 
Машинально съев обильно сдобренный местными специями суп, я расплатился и, с недоверием глядя на спровоцировавший болезненное видение фонтан, пошел в направлении своего отеля.
 
Полтора часа спустя я уже мчал на катере по Андаманскому морю в компании человек пятнадцати, включая трех гидов: высокой и невероятно красивой тайки, стильного венгра с осветленным бобриком коротких волос на голове и моего соотечественника, севшего со мной рядом и внезапно разоткровенничавшегося:
 
- Я в ластах и маске оплыл все девять островов. Все Симиланы. Здесь даже сноркинг особенный, а не только дайвинг. 
 
- Давно осели здесь?
 
- Четыре года уже.
 
- Как пришли к такому решению? - рассматривал я его выцвевшую и выглядевшую почти рыжей из-за постоянного воздействия ультрафиолета, довольно длинную бороду.
 
- У меня были отношения. Потом, как водится, закончились. Оказалось, что забыть ее почти не реально. Это меня начало разрушать. Я все бросил и уехал сюда. Теперь - я свободен.
 
Я посмотрел на него, как раковый больной, должно быть, смотрит на человека со схожим диагнозом:
 
- Пустота? Блаженная пустота внутри?
 
Он задержал взгляд на моем лице и улыбнулся:
 
- Я, как камень на берегу, который долго и прилежно лизали волны. Чувствую теперь только кожей. Тепло песка, ласку моря и свет солнца. 
 
- А как же нежные руки праведниц? 
 
- Внутри образовалась некая дамба или, скорее, довольно жесткий фильтр. Женщины скользят по моей поверхности. Не проникая в мою глубину.
 
- Если только не массаж предстательной, да?
 
Он рассмеялся:
 
- А вы интересный человек.
 
- Почему? Из-за полумедицинской осведомленности?
 
Я вновь услышал его тихий бархатистый смех:
 
- Нет. Ваша мысль склонна к неожиданным скачкам.
 
- Конечно. Ведь она так долго жевала одно и тоже сено, что ей не могло не передаться что-то от лошади.
 
Мы ехали довольно долго и, когда этот милый человек принялся что-то рассказывать остальным туристам об истории островов, подробно касаясь темы прошедшего через весь юг Таиланда цунами 2004 года, на его место, рядом со мной, села, нимфалидой порхавшая до этого по катеру, очаровательная тайка.

Предлагая европейцам напитки и некое подобие еды, она парила между ними с грацией роскошного мотылька и, в конце концов, налетавшись, с улыбкой приземлилась подле меня.
 
- Ну, вот, - подумал я, отдыхая взглядом на ее тонких запястьях и идеальной формы плечах, - хоть одно физически привлекательное создание в нескончаемой веренице повсеместных босховских репродукций.
 
Она служила превосходным дополнением к обозреваемым мною пейзажам, а ее шелковая даже на ощупь глаз кожа, едва ли не лопающиеся от сока многообещающие губы, крупный миндаль черных глаз, кошачья гибкость в пояснице и крепкое, раздвоенное яблоко ягодиц, накладываясь на заманчивые просторы открытого моря, гармонично вписывались в экзотику проплывающих мимо скалистых, поросших густой тропической зеленью, островов.
 
Я вдруг понял, почему любуясь красотой этой молодой женщины, у меня начинало светлеть на сердце: в ее лице я получал неопровержимое доказательство того, что прекрасное в мире всё же существует, что образом моей ушедшей возлюбленной оно далеко не исчерпывается, и что калейдоскоп людского уродства и пошлости имеет-таки свои границы, а не бесконечен, как это могло иногда показаться. 
 
Ныряние в ластах и маске подле одного из островов показалось мне довольно забавным.
 
Вся прогрессивная общественность среди ныряльщиков охотилась главным образом за гигантскими черепахами, которые эпизодически поднимали над морской гладью черно-серые качаны своих массивных голов, с недоумением оглядываясь на идиотов, хватающих их за задние лапы.
 
