Глава 2. Клавиши и струны

Этой ночью я спала очень плохо, поминутно меняя положение, вставая, подходя к окну и вновь ложась…. Мне было то слишком холодно, то чересчур жарко. Свежая постель, которая ещё вчера казалась такой уютной, стала почему-то ужасно неудобной. Полночная тишина прерывалась лишь мерным тиканьем настенных часов и редким скрипом старых половиц под чьими-то ногами. Я очень хотела спать, но не могла уснуть, сама не зная, что такое происходит со мной.
Вдруг нежданная острая боль пронзила моё онемевшее тело, а вокруг заполыхало губительное пламя гигантского пожара. Огонь? Откуда? Что делать? Куда бежать? Поздно. Он был уже повсюду, окружал меня со всех сторон. Я не видела ничего, кроме этого
Зажмурив от безысходности глаза, я мысленно попрощалась с жизнью. Какое страшное и мучительное чувство! Мою кожу будто кто-то резал острейшими осколками и безжалостно сдирал. Открыв глаза, я уже не увидела огня. Ни искры. Вокруг простиралась бесконечная чернота, озарённая едко-зелёным, ослепительным свечением.
Боль отступила, но ненадолго. Сзади кто-то медленно приближался ко мне, прерывая тишину глухим рычанием. Вдруг чья-то громадная чёрная рука выхватила зеркально блестящий кинжал и вонзила мне его в самое сердце, вспоров тело смертельным порезом и отворив бешеный алый фонтан ярко-красной крови. Я пронзительно закричала от небывалых физических страданий и бессильно прижала ладонь к пронзённой насквозь, окровавленной груди. Вся моя рука мгновенно покрылась вязкой и тягучей, как нефть, артериальной кровью….
Мне уже не было больно. Я была мертва? Может быть. Просто я уже ничего не чувствовала. Я стояла в круглом зале с серыми облупившимися стенами, по которым стекала смешанная с кровью грязь, образуя опасную трясину под моими босыми ногами. Передо мной возвышалось какое-то древнее, в чёрной раме зеркало. Сделав к нему несколько неуверенных шагов, я застыла от ужаса. За стеклом стояла высокая мрачная фигура в зловещем чёрном капюшоне и с огромной косой, на которой виднелась запёкшаяся кровь. Столкнувшись лицом к лицу со Смертью, я хотела со всех ног ринуться прочь, но вдруг осознала, что меня уже почти по грудь засосало в грязную болотную трясину, жадно заглатывающую меня в свой вечный зловонный плен. «Помогите! Пожалуйста! Кто-нибудь!» – сходя с ума от безысходности и отчаяния, воскликнула я. Каково было моё изумление, когда тёмная костлявая старуха протянула мне свою сухую, со звериными когтями руку и хрипло позвала меня по имени. По коже от холодного скрежета её голоса пробежал мороз. Страх перед неминуемой гибелью был сильнее охватившего меня отвращения. Я робко подала тёмной фигуре руку, и она, вцепившись в моё тонкое запястье своими окостеневшими корявыми пальцами, с неожиданной силой дёрнула меня к старому зеркалу. Ещё секунда – и я ударилась лбом о холодное стекло, открыла глаза и…. Проснулась!
Надо мной белел высокий потолок бабушкиной спальни. В окно смотрела сквозь сизый туман круглая бледная луна, окружённая по-летнему крупными серебряными звёздами. Тусклый свет ночных светил ровно лился на стены, нечётко обозначая очертания окутанных сумраком предметов. Я посмотрела на часы: пять минут четвёртого. Господи, как хорошо, что всё это был только сон, что я жива и здорова! Что нет на самом деле ни пожирающего всё на своём пути огня, ни топкого грязного болота, ни отвратительной старухи в чёрном плаще! От страха во рту всё пересохло, и мне просто ужасно захотелось пить.
Прокравшись со своей любимой чашкой на кухню, я просто не поверила своим глазам: за обеденным столом неподвижно сидела бабушка. Перед ней стоял обрамлённый траурной рамкой портрет ещё молодого мужчины.
– Что случилось, Поля? – удивившись не меньше моего, мягко спросила она и дружелюбно улыбнулась.