Я же, едва не поцеловавшись с морским скатом, переключился на догонялки с удирающими от меня крабами, наивно полагающих, что бритвенная острота кораллов непременно отпугнет придурка в желтых ластах и потому без особого успеха ищущих среди них убежище. 
 
Десантировавшись на остров Мианг, я аллюром проскакал мимо уныло взбирающихся в гору босоногих попутчиков, чьей целью служила смотровая площадка, расположенная вверху, на графитового цвета скалах вулканического происхождения. 
 
Сделав оттуда несколько фотографических снимков, да мельком полюбовавшись на летучих лисиц, - величиною с кошку крылатых мышей, висящих вниз головой метрах в двадцати от земли в густых кронах высоких деревьев, - я отделился от туристической группы ради давно лелеемой воображением одиночной прогулки по джунглям.
 
Конечно, с нагретых солнцем каменных плит открывался живописнейшей вид на кремово-песочного цвета бухту с лазурной водой и было принято позировать на этом фоне широко осклабившись и обнявшись, но в связи с тем, что обнимать уже было некого, то я решил не тратить драгоценное время на бессмысленное там топтание.
 
Обняв себя, я понес разбавленное пьянящей свободой отчаяние вглубь острова, сквозь полупроходимую тропическую растительность, окружившую и взявшую меня в плен своей ослепительной зеленью.
 
Углубляясь всё дальше и дальше, путаясь в лианах и отстраняясь от непрошенных ласк листьев ядовитых диффенбахий, я испытывал иррациональную радость, в глубине души желая заблудиться и не найтись, сгинуть, превратившись нечаянно в одну из удиравших от меня змей.
 
Но пресмыкающиеся, искусно прячась среди камней и трав, не давали ни единого шанса, а я не успевал произнести волшебное заклинание, благодаря которому мог бы к ним присоединиться, разделив спасительное от себя бегство и навсегда, тем самым, покончив с охотой на родственное млекопитающее.
 
Я будто одержимый шел и шел вперед, словно куда-то опаздывал, останавливаясь лишь за тем, чтобы проследить взором за плавной траекторией полета крупной pachliopta aristolochiae, безмятежно планирующей с цветка на цветок и собирающей нектар дрожащим от вожделения хоботком.
 
Заметив впереди какую-то возню, я обрадовался, вспомнив душераздирающие рассказы о проглатывающих людей питонах, однако моему взору предстала всего-навсего влюбленная парочка, судя по всему, с вполне определенной целью забравшаяся в эту глухомань.
 
Внутренне я был доволен, ибо, во всяком случае, не вспугнул их во время интимных ристалищ, так как они были одеты и двигались в моем направлении.
 
Худосочный молодой человек посмотрел таким испуганным, затравленным взглядом, что не нужно было обладать шестым чувством, чтобы почувствовать его липкий, животный передо мною страх.
 
Вероятно, встреча в джунглях, среди стены отрезающей от остального мира растительности, с самцом значительно превосходящим в физической силе, была для этого парня достаточно неприятной неожиданностью, но всё же: где мобилизация духовных сил и ответственность за идущую рядом самку, каковая, возможно, является для тебя самым дорогим человеком?
 
Мне стало так неловко за его очевидную трусость, что я поспешил растянуть свой рот в улыбке и жестом поприветствовать их, инстинктивно определив, что передо мной иностранцы.
 
Миловидная брюнетка залилась густым румянцем и, с развратным огоньком в глазах, чуть склонив голову набок, произнесла:
 
- Хай!
 
У меня проскочило подозрение о том, что всякая изолированность от цивилизации и принятых в социуме законов, склоняет сапиенсов к выходу в бессознательно-инстинктивное, провоцируя, в достаточной степени, животное поведение.
 
Оставив за спиной случайных прохожих, я продолжил свой путь и минут через пять, к величайшему своему изумлению, вышел на пустынный дикий пляж.
 
Полоса суши длиною метров в сорок, состоявшая из песка цвета сахара и отделенная по бокам от остальной береговой линии ширмами двух огромных валунов, имела лишь один выход - в Индийский океан, прозрачность воды которого в этих местах, если верить гиду Георгию, достигала шестидесяти метров.
 
За спиной же у меня осталась только живая изгородь джунглей, пестревшая то цветущими бананами, то оранжевыми жар-птицами стрелиций.
 
Я подумал о том, что никто не мог видеть того, что могло бы происходить на этом пляже, окажись я на нем не один.
 
Мне не нужно было закрывать глаза, чтобы увидеть ее рядом с собой.
 
Более того, я даже попытался сопротивляться садисткой настойчивости воспоминаний и попробовал втолкнуть мучительный образ обратно, в темную штольню памяти.
 
Но не успел.
 
Благоуханные лианы рук уже обвили мою шею, а сверкающие в лучах бьющего из окна света глаза приблизились так, что ее волосы осыпали мое окаменевшее от восторга лицо:
 
- Я скучала. Скучала по тебе. По твоему дыханию,  - каждую фразу она отделяла от другой поцелуями, медленно и мягко опечатывая ими губы, а чем тише становился ее голос, тем более она усиливала нажим, в конце концов, раскрывая мне рот и захватывая в плен язык: - Хочу тебя. Всего. 
 
Да-да, и окно съемной квартиры тоже сиюминутно оказалось со мной на Мианге, стремглав долетев сюда из Филей вслед за аквамаринами ее глаз.
 
- Ты в этом уверена? Я ведь могу поймать на слове, - я обхватывал ее голову ладонями и целовал птиц разлетевшихся бровей, тенистость смеженных век, всё её сияющее внутренним светом лицо.
 
И тут же, мощная волна тоски так хлестанула меня, что мне пришлось наклониться вперед, уперев руки в бедра, чтобы придать такое положение телу, в котором ртутно разлившаяся по нему боль, сконцентрировалась хотя бы в одном месте.
 
До этого у меня практически никогда не болело сердце, а сейчас, я не только ощутил в нем невидимое шило, но и почувствовал, как немеет мизинец на левой руке.
 
- Хорошо бы сдохнуть сейчас..., - конно-спортивно проскакала мысль по ипподрому моей не слишком здоровой головы.
 
- А что за поза у тебя? - холодно заметил кто-то в глубине моей и, отбрасывая всякую жалость, прибавил: - Ты еще раком стань. Может быть, именно эта позиция тебе и поможет.
 
Усмехнувшись, я выпрямился.
 
Холодно посмотрел перед собой и, небрежно скинув на снег песка майку с шортами, вошел в океан.
 
И океан тоже вошел в меня.
 
Некоторое время я плыл вперед, а потом, расслабившись, лег на его поверхность, раскинув в стороны руки и ноги.
 
Прозрачность воды и неба, смешавшись с пронзающей меня тоской, временно лишили ее горечи и, заставлявшей страдать, опасной остроты.
 
- Я люблю тебя, Индийский океан. Брошу тебя, конечно, скоро. Но, обещаю вернуться. Знаю, что всё сказанное - тебе глубоко по heru. Однако, этим своим поху-измом ты и хорош.
 
Мне бы, дураку, немного его мудрости и умения вбирать, смешиваться, но не вдавливать в сердце, суровыми нитками пришивая к нему другое. 
 
Таинственного умения любя отпускать - не хватало моей жадной душе.
 
Если я любил, то норовил частично обрушиться при попытке извлечь то, что моя душа уже начала принимать за фундамент.
 
Я хорошо выучился по-осьминожьи всасывать в себя другое существо, заражать его собой, но, если оно вырывалось из моих щупалец, то я кроваво истекал отчаянием.
 