Бабушка бережно положила фотографию погибшего мужа на стол. Но даже эта улыбка не смогла скрыть горьких слёз, блестевших в её добрых глазах.
– Мне сон плохой приснился, – садясь рядом с ней на старинный стул, охотно поделилась я. – Как будто меня сначала сожгли, потом зарезали и утопили…. А спасла меня сама Смерть. Если бы не она, то я не знаю. Может быть, и вообще никогда бы к жизни не вернулась. Так страшно и так странно это, правда?
Бабушка только сочувственно покачала головой и ласково коснулась моей руки, лежащей на шершавой поверхности бежевой скатерти.
– Страх твоё сердечко гложет, Поля. Вот и приходит на ум всякая нечистая сила. Ты не должна так себя изводить, – щедро наливая мне горячий чёрный чай, не одобрила моего настроя она. – Тебе успокоиться нужно и перестать волноваться. Что тебя успокаивает?
Я сразу вспомнила о двух моих любимых кошках, о весёлых подругах, с которыми любила и без повода посмеяться, о занятиях в школе искусств – о всей моей лёгкой и насыщенной северной жизни. Но вопреки всему этому, сердце наполнилось каким-то печальным чувством. Мне показалось, что всё, о чём я сейчас подумала, больше не станет таким, как было раньше. Что совсем скоро неведомо откуда появится что-то такое, что навек разделит мою жизнь на белое и чёрное: светлые мгновения прошлого и непроницаемый мрак будущего. Может быть, осознание уходящего детства впервые посетило меня? Или предчувствие страшного потрясения коснулось взрослеющей души? А может быть, что-то ещё? Этого я не знала. Так же, как и не знала, что меня ожидает через несколько дней.
– Роза и Снежинка…. Маринка Синицына, Саша Щеглова. А ещё пианино, – обжёгшись напитком и отодвинув его, сонно вздохнула я.
Ответ мой её заметно обрадовал. Вернее, последнее слово. Любовь к игре на инструменте привили мне с раннего детства и на всю жизнь. Иногда мне, конечно, было очень лень идти в тридцатиградусный мороз в музыкальную школу, чтобы в течение нескольких часов слушать надоевшие наставления недовольных учителей. Не раз и не два я в детстве умоляла родителей выписать меня оттуда, но они были настойчивы в своём стремлении дать мне хорошее дополнительное образование. И это у них получилось.
Чем старше я становилась, тем сильнее чувствовала покоряющую силу волшебных звуков, струившихся из-под чёрно-белых клавиш, тем глубже проникалась искренней любовью к высокому искусству и классическим мелодиям. Старинные полонезы и вальсы талантливых композиторов приятно согревали мою душу даже в самые крепкие морозы.
– Значит, тебе нужно продолжить занятия музыкой, Поля! – улыбнулась бабушка, безошибочно угадав мои мысли. – Это было бы очень хорошо. И я буду спокойна, зная, что ты делом занята, и мама порадуется. На пятом этаже в нашем подъезде замечательная учительница музыки жила, Ольга Ивановна Сорокина. Ты её помнишь?
– Да. Ты хочешь предложить ей снова позаниматься со мной? – с ностальгической улыбкой вспомнив добродушную и мягкую пожилую женщину, всегда разрешавшую мне в детстве поиграть на своём инструменте, негромко спросила я.
– Хочу, Поля, очень хочу, но не могу. Умерла она этой зимой, а фортепиано дети и внуки продали, – с состраданием ответила бабушка и тут же пожалела, что вновь подняла тему смерти. – Ты пей, уже, наверно, остыл.
Несмело коснувшись края чашки губами, я осторожно отхлебнула немного вкусного ароматного чая и посмотрела за окно. Рассветы были ранние, и потому уже сейчас на горизонте побледневшего фиолетово-синего неба слабо забрезжил солнечный свет. Свежая зелень высоких осин и берёз заиграла первыми золотыми лучами.
– Не беспокойся, Поля. Мы обязательно найдём тебе другую хорошую учительницу. Постой, я как раз недавно где-то видела, – вдруг вспомнила бабушка и, надев очки, взяла со стола вчерашнюю местную газету – ту самую, что повалил вчера на пол разбушевавшийся кот. – Да, действительно, посмотри, что тут есть. «Заслуженная артистка России Маргарита Виленовна Загряжская, высшее образование, с отличием окончила Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств (кафедра фортепиано + кафедра актёрского искусства). Частные занятия игрой на фортепиано и вокалом! Профессиональный уровень преподавания, индивидуальный подход. Цена договорная».
Взяв вчерашнюю газету из бабушкиных рук и прочитав написанный чуть ниже адрес, я невольно удивилась. Почему талантливая личность с такими выдающимися личными данными поселилась в таком маленьком посёлочке, а не в Петербурге, где училась в молодости?
– А что это за женщина? Какая она? – поинтересовалась я у бабушки, которая знала почти всё население своего посёлка наизусть.
– Если честно, Поля, я не знакома с ней лично. За глаза, конечно, знаю, имя на слуху. Помню, как ещё лет пятнадцать назад она блистала на экране в одном сериале…. Необыкновенно сыграла, даже актрису главной роли собой затмила. Жаль, никак не вспомню, как фильм назывался. Светская львица в молодости была. Красивая, гордая. Сердца для забавы, как ледок на лужах по весне, разбивала. Но человек действительно очень одарённый. Песни в фильмах, где играла, всегда исполняла сама. В советское время почти каждое лето сюда приезжала, видела я её издалека. Всё хотела автограф попросить, но не решалась. Муж Маргариты с нашим краем был как-то связан. Но он умер уже. Лётчиком был. Разбился на самолёте в тот же год, что мой Гришенька в аварии погиб. Долго её здесь не было, очень долго. Зачем она сюда опять перебралась, никак понять не могу. Или холодный Петербург опостылел, что маловероятно, или работы лишилась, или…. Говорят, не одна она сюда приехала. Чужая душа – потёмки. Да и ни к чему нам всё это с тобой. Так, улица Лесная, дом шесть. Я знаю, где это, за новыми дачами. А может, и среди них.
– Ты проводишь меня? – поразившись совпадению, о котором упомянула бабушка и всем обрисованным ей загадочным образом певицы и киноактрисы, тихо спросила я.
– Конечно, провожу сегодня вечерком. Заодно и сама прогуляюсь. Давно уже не ходила я в ту сторону, к лесу. А сейчас ложись, Поля. Полежи и подумай о чём-нибудь хорошем, светлом, постарайся уснуть, – перекрестив меня, посоветовала она. – И я тоже лягу. Лето сейчас…. Скоро уже солнце встанет. Тебе перед новым учебным годом сил набираться нужно.
Я легла в постель и, прикрыв глаза ресницами, вновь с удовольствием погрузилась в самые сокровенные и безумные мечты о нём. О том, каким необыкновенным он будет, о наших тёплых романтических встречах, о тех словах, что мы будем друг другу говорить, о наших долгих и страстных поцелуях. Эти приятные помыслы о грядущих мгновениях безмятежного счастья с любимым помогли мне быстро уснуть глубоким и спокойным сном.
***
Когда я проснулась, солнце стояло в небе уже очень высоко и щедро обливало цветущую землю горячим золотом ласковых лучей. Лазурь безоблачных небес была ясна и чиста. В звенящей синеве радостно пели давно пробудившиеся птицы. Длинные разветвлённые тени, отбрасываемые старыми осинами и клёнами на зеленеющий двор, разбивали его на несколько ярко освещённых полян. Наступило двадцать седьмое июня – день, который раз и навсегда круто изменил мою жизнь. Именно тогда я впервые переступила порог великолепного дома Маргариты Виленовны Загряжской.
Утром к нам с бабушкой снова нагрянула ненавистная мне Клавдия Матвеевна и завела скучный разговор о старых крестьянских традициях, которые касались воспитания дочерей. Мне было неприятно её слушать, и я сбежала в магазин за свежим хлебом и молоком в самый разгар бессмысленной беседы. Неужели она действительно думала, что я после этого глупого разговора начну бояться смотреть на прохожих парней в окно, перестану надевать юбки выше колена и брошу запудривать веснушки?