Хотя, надо быть честным: подобное случилось со мной лишь во второй раз на протяжении достаточно длинной беговой дистанции, каковую я успел преодолеть.
 
Во всех пограничных случаях - выздоровление наступало еще до того, как я понимал, что лихорадка носит не хронический, а острый характер.
 
А значит - не всегда начинал заниматься рукоделием и пришиванием пуговиц чужих надежд и привычек к камзолу своей судьбы.
 
Выйдя на берег, я вдруг почувствовал какое-то неожиданное умиротворение.
 
Осмотрев свое тело на предмет будущего загара, я подумал о том, как же все-таки замечательно, что нервная система человека столь предусмотрительно оснащена различными системами торможения, позволяющими делать хотя бы краткие передышки между почти непереносимым гнетом памяти и воображения.
 
Эта тупая бесчувственность была для меня сейчас словно манна небесная.
 
В метре от себя я заметил довольно крупного паука, медленно ползущего по песку в направлении неизвестного мне вида кустарника.
 
С ним, - как и со мной, - явно было что-то не так.
 
Он загребал передними конечностями, а задние волочил за собой, делая частые и бессмысленные остановки.
 
- Паучиха покусала, старик? Впрыснула яд, но не убила? Ой, как это мне знакомо! 
 
В конце концов, он вообще застыл на месте.
 
Я аккуратно взял его за брюшко так, чтобы челюсти и хелицеры были под контролем и, сжав головогрудь, отправил в Вальхаллу, прекратив его мучения, а заодно и жизненный цикл.
 
Подняв арахноида за длинные лапы до уровня своего лица, я улыбнулся:

- Знаешь, дружок, а я тебе сейчас завидую. Не знаю, что пропою, когда вернется моя крыша и тот взгляд на мир, который я утратил, но, вот в эту минуту, я весьма сожалею, что не на твоем месте, - говорил я трупику насекомого, будто настоящий, патентованный сумасшедший.
 
Наше трогательное, некро-лиричное общение было нарушено нежданным вторжением сапиенсов не слишком славянской, - предположительно скандинавской, -  национальности на этот пляж, который я имел все основания уже считать своим.
 
Я взглянул на двух женщин и двух мужчин именно с таким, вероятно, видом. 
 
Казалось, еще немного, и они стали бы извиняться за то, что случайно здесь оказавшись, помешали моему рандеву с пауком, если бы не плавно переходящее в ужас удивление, каковое я заметил в глазах двух медленно приближающихся светловолосых парней.
 
Продолжая удерживать свой трофей за лапы, я наконец опустил руку и, размахивая им, пошел навстречу, с благой целью покинуть, сделавшийся разом уже далеко не диким, берег.
 
Один из потомков викингов шарахнулся от меня в сторону, полувопросительно крикнув своим приятелям: 
 
- Биг спайдер!?
 
Дамы, покачивая бедрами и улыбаясь, и ухом не повели, с несколько утрированной грацией проплыв мимо меня.
 
Оглянувшись, чтобы оценить по достоинству их довольно открытые купальные костюмы, а заодно и проверить насколько трепетным будет вид сзади, я встретился взором с одной из блондинок, тоже вздумавшей было обернуться.
 
Обменявшись понимающими улыбками, мы кивнули друг другу на прощание.
 
 
 
По прошествии трех часов я был уже в гостинице.
 
Сархан встретил меня так, словно не видел лет пять:
 
- Блин, где тебя носит?! 
 
- Что-то случилось? 
 
- Да я уже не знал, что мне делать. От скуки дважды сходил в ресторан и один раз на массаж.
 
- Массаж такой, как ты любишь?
 
Он рассмеялся и кивнул.
 