***
В пять часов вечера мы с бабушкой пошли отыскивать дом Загряжской. Преодолев несколько знакомых мне с детства, почти одинаковых двориков, мы покинули район пятиэтажек. На обширном поле, пересекаемом кое-где неглубокими оврагами и хвойными перелесками, находилась историческая основа рабочего посёлка – остатки старинного крестьянского села. Зимой эта окраина, как рассказывала бабушка, всегда пустовала. Летом сюда ещё приезжали дачники. Вопреки моим опасениям, мы легко нашли нужное здание, адрес которого был указан в объявлении.
Дом номер шесть по улице Лесной не имел ничего общего со своими соседями по улице. Новый двухэтажный коттедж из качественного красного кирпича величественным замком возвышался над покосившимися старыми избёнками частного сектора. Его окружал надёжный чёрный забор, однако даже сквозь него были хорошо видны зелёные аллеи красивого и ухоженного сада. Весь этот дом с его обустроенным в европейском стиле приусадебным участком никак не гармонировал со скромными окрестностями.
– Откуда только взялось такое чудо? Помню, ещё три года назад на этом месте была дикая поляна с одуванчиками, – подивилась бабушка. – Ягод много росло. Землянику здесь в молодости с Гришей собирали, а теперь….
Тяжёлые чугунные ворота оказались открыты, и мы беспрепятственно ступили на аккуратную, выложенную серо-бежевой плиткой дорожку, которая вела через сад к массивной тёмной двери. Сквозь отдалённое пение птиц, доносившееся из молодой рощицы, я услышала живые переливы приятной музыки. Струны звучали отрывисто и бойко, разгоняя царившую вокруг природную тишь. Мотив был очень знаком, но название и исполнителя песни я, как всегда, никак не могла вспомнить. Остановившись, мы невольно заслушались красивой уверенной игрой неизвестного музыканта.
– Маргарита Виленовна умеет играть на гитаре? – вслушиваясь, спросила я.
– Не знаю, Поля. Скорее всего, умеет. Но песня какая-то уж слишком современная. Нет.… Наше поколение такое не играло, – точно заметила бабушка и немного погодя вновь направилась к дому. – Не хотелось бы, конечно, певицу отвлекать, но и стоять здесь без приглашения не очень удобно.
Я была с ней полностью согласна. С радостным волнением поднявшись по чистым и ровным ступенькам крыльца, мы с бабушкой переглянулись и позвонили в звонок.
Через несколько минут в дверном проёме появилась стройная и статная женщина со строгим и гордым выражением лица. Определить её возраст было по какой-то необъяснимой причине очень трудно. И если бы ни рассказы бабушки о прошлом Маргариты Виленовны, я бы и вовсе не смогла этого сделать. Фигуру Загряжской элегантно облегало простое и строгое по покрою, но явно дорогое тёмно-фиолетовое платье с неглубоким прямоугольным вырезом. Два пышных вьющихся локона густых тёмно-русых волос, выпущенных из-под крупной чёрной заколки, игриво сбегали на её плечи. Образ завершал изящный малахитовый кулон.
На лице хозяйки дома не было видно ни единого пятнышка, ни даже единой морщинки. Кожа киноактрисы выглядела идеальной ровной и безупречно чистой, чему мы с бабушкой обе не смогли не позавидовать. Дама была не по годам привлекательна и ухожена, но в её надменном, точно стеклянном взгляде что-то сильно отталкивало. Зеленовато-серые глаза Загряжской, глубокие и неподвижные, с бархатно-чёрными ресницами смотрели спокойно и уверенно, но не без заметного упрёка. Наш приход без предупреждения ей явно не понравился.
Это было очень странно, но мы по-прежнему слышали, как где-то поблизости играла гитара. Значит,  на ней здесь играет не Маргарита Виленовна, а кто-то другой, на кого мне почему-то стало очень любопытно посмотреть. Хорошо развитая интуиция, которая меня почти никогда не обманывала, наводила на мысль о молодых и сильных мужских пальцах, с озорством дёргающих струны любимой семиструнной подруги. Именно по этой причине мне просто не терпелось поскорее войти в незнакомый дом.
– Здравствуйте. Можно? – беззаботно улыбаясь, оживлённо и резко прервала я  затянувшееся молчание.
– Простите, девушка, но я вас не знаю, – не поздоровавшись, с укоризной в звенящем, как драгоценный хрусталь, голосе остановила меня она. – Быть может, вы хотя бы представитесь, прежде чем так рьяно ломиться ко мне в дом?
Актриса была по-прежнему абсолютно спокойна. Возмущение и внутренний гнев не исказили и даже не тронули ни одну черту её высокомерного лица. Все фразы слетали с молодых и ярких, но ничуть не вульгарных губ Маргариты Виленовны тихо, лениво и небрежно.
– Здравствуйте. Я Валентина Мотылькова. Мы по объявлению к вам, – пояснила тоже немного растерявшаяся бабушка. –  По поводу музыкальных занятий.
– Вам следовало бы сначала позвонить и предупредить о своём визите. Тем более, номер телефона в объявлении был указан. И кто же из ваших знакомых изъявляет желание заниматься игрой на фортепиано у Маргариты Виленовны Загряжской? – делая вид, что в упор меня не замечает, гордо спросила она.
Последние три слова хозяйка дома произнесла с таким тщеславием, что я просто возненавидела её болезненное себялюбие. Эта женщина гордилась каждой буквой своей фамилии, имени и отчества и была такого высокого мнения о себе, что, вероятно, считала себя королевой всего мира.
– Внучка моя, – простодушно ответила ей бабушка и положила руку на моё плечо.
– Интересно. Имя вашей внучки, должно быть, так известно, что не требует огласки. Как много пудры.… Простите, не узнаю вас в гриме. Вы солистка Большого театра или киноактриса? – с едким сарказмом обратилась ко мне она.
Должно быть, Загряжская почувствовала моё недоброжелательное отношение. Слегка сдвинув свои тонкие, но выразительные тёмные брови, Маргарита Виленовна посмотрела на меня так, будто я как-нибудь непристойно обругала её вслух.
– Нет. Я Полина Мотылькова, – с непреодолимой обидой в голосе громко ответила я и ощутила, как в моих глазах непроизвольно сверкнули две злобные искорки.
– Что ж, спасибо за оказанную вами честь, – наконец, пропуская нас в дом, ядовито сыронизировала Загряжская. – Не всякий день ко мне заглядывает сама Полина Мотылькова. Захватить с собой комнатные туфли вы, конечно же, не догадались. Что ж, придётся вам воспользоваться моей обувью. Возьмите. И чтобы в следующий раз таких вопросов даже не возникло.
Мы с бабушкой робко прошли в уютный холл с высокими напольными часами, большим гардеробным шкафом и уникальным старинным трельяжем, украшенным тонкой искусной резьбой и уставленным лучшими образцами парфюмерии и косметики.
– Проходите в гостиную и ожидайте меня там, – грациозно указав рукой в сторону самой широкой двери, проронила Загряжская, свернула в боковой коридор и удалилась в другую комнату.  Туда, откуда слышалась гитара.
Мы проводили её взглядом и, безмолвно ободрив друг друга, вошли в богато обставленный зал. Два больших мягких кресла с причудливыми, выточенными из красного дерева подлокотниками были обтянуты шершавым тёмным бархатом. Между ними находился точно такой же по расцветке и модели диван. Золотисто-оранжевый оттенок обоев, неисчислимое множество небольших белых скульптур и статуэток, мягкие персидские коврики, фарфоровые и хрустальные сервизы….  Завораживающие пейзажи в рамах на стенах, Я увлечённо осматривала просторную комнату и не могла не восхищаться её роскошным убранством. Центральное место в гостиной занимало чёрное фортепиано, украшенное цветочным орнаментом и бережно укрытое светлой шёлковой тканью.
– Как тебе учительница, Поля? – негромко спросила бабушка, несмело опускаясь на диван.
– По-моему, она какая-то зазвездившаяся и злая, – не удержавшись, шепнула я. – Глаза у неё змеиные какие-то. Загряжская…. У неё даже фамилия какая-то грязная. А сама чистая. Видно, грязь вся внутри.
– Поля, тише! – остановила меня бабушка, когда я, сама того не заметив, заговорила в полный голос. – Не дай Бог услышит! Она встретила нас с тобой довольно жёстко, но мы сами виноваты. Обе недостойно себя повели. Старайся не выводить её из себя в будущем. Одинокая актриса… Давно потеряла любимого мужа, сын её вырос и сам уже женился, у него, я слышала, уже своя семья. Наверняка у Маргариты возникли трудности с деньгами, и поэтому она переехала сюда из Петербурга и стала давать частные уроки.  Не делай поспешных выводов, Поля. Кто знает, что у неё на душе.