Надо сказать, что подход к данной процедуре у нас несколько рознился: если я предпочитал одну и ту же, единожды выбранную мною пожилую тайку, пытавшую хуже, - а быть может, и лучше, -  немецко-фашистских захватчиков и норовившую свернуть меня в рулон, то мой друг, руководствуясь чисто эстетическими критериями, каждый раз выискивал массажистку помоложе, которой доплачивал сто бат за handjob.
 
Немудрено, что наши понятия о тайском массаже немного отличались и ассоциативный ряд выстраивался чуть по иному.

- Вчерашняя вылазка была результативной?
 
Глаза Сархана загорелись:
 
- Этого в двух словах не расскажешь!
 
- Попробуй уложиться в три.
 
И отважный эротический десантник начал свое повествование о знакомстве в одном из клубов с двумя камбоджийками, работающими официантками в этом же заведении.
 
Залив в них достаточно текилы и виски, он осуществил свою давнюю приапическую мечту: секс с двумя женщинами одновременно.
 
Далее следовали красочные, аппетитные подробности, охватывавшие как батальные сцены, так и индивидуальный вклад каждого отдельного бойца, его доблесть и мастерство.
 
Слушая его, я незаметно для себя вновь уплыл неизвестно куда и визуальный ряд, сопутствующий тому, о чем рассказывал мой друг, вдруг сделался фоном, а затем и вовсе расслоился, уступив место одному-единственному образу, неожиданно выступившему из-за кулис и поглотившему всё сценическое пространство моего внутреннего видения.

Я уже почти его не слышал и все эти нелепости о двойной фелляции протекали мимо моего сознания, - отчасти потому, что были давно мною испытаны, но во многом еще и потому, что то, от чего искрились глаза моего спутника, оставляло меня совершенно равнодушным в силу того, что за всем этим действом абсолютно не было видно сердца. 
 
Нет, я ни в коем случае его не осуждал: просто с той ступени достаточно крутой и высокой лестницы, на которую я исхитрился нечаянно забраться, все восторги моего молодого друга вызывали улыбку у той темной и извилистой части моей сущности, познавшей такие дебри тесно смешанной с порочностью духовной экстатичности, что его чисто животное, лишенное специй удовольствие, выглядело мелководным и отдавало хлором.
 
Мне подумалось, что моя душа, пожалуй, даже перегружена опытом такого рода, за который некоторые люди, вероятно, готовы были бы отдать целое состояние и, пойди ко дну уже сейчас баржа моей жизни, с нее было бы что разворовывать жадным до пережитых эмоций потусторонним духам.
 
- Серега! Есть одно большое "но".
 
- Какое же?
 
- Я не хочу больше трахаться в клоповнике. Позволь мне приводить их в номер.
 
- Ты хочешь осквернить наше ложе? - улыбнулся я.
 
- Но ведь такая замечательная площадь пропадает! Аэродром!
 
- Хорошо. Можешь с него взлетать. Но особенно - будь осторожен при посадке.
 
- Что ты имеешь в виду? - вскинул вверх свои смоляные брови Сархан.
 
- Не тащи сюда всякий сброд. Я понимаю, что тот вид спорта, которым ты сейчас так увлекся, схож с лотереей, но всё же: будь попридирчивее в выборе. Когда я был маленьким, то тоже норовил исследовать каждый кратер на этой планете, который мне казался хоть сколько нибудь симпатичным, но с годами, объевшись и сделавшись недоверчивым даже по отношению к "очевидной красоте", стал прислушиваться только к одной вещи.
 
- Какой? 
 
- К своему пульсу. 
 
- Ты имеешь в виду чувства?
 
- Не совсем. Если перед тобой женщина, с которой ты еще ни разу не был, то, обрати внимание на свои пальцы: не дрожат ли они в ее присутствии? 
 
Мой друг лег на кровать и, заложив руки под голову, погрузился в размышления.
 
Его ресницы, медленно, словно крылья греющейся на солнце бабочки, смыкались и вновь раскрывались, а черные глаза подернулись туманной дымкой.
 