Вопреки бабушкиным словам, Загряжская вернулась из неизвестной комнаты с очаровательной солнечной улыбкой, которую мы никак не ожидали увидеть. Дойдя до середины гостиной, она устроилась рядом с нами в кресле. В ту же секунду гитара замолкла, и я очень пожалела об этом. Услышу ли я её здесь ещё когда-нибудь?..
– Что ж, давайте обсудим все нюансы. Какую цель вы преследуете? Планируете поступать в Московскую консерваторию? – оборвала мою задумчивость Маргарита Виленовна, и сделала это опять же не без иронии.
– Таких высоких целей мы не ставим. Поля не станет ни профессиональным музыкантом, ни певицей. Нам для общего развития нужно. Любой девушке полезно играть на фортепиано, не правда ли? – стараясь перенять официальный тон собеседницы, окончила свой ответ вопросом бабушка.
– Вы абсолютно правы. Игра на музыкальном инструменте дисциплинирует, развивает трудолюбие и усидчивость, чувство красоты и гармонии. Улучшает координацию движений, мелкую моторику, память, – согласилась учительница и вновь едва заметно улыбнулась своей холодной, словно мраморной улыбкой.
Я сидела около бабушки и, избегая зрительного контакта с Загряжской, задумчиво теребила малиновый подол своего недлинного яркого платья.
– Много у вас учеников? – после непродолжительной паузы поинтересовалась бабушка.
– В Петербурге от них просто нет отбоя. Но здесь, в глуши, почти никого, – без особого сожаления ответила Загряжская и, пригладив атласную прядь своих волос, картинно облокотилась на подлокотник. – Но это ничего, мы здесь ненадолго….
Моё взволнованное сердце невольно дрогнуло при произнесённом ею слове «мы». Я снова вспомнила о неизвестном гитаристе и, откинувшись на спинку дивана, дала волю своему живому воображению, которое принялось собирать в целостный образ самые прекрасные мужские черты. «Высокий, обаятельный, гордый…. Возвышенный и благородный, как орёл, сильный и смелый, как лев, – неосознанно закинув ногу на ногу, замечталась я. – Каким же он будет ещё? Конечно, душевным, любящим, одновременно нежным и страстным. У него будет необыкновенная душа!».
– К сожалению, интерес к этому занятию в современном обществе падает, как и нравственность, – проронила Маргарита Виленовна, и я тут же вернулась в реальность. – Очень немногие действительно испытывают потребность в самовыражении через музыку. Типичной девушке этого возраста больше интересна мода, активный отдых, парные танцы, любовь, общение с молодыми людьми. Особенно когда она гиперактивна и так горяча.
Последнее предложение было обращено конкретно ко мне, и я немного поёжилась от нового беспричинного упрёка, слетевшего с её вишнёвых губ.
– Полина во всём будет слушать вас, не беспокойтесь, – поспешила успокоить собеседницу бабушка. –  Вам не придётся учить Полю самым азам: она уже несколько лет посещает музыкальную школу, имеет неплохие знания. Она сейчас совершенно свободна. Так что подстроимся под ваше расписание.
– В таком случае среда и суббота. Десять утра, – не раздумывая долго над этим вопросом, назначила дни недели и время Загряжская. – Двух часов нам хватит, заканчивать будем в двенадцать. Как показывает практика, утренние занятия более эффективны. Что ж, давайте обговорим количество занятий и стоимость, а потом приступим непосредственно к делу.
***
На следующее утро я уже сидела на круглом крутящемся стуле около чёрного фортепиано и ломала пальцы в монотонных и скучных, просто мучительных гаммах. За окном приветливо светило раскалённое солнце, и его ослепительные лучи бойко пробивались сквозь щели в бордовых портьерах, ложась тонкими линиями на поверхность нового паркета.
– Ты снова неправильно держишь кисть, Полина, – в очередной раз остановила меня Загряжская. – Начинай сначала и перестань уже смотреть на свои пальцы! Я, конечно, понимаю, что у тебя красивые ногти, но это ведь не значит, что на них нужно так пристально смотреть!