- Это же такая редкость, Сережа, - с неожиданной грустью в голосе и взоре вдруг проговорил он, - Такая редкость...
 
- Редкость, которая, к тому же, легко теряется, - сухо заметил я.
 
- У меня было нечто подобное, - вздохнул Сархан, - Не знаю, столь же сильно, как у тебя, или нет, но....В общем, я болел ею. И что начало дальше происходить? Как только она почувствовала, что я задет, она стала мотать мне нервы, выводить из себя на ровном месте. Принялась вести себя как последняя сука. Я не пойму одного: почему так происходит? Все, что ли, так устроены? 
 
- Чем дело кончилось?
 
- Я взял себя в руки. Ушел в глухое подполье. Внешне стал выказывать полное безразличие. Образовалась тишина. Затем, она проснулась. Сообщения, звонки. Ее отношение постепенно изменилось. Потом, буквально из ничего, в ней пробудилась ревность. Она почему-то вообразила, что я увлекся другой девушкой. А я так вошел в роль равнодушного железного дровосека, что уже не смог вернуться обратно. Я разлюбил ее. 
 
- Душа каждого - иностранка для всякой другой души. Поэтому то, что ты вкладываешь в слова "сильно" и "болел", я не буду расшнуровывать и примеривать на себя. Сколько времени ушло на ее из тебя выдворение?
 
- Два месяца. Я сознательно акцентировал всё свое внимание только на негативных моментах, запрещая себе вспоминать всё то, что было между нами светлого и теплого, отталкивая всё то, с чего началась моя к ней привязанность. Это был ежедневный и еженощный аутотренинг. Бывали минуты, когда мне хотелось сорваться с места и, бросив всё, немедленно кинуться к ее ногам, чтобы, обняв их и покрыв поцелуями, умолять ее никогда больше не бросать меня, не причинять мне той невыносимой боли, которая меня разрушала, разъедая, подобно кислоте, все мои внутренности. В такие часы я брал в руки бритвенное лезвие и запирался в ванной. Там я делал надрез за надрезом на предплечьях, тупо наблюдая, как стекает в водосток моя кровь, - он продемонстрировал мне свои запястья, испещренные множеством мелких шрамов, - Надо закрыть эту her-ню татуировкой. Так вот, о чем это я? 
 
Я молчал, пораженный его откровениями.
 
- Мне удалось удержать себя и не пойти на унижения, каковые, возможно, были ею ожидаемы. Я смог победить себя. Но отнюдь не за счет этих чертовых рассечений, а потому, что убедил себя в том, что она не стоит моей любви. И, когда это произошло, то обнаружил, что и само чувство прохудилось.
 
- Поразительно другое, - продолжал Сархан, - когда я, после нескольких месяцев разлуки, повстречался с ней вновь, то едва ее узнал. Однако, совсем не потому, что она изменилась внешне. Черты ее лица, как и фигура, были неизменны. Но, моему внутреннему видению, она показалась инопланетянкой или, на худой конец, привидением. Я не помнил тех тропинок, по которым шла моя душа, полюбив это, ставшее вдруг таким чужим, существо. Единственное, что во мне не заживало - это желание быть осчастливленным, быть любимым женщиной и любить ее. Борозда, которую она во мне пропахала, так ни чем и не заполнена. Но я не вижу никого, кто бы мог занять ее место и залатать собою эту зияющую во мне дыру.
 
- Ты мне никогда об этом не рассказывал.
 
- Ну, вот... Теперь рассказал.
 
- Мы совершили с тобой схожие ошибки.
 
- Какие же?
 
- Нельзя любить тех, кто хочет стать несчастным. Не надо становиться между ними и пустотой, к которой их гонит нелюбовь к себе. А может быть, мы лишь недостаточно сильно их любили? Или, чтобы притянуть к себе навсегда любимое существо, нужно было саморазрушиться в нем, аппендицитно лопнув, убить его?