– Я смотрю не на ногти, а на клавиши, – не глядя на неё, обиженно возразила я.
– Это одно и то же. Пианистка должна сидеть идеально прямо и смотреть прямо перед собой на ноты, – наставительно отчеканила Маргарита Виленовна. – Сколько лет ты уже учишься в музыкальной школе?
– Четыре, – ответила я, с неприязнью предощущая лавину тихого, но опасного гнева, которая вот-вот сейчас на меня обрушиться.
– Четыре года?! – бросив на меня уничтожающий взгляд, неожиданно воскликнула Загряжская, однако продолжила тихо и надменно. – Это уму непостижимо. Неужели за четыре года вам, девушка, ни разу никто не сказал, что играть надо именно теми пальцами, которыми написано играть в нотах, а не теми, которыми вам вздумается?
– Мне так удобнее. Какое это имеет значение? – нахмурилась я.
– Очень большое. Особенно на начальном этапе, – вставая со стула и оправляя уже другое, тёмно-синее платье, добавила Маргарита Виленовна. – Продолжайте упражняться. Я ненадолго отлучусь.
Нажав несколько клавиш, я обернулась и заинтересованно посмотрела вслед своей учительнице. Она вновь приблизилась к двери той самой комнаты, куда заходила вчера, ещё до разговора с бабушкой. И опять я вспомнила о таинственной гитаре, о звонких струнах под молодыми и крепкими мужскими пальцами…. Почему именно мужскими? Может быть, они вовсе не мужские, а женские или вовсе детские. Тогда все мои фантазии – глупость, плоды жара моего неопытного сердца, жестокая иллюзия, вызванная неутолённой жаждой любви. Душа уже болела этими проникновенными звуками, и ей не хотелось ни в чём сомневаться. Ей хотелось только любить….
– Почему ты не играешь, Полина? – вдруг послышался недовольный, но извечно спокойный голос Загряжской.
– Извините, мне нужно…. Можно у вас кое-что спросить? – ощущая, как моё лицо заливается краской от смущения, пролепетала я.
– Прямо, а потом направо, вторая дверь слева, – решив, что я хочу посетить ванную, вымолвила Маргарита Виленовна.
Я хотела возразить, но уже в следующий момент передумала. Она ненадолго отпустила меня – значит, у меня появилась возможность чуть-чуть побродить по этому неизвестному дому.
Дверь комнаты, в которую любила заглядывать Маргарита Виленовна, оказалась чуть приоткрыта, и я с любопытством заглянула в щель между дверью и косяком.
Яркие плакаты на оклеенных зелёными обоями стенах. Раскрытое настежь окно. Шелест ветра по беспорядочно разбросанным  на подоконнике и столе бумагам. Застеленная плотным тёмным покрывалом кровать. Блестящая в золотых солнечных лучах чёрная гитара на ней. Та самая гитара, которая так сладко вчера звучала! А рядом….
Потёртые и стильные мужские джинсы. Широкий, с крупной серебристой пряжкой ремень. Мраморная гладь обнажённого атлетического торса. Накачанный пресс, умопомрачительная грудь, могучие мужские плечи. С небольшим ноутбуком на полусогнутых коленях, с лукавым хищным взглядом, обращённым на экран, с мимолётной самодовольной улыбкой…. Богатые тёмно-русые волосы.
Восхитительный. Просто неподражаемый. Отчаянно, безумно красивый! С моих разомкнувшихся губ сорвался тихий вздох или восторженный крик – я не знаю. Всё заглушали бешеные удары моего вспыхнувшего сердца.
Секунда, другая – и он резко поднял на меня свои прикрытые пушистыми ресницами, полные чарующего алмазного блеска глаза. Его гордый и пристальный взгляд из-под выразительных густых бровей, утолщённых ближе к носу и чуть приподнятых к вискам просто свёл меня с ума. Задыхаясь от невообразимого волнения и неизъяснимого страха, я со всех ног бросилась домой.
Поспешно надевая в холле свои уличные босоножки, я услышала недоумённую речь  Загряжской, а вместе с ней – низкий смеющийся голос самого прекрасного парня на свете.